ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Лазарчук А.

Кесаревна Отрада

Между славой и смертью

Глаза их прозрели,
да только прозрели для тьмы...
Н. Матвеева

Пролог

Приблизительно в одно и то же время на свете
произошли два малозначительных события: у
второкурсницы педагогического училища имени
Макаренко Санечки Грязновой в уголке левого глаза
появилась золотая точка, а под отважником Алексеем
Пактовием по прозвищу Ушан пала лошадь, кобыла-
семилетка Силень, и теперь он, тихо матерясь, брел
через редкий тонкий лес, где по колено, а где и по пояс
в снегу, мокрый и жаркий, поглядывая изредка на
морозное солнышко, висящее совсем низко над
сизыми горками Христопразы. Следовало ехать
дорогой, теперь это было ясно, но павшая кобыла
прекрасно умела ходить по глубокому снегу, высоко
поднимая ноги и вынося их вперед, дорога напрямик
была впятеро короче, а вода в зимней реке, как
ошибочно думал Алексей, была бы кобыле чуть выше
бабок. При добром ходе дел он добирался к цели еще
до заката - дорожной же петлей поспевал едва ли к
петухам. Но воды неожиданно оказалось кобыле по
грудь, да и поскользнулась она, карабкаясь на заберег,
и окунулась с головой... это ли было причиной, другое
ли - но через два часа, выбравшись из глубокой
речной долины, Силень вдруг тихонько вскрикнула и
ткнулась мордой в снег, Алексей подумал:
споткнулась... Теперь он сам таранил снег, опираясь на
толстый свежевырубленный посох, и знал, что никак
не успеет до темноты. А Санечка тем временем
закончила чистить соленую горбушу, завернула
голову, шкуру и кости в газету и понесла выбрасывать
в мусоропровод. Она была чистюля и брезгуша - в
отличие от соседок по комнате, двух Валюх,
Сорочинской и Чижик. Сегодня был последний день
сессии, завтра все разъезжались на каникулы по домам,
и Санечка оставалась одна на все общежитие, потому
что с некоторых пор ей стало просто некуда ехать. На
кухне толстая Даша Просяник жарила картошку на
подсолнечном масле.
- Санька, хочешь? - Она подцепила на вилку
несколько золотистых ломтиков. - Или фигуру бере-
жешь?
- Спасибо, - засмеялась Санечка, пальцами сни-
мая ломтик и отправляя в рот. Картошка у Даши
почему-то всегда получалась исключительно вкусной.
Завтра в это время Дашка будет дома, подумала
Санечка без всякого выражения.
Повоевав с тупым и упрямым мусоропроводом,
Санечка сунула в его покривившуюся беззубую пасть
мусорный сверток и пошла мыть руки. Зеркало над
умывальником было давно разбито; и хотя тонкая
косая трещина сама по себе не так уж и бросалась в
глаза, но в отражения лиц она вносила что-то злове-
щее. Верхний левый угол, откуда трещина шла, был
туманно-темен.
Когда Санечка вернулась в комнату, обе Вали-
Птицы уже возвратились. Они принесли с собой запах
снега, пакет с апельсинами и две бутылки дешевого
вина `Пино`. После недавних случаев очень тяжелых
отравлений поддельной водкой директор Морис Ни-
колаевич под страхом немедленного исключения водку
в общежитии запретил; на вино же администрация
традиционно смотрела сквозь пальцы.
Алексей на минуту остановился, отцепил от пояса
фляжку с можжевеловой настойкой, сдобренной ме-
дом и душистым белым корнем, и сделал три глотка.
Солнце уже вот-вот должно было коснуться далекого
склона, а идти, по самым смелым расчетам, предстояло
еще часа два - два с половиной. Безостановочно. И
если ничего не случится.
Было очень тихо.
Птицы быстро раскидали снедь по столу и побе-
жали торопить гостей, а Санечка подошла к окну,
отодвинула с подоконника старый свитер и утеплен-
ные джинсы Чижика - и стала смотреть вдаль. От
батареи тянуло жаром, от стекла тек вниз чуть влаж-
ный холод. Общежитие, как и само училище, распо-
лагалось на самом краю многоэтажной застройки,
дальше начиналась железнодорожная слободка: по-
ставленные на косогоре еще во время войны двух-
этажные бараки, совершенно черные, и частные дома,
местами вполне приличные и даже завидные, но в
большинстве маленькие, с провалившимися дощатыми
крышами, с неровными заборами и захламленными
двориками. Кварталы бараков назывались `Париж`,
все остальное - `Ильинка`. Парни из Парижа и
Ильинки издавна цапались между собой, и не в по-
следнюю очередь - за студенток педучилища. Из-за
этой вражды на первом этаже общежития уже лет де-
сять дежурил милиционер. Но в последнее время по-
явилась третья сила, зародившаяся где-то во мраке
многоэтажек, и силы этой побаивались старомодные
парижане и Ильинские. Хотя и старались держать
фасон...
Розовое солнце, неожиданно маленькое на закате,
садилось между двух прямых серо-голубых столбов
дыма, поднимающихся из печных труб близких бара-
ков. Почему-то от этой картины хотелось поежиться,
передернуть плечами... Санечка так и сделала - и
вдруг чихнула. Чихая, она зажмурила глаза. И при
зажмуренных глазах она продолжала видеть солнце,
столбы дыма, переплет окна - наоборот, как на фо-
топленке: светлая рама, темное небо... но солнце ос-
тавалось светлым, только не розовым, а яростно-ли-
ловым, как огонек электросварки. Это было
неправильно... она широко распахнула глаза - огонек
оставался. Он был теперь как запятая с очень длинным
хвостиком. И эта запятая пылала все ярче и ярче...
