ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Герберт Уэллс.
Когда Спящий проснется

-----------------------------------------------------------------------
Неrbеrt Wеlls. Whеn thе Slеереr Wаkеs (1899). Пер. - Е.Бирукова.
В кн.: `Герберт Уэллс. Собрание сочинений в 15 томах. Том 2`.
М., `Правда`, 1964.
ОСR & sреllсhесk by НаrryFаn, 6 Маrсh 2001
-----------------------------------------------------------------------

1. БЕССОННИЦА

Как-то днем во время отлива мистер Избистер, молодой художник, временно
остановившийся в Боскасле, отправился к живописной бухте Пентаргена,
намереваясь осмотреть тамошние пещеры. Спускаясь по крутой тропинке к
Пентаргену, он неожиданно наткнулся на человека, сидевшего на выступе
скалы; человек этот был, по-видимому, в большом горе. Руки его бессильно
лежали на коленях, воспаленные глаза были устремлены в одну точку, а лицо
мокро от слез.
Заслышав шаги Избистера, незнакомец оглянулся. Оба смутились, особенно
Избистер; чтобы прервать неловкое молчание, он глубокомысленно заметил,
что погода не по сезону жаркая.
- Невероятно, - согласился незнакомец и секунду спустя добавил как бы
про себя: - Я никак не могу уснуть.
Мистер Избистер остановился.
- Неужели? - спросил он, всем своим видом выражая сочувствие.
- Вы не поверите, я не сплю уже шесть суток, - заявил незнакомец,
устало глядя на Избистера, и вяло взмахнул рукой, как бы подчеркивая
сказанное.
- Обращались вы к доктору?
- Конечно. Но все без толку. Лекарства... Моя нервная система... Они
хороши для других... Это трудно объяснить. Но я не могу принимать...
лекарства в больших дозах.
- Это усложняет дело, - заметил Избистер.
Он нерешительно топтался на узкой тропинке, не зная, что предпринять.
Очевидно, незнакомец не прочь был побеседовать. Естественно, что при таких
обстоятельствах мастер Избистер решил поддержать разговор.
- Сам я никогда не страдал бессонницей, - сказал он непринужденным
тоном, - но думаю, что против нее можно найти какое-нибудь средство.
- Я не могу рисковать, - утомленно сказал незнакомец и отрицательно
покачал головой.
Оба замолчали.
- Ну, а физические упражнения? - нерешительно начал Избистер, переводя
взгляд с изможденного лица собеседника на его костюм туриста.
- Уже испробовано. Пожалуй, это и неразумно. Из Нью-Куэя я пошел пешком
по берегу; прошагал несколько дней. К нервному расстройству присоединилась
еще физическая усталость. Причина этой бессонницы - переутомление,
неприятности... Видите ли...
Он словно бы изнемог и замолчал. Исхудалой рукой он потер себе лоб.
Затем продолжал, будто разговаривая сам с собой:
- Я одинок, скитаюсь по свету и нигде не нахожу себе места. У меня нет
ни жены, ни детей. Кто это назвал бездетных мертвым сучком на дереве
жизни? У меня нет ни жены, ни детей, никаких обязанностей. Никаких
желаний. Наконец я нашел для себя дело. Я сказал себе, что должен это
сделать, должен побороть свою вялость. Я начал принимать лекарства. Боже,
сколько истребил я этих лекарств! Не знаю, приходилось ли вам чувствовать
когда-нибудь тяжесть своего тела, как оно настойчиво требует от нас
внимания, сколько берет времени... Время... Жизнь! Ведь мы живем урывками;
мы должны есть, и после еды появляется ощущение приятной сытости или же
неприятной. Мы должны дышать свежим воздухом, а не то наш разум цепенеет,
заходит в тупик и проваливается в бездну. Тысячи разнообразных
развлечений, а затем нами овладевают дремота и сон. Человек, кажется,
живет только для того, чтобы спать. Какая незначительная часть суток
принадлежит в действительности человеку даже в самом лучшем случае! А тут
еще эти ложные друзья человечества, эти пособники смерти, алкалоиды,
которые перебарывают естественную усталость и убивают сон: черный кофе,
кокаин...
- Понимаю, - заметил Избистер.
- Я делал то, что хотел, - продолжал незнакомец с раздражением в
голосе.
- И теперь за это расплачиваетесь?
- Да.
Оба собеседника некоторое время молчали.
- Вы не можете себе представить, до чего мне хочется спать; это похоже
на голод, на жажду. Все эти шесть бесконечно длинных суток с тех пор, как
я кончил свою работу, у меня в мозгу водоворот, бурный, непрерывный,
хаотический поток мыслей, ни к чему и никуда не ведущий, стремительно
засасывает меня в бездну. В бездну, - добавил он, помолчав.
- Вам необходимо уснуть, - сказал Избистер решительно и с таким видом,
будто он нашел верное средство. - Совершенно необходимо.
- Мой разум необычайно ясен. Так никогда не было. И тем не менее я
сознаю, что меня затягивает водоворот. Сейчас...
- Что такое?
- Приходилось вам видеть, как исчезает какой-нибудь предмет в
водовороте? Расстаться с солнечным светом, с рассудком...
- Однако... - перебил его Избистер.
