ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Екатерина Кокурина.
Истории с небес

&сорy; Сорyright Екатерина Кокурина
Frоm: gеbо@lаnd.ru
Dаtе: 8 Маr 2001

Начало

Когда я умер, ко мне подошел ангел и сказал: `Пойдем, Господь призывает
тебя!` Я последовал за ангелом, и мы долго шли по дивным землям, описать
чудеса которых я не в силах, пока не пришли к престолу Всевышнего. Он
восседал там в ослепительном сиянии, грозный и кроткий. Я пал ниц и услышал
мягкий голос:
- Подымись! Я знаю тебя и твою жизнь. Ты всегда искал свет и истину и,
хотя порой грешил и заблуждался, не свернул на ложный путь. А потому, желая
наградить тебя, я дарую тебе то, чего твоя душа всегда жаждала более всего.
Отныне ты сможешь Творить, и творения твои будут оживать и жить той жизнью,
которую ты им предопределишь.
- Господи, - ответил я Ему, - Разве я Бог, и разве вправе принять такой
дар? Сам я несовершенен, я только подобие Твое, а творения мои будут еще
более несовершенны. Безрадостно будут жить они, словно уродливые дети, а я
стану терзаться их страданиями.
- Хорошо, - сказал Он с улыбкой, - тогда сделай так. Придумай истории о
тех, кого бы ты хотел сотворить, и покажи мне. Если я увижу, что замысел
твой хорош, я оживлю его. Иди же, и не торопись - у тебя впереди Вечность.
Тогда я поклонился и пошел исполнять Божье повеление. Ангел привел меня
в странное место, где не было совсем ничего, и на прощанье сказал: `Вокруг
тебя - Пустота. По твоему слову она станет тем, что ты пожелаешь`. Сказав
это, ангел покинул меня, оставив наедине с Пустотой.
Я долго бездвижно созерцал ее, не зная, с чего начать. И тогда пришло
мне на ум для начала создать сказки, волшебные истории, населив их всеми
чудесными созданиями, о которых я когда-то слышал. Ибо сказки, печальные и
смешные, я любил всегда, и порой жалел, что мне не суждено жить в одной из
них. И, подумав так, я начал создавать из Пустоты свои творенья.
Долго трудился я, сколько - не знаю, ибо там, где я был. Времени нет. И
настал день, когда снова пришел ко мне ангел и сказал: `Господь желает
взглянуть на твои труды`. И вновь я был приведен пред очи Всевышнего, и Он
спросил меня:
- Есть ли творения, которые ты хотел бы мне показать?
- Да, Господи, - ответил я. - Вот, взгляни, что я смог создать.

История о том, как мистер Хатчинсон учил пикси трудиться

В старые времена жил где-то в Дербишире некий мистер Хатчинсон -- по
правде сказать, зануда ужасный. Был он уверен, что ему известен верный
способ избавить мир от всякого зла и напастей, и проповедовал его направо и
налево. Соседи не знали, плакать им или смеяться, когда мистер Хатчинсон
заходил к ним в гости и заводил свою волынку. Он принимал вид такой елейный
и благочестивый, что куда там пастору, и говорил ласково, увещевательно:
-- Трудитесь, дорогие мои, трудитесь! Помните, что Господь заповедовал
Адаму добывать хлеб в поте лица его, а потому праведная жизнь немыслима без
труда! Ибо труд есть опора и спасение от всяческих бед, и даже нечистый
отступает перед праведным тружеником, а все козни его становятся бессильны.
Потому снова говорю я вам -- трудитесь, трудитесь!
Проговорив так с полчаса и нагнав на соседей сон и тоску, мистер
Хатчинсон отправлялся проповедовать дальше. Немудрено, что соседей все чаще
и чаще не оказывалось дома, когда он заходил к ним с визитом. Тогда мистер
Хатчинсон перенес свою деятельность в места общественные, главным образом в
питейные заведения. Трудно поверить, но он ни разу не был бит -- верно,
потому, что люди смотрели на него как на чудака и все прощали.