Вдруг стало страшно. Алексей на какой-то миг
испытал чувство полной потерянности. Где он? Что он
здесь делает? И - кто он? Несколько лет назад,
заразившись болотной лихорадкой, он в бреду видел
себя маленьким мальчиком, стоящим босиком посреди
бескрайней заснеженной степи. Вокруг был нетрону-
тый снег... и его собственные следы начинались в
полушаге. Он не знал, кто он есть и что видит вокруг.
И сейчас он остановился, огляделся... тонкие деревья
стояли кругом, объятые синеющим инеем... розовое
небо с темно-голубым переливом обещало скорую
ночь, и первая звезда уже горела над головой. Внут-
реннее чувство говорило ему, что идти осталось по-
более часа, но поменее двух... просто сил на этот час
уже могло и не хватить...
Когда Птицы влетели, Санечка встретила их в ис-
пуге. Левый глаз она зажимала ладошкой, правый был
широко раскрыт.
- Девки, - выдохнула она, - я ослепла... я ничего
не вижу...
Неистовый свет, бушующий где-то внутри глаза,
пережигал все, и она с трудом различала лишь контуры
предметов.
Началась суета. Чижик убежала искать дежурного
преподавателя, а Сорочинская открыла форточку,
сгребла с рамы ком инея, обильно над форточкой
наросшего, завернула его в платок и приложила Са-
нечке к глазу. Когда Чижик вернулась, буквально во-
лоча за собой военрука Кузьму Васильевича, первый
приступ паники у Сани уже прошел.
- Ну что я? - вздохнул Кузьма Васильевич, при-
саживаясь рядом. - Тут доктор нужен. Беги, Вален-
тина, вызывай `скорую`... ничего не пила, Александра?
никакой тормозухи? Шучу, шучу, ты не пьешь, я
знаю... Не бойся, не дрожи, вон моя соседка... - И он
рассказал про соседку, которая сначала вообще ничего
не видела, потом после операции стала носить очки с
толстыми стеклами, а теперь и их не носит и вообще
замуж собралась в пятьдесят шесть лет. `Скорая`
приехала через полчаса. Кузьма Васильевич деликатно
вышел. Докторша была простужена, разговаривала, не
убирая от носа марлевой тряпочки. Не пила? По глазу
не ударяли? Раньше такого не было? Надо ехать... Ей
налили чашку горячего сладкого чая, она пила с
жадностью, пока Санечка собиралась, путаясь в
одежде. Вернулся Кузьма Васильевич, уже в шинели и
ушанке, осадил Птиц: нечего вам по темноте шариться.
Глазная больница была на противоположном краю
города, на машине почти час езды, да еще неизвестно,
сколько предстоит пробыть там. Внутри машины,
защитного цвета `уазике` с большими цифрами `03`
на боку, было тепло. Докторша уложила Санечку на
застеленные серым одеялом носилки, неожиданно
улыбнулась: все обойдется. Лампочку в салоне
погасили, машина тронулась. Пламя, пылающее в
глазу, будто бы пошло на убыль. Или Санечка начала к
нему привыкать. Темный силуэт Кузьмы Васильевича,
неподвижно сидящего рядом, иногда удалялся в
бесконечность, разрастаясь до размеров горы или
планеты. В эти секунды Сане хотелось ухватиться за
что-нибудь, потому что сама она оказывалась висящей
без опоры посреди серой пустоты.
Когда под ноги вильнула обледеневшая тропа,
Алексей не удивился и не обрадовался, как не раду-
ются обязательному и не удивляются непременному.
Тропа должна была появиться, и вот она появилась.
Ноги пошли по ней сами: чуть под гору, направо...
тропа вела по дну неглубокой ложбины, достаточной,
впрочем, для того, чтобы пешему видны были лишь
края ее да путь до поворота. Бревенчатый мостик
открылся внезапно, еле видимый в свете низкой крас-
новатой луны. За мостиком темнели ворота.
Масляный фонарь горел над воротами, очерчивая
желтый круг на истоптанном снегу.
Алексей ударил в ворота посохом. Звук был как от
тычка в подушку. Он с трудом опростал руки и зако-
лотил по дубовым плахам кулаком. Потом локтем.
Потом - обухом топора. Его уже вели, подхватив под
локти, а он все еще мучительно думал, каким бы
способом извлечь звуки из так некстати онемевшего
дерева...
Потом он как-то сразу оказался в бане. Этериарх
стражи Мечислав Урбасиан вылил на него, распарен-
ного, кадку ледяной воды и сам по-богатырски завопил
от восторга. Служанки-парильщицы, на которых
попали брызги, отскочили, весело повизгивая. Алексей
приподнялся и встряхнулся, как пес. Он вновь был
жив и силен.
В прохладе предбанника все укутались
пушистыми простынями и возлегли у низкого стола. В
витом подсвечнике горели три свечи. Служанки
разлили горячее вино - по обычаю, в грубые каменные
кубки. Слив через край несколько капель для банных
духов, Алексей выпил вино и закрыл глаза,
прислушиваясь к ощущениям. Аромат был
превосходен. Жидкое тепло заполнило желудок и
стало небыстро распространяться по телу: к спине,
потом вверх и вниз по позвоночнику... Это было
восхитительно.
Выждав приличествующий срок, Алексей открыл
глаза. Этериарх уже смотрел на него. Служанки еще
раз наполнили кубки и тихо удалились.
- Кесарь прочел письмо, - сказал Мечислав. - Он
велел спросить: насколько ты сам веришь этому
сообщению?
