ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Лестер ДЕЛЬ РЕЙ
Рассказы

ПРЕДАННЫЙ, КАК СОБАКА
КРЫЛЬЯ НОЧИ
Конец света
Тайная миссия
Елена Лав

Лестер ДЕЛЬ РЕЙ

ПРЕДАННЫЙ, КАК СОБАКА

Сегодня в могущественнейшем городе умирает последний представитель
рода людского. А мы, созданные Человеком, остаемся одни в зеленом и
прекрасном мире, чтобы оплакивать и чтить память Людей, которые умели
властвовать всеми и всем, кроме самих себя.
Я уже стар для нашего вида, но в моих жилах течет молодая кровь и я
могу прожить еще долгие годы, если то, что сказал последний из Людей -
правда. И этим я тоже обязан Человеку, подобно тому, как мы и
Человекоподобные Обезьяны обязаны ему последней ступенью нашего развития.
Мы, Человекоподобные Собаки, народ уже старый и давно связаны с Человеком.
И все же, если бы не Роджер Стерн, может, и сегодня выли бы на Луну и
вычесывали блох или лежали бы в руинах империи Человека, с тупым
удивлением глядя на конец рода людского.
Есть древние свидетельства о собаках, которые могли нечетко
произнести несколько слов, но лишь Хангор, любимец Роджера Стерна, сделал
овладение человеческой речью целью и делом своей жизни. Операция горла и
морды, облегчившая ему эту задачу, была относительно проста. Труднее
оказалось найти других `говорящих` собак.
Однако Роджер нашел кроме Хангора еще пятерых, и так все началось.
Определенный отбор и скрещивание, операции и обучение, пересадки желез и
радиационные мутации - эти методы обеспечили постоянный прогресс. Поначалу
проблемой было отсутствие денег, но вскоре его подопечные привлекли
всеобщее внимание и стали высоко цениться.
За свою жизнь он превратил начальную шестерку в тысячи особей и вывел
двадцать поколений собак. Очередное поколение появлялось тогда каждые три
года. Он видел, как его небольшая псарня во дворе разрастается в крупный
институт с сотней учеников и последователей, и убедился, что мир с
нетерпением ждет его успеха. И прежде всего за это короткое время он успел
увидеть, как виляние хвостом сменяется речью.
Его деятельность продолжили другие. Через две тысячи лет мы заняли
уже такое положение рядом с Человеком, что сам Роджер Стерн не поверил бы
этому. У нас были свои школы, дома, работа и собственное общество. И даже
независимость, когда мы того хотели. Продолжительность нашей жизни выросла
с четырнадцати до пятидесяти и более лет.
Человек тоже многого достиг. Он уже почти дотянулся до звезд.
Пустынная Луна принадлежала ему уже много веков, его привлекали Марс и
Венера, куда он добирался дважды, но пока не возвращался. Но и это было
лишь вопросом времени. Можно сказать, что Человек почти овладел Вселенной.
Но не самим собой. Много раз в прошлом он сворачивал с пути прогресса
на дорогу убийства своих братьев. И это повторилось - он вновь начал
борьбу с самим собой. Города рассыпались в пыль, равнины на юге вновь
превратились в пустыни. Чикаго накрыл саван зеленоватого тумана, который
убивал медленно, так что Люди успели перед смертью бежать из города,
предоставив его самому себе. Зеленоватый туман висел еще много дней,
месяцев и лет - долго после того, как Человек исчез с поверхности Земли.
Я тоже участвовал в той войне, бомбардируя с самолета, построенного
для нашей нации, города Империи Восходящего Солнца. Я сбрасывал маленькие
атомные бомбы на дома, земледельческие хозяйства и все прочее,
принадлежащее Человеку, сделавшему мою расу тем, чем она была. Но мои Люди
велели мне сражаться.
Каким-то образом мне удалось уцелеть. Сразу после последней Великой
Атаки, когда половина человечества была мертва, я собрал своих товарищей и
мы отправились на север с горсткой наших Людей, искавших там укрытие от
войны. Из сделанного руками Людей остались только три города - окутанные
зеленым туманом и непригодные для жизни. Люди собирались вокруг костров,
прятались по лесам, охотились небольшими стаями. А ведь прошел всего год с
начала войны.
Какое-то время Люди и мы жили в согласии, планируя отстроить то, что
осталось, когда война кончится. Но потом пришла Болезнь. Полученная
сыворотка оказалась непригодной, и Болезнь становилась все страшнее. Она
разливалась по суше и морю, хватая своими когтями Человека, вызвавшего ее
к жизни, и убивая его. Подобно большой дозе стрихнина она несла смерть в
судорогах и рвоте.
Люди ненадолго объединились против эпидемии, но не смогли с нею
справиться. Она все расширялась и добралась даже до нашего небольшого
поселка на севере. С грустью смотрел я, как она атакует и сводит в могилу
окружавших меня Людей. А потом мы, Человекоподобные Собаки, остались одни
среди руин мира, из которого исчез Человек. Целыми неделями передавали мы
сигналы по радио, которое научились обслуживать, но ответа не было, и мы
поняли, что Люди вымерли.