Незнакомец протянул руку, глаза его стали безумными, и он крикнул:
- Я должен покончить с собой. Хотя бы у подножия этого мрачного обрыва,
где зеленая зыбь клокочет белой пеной, куда стекает этот ручеек. По
крайней мере там... сон.
- Это безрассудно, - возразил Избистер, напуганный истерическим взрывом
незнакомца. - Уж лучше попробовать лекарства.
- Зато там сон, - твердил незнакомец, не слушая.
Избистер посмотрел на него, и ему пришло в голову: уж не сама ли судьба
свела их сегодня друг с другом?
- Совсем не обязательно, - сказал он. - Около Лулвортской бухты есть
обрыв такой же высокий, оттуда упала маленькая девочка - и осталась жива.
Она и по сей день здорова и невредима.
- Но эти скалы?
- На них можно проваляться со сломанными костями всю ночь напролет, и
волны будут обдавать вас холодным душем. Недурно?
Их взгляды встретились.
- К сожалению, ваш способ не выдерживает критики, - продолжал Избистер
с сардонической усмешкой. - Для самоубийства ни эта скала, ни другая не
годится, - это я говорю, как художник, - он засмеялся, - слишком уж отдает
плохим любительством.
- Но что же тогда? - сказал незнакомец в замешательстве. - Что же еще?
Разве можно сохранить рассудок, если все ночи...
- Вы шли один по берегу?
- Один.
- Ну и глупо сделали. Надеюсь, вы не обидитесь на мои слова? Один! Вы
же сами сказали, что физическое утомление - это не лекарство для уставшего
мозга. И кто это вам посоветовал? Что ж тут удивительного! Идти одному,
над головой солнце, вас томит жара, усталость, одиночество - и так в
продолжение целого дня. А затем вы, наверное, ложились в постель и
попытались заснуть. Не так ли?
Избистер замолчал и участливо посмотрел на больного.
- Посмотрите на эти скалы! - вдруг воскликнул незнакомец в порыве
отчаяния. - Посмотрите на это море, которое волнуется и сверкает уже
много-много веков. Посмотрите на белые брызги пены около этой скалы! На
этот голубой свод, откуда льются ослепительные лучи солнца!.. Это ваш мир.
Он вам понятен, вы наслаждаетесь им. Он согревает, поддерживает вас, он
восхищает вас. Но для меня... - Он поднял голову, лицо его было
мертвенно-бледным, глаза мутные и красные, губы бескровные. - Глядя на эту
красоту, я еще острее чувствую, как я несчастен. Как ни прекрасен мир, я
ни на минуту не забываю о своем несчастье, - прошептал он.
Избистер взглянул на дикую живописную картину залитых солнцем скал, а
затем на мрачное лицо незнакомца. Несколько мгновений Избистер стоял
молча. Потом встрепенулся и сделал нетерпеливое движение.
- К вам вернется сон, - сказал он, - и вы перестанете так мрачно
смотреть на мир, помяните мое слово.
Теперь он уже был уверен, что эта встреча не случайна. Еще полчаса
назад он чувствовал скуку и пустоту. Теперь же ему предстояла трудная и
благородная задача. Он тотчас же принял решение. Прежде всего этот
несчастный нуждается в дружеском участии.
Избистер примостился на краю мшистого утеса рядом с неподвижно сидевшим
незнакомцем и изо всех сил начал развлекать его. Но тот словно погрузился
в апатию; он угрюмо смотрел на море и лишь коротко отвечал на вопросы
Избистера, однако не выказывал неудовольствия по поводу непрошеного
сочувствия. Казалось, он даже был рад этому, и когда Избистер, видя, что
разговор не клеится, предложил подняться наверх и вернуться в Боскасль,
чтобы полюбоваться на Блэкапит, он охотно согласился. На полпути он
принялся разговаривать сам с собой, а потом внезапно повернул к Избистеру
свое мертвенное лицо.
- Чем же это все кончится? - спросил он, сделав слабый жест рукой. -
Чем же это все кончится? Все идет кругом, кругом, кругом. Все непрестанно
вертится, вертится, вертится...
Остановившись, он очертил рукой круг в воздухе.
- Отлично, дружище, - сказал Избистер с видом старого приятеля. - Не
мучайте себя понапрасну. Положитесь на меня.
Незнакомец отвернулся и опустил руку. Они продолжали подниматься по
узкой тропинке, змеившейся на краю обрыва, направляясь к мысу за Пенэлли;
страдающий бессонницей человек шел впереди Избистера, он то и дело
жестикулировал, роняя бессвязные, отрывочные слова. Дойдя до мыса, они
остановились на том месте, откуда открывается вид на мрачный, таинственный
Блэкапит, и незнакомец присел отдохнуть. Как только тропинка стала шире,
они пошли рядом, Избистер возобновил разговор. Он только что начал
распространяться о затруднениях, с которыми сталкивались в непогоду при
постройке Боскасльской гавани, как вдруг спутник перебил его.
- Моя голова совсем не та, что раньше, - проговорил он, для большей
выразительности подкрепляя слова жестами. - Совсем не та, что раньше. Я
чувствую какое-то давление, тяжесть. Нет, это не сонливость. Это похоже на
тень, глубокую тень, внезапно и быстро падающую на что-то живое,
деятельное. Все кружится и погружается во мрак, во мрак. Полный сумбур
мыслей и водоворот, водоворот. Я не могу этого выразить. Я с трудом могу
сосредоточиться и говорить с вами об этом.