- Мне хотелось бы не верить. - Алексей стал
смотреть на огоньки свечей. - Больше всего на свете
мне хотелось бы думать, что я ошибаюсь... и что...
пославший меня... тоже ошибается.
- Понятно, - сказал Мечислав. - Мне охота рас-
спросить тебя подробно, но лучше ты все расскажешь
кесарю. Я буду при разговоре.
Коридоры глазной больницы были темны и узки.
Днем, наверное, работали все эти кабинеты - но
сейчас оставался только один дежурный, и перед две-
рью, из-под которой сочился стерильный обесцвечен-
ный свет, сидели три человека. Докторша на минуту
заглянула в кабинет, о чем-то там поговорила и -
сказав: ждите, позовут, - неровно зацокала к выходу.
Видимо, на одном сапоге ее была металлическая на-
бойка, а от второго набойка отвалилась. Вышла
медсестра, записала Саню в журнал, потом капнула ей
в глаз холодные капли.
- У меня проходит... - вдруг удивилась Саня. И
действительно: пламя уже не бушевало, и лиловая
запятая все так же висела чуть сбоку, сияла - но в
этом сиянии люди и предметы не терялись, не
пропадали. Страх чуть разжал свои тонкие холодные
пальцы...
- Это хорошо, - сказал кесарь, глядя на Алексея
исподлобья. - Хоть кто-то в чем-то берется быть уве-
ренным...
- Государь. - Алексей старался говорить ровно. -
Мне отвести глаза трудно. Старец Филадельф учил
меня долго и всерьез. Но он никогда не говорил, что
найдется на свете человек, которому невозможно
отвести глаза. Поэтому я и говорю: да, я видел эти
бесчисленные остовы кораблей. Но есть ли они там на
самом деле...
- Тривимий утверждает, что есть, - негромко
произнес кесарь. - Ты видел их. Наконец, наш друг, -
он положил руку на шелковый платок, испещренный
крошечными значками, - дает знать, что в Степи
поднимается новая волна... Ты знаком с посланием,
Пактовий?
- Я выучил его наизусть, - сказал Алексей. - На
случай... на всякий случай. Но я не знаю языка гип-
понов.
Гиппонами, всадниками, звали одно небольшое
племя степняков, не признающих над собой царской
власти и продолжающих жить по обычаю предков. Из
них получались хорошие шпионы.
- Думаю, тебе можно узнать, о чем идет здесь
речь... Шесть лет назад, как ты знаешь, степняки
избрали себе нового царя. Авенезера Четвертого. И вот
недавно будто бы выяснилось, что окаянный Аве-незер
Третий не умер от Болезни Царей, а тайно бежал в
дальние кочевья в сопровождении нескольких верных
жрецов. Теперь он объявил себя и идет возвращать
себе двор и корону. Кто такой Авенезер Третий, мы все
еще помним...
- Самозванец, - сказал с дальнего конца стола
Мечислав.
- Не уверен, - покачал головой кесарь. - Во вся-
ком случае, наш друг утверждает, что жрецы, которые с
ним, - те же самые, что и шесть лет назад... Но все это
было бы не так уж страшно. Похоже, однако, что в
помощь себе они разбудили Мардонотавра...
- Это невозможно, - выдохнул Алексей. - Фила-
дельф запечатал его гробы...
- Разбудили, - повторил кесарь. - И ты не слу-
шаешь меня, Пактовий. Сам Мардонотавр... не важен.
Но важно то, что жрецы сумели его разбудить. Значит,
они смогут и другое...
- Нет, я слушаю, - сказала Саня. - Две недели не
читать, телевизор не смотреть, шампанского не пить,
тяжестей не поднимать... короче, не жить. Капли... да.
И на уколы. Я все слышала.
- Девочка, это глаза, - сказал окулист. - Они
одни на всю жизнь, других у тебя не будет.
- Не будет, - согласилась Саня. - Я потому так и
перепугалась сегодня. Только вот пока ждала - почти
все прошло.
- Дай-то Бог, - серьезно сказал окулист. Он был
молодой, с тонкими черными усиками, как злодей из
американских фильмов. - Как ты описывала, это мог-
ло быть кровоизлияние в сетчатку или даже отслойка.
Но вот - не видно почти ничего. Сосудистый спазм,
должно быть. Поэтому от скополамина сразу стало
лучше. Так бывает. Короче: если что-то подобное
произойдет опять, бегом ко мне. Я принимаю в шестом
кабинете с десяти до двух.
- И тогда - ложиться?
- Не исключено.
- Это платно?
- Ну... частично.
- Не получится. У меня совсем нет денег.
- Придумаем что-нибудь...
- Что тут можно придумать? - Алексей поймал
себя на том, что сплетает и расплетает пальцы, и сжал
кулаки. - Филадельф мог бы помочь...
- Он все-таки был уже глубокий старик, - сказал
кесарь. - Для таких дел нужна не только мудрость,
нужна и выносливость... Даже будь он жив - я бы не
решился взваливать такой груз на него одного.
- А кто еще сможет?..
Кесарь чуть опустил голову, улыбнулся:
- Домнин Истукарий. Что скажешь, отважник?
Алексей откинулся в изумлении. Нет, кесарь не
шутил...
- После... всего?
- Да. Именно после всего.
- Удивляюсь тебе, государь... Но если Домнин
согласится... это будет хорошо. Да, это будет хорошо...
- А уговаривать его поедешь ты, Пактовий.
Утром. Да смотри езжай по дорогам, а не по оврагам... а
то и костей не найдем...
- Ты велишь, государь, - кивнул Алексей.
- Иди спи. Аурика тебя разбудит.
В дверь громко стукнули, и тут же, не дожидаясь
ответа, вошли двое: мальчик в коротеньком, как по-
варская куртка, белом халате придерживал за плечо
огромного мужчину в разодранной кожаной куртке.