Надо сказать, что сам мистер Хатчинсон не очень-то следовал заповеди,
данной Адаму. Отец его занимался скобяной торговлей и оставил единственному
сыну кое-какие деньги. Мистер Хатчинсон поначалу пытался продолжать дело
отца, но потом заботы о благе человечества стали отнимать у него столько
времени, что торговлю пришлось прикрыть. Однако денег у него было
достаточно, чтобы держать слугу и кухарку. Без них мистер Хатчинсон совсем
бы пропал, ибо принадлежал к той трогательной породе неумех, которые сами и
яйцо себе не могут сварить.
Как-то раз летним вечером мистер Хатчинсон отправился в кабачок
`Зеленый Лев`, знаменитый своим чудесным портером, где произнес очередную
проповедь о пользе труда. Посетители `Зеленого Льва`, разморенные жарой и
пресловутым портером (который и вправду был хорош), слушали мистера
Хатчинсона вяло, отмахиваясь от его пламенных речей как от жужжания
назойливой мухи. Лишь один из них проявил к мистеру Хатчинсону некий интерес
и завел с ним оживленный разговор. Был то человек пришлый, никому не
известный, то ли фермер, то ли торговец скотом, и мистер Хатчинсон был для
него в новинку.
-- Вижу я, -- начал незнакомец, -- что вы человек достойный, праведный.
Потому хочу задать вам вопрос, который давно меня беспокоит. Как вы думаете,
пикси -- божьи твари, или нет?
-- Пикси? -- озадаченно переспросил мистер Хатчинсон. Пикси не входили
в его компетенцию. -- Никаких пикси на свете нет!
-- А все же, -- не унимался незнакомец, -- все же, если б они были --
кто они? Божьи ли твари?
-- Бесовское отродье! -- недолго думая ответил мистер Хатчинсон. -- Да,
бесовское отродье и больше ничего!
-- Почему же? -- спросил незнакомец недоуменно. -- Ведь пикси хороши
собой, нрав у них веселый, и во всех сказках говорится о их справедливости и
доброте. А что порой они капризны -- невелика беда!
-- А вы хоть раз слыхали о пикси, что они трудятся? Хоть в одной
сказке? Все, кто не трудится -- бесовское отродье, это ясно, как день!
И мистер Хатчинсон произнес еще одну пылкую проповедь против пикси,
обвиняя их в тунеядстве. По ходу дела он так разгорячился, что закончил ее
такими словами:
-- Тьфу, пропади они пропадом! Чума на них, и на все прочее бесовское
племя!
Сказано было весьма неосторожно. Все знают, как обидчивы пикси. Даже
те, кто в них не верит (ну, разве самую малость), остерегаются так
отзываться об этих маленьких, но очень могущественных созданиях. Мистера
Хатчинсона может извинить только то, что жара и портер даже святого сделают
невоздержанным на язык.
На следующее утро после этого знаменательного разговора мистер
Хатчинсон проснулся в прекрасном настроении. Позавтракав, он отпустил
прислугу -- в тот день в городе была ярмарка -- и устроился в кресле
подремать над нравоучительной книгой. Но едва мистер Хатчинсон начал уютно
клевать носом, как до него донесся странный мелодичный звон, похожий на звук
разбитого стекла. Решив, что где-то бедокурит кошка, мистер Хатчинсон
вскочил было с кресла, но тут же упал обратно, издав душераздирающий крик,
ибо глазам его предстала невероятная картина.
Прямо перед ним стояли четверо крохотных человечков, разряженные в шелк
роз и бархат фиалок. На головах у них были зеленые колпачки, на ногах --
остроносые башмаки, украшенные колокольцами. Кудри у всех были длинные,
золотисто-рыжие, личики -- хорошенькие и вообще-то очень симпатичные, но в
тот миг искаженные гневом. Мистер Хатчинсон снова начал вопить, но тут один
из человечков заговорил нежным голоском, похожим на щебет птицы:
-- Замолчи, глупый человек! Замолчи сам, или мы тебя заставим! Скажи
лучше, как ты посмел вчера призывать чуму на наш народ?