Видимо, ослабев, он остановился.
- Не утруждайте себя, дружище, - сказал Избистер. - Мне кажется, я
понимаю вас. Во всяком случае, нет никакой надобности рассказывать об этих
вещах.
Незнакомец начал протирать себе глаза. Избистер попытался было
поддержать разговор, потом у него мелькнула новая мысль.
- Пойдемте ко мне, - предложил он, - посидим и покурим. Я покажу вам
мои наброски Блэкапита. Хотите?
Незнакомец покорно встал и пошел за ним вниз по склону.
Движения его были медленны и неуверенны, и Избистер слышал, как он
спотыкался, спускаясь с горы.
- Войдемте ко мне, - пригласил Избистер. - Не хотите ли сигарету или
чего-нибудь спиртного? Вы употребляете крепкие напитки?
Незнакомец в нерешительности остановился у садовой калитки.
По-видимому, он не отдавал себе отчета в своих действиях.
- Я ничего не пью, - медленно произнес он, поднимаясь по садовой
дорожке. - Нет, - повторил он спустя минуту, - я ничего не пью. Все
кружится, все вертится колесом.
Споткнувшись на пороге, он вошел в комнату, точно слепой.
Затем тяжело опустился, почти упал в кресло. Наклонился вперед, сжал
лоб руками и замер. Из груди его вырвался сдавленный вздох.
Избистер суетился с растерянным видом, какой бывает у неопытных хозяев,
произнося отрывочные фразы, которые почти не требовали ответа. Он взял
папку, потом переложил ее на стол и посмотрел на часы, стоявшие на камине.
- Надеюсь, вы не откажетесь поужинать со мной, - сказал он, держа в
руке незакуренную сигарету и думая, что гость его, вероятно, страдает от
злоупотребления наркотиками. - Могу вам предложить только холодную
баранину, но она прямо великолепная. По-уэльски. И еще, кажется, сладкий
пирог.
Он дважды повторил приглашение.
Незнакомец молчал. Избистер остановился со спичкой в руке и взглянул на
своего гостя.
Тот продолжал молчать. Избистер выронил спичку и, так и не закурив,
положил на стол сигарету. Казалось, незнакомец задремал. Избистер взял
папку, открыл ее, снова закрыл; он колебался, говорить ему или нет.
- Быть может... - начал он шепотом.
Он взглянул на дверь, потом на гостя в кресле. Затем осторожно, на
цыпочках, оглядываясь на своего гостя, вышел из комнаты, бесшумно закрыв
за собой дверь.
Наружная дверь оставалась открытой; Избистер вышел в сад и остановился
возле куста волчьего аконита. Отсюда через открытое окно он мог видеть
незнакомца, неподвижно сидящего все в той же позе.
Проходившие по дороге дети остановились и с любопытством глядели на
художника. Какой-то моряк обменялся с ним приветствиями. Избистер подумал,
что его выжидательная поза привлекает внимание прохожих, и решил закурить:
так у него будет более естественный вид. Он вытащил из кармана трубку и
кисет и принялся медленно набивать ее табаком.
- Странно, - прошептал он с некоторым неудовольствием. - Во всяком
случае, надо дать ему выспаться.
Энергичным движением он зажег спичку и закурил.
В этот миг он услыхал шаги своей квартирной хозяйки, которая выходила с
зажженной лампой из кухни. Он обернулся и, помахав ей трубкой, успел
остановить ее на пороге в гостиную. Так как она ничего не знала о его
госте, то он постарался шепотом объяснить ей, в чем дело. Хозяйка ушла со
своей лампой обратно в кухню, по-видимому, не вполне ему поверив.
Он покраснел и, чувствуя какую-то неловкость, притаился за углом
веранды.
Избистер выкурил всю трубку. В воздухе начали реять летучие мыши.
Наконец любопытство взяло верх, и он осторожно, на цыпочках, вернулся в
темную гостиную. Открыв дверь, он на минуту приостановился. Незнакомец
по-прежнему неподвижно сидел в кресле, его силуэт вырисовывался на фоне
окна. Было тихо, только издалека доносилось пение матросов на судах,
перевозящих графит. Стебли аконита и дельфиниума, прямые и неподвижные,
смутно вырисовывались на темном фоне холмов. Внезапно Избистер вздрогнул,
перегнулся через стол и стал прислушиваться. Неясное подозрение перешло в
уверенность. Удивление сменил страх.
Он не слышал дыхания сидящего в кресле человека.
Избистер медленно и бесшумно обошел стол, он дважды останавливался,
прислушиваясь. Положил руку на спинку кресла и нагнулся, почти касаясь
головы незнакомца.
Желая заглянуть ему в лицо, Избистер нагнулся еще ниже. Потом вздрогнул
и вскрикнул. Вместо глаз он увидел только белки.
Взглянув еще раз, он понял, что веки раскрыты, но зрачки закатились
вверх. Избистер не на шутку испугался. Уже не считаясь с необычным
состоянием незнакомца, он схватил его за плечо и потряс.
- Вы спите? - крикнул он громким голосом. - Вы спите?
Он уже не сомневался, что незнакомец мертв.
Избистер внезапно засуетился. Он стал метаться по комнате, наткнулся на
стол и позвонил.
- Принесите, пожалуйста, поскорее лампу! - крикнул он в коридор. -
Моему приятелю дурно.