Пол-лица мужчины было замотано марлей, будто бы
залитой арбузным соком.
- Семен Семенович, огнестрельное, - сказал
мальчик женским голосом и при ближайшем рас-
смотрении действительно оказался женщиной. - Из
`Айсберга`, мелкой дробью...
- Ф-ф... - через уголок рта выдохнул окулист. -
Ну, солнышко, где ж ты их находишь-то все время?
- А я виновата? Счастье мне такое: как ни вызов,
так глаз. Я бы и рада аппендициты в первую городскую
возить: милое дело... - Приговаривая, докторша-маль-
чик быстро разоблачала мужика. - Диспетчера с меня
и то смеются...
- Да уж, - окулист повернулся к медсестре: -
Клава, труби рентген... - Он отогнул край повязки,
заглянул. - И операционную тоже труби.
- Я поехала? - Докторша уже приплясывала у
двери.
- И не возвращайся! Да, солнышко, вот девочку
захвати с собой. - Окулист кивнул на Саню. - Если
по дороге, конечно.
- До центра довезу, - сказала пляшущая доктор-
ша.
- Ой, конечно. Спасибо вам. - Саня кивнула оку-
листу.
- Шампанского не пить, - напомнил он вслед. В
переходе навстречу Алексею прошли двое: стратиг
Рогдай Анемподист, маленький лысый толстячок, все-
гда шагающий пузом вперед и с мечами врастопырку;
на тех, кто его не знал, он производил комическое
впечатление, но был опытен, умен, смел и беспощаден,
- и потаинник Юно Януар, с которым Алексей
беседовал только однажды, и та беседа до сих пор
горчила в памяти. Кажется, Януар хотел что-то сказать
Алексею, на миг приостановился, но передумал.
- Ну как? - спросил Кузьма Васильевич, вставая
навстречу. - Отпустили?
- Отпустили, - улыбнулась Саня. - Да вот - от
этих капель все прошло... только свет теперь такой
яркий...
- Светобоязнь еще день-другой продержится, -
сказала, оборачиваясь, докторша со `скорой`. -
Пойдемте-пойдемте скорее, у нас сегодня только шесть
машин, а вызовов...
- Девушка, а какого-нибудь валидола у вас не
найдется? - с неловкостью в голосе попросил Кузьма
Васильевич. - Что-то я переволновался, наверное...
- Найдется! - радостно отозвалась докторша. -
Разве что валидол и найдется! Нич-чего больше не
осталось. Святая вода да валидол. Так и лечим. А?
Не слишком прислушиваясь к разговору, Саня
прикрыла глаза. Да, было уже почти хорошо. Огненная
запятая поблекла, и было ясно, что скоро она исчезнет
совсем. Но там, где заканчивался ее длинный хвостик,
тусклым золотом светилось крошечное пятнышко:
будто бы монетка, увиденная метров с пяти. Саня, чуть
усмехаясь над собой, попыталась посмотреть на пят-
нышко, и пятнышко, разумеется, тут же отпрыгнуло в
сторону. После всего, что произошло, ей было весело.
А вот военрук...
- Кузьма Васильевич, вам очень плохо?
- Нет... обыкновенное дело. Пройдет. Который
раз уже. Пройдет. Само пройдет. Дебекку не позову,
нет...
Кто такая Дебекка, Саня не знала.
Эта машина была совсем новенькая, `Газель`, и
пахло в ней еще как в новенькой машине: обивкой. Но
в углу салона свалены были комом окровавленные
простыни, и пятна на полу еще не подсохли.
- Работенка у врачей, - сказал Кузьма Василье-
вич, усаживаясь на откидной стульчик и расстегивая
воротник. - Что твой фронт...
- Вы разве на фронте были? - удивилась Саня.
- В Венгрии я был, - сказал Кузьма Васильевич.
- А там, которые фронтовики, говорили: пострашнее...
Да ладно: было и быльем поросло. Не стоит это...
- Может, теперь в другую больницу? - предло-
жила Саня. - Если болит...
- После праздников в госпиталь схожу, - сказал
Кузьма Васильевич, - у меня там племянница рабо-
тает. Да уже все, отпустило... - Он глубоко вздохнул.
- Да, отпустило. Легко мы с тобой сегодня
отделываемся. Тьфу-тьфу, не сглазить...
В казарме стражи было тепло, но не жарко.
Кастелян провел Алексея в келью, показал койку,
сказал: твоя. Алексей сел, нагнулся, чтобы стянуть
сапоги, - и понял, что распрямиться не успеет... Он
почувствовал, что кто-то помогает ему, поворачивает,
укрывает - но сам он уже спал. Какие-то гнусные
морды предстали перед его сонным взором, он
отвернулся и ушел.
`Скорая` высадила их на автобусной остановке и
умчалась дальше по своим делам. Мороз был под
тридцать. Минут через пять подкатило маршрутное
такси: маленький `ПАЗ`.
- Поехали, - сказал Кузьма Васильевич.
- Может, подождем?.. - замялась Саня.
- Лезь, лезь. Жизнь дороже.
В маршрутке нужно было всем платить за проезд;
простой же городской автобус студентов возил по
дешевым проездным, а пенсионеров и вообще бес-
платно.
Многие сиденья были свободны: видимо, в такой
мороз мало кто отправлялся путешествовать. Саня си-
дела, склонившись головой к заиндевевшему стеклу.
Кто-то нацарапал на инее: `Скоро лето!` Цветные
пятна из глаза пропали совсем, а золотая точка вела
себя тихо и скромно.