Мы были бессильны. Как в былые времена, нам приходилось шарить
повсюду в поисках пропитания; кроме того, мы возделывали поля, насколько
позволяли наши слегка модифицированные передние лапы. Но бесплодная земля
севера не подходила для нас.
Я собрал наши разрозненные племена, и начался долгий поход на юг. Мы
шли от одного времени года до другого, останавливаясь весной, чтобы
засеять поля, и охотясь осенью. Когда сани рассыпались от старости и
починить их не удалось, мы стали двигаться вперед еще медленнее. Иногда мы
натыкались на меньшие группы наших. Большинство вновь одичало, и этих мы
присоединяли к себе силой. Шаг за шагом, становясь все сильнее, шли мы на
юг. Мы искали Людей; пятьдесят тысяч лет собаки жили с Людьми и для Людей,
и мы не знали другой жизни.
Посреди пустыни - когда-то там был штат Вашингтон - мы встретили
группу наших братьев, которые не вернулись к закону клыков и когтей. У них
были лошади и простая упряжь, и даже машины, приспособленные для собак. Мы
остались с ними, выбрали правительство и построили временный город.
Из-за отсутствия рук нам приходилось пользоваться малопригодными для
этого лапами и зубами, но мы создали себе подобие безопасного пристанища и
даже достали немного книг, чтобы учить по ним молодежь.
Однако потом в долину прибыл еще один клан, направлявшийся на запад,
и сообщил нам, что вроде бы одно из наших племен осело на востоке, в
огромном городе, полном больших домов и лежащем над озером. Я догадался,
что речь идет о Чикаго. О зеленом тумане они ничего не слышали, знали
только, что жизнь там возможна.
В ту ночь, сидя вокруг костра, мы пришли к выводу, что если город
годится для жизни, то там есть и спроектированные для нас дома и машины. А
может, даже Люди, что дало бы нам шанс воспитать наших детей так, как
положено. Много недель готовились мы к долгому переходу до Чикаго,
погрузили наши запасы на примитивные возы, запрягли в них наших животных и
начали путешествие на восток.
Уже приближалась зима, когда мы стали лагерем под городом,
по-прежнему могучим и величественным. Хотя он простоял покинутым
шестьдесят лет, не видно было следов разрушений; фонтаны в западном районе
продолжали действовать, питаемые автоматическими насосами.
Мы подкрались к жившим там в темноте и тишине. Они жили на большой
площади, покрытой нечистотами, и мы заметили, что от цивилизации у них не
осталось даже огня. Схватка была кровавой, яростной и беспощадной.
Впрочем, они уже обленились в безопасных стенах человеческого города, да и
клан был не так велик, как нам сказали. К утру остались только убитые и
захваченные в плен, которых мы собирались потом обучить. Древний город был
наш, зеленый туман наконец-то ушел после стольких лет.
Теперь у нас было множество всякого добра, фабрики продуктов, которые
я умел обслуживать, машины, которые Человек приспособил к нашим
потребностям, дома, в которых мы могли жить, энергия из атомного ядра,
которую можно было освободить щелчком выключателя. Даже без рук мы могли
жить здесь с удобствами и в безопасности многие века. Может, наконец
теперь сбудется моя мечта о приспособлении наших лап к инструментам и
работе Человека, даже если нигде не удастся найти Людей.
Мы почистили город и поселились в южном районе, предназначенном для
нашего общества. С помощью нескольких старших коллег, отцы которых
воспитывались в духе, установленном Человеком, я ввел новые порядки и
запустил большие машины, дающие воду и свет. Мы вернулись к спокойной
жизни.
И вдруг через несколько месяцев один из моих заместителей привел ко
мне Пауля Кеньона. Человека, настоящего Человека после столь долгого
перерыва! Он улыбнулся, а я жестом удалил своих товарищей из комнаты.
- Я заметил свет, - объяснил он, - и сначала подумал, что вернулись
какие-то люди, хоть это и невозможно. Однако у цивилизации еще есть
продолжатели, поэтому я попросил одного из вас отвести меня к вождям.
Приветствую от имени того, что осталось от человечества.
- Приветствую, - выдавил я. Это было как возвращение богов. Мне не
хватало дыхания, на меня сошел великий покой и умиротворение. -
Приветствую, и пусть тебя благословит наш Бог. Я уже потерял надежду
увидеть когда-нибудь Человека.
Он покачал головой.
- Я последний человек, оставшийся в живых. Пятьдесят лет искал я
людей, но напрасно. Вижу, вы неплохо справляетесь. Я бы хотел остаться с
вами и помочь вам в работе... насколько хватит моих сил. Мне удалось
пережить Болезнь, но иногда случаются рецидивы - в последнее время все
чаще, - и тогда я лежу слабый и безвольный. Потому я к вам и пришел...
Странно, - сказал вдруг он, - мне кажется, я тебя знаю. Хангор Беовульф
ХIV? Я Пауль Кеньон, может, помнишь? Нет? Ну что ж, это было давно, и ты
был очень молод. Может, мой запах изменился из-за болезни. Но у тебя
по-прежнему эта белая полоса под глазом, и я тебя помню.
Чего еще нужно было мне для полного счастья?