Затем он вернулся к неподвижно сидевшему незнакомцу, потряс его за
плечи и окликнул. Скоро комната осветилась желтоватым светом лампы,
которую внесла встревоженная и удивленная хозяйка. Лицо Избистера было
бледно, когда он повернулся к ней.
- Необходимо позвать доктора, - сказал он. - Это или смерть, или
обморок. Есть здесь в деревне доктор? Где я могу найти доктора?

2. ЛЕТАРГИЯ

Состояние каталептического окоченения, в которое впал незнакомец,
длилось довольно долго. Затем тело его стало мягким и приняло положение,
как у безмятежно спящего человека. Глаза его удалось закрыть.
Из гостиницы больного доставили в боскасльскую больницу, а оттуда через
несколько недель в Лондон. Несмотря на все старания, его не смогли
разбудить. Наконец по причинам, о которых будет в свое время сказано,
решили оставить его в покое. Долгое время спящий лежал в этом странном
состоянии, недвижимый и безучастный, не мертвый и не живой, застыв на
границе между жизнью и смертью. Он словно провалился в темную бездну: ни
признака мысли, ни тени чувства; это был сон без сновидений, всеобъемлющая
тишина. Бурный вихрь его мыслей был поглощен и затоплен приливом молчания.
Где находился этот человек? Где вообще находится впавший в бесчувствие?
- Мне кажется, что все это было вчера, - сказал Избистер. - Я помню все
так ясно, как будто это случилось только вчера.
Это был тот самый Избистер, о котором шла речь в первой главе нашего
рассказа, но уже немолодой. Волосы его, прежде каштановые, подстриженные
по моде, коротким ежиком, теперь серебрились, а лицо, раньше свежее и
румяное, поблекло и пожелтело. В его остроконечной бородке пробивалась
седина. Он беседовал с пожилым человеком в костюме из легкой летней
материи (лето в этом году было необычайно жаркое). Собеседника его звали
Уорминг, это был лондонский поверенный и ближайший родственник Грэхэма,
так звали человека, впавшего в летаргический сон.
Оба собеседника стояли рядом в комнате одного из лондонских зданий и
смотрели на человека в длинной рубашке, безжизненно лежащего перед ними на
гуттаперчевом надутом матраце. Осунувшееся желтое лицо, небритый
подбородок, оцепенелые члены, бескровные ногти. Стеклянный колпак отделял
эту странную, неестественную мумию от жизни.
Собеседники сквозь стекло пристально всматривались в лежащего.
- Я был прямо потрясен; - произнес Избистер. - Меня и теперь пробирает
дрожь, как только я вспомню о его белых глазах. Зрачки его, понимаете ли,
закатились вверх, оставались одни белки. Сейчас я это невольно вспомнил.
- Разве вы не видели его с тех пор? - спросил Уорминг.
- Я не раз хотел посмотреть, - отвечал Избистер, - но я был так занят -
ни минуты свободной. Кроме того, я почти все это время провел в Америке.
- Если не ошибаюсь, - заметил Уорминг, - вы были тогда художником?
- Да. Потом я вскоре женился и понял, что искусством сыт не будешь, в
особенности если нет большого таланта, и взялся за ум. Рекламы на дуврских
скалах - моя работа.
- Хорошие рекламы, - согласился Уорминг, - хотя они меня не слишком
порадовали.
- Зато долговечны, как скалы! - самодовольно заявил Избистер. - Мир
изменяется. Когда он заснул двадцать лет тому назад, я жил в Боскасле, у
меня был только ящик с акварельными красками да благородные несбыточные
мечты. Мог ли я думать, что мои краски прославят все английское побережье
от Лендсэнда до Лизарда! Часто бывает, что счастье приходит к человеку
неожиданно.
Уорминг, казалось, сомневался: уж такое ли это счастье?
- Насколько я помню, мы с вами тогда разъехались?
- Вы вернулись в том самом экипаже, который доставил меня на
Камелфордскую железнодорожную станцию. Это было как раз во время юбилея,
юбилея Виктории; я отлично помню трибуны и флаги в Вестминстере и
множество экипажей в Челси.
- Это был второй юбилей, бриллиантовый, - заметил Уорминг.
- О да! Во время ее первого юбилея, пятидесятилетия, я жил в Вукее и
был еще мальчиком. Я пропустил все это... Сколько хлопот нам доставил этот
незнакомец! Он был похож на мертвого, моя хозяйка не хотела его держать.
Мы в кресле перенесли его в гостиницу. Доктор из Боскасля - не этот, а
другой, который жил там раньше, - провозился с ним чуть ли не до двух
часов ночи. Я и хозяин гостиницы помогали.
- Это было, так сказать, каталептическое состояние?
- Он оцепенел. Вы могли бы придать ему любое положение. Поставить его
на голову. Никогда мне не приходилось видеть такой окоченелости. Теперь, -
движением головы Избистер показал на распростертую за стеклом фигуру, -
совсем другое. Тот маленький доктор... как его фамилия?
- Смисерс.
- Да, Смисерс... потерял столько времени, надеясь привести его в
чувство. Чего только он не делал! Прямо мороз по коже пробирает:
горчичники, искусственное дыхание, уколы. А потом эти дьявольские машинки,
не динамо...
- Индуктивные спирали?