Было около девяти часов вечера двадцать
седьмого декабря тысяча девятьсот девяносто шестого
года.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава первая

В море всегда холодней, чем на суше. Эту истину
Алексей знал с детства, но так и не смог научиться не
удивляться той пронзительной сырости, той мокрой
всепроницающей студености, которая всегда
сопровождает зимние морские путешествия: будь то на
рыбацкой ли лодке, на кесарской ли яхте... Сейчас,
когда он спрыгнул со сходней на обледенелую гальку
пляжа, когда ноги коснулись пусть промороженной, но
земли, что-то внутри него облегченно вздохнуло.
Сейчас согреемся...
Хотя он и греб вместе со всеми те восемнадцать
верст, что отделяют пристань селения Мариан от
острова Еликонида, ноги насквозь пропитались гиблой
морской соленой стужей, и выгнать ее можно было
только ходьбой, только быстрой пешей ходьбой.
- Ждите здесь, - сказал он отважникам,
приданным ему, Железану и Апостолу. - Если надо
будет позвать, позову дудочкой. Но тогда уж
торопитесь успеть.
Дудочки-близнятки он вырезал еще на том берегу.
Это было малое умение, данное ему Филадельфом:
если в одну близнятку подудеть, то вторая тут же
отзовется, будь то за милю или за сто миль. И так
будет, пока дудочки не засохнут и не покривятся.
Тогда надо вырезывать новые... Остров Еликонида имя
свое носил без чести, потому что именно на нем
отбывала заточение Еликонида Геронтия, августа-
двумужеубийца, по вине которой и началась Война
Семейств... хотя, если верить историку Василену
Мудрому, августа была вовсе не преступница-
злодейка, а просто неимоверно красивая похотливая
дура, не могущая ни в чем отказать очередному
любовнику... И вот именно этот бесславный остров
выбрал для жительства великий искусник Домнин
Истукарий после того, как был бездоказательно
заподозрен в причастности к исчезновению маленькой
кесаревны. С тех пор прошло двенадцать лет, а Домнин
так и не покидал полумертвую каменную твердь...
Впрочем, за линией дюн остров уже не казался
таким безжизненным. Прихотливо искривленные
сосны заступали дорогу ветрам, а дальше начинался
мощный низкорослый еловый лес, тропы в котором не
протаптывались когда-то, а прорубались. Алексей был
у Домнина позапрошлым летом и помнил, что лесной
тропой с поворотами дороги будет полторы версты и
что если поворотов не знать, то можно и не найти двор
чародея. Но повороты он знал, потому что именно
всяческим тропам учен был с молочных зубов.
Невозможно было тропе, как бы хитра она ни была,
завести Алексея Пактовия не туда, куда он хотел
прийти...
Когда по внутреннему счету ходьбы осталось две
сотни шагов, Алексей остановился и стал слушать.
Ушаном его звали неспроста.
Тихо и должно было быть окрест жилища чародея.
Тихо, но не так. Иначе.
Он ждал и слушал. Потом достал дудочку и
продудел коротко три раза: `Идите - ко мне -
осторожно`. Сам же тронул в ножнах чудный свой меч
по имени Аникит, что значит `Непобедимый`. Меч
этот, пришедший к нему от прадеда Дардана, был
темой для пересудов среди многих славов, поскольку
подобных ему не видел никто. Был он не прям, как
мечи латников-хороборов, и не крив, как сабли конных
бойцов-азахов, пластунов и отважников; нет, Аникит
имел клинок лишь чуть откинутый назад, будто
надогнутый у самой гарды. Был этот клинок узок, чуть
шире двух пальцев, но у обушка толст, много толще
сабельного. Сталь его переливалась, как рыба форель в
ручье, и если всмотреться, то виден становился мелкий
узор из темных и светлых пятнышек - как у той же
форели. Никто не знал, каким мастером он сделан и из
каких стран привезен. Но десятки сабель и мечей
мастеров Конкордии и Подгосподней были
перерублены Аникитом в боях и состязаниях, будто не
кованы они были и не из стали, а струганы из
прозрачной липы... Сам же Аникит имел лишь одну
заметную щербину, полученную им от секиры
недобрым знаменитого азаха Дедоя, последнего
мятежника, посягнувшего в нарушение всех обычаев и
клятв на род и двор кесаря. Алексею было тогда
девятнадцать лет, и был он не отважником еще, а
ночным лучником-ушаном, только-только
вернувшимся от обучения у великого старца
Филадельфа, и Аникитом владел по завету его отец,
этериарх Даниил...
Много же бед принес тогда на землю
Подгосподней неверный азах...
Тропа окончилась. Алексей остановился,
невидимый тем, кто мог смотреть в эту сторону.
Ворота двора стояли приоткрытые. Приоткрытые
чуть, но никогда бы Домнин не оставил щели для
проползновения нечистого духа. Два ворона молча
сидели на коньке крыши и смотрели вниз, во двор, на
что-то невидимое Алексею. Не было сейчас ни
времени, ни сил, чтобы попытаться посмотреть их
глазами... да и не следовало отвлекаться от мира.
Алексей вслушался в тишину, состоящую из
множества отдельных молчаний, пытаясь найти те,
которые были бы нарочитыми и опасными, - и не
нашел ничего. Тогда он легким скользящим шагом
приблизился к воротам и заглянул в щель.
Два пса Домнина, Серый и Вуха, лежали на окроп-
ленном снегу. Запаха свежей крови не было, и шерсть
псов была чуть седоватой от инея, выпадающего под
утро. Значит, времени прошло немало...
Держа правую руку так, чтобы равно было и
хвататься за меч, и бить кулаком, Алексей пересек
двор. Следы были человеческие, остроносых мягких
сапог. Подошвы из конской кожи скользили по снегу...