Мистер Хатчинсон булькнул и замолчал, глядя на пришельцев выпученными
от ужаса глазами. Не было никакого сомнения, перед ним стояли пикси, те
самые пикси, существование которых он вчера отрицал. Мало того, он
действительно позволил себе несколько чересчур сильных выражений в их адрес.
Зная рассказы о пикси, было от чего прийти в ужас! Но мистер Хатчинсон, при
всех его слабостях, не был трусом, а потому постарался взять себя в руки и
хоть немного привести мысли в порядок.
-- Вы кто? Вы -- пикси? -- спросил он, стараясь выиграть время.
-- Да, -- ответили человечки гневно, -- мы те самые пикси, которых ты
проклинал! И мы хотим знать -- почему?! Говори немедленно, пока мы не
превратили тебя в слизняка!
-- Я прошу у вас прощения, -- торопливо залепетал мистер Хатчинсон,
стараясь не думать о слизняках. -- Да! Прощения! Я был пьян! Я ничего такого
не хотел! Поверьте!
-- А почему ты называл нас `бесовским отродьем`? -- не унимались пикси.
Тут мистер Хатчинсон призвал на помощь свой дар проповедника и стал
объяснять им, почему те, кто не трудятся, не могут быть никем, кроме как
бесовским отродьем. Чем дальше он говорил давно знакомые слова, тем больше
воодушевлялся, и речь его зазвучала весьма убедительно. По крайней мере,
пикси слушали его очень внимательно, и выражение гнева на их лицах стало
сменяться улыбками.
-- Поэтому вы видите, дорогие мои, -- закончил свою речь мистер
Хатчинсон, -- что в моих словах не было ничего личного, а только
справедливое признание фактов! Факты -- неумолимая вещь, друзья! Труд --
основа и опора всякого божеского порядка, и те, кто не исполняет этот завет
Господа нашего, не могут считаться божьими тварями. А те, кто не есть божьи
твари -- есть твари бесовские!
И он торжественно замолчал, пытаясь понять, какое впечатление произвел
своей проповедью на пикси. Теперь, когда они улыбались, мистер Хатчинсон
увидел, что они, в сущности, очень милы, и искренне раскаялся в сорвавшихся
вчера недобрых словах.
Тем временем пикси о чем-то вполголоса посовещались, потом один из них
выступил вперед и заявил:
-- Глупый человек! В ваших дурацких россказнях о нас нет ни слова
правды! Если ты не слышал, что мы умеем трудиться, то это не наша вина. Мы
можем прямо сейчас, у тебя на глазах, сделать любую работу по дому. Тогда ты
возьмешь свои слова назад, и мы поладим!
-- Хорошо, я согласен, -- торопливо сказал мистер Хатчинсон.
Пикси радостно захлопали в ладоши и закричали:
-- Говори, что нам делать! Говори, что нам делать!
Мистер Хатчинсон огляделся, пытаясь придумать для пикси задание, но
ничего такого не увидел. Тогда он отправился на кухню, а пикси пошли следом,
смеясь и громко болтая. На кухне взор мистера Хатчинсона упал на большую
бочку, в которой держали воду для хозяйства. Сейчас она была почти пуста, и
мистер Хатчинсон воскликнул:
-- Придумал! Видите эту бочку? Натаскайте-ка воды из колодца, чтоб она
стала полной!
-- Хорошая работа! Хорошая работа! -- закричали в ответ пикси и
принялись за дело.