- Да. Ужасно было видеть, как дрожали и сокращались его мускулы, как
извивалось и билось его тело. Представьте себе: две тусклые свечи,
бросающие желтоватый свет, от которого колеблются и разбегаются тени, этот
маленький вертлявый доктор - и он, бьющийся и извивающийся самым
неестественным образом. Мне и теперь иногда это мерещится.
Оба замолчали.
- Странное состояние, - произнес наконец Уорминг.
- Полное отсутствие сознания, - продолжал Избистер. - Здесь лежит одно
тело. Не мертвое и не живое. Это похоже на пустое место с надписью
`занято`. Ни ощущений, ни пищеварения, ни пульса, ни намека на движение. В
этом теле я совсем не ощущаю человеческой личности. Он более мертв, чем
действительно умерший; доктора мне говорили, что даже волосы у него не
растут, тогда как у покойников они продолжают расти.
- Я знаю, - сказал Уорминг, и лицо его потемнело.
Они вновь посмотрели сквозь стекло. Грэхэм лежал в странном состоянии
транса, еще не наблюдавшегося в истории медицины. Правда, иногда транс
длится около года, но по прошествии этого времени спящий или просыпается,
или умирает; иногда сначала первое, затем второе. Избистер заметил следы
от уколов (доктора впрыскивали ему питательные вещества с целью поддержать
жизненные силы); он указал на них Уормингу, который старался их не
замечать.
- Пока он лежал здесь, - не без самодовольства сказал Избистер, - я
изменил свои взгляды на жизнь, женился, воспитал детей. Мой старший сын -
а тогда я еще и не помышлял о сыновьях - гражданин Америки и скоро окончит
Гарвардский университет. В волосах у меня уже появилась седина. А вот он
все тот же: не постарел, не поумнел, такой же, каким был я в дни своей
молодости. Как это странно!
- Я тоже постарел, - заметил Уорминг. - А ведь я играл с ним в крикет,
когда он был мальчиком. Он выглядит совсем еще молодым. Только немного
пожелтел. Ну совсем молодой человек!
- За это время была война, - сказал Избистер.
- Да, пришлось ее пережить.
- И потом эти марсиане.
- Скажите, - спросил Избистер после некоторой паузы, - ведь у него,
кажется, было небольшое состояние?
- Да, было, - ответил Уорминг. Он принужденно кашлянул. - И я его
опекун.
- А! - протянул Избистер.
Он задумался, потом нерешительно спросил:
- Без сомнения, расходы по его содержанию не особенно значительны;
состояние, должно быть, увеличивается?
- О да! Если только он проснется, он будет гораздо богаче, чем раньше.
- Мне как деловому человеку, - сказал Избистер, - не раз приходила в
голову эта мысль. Я иногда даже думал, что с коммерческой точки зрения сон
этот довольно выгоден для него. Он точно знал, что делал, когда впадал в
летаргию. Если бы он жил...
- Не думаю, - улыбнулся Уорминг, - чтобы это вышло у него умышленно. Он
никогда не был особенно дальновидным. В самом деле...
- Вот как!
- Мы всегда расходились с ним в этом отношении. Я постоянно был чем-то
вроде опекуна при нем. Вы, конечно, много видели в жизни и понимаете, что
бывают такие обстоятельства... Впрочем, вряд ли есть надежда, что он
проснется. Летаргия истощает, медленно, но все-таки истощает. Несомненно,
он медленно, очень медленно, но неуклонно близится к смерти, не так ли?
- Что будет, если он проснется? Воображаю, как он удивится! За двадцать
лет жизнь так переменилась. Ведь это будет совсем как у Рип ван Винкля
[герой одноименной новеллы американского писателя В.Ирвинга (1783-1859),
проспавший двадцать лет].
- Скорее как у Беллами [Г.Э.Беллами (1850-1898) - американский
писатель, автор романа-утопии `Через сто лет. Перемены чересчур велики,
- заметил Уорминг. - Да и я тоже изменился: стал совсем старик.
Избистер с притворным удивлением произнес:
- Ну что вы, я никогда не сказал бы этого!
- Мне было сорок три, когда его банкир... - помните, вы еще
Телеграфировали его банкиру? - обратился ко мне.
- Как же, помню. Адрес был в чековой книжке, которую я нашел в его
кармане, - отвечал Избистер.
- Ну так вот, сложение произвести нетрудно, - сказал Уорминг.
Несколько минут они молчали. Затем Избистер с любопытством спросил:
- А что, если он проспит еще много лет? - И, немного помедлив, сказал:
- Следует обсудить это. Вы понимаете, его состояние может перейти в другие
руки.
- Поверьте, мистер Избистер, этот вопрос тревожит и меня самого. У
меня, видите ли, нет таких родных, которым я мог бы передать опеку.
Необычайное и прямо безвыходное положение.
- Да, - сказал Избистер, - здесь должна быть, так сказать, общественная
опека, если только у нас таковая имеется.
- Мне кажется, что этим должно заняться какое-нибудь учреждение,
юридически бессмертный опекун, если только он действительно может
проснуться, как полагают иные доктора. Я, видите ли, уже справлялся об
этом у некоторых наших общественных деятелей. Но пока еще ничего не
сделано.
- Право, это недурная мысль - передать опеку какому-нибудь учреждению:
Британскому музею, например, или же Королевской медицинской академии.