У крыльца, немного в стороне, два следа остались
особенно четких, и Алексей подумал, что оставил их,
скорее всего, конкордийский всадник: перед каблуком
чуть заметно отпечатались оставшиеся на краях
подошвы вдавления от мягких ременных стремян.
Конечно, и в Подгосподней есть воины, не
признающие металла в сбруе, но вряд ли они при этом
носят сапоги с подошвой из конской кожи...
В доме Алексей прислушался еще раз. Любой дом
- как огромный музыкальный ящик, он не в силах
сдержать рвущиеся из него звуки и тем более не в
силах их спрятать. И ясно было как белый день, что
этот дом пуст, да, пуст и холоден, и почти мертв... но
почему-то почти...
- Домнин! - громко позвал Алексей и буквально
увидел, как разносится его голос по коридорам и ком-
натам, отлетает от стен, прилипает к потолку... - Дом-
нин!!!
Молчание.
- Домнин...
И - слабый... что? стон? шорох? зов?
Дом чародея был огромен, куда больше, чем мог
показаться при взгляде снаружи. Стены его уходили
глубоко в землю, и окна, что казались прорубленными
низко, над самой завалинкой, на самом деле
располагались под потолком высоких зал. Здесь было
много потайных комнат и переходов, и Алексей,
проведший здесь в свое время не одну неделю, не был
уверен, что знал их все.
- Домнин... - тихо, почти одной мыслью... Вот он,
ответ. Под лестницей почти незаметная наклонная
дверь. Приоткрыта. Щель. Из щели - далекое
дыхание.
Алексей подошел вплотную. Стал слушать. От
шума его дыхания слабо проступали в темноте столбы
и стены. Так примерно образуется и сразу пропадает
туманное пятнышко на зеркале, которое держат перед
умирающим или околдованным. Удары сердца были
как вспышки слабого фонарика в большой пещере.
- Дом...
Слишком ярко! Но в этой вспышке вдруг -
обозначилась чужая тень!
И сразу темнота и тишина взорвались
стремительными движениями тел. Немногие же могли
столь долго и тихо ждать в засаде...
Аникит скользнул из ножен стремительно - так,
что незаметно даже для опытного глаза. И тем же
движением коснулся шеи возникшего из тьмы воина.
Алексей отступил на шаг, отпрыгнул - вовремя. Двое
еще ждали его, не выдавая себя ничем до последней
секунды. Саптахи, люди далеких южных лесов, лучшие
разведчики Степи. Умелые убийцы.
Он отступил еще, изучая противника. Один
старше, высокий для саптаха и тонкий в кости. Второй
совсем молодой, широкоплечий и коротконогий.
Кривые мечи у обоих - как продолжения рук. Давно
бьются в паре: движутся слаженно, в хитром
контроритме. Саптахские доспехи: наплечни и
нагрудники, где каждая пластина для вящей
беззвучности объята кожей. Они тоже изучали его, но
Алексей надеялся, что количество: двое на одного -
придаст им самоуверенности. Да, так и есть - начали
атаку...
Саптах бьется, как кружево плетет. Концом
прямого гибкого меча он должен написать слово
`Совершенство` прежде, чем упадет оброненный
платок. Защита саптаха изумительна. Синеватая сталь
струится вокруг него, и противник почти никогда не
угадает, в какой миг она коснется его, достигнет
незащищенной точки на теле, проскользнет между
пластинами панциря или аккуратно, по суставу,
отделит кисть, держащую оружие. Почти никогда. Но
- только почти.
Медлителен глаз человека. Струящаяся сталь -
это всего лишь тонкая синеватая отточенная полоска,
быстро порхающая, все же остальное - след ее. Защита
саптаха соткана из пустоты.
И чтобы увидеть эту пустоту, надо смотреть не на
клинок и даже не на кисть руки - смотреть надо на
локоть саптаха. Локоть сам укажет, куда наносить
удар.
Аникит нашел брешь. На миг как будто
остановилось время: высокий саптах замер на
полушаге, приподняв перед грудью согнутые руки и
удивленно опустив голову. Чужая сталь глубоко
пересекла его тело чуть пониже приподнявшихся на
замахе нагрудных пластин панциря - там, где ребра
мягки и клинок в кости не застревает. В смертном
неверии он еще попытался опустить меч на
открывшегося ему врага, но чужими сделались руки, а
потом кровь хлынула волной...
Молодой понял, что уже все кончено, что мертв и
он сам. В отчаянии нанес неподготовленный удар,
Алексей бездумно пустил его меч по своему, коротко
отбросил вниз и уколол врага в сердце - и только
увидев остановившиеся глаза, понял, что сделал
глупость... но - поздно.
Молодой выронил оружие, сунулся на колени и с
громким костяным стуком рухнул ничком.
Теперь ему вопросов не задашь...
Алексей вытер меч и, не пряча его в ножны, стал
спускаться в подвал.
- Домнин! Отзовись!
Сдавленный стон.
Свободной рукой Алексей вынул из кошеля на
поясе неугасимую лучину, махнул ею раз, другой... С
третьего раза лучина занялась. Алексей осмотрелся.
Великий чародей висел в воздухе, голый, не
доставая ступнями пол-локтя до пола. Руки его были
связаны перед грудью крест-накрест, голова
запрокинута мучительно, кляп торчал изо рта, ноги
судорожно подергивались... Алексей бесконечно долго
не мог понять, а поняв, не мог поверить, что же именно
он видит перед собой.
Домнин Истукарий был посажен на кол по всем
правилам этого гнуснейшего из искусств - и поэтому
еще жил.