Так у нас появились руки, и они нам очень пригодились. Но прежде
всего Кеньон был представителем рода человеческого и придавал цель нашим
усилиям. Однако у него часто бывали приступы болезни, и тогда он лежал в
судорогах, отнимавших у него силы на много дней. Мы научились ухаживать за
ним и приходить на помощь, а также составлять ему компанию. Однажды он
обратился ко мне с предложением.
- Хангор, - сказал он, - если бы тебе пообещали выполнить одно
желание, чего бы ты пожелал?
- Возвращения Людей и старых добрых времен, когда мы работали вместе.
Ты сам знаешь, как нужен нам Человек.
Он невесело улыбнулся.
- Теперь скорее вы нужны человеку. А если бы это оказалось
невозможно, чего бы ты пожелал во вторую очередь?
- Рук, - сказал я. - Я мечтаю о них днем и ночью, но, наверное,
напрасно.
- Может, и нет, Хангор. Тебя никогда не удивляло, что ты живешь в два
раза дольше других и по-прежнему полон сил? Ты не задумывался, почему я
пережил Болезнь, хотя до сих пор испытываю ее последствия, и почему
выгляжу тридцатилетним, хотя с начала войны прошло уже почти семьдесят
лет?
- Иногда, - ответил я. - У меня нет времени задумываться, да если бы
и было, единственный ответ, который я знаю, звучит: Человек!
- Очень хороший ответ, - сказал он. - Да, Хангор, человек - это
правильный ответ. Именно потому я тебя помню. За три года до войны, будучи
на пороге созревания, ты пришел ко мне в лабораторию. Теперь ты вспомнил?
- Эксперимент, - сказал я. - Поэтому ты меня запомнил?
- Да, эксперимент. Я оперировал тебе железы и привил некоторые ткани,
так же, как и себе. Меня интересовала тайна бессмертия. Хотя тогда я не
заметил никакой реакции, эксперимент удался, и я не знаю, сколько мы еще
проживем... точнее, ты проживешь. Мне это помогло победить Болезнь, но не
до конца.
Так вот каков был ответ. Он долго смотрел на меня.
- Сам того не зная, я спас тебя, чтобы ты вместо человека принял
будущее в свои руки. Да, мы говорили о руках... Как ты знаешь, к востоку
от Америки лежит большой континент, называемый Африкой. Но известно ли
тебе, что мы работали там с обезьянами, как здесь с вами? Мы поздно начали
там и не успели добиться таких успехов, как с вами, однако они научились
говорить простым языком и делать несложную работу. Мы изменили их ладони
так, чтобы большой палец противостоял остальным, как у нас. Там ты и
найдешь свои руки, Хангор.
Мы начали разрабатывать детальный план. В ангарах города стояли
самолеты, когда-то предназначавшиеся для нашего вида; до сих пор не было
причин пользоваться ими. Оказалось, что они в хорошем состоянии, а когда я
поднялся на одном из них в воздух, ко мне вернулись прежние навыки пилота.
Топлива хватило бы на десятикратный облет Земли, в случае необходимости
можно было использовать крупные запасные емкости в озере.
Мы вместе сняли с самолетов все военное оборудование, хотя Пауль
Кеньон большую часть работы делал в перерывах между приступами Болезни. Из
шестисот машин только две оказались непригодными, остальные без труда
могли перевезти тысячи две пассажиров, не считая пилотов. На случай, если
бы обезьяны успели снова одичать, мы захватили контейнеры с усыпляющим
газом, чтобы обездвижить их и привязать к сиденьям на время полета. По
соседству с собой мы приготовили жилища достаточно солидные, чтобы держать
их там силой, но спроектированные с мыслью об удобствах жильцов, если они
будут настроены миролюбиво.
Сначала я планировал сам возглавить экспедицию, но Пауль Кеньон
убедил меня, что обезьяны приветливей встретят его, нежели меня. Он
сказал:
- В конце концов люди заботились о них и они могут еще немного
помнить нас. Зато вас они знают только как диких собак, своих врагов. Я
пойду в джунгли, конечно, под защитой твоих товарищей, и попытаюсь
установить контакт с их предводителями. Иначе может начаться битва.
Каждый день я брал в самолет несколько молодых коллег и учил их
пользоваться навигационными приборами. Потом они в свою очередь
инструктировали других. Эта задача отняла у нас много месяцев, но мои
товарищи понимали необходимость рук не хуже меня. Каждая попытка, дававшая
хотя бы тень надежды, заслуживала реализации.
Экспедиция отправилась поздней весной. Я следил за ее ходом с помощью
телевидения, хотя с трудом мог настроить приемник. С той стороны
передавал, конечно, Кеньон, когда чувствовал себя достаточно хорошо.
Над Атлантическим океаном они попали в шторм и потеряли три самолета,
но остальные под руководством моего заместителя и Кеньона вышли из него
невредимыми. Приземлились они в районе руин Кейптауна, однако не нашли
никаких следов Человекоподобных Обезьян. Потянулись недели поисков в
джунглях и на равнине. Они видели обезьян, но, поймав, убеждались, что это
примитивные создания со степенью развития, определенной им природой.