Правда, это звучит несколько странно, но и случай ведь необыкновенный.
- Трудно уговорить их принять опеку.
- Вероятно, мешает бюрократизм.
- Отчасти.
Оба замолчали.
- Любопытное дело! - воскликнул Избистер. - А проценты все растут и
растут.
- Конечно, - ответил Уорминг. - А курс все повышается...
- Да, я слышал, - сказал Избистер с гримасой. - Что же, тем лучше для
него.
- Если только он проснется.
- Если только он проснется, - повторил Избистер. - А не замечаете вы,
как заострился его нос и как опущены теперь у него веки?
- Я не думаю, чтобы он когда-нибудь проснулся, - сказал Уорминг,
присмотревшись к спящему.
- Собственно, я так и не знаю, - проговорил Избистер, - что вызвало эту
летаргию. Правда, он говорил мне что-то о переутомлении. Я часто об этом
думал.
- Это был человек весьма одаренный, но чересчур нервный и
беспорядочный. У него было немало неприятностей - развод с женой. Я думаю,
что он бросился с таким ожесточением в политику, чтобы позабыть свое горе.
Это был фанатик-радикал, типичный социалист, либерал, передовой человек.
Энергичный, страстный, необузданный. Надорвался в полемике, вот и все! Я
помню памфлет, который он написал, - любопытное произведение. Причудливое,
безумное! Между прочим, там было несколько пророчеств. Одни из них не
оправдались, но другие - совершившийся факт. Вообще же, читая его,
начинаешь понимать, как много в этом мире неожиданного. Да, многому
придется ему учиться и переучиваться заново, если он проснется. Если
только он когда-нибудь проснется...
- Чего бы я только не дал, - заявил Избистер, - чтобы услышать, что он
скажет, увидев такие перемены кругом.
- И я тоже, - подхватил Уорминг. - Да! И мне бы очень хотелось. Но,
увы, - прибавил он грустно, - мне не придется увидеть его пробуждения.
Он стоял, задумчиво глядя на восковую фигуру.
- Он никогда не проснется, - произнес он, вздохнув. - Он никогда не
проснется.

3. ПРОБУЖДЕНИЕ

Но Уорминг ошибся. Пробуждение наступило.
Как чудесно и сложно такое, казалось бы, простое явление, как сознание!
Кто может проследить его возрождение, когда мы утром просыпаемся от сна,
прилив и слияние разнообразных сплетающихся ощущений, первое смутное
движение души - переход от бессознательного к подсознательному и от
подсознательного к первым проблескам мысли, пока, наконец, мы снова не
познаем самих себя? То, что случается с каждым из нас утром, при
пробуждении, случилось и с Грэхэмом, когда кончился его летаргический сон.
Тьма постепенно стала рассеиваться, и он смутно почувствовал, что жив, но
лежит где-то, слабый, беспомощный.
Этот переход от небытия к бытию, по-видимому, совершается скачками,
проходит различные стадии. Чудовищные тени, некогда бывшие ужасной
действительностью, странные образы, причудливые сцены, словно из жизни на
другой планете. Какие-то смутные отголоски, чье-то имя - он даже не мог бы
сказать, чье; возвратилось странное, давно забытое ощущение вен и
мускулов, безнадежная борьба, борьба человека, готового погрузиться во
мрак. Затем появилась целая панорама ярких колеблющихся картин.
Грэхэм чувствовал, что его глаза открыты и он видит нечто необычное.
Что-то белое, край, по-видимому, какой-то белой рамы. Он медленно повернул
голову, следя взглядом за контуром предмета. Контур уходил вверх, исчезая
из глаз. Грэхэм силился понять, где он находится, Значит ли это, что он
болен? Он находился в состоянии умственной депрессии. Ощущал какую-то
беспричинную, смутную тоску человека, проснувшегося до рассвета. Ему
послышался неясный шепот и звук быстро удаляющихся шагов.
При первом движения головы он понял, что очень слаб. Он решил, что
лежит в постели в гостинице, хотя и не мог припомнить, чтобы видел там эту
белую раму. Вероятно, он уснул. Он вспомнил, как ему хотелось тогда спать.
Вспомнил скалы и водопад, даже свой разговор со встречным незнакомцем...
Как долго он проспал? Откуда эти звуки торопливых шагов, напоминающие
ропот прибоя на прибрежной гальке? Он протянул бессильную руку, чтобы
взять часы со стула, куда он обычно их клал, но прикоснулся к гладкой,
твердой поверхности, похожей на стекло. Это крайне поразило его. Он
повернулся, изумленно огляделся и с трудом попытался сесть. Движение это
потребовало напряжения всех его сил; он почувствовал головокружение и
слабость.
От изумления он протер глаза. Загадочность его положения ничуть не
объяснилась, но голова была совершенно ясной, - очевидно, сон пошел ему на
пользу. Он находился вовсе не в постели, а совершенно нагой лежал на очень
мягком и упругом тюфяке под стеклянным колпаком. Ему показалось странным,
что тюфяк был почти прозрачным, - внизу находилось зеркало, в котором
смутно отражалась его фигура. Его рука - он содрогнулся, увидев, до чего
суха и желта кожа, - была туго обвязана какой-то странной резиновой
лентой, слегка врезавшейся в нее. Эта странная постель помещалась в ящике
из зеленоватого стекла (так по крайней мере ему показалось), белая рама
которого и привлекла сначала его внимание. В одном углу ящика стоял
какой-то блестящий сложный аппарат, очень странный с виду, и прибор,
напоминающий термометр.