Алексей знал, что тронуть его сейчас - это
причинить еще большую боль и убить этой болью. Но
и не трогать - было невозможно... Он не помнил, что и
в какой последовательности делал, но сколько-то
времени спустя обнаружил себя склонившимся над
изможденным стариком, лежащим на широком столе и
укрытом плащом из козьих шкур. Алексей смачивал
тряпочку настойкой из фляги и вытирал Домнину
лицо. Двое отважников, прибежавших на зов,
сдерживали дыхание за его спиной.
- Осмотрите еще раз дом, - сказал Алексей тихо,
не оборачиваясь и не отрывая взгляда от лица чародея.
- Вряд ли их было только трое.
- ...се... - шевельнулись губы Домнина.
- Все? - переспросил Алексей.
- Семь, - очень тихо, но отчетливо повторил
Домнин. - Было семь. Четверых можно... разбить...
там... где зеркало...
Это Алексей понял.
- Когда поднимитесь, пройдите по коридору
направо до конца, там будет маленькая дверь. За
дверью зал... Так, учитель?
- Так...
- В зале найдете четверых саптахов -
окаменевших. Разбейте их топорами. В зеркало на
стене старайтесь не смотреть...
- Хорошо, старший, - сказал Апостол. - А
только негоже тебе, однако, в одиночку...
- Пойдем, - сказал ему Железан. - Старший
знает, что делает.
Знает, подумал Алексей. Что ж, может, и знает...
- Я могу тебе помочь, учитель?
- Ни к чему... Молчи, я буду говорить, ты слушай.
Их прислал Астерий Полибий...
Полибий! Астерий Многоживущий! Изменник,
прельстивший когда-то простодушно-жадного Дедоя,
бежавший в Конкордию и Степь, верный клеврет
нечеловечески жестокого Авенезера Третьего,
умершего от `Болезни Царей` и теперь вот странным
образом воскресшего... и, значит, один из тех, кто
подняли из гробов Мардонотавра...
- ...предлагал и мне встать с ними... Астерий
нашел где-то Белого Льва... теперь он могуч, и мало кто
в одиночку сможет... а если взойдет он со Львом в
Башню Иракдемона... обретет власть над мирами
немереную, с которой сам то ли справится... то ли нет...
но не заботит его это...
Чародей перевел дыхание.
- Промедлил я... да и не сумел... старый. Теперь
пусть Виссарион... за всех. Ему... передай... мое слово.
И - главное... Кесаревну маленькую... это правда я
спрятал. Хоть и говорил лжу. Погубил бы ее Астерий...
Под Башней Ира... клемона... в Велесовой кузне... Моя
Еванфия... с нею... в обиду не даст... Путь тебе ключарь
Вит скажет... Кесаревна Белому Льву с рождения
посвящена... он ее послушает, не Астерия... Сходи за
девочкой... сейчас. Не медли. Сундук за зеркалом...
открой. Там карты... ключи... Ни дня не медли, ни часа.
Астерий уже... снова... ищет ее. А зеркало мое разбей.
Разбей...
- Учитель, - сказал Алексей только для того,
чтобы хоть что-то сказать. Услышанное не
поддавалось разумению. - Учитель, что же будет
теперь?
- Много бед... придет. Терпеть будем... беды. Тер-
петь. Ты вот что... слав... Ты ее сбереги. Никому не
выдавай... даже кесарю самому... Слаб отец наш
кесарь... духом слаб. А Виссарион умен... чересчур...
боюсь я... переумничает он. Некстати я... попался... ну,
знал Астерий, что делал...
- Учитель... - И Алексей вдруг заплакал - едва
ли не впервые в своей памятью охваченной жизни.
- Прогневили мы Создателя, - сказал Домнин от-
четливо. - Отцы наши и деды. Волком на друга
смотрели. Вот мы и платим. Их долги. И платить
будем еще. А все одно, отважник. Держаться надо.
Мала Мелиора наша, а дорога, нет дороже... Что ж
делать? Держаться надо. Пока живы. И когда мертвы.
Ты надо мной не плачь. Слав. Не так уж далеко ухожу.
Рядом буду. Зови.
- Да, - сказал Алексей. - Позову. За спиной
опять возникли шаги.
- Ты, Апостол? - не оглядываясь, спросил
Алексей.
- Я, старший, - голос Апостола был
подавленный. - Там... это... все готово. Раздробили мы
их...
- Зеркало не тронули?
- Не-а. Страшно...
- Правильно. Пойду я разобью. Железан где?
- Да... там... сморило его. Блюет.
- Я сейчас вернусь, учитель...
- Не застанешь. Ухожу. Прощай. За мной не
спеши. Карты смотри внимательно. Они правду
говорят. Но не подсказывают никогда. О-о... - Голос
Домнина внезапно изменился, будто увидел чародей
изумительное и восхитился увиденным...
Возвращались в сумерках, потом впотьмах.
Кормщик правил на звезду. Алексей мощно греб,
стараясь забыться в мышечной работе. Не спасало.
Лицо Домнина освободили, и он закрытыми глазами
смотрел в темное небо. Алексей искоса поглядывал на
него, боясь спросить: что же ты видишь там, учитель?
А Домнин явно видел что-то. Лицо его, отразившее
тогда восторг и упоение освободительной смертью,
вновь стало ясным, суровым и твердым...
Позади разговаривали.
- Из дому прислали сказать: в лесах плакач
завелся. Уже двух детишек утащил да девку. Парни
совета просят.
- Что совет... Тут бы на побывку съездить да
пройтись по тем лесам. Только вот - какая побывка...
- Это верно. Потому и говорю: совет послать.