Наконец случай помог завершить миссию успехом. На ночь был разбит
лагерь и разожжены костры для защиты от диких зверей, которых вокруг было
множество. Кеньон наслаждался одной из немногих минут хорошего
самочувствия; в палатке на краю лагеря он развернул телепередатчик и
передавал отчет о событиях прошедшего дня. И тут над его головой появилось
волосатое, с грубыми чертами лицо.
Он заметил тень, потому что сделал движение, словно хотел резко
повернуться, но тут же опомнился и медленно оглянулся. Перед ним стояла
обезьяна. Кеньон стоял спокойно и смотрел на нее, не зная - дикая она или
нет и какие у нее намерения. Она тоже как будто колебалась, но потом
шагнула к нему.
- Человек, Человек, - сказала она. - Вот вы и вернулись. Где вы были
так долго? Я Толеми, увидел тебя и пришел.
- Толеми, - сказал с улыбкой Кеньон, - рад тебя видеть. Садись,
поговорим. Толеми, ты уже не молод, может, твои отец и мать были воспитаны
человеком?
- Мне лет восемьдесят, точно не знаю. Меня самого когда-то воспитывал
Человек. А теперь я стар, и мои братья говорят, что скоро я буду слишком
стар для вождя. Они не хотели меня сюда пускать, но я знаю Людей. Они были
добры ко мне, давали мне кофе и сигареты.
- У меня тоже есть кофе и сигареты, Толеми. - Кеньон улыбнулся. -
Сейчас я тебя угощу. А как твои братья? Не тяжело вам жить в джунглях? Не
хотели бы вы поехать отсюда со мной?
- Да, нам тяжело. Я хотел бы поехать с тобой. Много вас?
- Нет, Толеми. - Кеньон поставил кофе перед обезьяной, которая с
жадностью его выпила, после чего осторожно прикурила сигарету от огня. -
Нет, но я взял сюда с собой друзей. Приводи своих братьев, и все мы
познакомимся. Много вас осталось?
- Много. Десять раз по десять десятков... почти тысяча. Только мы
уцелели после великой войны. Люди освободили нас, я вывел своих братьев из
города, и мы пошли в джунгли. Сначала мы хотели жить небольшими племенами,
но я не допустил этого, и теперь мы в безопасности. Но с кормежкой плохо.
- В нашем городе много продуктов, Толеми; и есть друзья, которые
помогут вам, если вы будете работать. Помнишь Человекоподобных Собак,
правда? Хотели бы вы работать с ними, как прежде с людьми, при условии,
что они будут к вам хорошо относиться, кормить и учить?
- Собаки? Я помню собак, похожих на Человека. Они были хорошие. Но
здесь собаки плохие. Я даже почуял запах собак. Он был не таким, который я
знаю, и я не поверил своему носу. Я могу работать с этими собаками, но
моим братьям потребуется время, чтобы привыкнуть.
Следующие телепередачи свидетельствовали о быстром прогрессе. Я
видел, как обезьяны по двое, по трое приходят познакомиться с Паулем
Кеньоном, который давал им еду и представлял им моих товарищей. Это шло
медленно, но по мере того, как одни избавлялись от страха перед ними,
других было легче убедить. Только несколько ушли и больше не вернулись.
Сигареты, которые Человек так любил и которых мы никогда не касались,
оказали огромную помощь, ибо обезьяны учились курить с большим рвением.
Прошли месяцы, а когда экспедиция вернулась, она привезла более
девятисот Человекообразных Обезьян, которых Пауль и Толеми сразу начали
обучать. Прежде всего мы подвергли Толеми всестороннему врачебному осмотру
и обнаружили, что он находится в добром здравии, а его жизненные силы
чересчур велики для его возраста. Человек продлял жизнь его вида, так же
как нашего, и явно добился полного успеха.
Теперь они с нами более трех лет и за это время научились
пользоваться руками. Поверху вновь проносятся один за другим вагоны
монорельса, фабрики снова нормально работают. Обезьяны быстро учатся, и
они любопытны, что заставляет их стремиться к знаниям. Они хорошо
чувствуют себя здесь и отлично размножаются, так что теперь мы можем не
опасаться отсутствия рук. Может, в будущем с их помощью нам удастся еще
более модифицировать передние лапы и ходить на двух ногах, как ходили
Люди.
Я опять вернулся к ложу Пауля Кеньона. Теперь мы часто бываем вместе
- тут нужно упомянуть и верного Толеми, - много разговариваем и очень
подружились. Сегодня я представил ему один план, план физического и
психического превращения обезьян в Людей. Природа когда-то уже сделала это
с примитивным обезьяночеловеком, почему бы нам не повторить этого с
Человекообразными Обезьянами? Земля снова заселится, наука вновь откроет
звезды, а Человек получит приемного ребенка по своему образу и подобию.
Мы, собаки, сопровождали Человека пятьдесят тысяч лет. Это слишком
много, чтобы что-то менять. Из всех земных созданий только собаки были ему
так верны и преданны. Больше мы не можем руководить, ни одна собака не
может стать до конца собой без Человека. Человекообразные Обезьяны заменят
нам Людей.
Это приятная мечта, и ее наверняка можно реализовать.