Легкий зеленоватый оттенок похожего на стекло вещества, из которого
состояли стенки ящика, мешал далеко видеть; тем не менее Грэхэм разглядел,
что он находится в прекрасном обширном помещении, в одной из стен
которого, как раз против него, виднелась громадная арка. У самой стенки
стеклянного ящика стояла мебель: несколько изящных кресел и стол, накрытый
серебристой скатертью, похожей на чешую; на столе стояли блюда с какими-то
кушаньями, бутылка и два стакана. Грэхэм почувствовал, что сильно
проголодался.
В зале не было ни души. Грэхэм нерешительно спустился со своего
прозрачного тюфяка и попробовал встать на ноги на чистый, белый пол.
Однако он плохо рассчитал свои силы; пошатнувшись, хотел опереться рукой о
стеклянную стенку, но она выпятилась наружу наподобие пузыря и лопнула с
треском, напоминающим слабый выстрел. Изумленный Грэхэм вышел из-под
колпака. Ища опоры, он схватился за стол и уронил одни из стаканов,
который со звоном ударился о твердый пол, но не разбился. Грэхэм тяжело
опустился в кресло.
Отдышавшись, он налил из бутылки в другой стакан и сделал глоток -
жидкость казалась совершенно бесцветной, но это была не вода: ароматичная,
приятная на вкус, она быстро восстанавливала силы. Поставив стакан на
стол, Грэхэм огляделся по сторонам.
Помещение показалось ему не менее великолепным и обширным, чем раньше,
когда он смотрел сквозь зеленоватое стекло. Под аркой он увидел лестницу,
ведущую в просторный коридор. По обе стороны коридора высились
полированные колонны из какого-то камня густого ультрамаринового цвета с
белыми прожилками. Оттуда доносился непрерывный жужжащий гул голосов и шум
толпы. Грэхэм окончательно пришел в себя и внимательно вслушивался,
позабыв, что собирался поесть.
Вдруг он сообразил, что не одет. Осмотревшись и найдя какой-то длинный
черный плащ, он закутался и, весь дрожа, снова уселся в кресло.
Он недоумевал. Очевидно, он заснул и во время сна его перенесли. Но
куда? И что это за люди шумят за лазурными колоннами? Боскасль? Он налил
себе еще стакан бесцветной жидкости и выпил.
Что это за здание? Ему казалось, что стены колеблются, точно живые. Он
смотрел на красивые архитектурные формы громадного, лишенного украшений
зала и заметил в центре потолка круглое, куполообразное углубление, полное
яркого света. Взглянув вверх, он увидел непрерывно мелькающую тень. `Трам,
трам` - эта скользящая тень имела свою особую ноту среди глухих и
отдаленных звуков, которые наполняли воздух.
Он хотел позвать кого-нибудь к себе, но так слаб и почти беззвучен был
его голос! Поднявшись и покачиваясь, как пьяный, он направился к арке.
Дойдя до лестницы, он споткнулся о волочившуюся полу своего черного плаща,
но, ухватившись за одну из синих колонн, удержался.
Коридор вел к голубому и пурпурному вестибюлю, который оканчивался
балконом с перилами, ярко освещенным и висящим, по-видимому, внутри
гигантского здания. Вдалеке смутно вырисовывались какие-то колоссальные
архитектурные формы.
Гул голосов слышался теперь гораздо явственнее, и Грэхэм с удивлением
увидел, что на балконе спиной к нему стоят и, оживленно жестикулируя,
беседуют три человека, одетых в роскошные просторные одежды ярких,
гармоничных тонов. Снизу доносился глухой шум огромной толпы, промелькнуло
знамя, а затем взлетел вверх какой-то яркий окрашенный предмет - синяя
шапка или куртка. Кричали, по-видимому, по-английски, часто повторялось
слово `проснется`. Раздался чей-то пронзительный крик. Три человека
рассмеялись.
- Ха-ха-ха! - смеялся один из них, рыжий, в коротком пурпурном одеянии.
- Когда Спящий проснется, когда?
Он повернулся и взглянул в коридор.
Внезапно выражение его лица изменилось, и он перестал смеяться.
Остальные двое тоже обернулись в сторону коридора и замерли. Их лица
выражали смущение, переходившее в страх.
Колени Грэхэма подогнулись, руки, охватывавшие колонну, повисли, и он,
пошатнувшись, упал ничком.

4. ГУЛ ВОССТАНИЯ

Падая, Грэхэм услышал оглушительный звон колоколов. Впоследствии он
узнал, что почти час пролежал в обмороке, находясь между жизнью и смертью.
Очнувшись, он увидал, что лежит навзничь на своем прозрачном матраце с
горячим компрессом на груди и горле. Темной перевязи на руке уже не было,
и рука была забинтована. Сверху нависала белая рама ящика, но зеленоватого
вещества уже не было. Незнакомец в одежде ярко-фиолетового цвета - один из
тех, которых он видел на балконе, - стоял рядом и пытливо глядел ему в
лицо.
Издалека по-прежнему доносилось гудение колоколов и неясный гул
огромной толпы. Раздался резкий звук, как будто захлопнулась дверь.