- Надо будет с Абрамием Дедухом поговорить, он
про лесную нечисть все знает. Вырос в заповедных
лесах.
- Плакач - хитрая тварь.
- Уж хитрая...
- Не подходили раньше так близко к селам.
- Страх потеряли. Поживу чуют.
- Э-эх...
И этим все сказано, подумал Алексей. Чувствуешь
свою никчемность - жизнь положена на то, чтобы на-
учиться отражать врага, а когда приходит срок, оказы-
вается, что умение твое неправильно, или врагов так
много, или ты так слаб... и те, кто кормил, поил и
снаряжал тебя, кто вправе был на твою защиту
надеяться, - голы и открыты перед погибелью... а ты
все еще жив и все еще пытаешься что-то из себя
представить, изобразить - красивое и благородное...
И еще он подумал, что мир рушится беззвучно и
без предупреждений: еще неделю назад, когда в
трактире `Пурпурная ящерица` он получил из рук
маленького степняка с грустными глазами шелковый
платок и шепотом дважды повторил за ним тягучие, с
назойливым ритмом слова тайного послания, ничто не
говорило о таком скором конце затянувшегося на
шесть лет перемирия. Как, впрочем, и шесть лет назад
ничто не говорило о внезапной остановке наступления
Степи на Конкордию на просторах материка и
прекращении нескончаемой войны семейств на
островах Мелиоры... Никто не заключал договоров, не
давал клятв и не пил мировых кубков - просто с
какого-то необъявленного момента воины перестали
убивать...
И вот этому тоже пришел конец. Начиналось что-
то иное, неясное и страшное.
На пристани, услышав издали скрип уключин,
заржали кони. Тут же выше поднялось пламя
сигнальных костров. Маяк Мариан после
таинственных исчезновений пятерых его смотрителей
так и не смогли вернуть к службе, а на строительство
нового маяка не было ни казны, ни воли.
Тело Домнина с должным почтением уложили в те
конные носилки, которые должны были нести его жи-
вого; Алексей тронул коленями бока Дия, гнедого же-
ребца, подаренного кесарем взамен павшей Силени;
Дий хорошо слушался всадника, но Алексея несколько
смутила та легкость, с которой он принял нового
хозяина; освещая себе путь масляными фонарями,
отряд двинулся ко двору.
Падал мелкий снег. Ветер изредка касался
верхушек деревьев, но вниз не спускался. Луна
медленно показывалась в разрывах туч, потом так же
медленно скрывалась. Невидимые иглы плавали в
воздухе, впивались в лоб и щеки.
Мерно дышали кони.
Похоже было на то, что Алексей задремал в седле
и продолжал видеть во сне тихую дорогу, тени от
фонарей да заснеженный лес...
Потому что когда раздался пронзительный крик,
вырвавший его из покоя пути, оказалось, что он только
что передал поводья Дия отроку, а сам, покачиваясь,
направляется к носилкам, у которых в
нерешительности стояли с фонарями челядинцы и
стражники.
...Крик несся из выбитого окна палат. Стекла еще,
сверкая тускло, падали на снег, а Алексей уже взлетел
на крыльцо и нырнул в клубящийся мрак внутренней
лестницы.
Плыл запах смолы и каких-то забытых трав.
Прихожий зал. Пятна белых потерянных лиц.
Трапезная. Библиотека. Дым плотнее.
Рассевшаяся, будто слепленная из мягкой глины,
печь. Поток холода из провала окна.
Простоволосая августа застыла, выставив перед
собой руки со скрюченными пальцами. Кесарь сидел за
столом, уронив голову на кулак. Старший сын его,
Войдан, в странной позе стоял в простенке, совершая
быстрые непонятные движения. Он походил сейчас на
приколотую иглой к дощечке ящерицу.
А напротив них в воздухе колыхалась тень.
Сгусток тьмы.
Алексей почувствовал, как невидимый ледяной
нож коротко свистнул меж ребер, рассекая плоть, и
узкая рука скользнула в рану, уверенно нашла сердце и
обхватила его. Тут же сами собой подогнулись ноги,
пресеклось дыхание, и смертная истома заклубилась,
наполняя и заслоняя все. Тень обернулась к Алексею...
Это был Гроздан Мильтиад, доблестный слав, слу-
живший семейству Паригориев, погибший десять лет
назад в безумной смелости рейде в Степь: тогда две
сотни славов-отважников попытались добраться до
ставки Авенезера Третьего... Никто из того рейда не
вернулся, и лишь много времени спустя от мирных
степняков стали известны подробности чудовищного
разгрома - и того, что было со славами после...
Накануне того рейда Гроздан и с ним еще восемь
воинов приезжали к старцу Филадельфу за советом.
Там Алексей и видел его.
- Гроз... дан...
Мертвый слав мертво улыбнулся. Невидимая
рука, сжимавшая сердце, обманно разжалась - чтобы
впустить надежду и сжаться вновь.
Не такой смерти желал себе Алексей Пактовий,
когда давал клятву на верность кесарю Радимиру...
Хотя - почему не такой? Заслонить собой кесаря
в бою или от клинков убийц - вершина, предел
желания всякого слава. Отвлечь на себя злое
волшебство, дать господину секунду передышки, в
которую он может... может...
Гигантская пиявка впилась в нутро Алексея,
примостилась, напряглась - и потянула, всасьшая
ставшие от ужаса жидкими внутренности и кости.
`Стой, Гроздан!` - тяжелый рык расколол
Алексею череп. Он схватился за голову, отшатнулся,
крича, - и увидел, как тяжело поднимается со своего
места кесарь... `Гроздан, воспрещаю тебе!`

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Док. 122830
Опублик.: 19.12.01
Число обращений: 1