Кеньон улыбался, когда я говорил ему об этом, и шутливо предостерег
меня, чтобы они не слишком уподоблялись Людям, иначе создадут для себя
новую Болезнь. Что ж, от этого мы можем их обезопасить. Думаю, он тоже
мечтал о возрождении Человека, потому что на глазах у него выступили
слезы, а мои слова обрадовали его.
Его уже немногое радует, он один среди нас, мучимый болью, ожидающий
медленной смерти, которая, как он знает, должна прийти. Старые недуги
терзают его все сильнее. Болезнь все туже затягивает петлю на шее.
Единственное, что можно для него сделать, это давать ему
болеутоляющее, хотя Толеми и я сумели недавно выделить из его крови
болезнетворные микробы. Они похожи на вибрионы холеры. Это открытие
продвинуло нас немного вперед. Предыдущая сыворотка против Болезни тоже
дала нам кое-какие указания. Но наши вакцины только смягчают приступы, не
излечивая причины.
Шансы невелики. Я не говорил ему о наших экспериментах, ибо лишь при
большом везении мы добьемся успеха, прежде чем он умрет.
Человек умирает. Здесь, в нашей лаборатории. Толеми что-то тихонько
бормочет себе под нос, вероятно, молитву. Может, Бог, которого он научился
почитать у Человека, окажется милосердным и даст нам победу.
Пауль Кеньон - это все, что осталось от старого мира, который мы с
Толеми любили. Он лежит в больничной палате, мучаясь в агонии, и умирает.
Иногда смотрит в окно на птиц, летящих к югу, смотрит так, словно знает,
что никогда уже их не увидит. Прав ли он? Однажды до меня донесся его
шепот:
- Кто может это знать...

Лестер ДЕЛЬ РЕЙ

КРЫЛЬЯ НОЧИ

- Черт подери всех марсияшек! - тонкие губы Толстяка Уэлша выплюнули
эти слова со всей злобой, на какую способен оскорбленный представитель
высшей расы. - Взяли такой отличный груз, лучшего иридия ни на одном
астероиде не сыщешь, только-только дотянули до Луны - и, не угодно ли,
опять инжектор барахлит. Ну, попадись мне еще разок этот марсияшка...
- Ага. - Тощий Лейн нашарил позади себя гаечный ключ с изогнутой
рукояткой и, кряхтя и сгибаясь в три погибели, снова полез копаться в
нутре машинного отделения. - Ага. Знаю. Сделаешь из него котлету. А может,
ты сам виноват? Может, марсиане все-таки тоже люди? Лиро Бмакис тебе ясно
сказал, чтобы полностью разобрать и проверить инжектор, нужно два дня. А
ты что? Заехал ему в морду, облаял его дедов и прадедов и дал ровным
счетом восемь часов на всю починку. А теперь хочешь, чтоб он при такой
спешке представил тебе все в ажуре... Ладно, хватит, дай-ка лучше
отвертку.
К чему бросать слова на ветер? Сто раз он спорил с Уэлшем - и все без
толку. Толстяк - отличный космонавт, но начисто лишен воображения, никак
не позабудет бредятину вроде той, что люди, мол, для того и созданы, чтоб
помыкать всеми иными племенами. А впрочем, если бы Толстяк его и понял,
так ничего бы не выиграл. Лейн и высоким идеалам цену знает, что от них
толку.
Он-то к окончанию университета получил лошадиную дозу этих самых
идеалов да еще солидное наследство - хватило бы на троих - и вдохновенно
ринулся в бой. Писал и печатал книги, произносил речи, беседовал с
официальными лицами, вел переговоры в кулуарах, вступал в разные общества
и сам их создавал и выслушал по своему адресу немало брани. А теперь он,
ради хлеба насущного, перевозит грузы по трассе Земля-Марс на старой,
изношенной ракете; на четверть ракета - его собственность. А тремя
четвертями владеет Толстяк Уэлш, который возвысился до этого без помощи
каких-либо идеалов, хотя начинал уборщиком в метро.
- Ну? - спросил Толстяк, когда Лейн вылез наружу.
- Ничего. Не могу я это исправить, слабовато разбираюсь в
электронике. Что-то разладилось в реле прерывателя, по по индикаторам не
поймешь, где непорядок, а наобум искать опасно.
- Может, до Земли дотянем?
Тощий покачал головой.
- Навряд ли. Лучше сядем где-нибудь на Луне, если ты сумеешь дотащить
нашу посудину. Тогда, может, и найдем поломку, прежде чем кончится воздух.
Толстяку тоже это приходило в голову. Пытаясь как-то уравновесить
перебои в подаче горючего и кляня лунное притяжение - хоть и слабое, оно
порядком мешало, - он повел ракету к намеченному месту: посреди небольшой
равнины он высмотрел на редкость чистую и гладкую площадку, без каменных
обломков и выбоин.
- Пора бы тут устроить аварийную станцию, - пробурчал он.
- Когда-то станция была, - сказал Лейн. - Но ведь на Луну никто не
летает, и пассажирским кораблям тут садиться незачем, проще выпустить
закрылки и сесть в земной атмосфере, чем тратить здесь горючее. А
грузовики вроде нас не в счет. Странно, какая ровная и чистая эта
площадка, мы в миле, не выше, и ни одной метеоритной царапинки не видно.