Грэхэм приподнял голову.
- Что это значит? - произнес он медленно. - Где я?
Он узнал рыжего человека, того самого, который первый его увидел.
Кто-то спросил: `Что сказал Грэхэм?` - но его остановили.
- Вы в полной безопасности, - по-английски, но с легким иностранным
акцентом, по крайней мере так показалось Грэхэму, мягко произнес человек в
фиолетовой одежде. - Вас перенесли сюда оттуда, где вы уснули. Вы в
безопасности. Вы долго пролежали здесь спящим. Вы были в состоянии
летаргии.
Он сказал еще что-то, чего Грэхэм не расслышал, и протянул бокал.
Грэхэм почувствовал у себя на лбу освежающую струю. Ему стало лучше, и он
зажмурил глаза.
- Вам лучше? - спросил человек в фиолетовой одежде, когда Грэхэм открыл
глаза.
Это был мужчина лет тридцати, с приятным лицом и остроконечной русой
бородкой; на вороте его одежды блестела золотая застежка.
- Лучше, - ответил Грэхэм.
- Некоторое время вы провели во сне, в летаргии. Вы понимаете меня? В
летаргии. Конечно, вам это кажется странным, но могу вас уверить, что все
обошлось благополучно.
Грэхэм ничего не ответил, но слова эти его несколько успокоили. Взгляд
его перебегал от одного лица к другому. Все трое молча и с любопытством
смотрели на него. Он думал, что находится где-нибудь в Корнуэлле, но
окружающая обстановка казалась ему странной.
Он вспомнил о том, что собирался в свое время сделать в Боскасле и не
успел.
- Телеграфировали вы моему кузену? - спросил он, откашлявшись. -
Э.Уорминг, двадцать семь, Ченсери-Лейн?
Все трое внимательно его слушали, однако ему пришлось повторить свой
вопрос.
- Какое странное произношение! - прошептал рыжеволосый.
- Телеграфировали ли, сир? - переспросил молодой человек с русой
бородкой, очевидно, очень удивленный.
- Он хочет сказать: послали ли вы электрограмму? - догадался третий,
юноша, на вид лет девятнадцати или двадцати, с приятным лицом.
- Ах, какой я несообразительный! - воскликнул с досадой русобородый. -
Можете быть уверены, что все будет сделано, сир, - обратился он к Грэхэму.
- Боюсь только, что будет затруднительно телеграфировать вашему кузену.
Его нет теперь в Лондоне. Прошу вас, не утруждайте себя этими мелочами; вы
проспали очень долго, за это время произошло немало перемен, сир. (Грэхэм
догадался, что это слово было `сэр`, хотя незнакомец и выговаривал его как
`сир`.)
- Вот как! - произнес Грэхэм и успокоился.
Все это очень странно, удивительно; но несомненно одно: эти люди, так
необычно одетые, что-то скрывают. Какие странные люди, какая странная
комната! По-видимому, это - какое-то новое учреждение. Это похоже на
выставочный павильон, внезапно у него мелькнуло подозрение. Ну да,
конечно, это выставочный павильон. Достанется же Уормингу за это! Однако
это маловероятно. На выставке его бы не демонстрировали голого.
Вдруг он понял все. Внезапно перед ним как бы отдернулась завеса. Он
понял, что сон его длился очень долго, что это был необычайный
летаргический сон; он прочел это по тому смущению, которое виднелось в
устремленных на него глазах этих незнакомых людей. С волнением взглянул он
на них. Казалось, они, в свою очередь, старались что-то прочесть у него в
глазах. Он пошевелил губами, хотел заговорить, но не смог ничего сказать.
У него явилось странное желание скрыть это от чужих людей, сделать вид,
будто он ничего не знает. Опустив глаза, он молча глядел на свои босые
ноги. Желание говорить пропало. Его охватила дрожь.
Ему подали стакан с какой-то розовой жидкостью, отливавшей зеленым
фосфорическим блеском, по вкусу напоминавшей мясной бульон. Грэхэм выпил,
и тотчас же к нему вернулись силы.
- Теперь... теперь мне лучше, - хрипло произнес он и услышал
одобрительный шепот окружающих. Теперь ему все стало ясно.
Он снова попытался заговорить, и снова неудачно. Схватившись за горло,
он начал в третий раз.
- Сколько... - спросил он сдавленным голосом, - сколько времени я
проспал?
- Довольно долго, - ответил русобородый, быстро переглянувшись с двумя
другими.
- Сколько же?
- Очень долго.
- Да, да! - воскликнул недовольно Грэхэм. - Но я желаю знать - сколько.
Несколько лет? Много лет? Что-то произошло... Не помню, что. Я смутно
чувствую... Но вы... - Он всхлипнул. - Зачем скрывать это от меня? Сколько
времени?
Он замолчал и, тяжело дыша, закрыв глаза руками, ждал ответа.
Все трое начали перешептываться.
- Пять, шесть? - спросил он слабым голосом. - Больше?
- Гораздо больше.
- Больше?
- Больше.
Он смотрел на них и ждал ответа. Мускулы его лица передернулись.
- Вы проспали много лет, - произнес наконец человек с рыжей бородой.
Грэхэм с усилием приподнялся и сел, затем быстро вытер слезы исхудалой

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Док. 123131
Опублик.: 21.12.01
Число обращений: 0