- Стало быть, нам повезло. Не хотел бы я шлепнуться в какой-нибудь
кратеришко и сбить дюзу или пропороть обшивку. - Толстяк взглянул на
высотомер и на указатель скорости спуска. - Мы здорово грохнемся. Если...
эй, что за черт?
Тощий Лейн вскинул глаза на экран: в тот миг, как они готовы были
удариться о поверхность, ровная площадка раскололась надвое, половинки
плавно скользнули в стороны - и ракета стала медлительно опускаться в
какой-то кратер; он быстро расширялся, дна не было видно; рев двигателей
вдруг стал громче. А экраны верхнего обзора показали, что над головой
опять сошлись две прозрачные пластины. Веря и не веря собственным глазам,
Лейн уставился на указатель высоты.
- Опустились на сто шестьдесят миль и попались в ловушку! Судя по
шуму, тут есть воздух. Что за капкан, откуда он взялся? Бред какой-то!
- Сейчас не до того. Обратно не проскочить, пойдем вниз, а там
разберемся. Черт, неизвестно еще, какая внизу площадка.
В таких вот случаях очень кстати, что Толстяк не страдает избытком
воображения. Делает свое дело - опускается в исполинском кратере, будто на
космодроме в Йорке, и занят только неравномерностью вспышек из-за
барахлящего инжектора, а что ждет на дне, ему плевать. Тощий удивленно
посмотрел на Толстяка, потом вновь уставился на экраны - может, удастся
понять, кто и зачем построил этот капкан.

Лъин лениво поворошил кучку песка и истлевшего сланца, выудил
крохотный красноватый камешек, с первого раза не замеченный, и медленно
поднялся на ноги. Спасибо Великим, очень вовремя они послали ему осыпь:
старые грядки столько раз перерыты, что уже совсем истощились. Чуткими
ноздрями он втянул запах магния, немножко пахло железом, и серы тут
сколько угодно, все очень, очень кстати. Правда, он-то надеялся найти медь
- хоть щепотку. А без меди...
Он отогнал эту мысль, как отгонял уже тысячи раз, и подобрал грубо
сработанную корзину, набитую камешками пополам с лишайником, которым
заросла эта часть кратера. Одной рукой растер в пыль осколок
выветрившегося камня заодно с клочком лишайника и все вместе отправил в
рот. Благодарение Великим за эту осыпь! Приятно ощущать на языке душистый
магний, и лишайник тоже вкусный, сочный, потому что почва вокруг
неистощенная. Если бы еще хоть крупицу меди - больше и желать нечего.
Лъин печально вильнул гибким хвостом, крякнул и побрел назад, к себе
в пещеру; мельком глянул вверх, на далекий свод. Там, наверху, за много
миль, ослепительно сверкал луч света и, постепенно слабея и тускнея, слой
за слоем пронизывал воздух. Значит, долгий лунный день близится к полудню,
скоро солнце станет прямо над сторожевым шлюзом, и луч будет падать
отвесно. Шлюз чересчур высоко, отсюда не увидишь, но Лъин знает: там, где
покатые стены исполинской долины упираются в свод, есть перекрытое
отверстие. Долгие тысячелетия вырождалось и вымирало племя Лъина, а свод
все держится, хоть опорой ему служат только стены, образующие круг около
пятидесяти миль в поперечнике, неколебимые, куда более прочные, чем сам
кратер - единственный и вечный памятник былому величию его народа.
Лъин об этом не задумывался, он просто _з_н_а_л_: свод не создан
природой, его построили в те времена, когда Луна теряла остатки
разреженной атмосферы и племя напоследок вынуждено было искать прибежища в
самом глубоком кратере, где кислород можно было удержать, чтобы не
улетучивался. Лъин смутно ощущал протекшие с тех пор века и дивился
прочности сводчатой кровли, над которой не властно время.
Некогда народ его был велик и могуч, тому свидетельство - исполинская
долина под сводом. Но время не щадило его предков, оно состарило весь
народ, как старило каждого в отдельности, отнимало у молодых силу и
растило в них медленные, сосущие всходы безнадежности. Какой смысл
прозябать здесь, взаперти, одинокой малочисленной колонией, не смея выйти
на поверхность собственной планеты? Их становилось все меньше, они
позабыли многое, что знали и умели прежде. Машины сломались, рассыпались в
прах, и новыми их не заменили; племя вернулось к первобытному
существованию, кормилось камнем, который выламывали из стен кратера, да
выведенными уже здесь, внизу, лишайниками, что могли расти без солнечного
света, усваивая энергию радиоактивного распада. И с каждым годом на
грядках сажали все меньше потомства, но даже из этих немногих зерен
прорастала лишь ничтожная доля, и от миллиона живущих остались тысячи,
потом только сотни и под конец - горсточка хилых одиночек.
Лишь тогда они поняли, что надвигается гибель, но было уже поздно.
Когда появился Лъин, в живых оставалось только трое старших, и остальные
семена не дали ростков. Старших давно нет, уже многие годы Лъин в кратере
один. Бесконечно тянется жизнь, вся она - только сон, да поиски пищи, да
еще мысли, вечно одни и те же, а тем временем его мертвый мир больше
тысячи раз обращал свое лицо к свету и вновь погружался во тьму.
Однообразие медленно убивало его народ, уже скоро оно доведет свое дело до
конца. Но Лъина не тяготит такая жизнь, он привык и не замечает скуки.
Он брел неспешно, в лад медлительному течению мыслей, долина осталась
позади, вот и дверь жилища, которое он выбрал для себя среди множества
пещер, вырезанных в стенах кратера. Он постоял еще под рассеянным светом
далекого солнца, пережевывая новую порцию камня пополам с лишайником,
потом вошел к себе. В освещении он не нуждался: еще в незапамятные
времена, когда народ его был молод, камень стен насытили радиоактивностью,
и глаза Лъина улавливали световые волны едва ли не любой длины. Через
первую комнату мимо сплетенной из лишайников постели и кое-какой нехитрой
утвари он прошел дальше: в глубине помещалась детская, она же и
мастерская; неразумная, но упрямая надежда влекла его в самый дальний
угол.
И, как всегда, понапрасну. В ящике, полном плодородной почвы, рыхлой,
мягкой, заботливо политой, ни намека на жизнь. Ни единый красноватый
росток не проклюнулся, никакой надежды на будущее. Зерно не проросло,
близок час, когда всякая жизнь на родной планете угаснет. С горечью Лъин
отвернулся от детской грядки.
Недостает такой малости - и это так много! Съесть бы всего несколько
сот молекул любой медной соли - и зерна, зреющие в нем, дали бы ростки;
или прибавить те же молекулы к воде, когда поливаешь грядку, - и проросли
бы уже посеянные семена, выросли бы новые крепкие мужчины или, может,
женщины. Каждый из племени Лъина носил в себе и мужское, и женское начало,
каждый мог и в одиночку дать зерно, из которого вырастут дети. И пока еще
жив хоть один из племени, можно за год взрастить на заботливо ухоженной
почве сотню молодых... если б только добыть животворный гормон, содержащий
в себе медь.
Но, как видно, не суждено. Лъин склонился к тщательно сработанному
перегонному аппарату из выточенных вручную каменных сосудов и гибких
стержней, скрепленных и связанных в трубки, и оба его сердца тоскливо
сжались. Сухой лишайник и липкая смола все еще питали собою медленный
огонь, и медленно сочилась из последней трубки капля за каплей и падала в
каменную чашу. Но и от этой жидкости не исходит ни намека на запах медной
соли. Что ж, значит, не удалось. Все, что за многие годы дал перегонный
аппарат, Лъин подмешивал к воде, поливая грядку, почва детской всегда
влажная, но ей не хватило минерала жизни. Почти бесстрастно Лъин вложил
вечные металлические свитки, хранящие мудрость его племени, обратно в
футляры и принялся разбирать на части химическое отделение мастерской.
Остается еще один путь, он труднее, опаснее, но иного выхода нет.
Старинные записи говорят, что где-то под самым сводом, где воздух уже
слишком разрежен и дышать нечем, есть вкрапления меди. Значит, нужен шлем,
баллоны со сжатым воздухом; и еще крючья и скобы, чтобы взбираться по
разъеденной временем древней дороге наверх, по лестнице, где разрушена
половина ступеней; и нужны инструменты, распознающие медь, и насос, чтобы
наполнить баллоны. Потом придется подтащить множество баллонов к началу
подъема, устроить склад и, поднимаясь наверх, постепенно поднимать их
тоже, устраивать новые склады, пока цепь запасов не достигнет самого
верха... и тогда, быть может, он найдет медь для возрождения.
Он старался не думать о том, сколько на все это понадобится времени и
как мала надежда на успех. Нажал педаль - заработали маленькие мехи, в
примитивной кузнице вспыхнули язычки голубого пламени; он достал
металлические слитки - надо раскалить их, чтобы поддавались ковке. Вручную
придать им ту форму, какой требуют старинные записи и чертежи, - задача
почти немыслимая - и все же надо как-то справиться. Его народ не должен
умереть!
Прошли долгие часы, а он все работал, и вдруг по пещере разнесся
высокий пронзительный звук. В энергополе над створчатым шлюзом свода
появился метеорит - и, видно, огромный! Такого, чтоб ожили защитные
экраны, на памяти Лъина еще не бывало, и он думал, что механизм больше не
действует, хоть и рассчитан был на века, ведь Солнце должно питать его
своей энергией, пока не погаснет. В растерянности стоял он, глядя на
дверь, и вот свистящий звук повторился.
Если сейчас же не нажать решетку вводного устройства, автоматически
включатся отклоняющие силы, и метеорит упадет в стороне от свода. Лъин не
успел об этом подумать, просто кинулся вперед и прижал пальцы к решетчатой
панели. Потому-то он и поселился именно в этой пещере, некогда здесь
помещалась стража, в далеком прошлом она впускала и выпускала
немногочисленные ракеты-разведчики. Решетка на миг засветилась, значит,
метеорит вошел в кратер, и Лъин опустил руку, чтобы створы шлюза сошлись
вновь.
И направился к выходу, нетерпеливо ожидая падения метеорита. Быть
может, Великие добры и наконец отозвались на его мольбы. Раз он не может
найти медь у себя дома, они посылают ему дар извне - а вдруг это
баснословное богатство? Быть может, метеорит так велик, что еле уместится
в ладони? Но почему он все еще не упал? Цепенея от страха, Лъин тревожно
всматривался в далекий свод - неужели он опоздал, и защитные силы
отбросили метеорит прочь?
Нет, вон блеснул огонек - но не так должен бы вспыхнуть такой большой
метеорит, врезаясь в сопротивляющийся воздух! До слуха наконец донесся
сверлящий, прерывистый вой - метеорит должен бы звучать совсем иначе. В
недоумении Лъин всмотрелся еще пристальней - да, вот он, гость, не падает
стремглав, а опускается неторопливо, и яркий свет не угасает позади, а
обращен вниз. Но это значит... это может означать только одно - разумное
управление. Ракета!!!
На миг у Лъина все смешалось в голове - уж не возвращаются ли предки
из какого-то другого, неведомого убежища? Или сами Великие решили его
посетить? Но, привыкший рассуждать здраво, он отверг эта нелепые догадки.
Не могла такая машина прилететь из безжизненных лунных пустынь, а только
со сказочной планеты, что находится под его родным миром, либо с тех,
которые обращаются вокруг Солнца по другим орбитам. Неужели там есть
разумная жизнь?
Он мысленно перебирал в памяти записи, оставшиеся со времен, когда
предки, пересекая космос, летали к соседним планетам - задолго до того,
как было построено убежище в кратере. Основать там колонии не удалось,
непомерно велика оказалась сила тяжести, но космонавты подробно осмотрели
другие миры. На второй планете жили только чешуйчатые твари, скользящие в
воде, да причудливые папоротники на редких клочках суши; на планете,
вокруг которой обращается его родной мир, кишели исполинские звери, а сушу
покрывали растения, глубоко уходящие корнями в почву. На этих двух не
нашлось ни следа разума. Вот четвертую планету населяли существа более
понятные, схожие с предшественниками его народа на долгом пути эволюции:
жизнь не разделялась на животную и растительную, то и другое сочеталось в
единстве. Шарообразные комочки живого вещества, движимые инстинктом, уже
стягивались в стайки, но еще не могли общаться друг с другом. Да, из всех
известных миров, вероятнее всего, именно там развился разум. Если же
каким-то чудом ракета все-таки прилетела с третьего мира, надеяться не на
что: слишком он кровожаден, это ясно из древних свитков, на каждом рисунке
свирепые чудища, огромные, как горы, раздирают друг друга в клочья. Лъин
услыхал, как опустился где-то поблизости корабль, и, полный страхов и
надежд, направился к нему, туго свернув хвост за спиной.
Увидав у открытого люка двух пришельцев, он тотчас понял, что ошибся.
Эти существа сложены примерно так же, как и он, хотя гораздо крупней и
массивнее. Значит, с третьей планеты. Он помедлил, осторожно наблюдая: они
озираются по сторонам и явно рады, что тут есть чем дышать. Потом одно
что-то сказало другому. Новое потрясение!
Оно говорит внятно, интонации явно разумны, но сами звуки -
бессмысленное лопотанье. И это - речь?! Должно быть, все же речь, хотя в
словах ни малейшего смысла. Впрочем... как там, в старинных записях?
Сла-Вольнодумец полагал, будто в древности у жителей Луны не было речи,
они сами изобрели звуки и каждый наделили значением, и лишь после долгих
веков привычка к звуковой речи преобразилась в инстинкт, с которым
младенец рождался на свет; Вольнодумец даже подвергал сомнению ту истину,
что сами Великие предусмотрели речь, осмысленные звуки как неизбежное
дополнение к разуму. И вот... кажется, он был прав. Ощупью пробиваясь в
тумане нежданного открытия, Лъин собрал свои мысли в направленный луч.
И опять потрясение. Умы пришельцев оказались почти непроницаемы, а
когда он наконец нашел ключ и начал нащупывать их мысли, стало ясно, что
они его мыслей читать не могут! И однако они разумны. Но тот, на котором
он сосредоточился, наконец его заметил и порывисто ухватился за второго.
Слова по-прежнему были корявые, нелепые, но общий смысл сказанного человек
с Луны уловил:
- Толстяк, это что такое?!
Второй пришелец обернулся и уставился на подходящего к ним Лъина.
- Не поймешь. Какая-то сухопарая обезьяна в три фута ростом.
По-твоему, она не опасная?
- Навряд ли. Может быть, даже разумная. Этот купол наверняка
сработала не какая-нибудь горсточка переселенцев - сразу видно, постройка
не человеческая. Эй! - обратился к лунному жителю пришелец, который
мысленно называл себя Тощим, хотя с виду был большой и плотный. - Ты кто
такой?
- Лъин, - ответил тот, подходя ближе, и ощутил в мыслях Тощего

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Док. 123437
Опублик.: 19.12.01
Число обращений: 1