Рядом с бочкой стояло ведерко, но пикси, как ни старались, не смогли
поднять его -- таким оно было для них огромным. Тогда они нашли маленький
ковшик, который как раз могли нести вчетвером, и с этим ковшиком побежали во
двор к колодцу. Мистер Хатчинсон остался дожидаться их на кухне. Прошла
минута, и пять, и десять -- пикси все не возвращались. Наконец, они
вернулись. Мокрые с головы до ног, пикси пыхтя и отдуваясь несли ковшик, в
котором воды было на донышке. Плюхнув ковшик у бочки, пикси взглянули друг
на друга и жалобно заголосили:
-- Ах, наши кафтанчики, наши чудесные нарядные кафтанчики! Они
насквозь, насквозь мокрые!
Потом они посмотрели, сколько воды принесли, посмотрели на громадную
бочку, и мордашки у них стали совсем несчастные.
-- Плохая работа! Плохая работа! -- загомонили они, обиженно глядя на
мистера Хатчинсона.
А один из них сказал так:
-- Глупые люди! Как у вас все сложно и тяжело! Мы делаем по-другому:
смотри!
И он щелкнул пальцами, -- раз! -- и огромная бочка оказалась
полным-полна чистой, прозрачной водой. Потом пикси добавил:
-- Нет, можно сделать и лучше!
Он снова щелкнул пальцами -- и вместо воды в бочке оказалось
белоснежное парное молоко. Мистер Хатчинсон стоял, открыв рот и хлопая
глазами. Довольные пикси засмеялись, лукаво посмотрели на мистера Хатчинсона
и закричали:
-- Ну что, видел, как мы работаем?! Доволен ты нашей работой?
-- Конечно, конечно, -- поспешил ответить тот. Хотя то, что он видел,
трудно было назвать работой, мистер Хатчинсон твердо решил быть всем
довольным и больше не ссориться с пикси.
-- Тогда давай другую работу! Давай нам другую работу!
Мистер Хатчинсон взглянул на кухонный стол и увидел, что кухарка
собиралась печь хлеб, но не успела просеять муку. Тогда он сказал пикси:
-- Видите этот мешок с мукой? Просейте муку вон в ту кадку и замесите
тесто!
-- Хорошая работа! Хорошая работа! -- закричали пикси в ответ.
Они отыскали сито, и двое стали держать его над кадкой, а двое --
сыпать муку из мешка. Но мешок был слишком большим и тяжелым, а потому они
его не удержали, и он полетел прямо в кадку, а вместе с ним и сито, и все
пикси. Поднялось огромное облако муки и окутало всю кухню. Пикси, чихая, с
трудом вылезли из кадки -- хорошо еще, что целые и невредимые. Но их мокрые
одежки, извалявшись в муке, стали белым-белы.
Пикси посмотрели друг на друга и запищали:
-- Ах, наши кафтанчики, чудесные нарядные кафтанчики! Они были мокрые,
а теперь стали белые, совсем-совсем белые!
Потом они взглянули на тот разгром, который учинили, и завопили:
-- Плохая работа! Плохая работа!
И один из них сказал:
-- Нет, так работать, как вы, люди, нельзя! Лучше мы сделаем все
по-другому.
И он хлопнул в ладоши -- раз! -- и вся мука оказалась в кадушке, мало
того -- тесто было уже замешено. Пикси подумал, подумал и добавил:
-- Раз уж тесто готово, почему бы не испечь хлеб?
Он опять хлопнул в ладоши, и вместо теста кадушка оказалась полной
свежего хлеба, ароматного и румяного. Пикси перестали кукситься, заулыбались
и закричали:
-- Ну что, умеем мы работать? Доволен ты нашей работой?
-- О, да! -- заверил их мистер Хатчинсон.
-- Тогда давай другую работу! Давай нам скорее другую работу!
Мистер Хатчинсон снова осмотрелся вокруг и заметил, что кухонный очаг
совсем зарос сажей и копотью. Недолго думая, он приказал пикси:
-- Вычистите этот очаг так, чтобы сверкал!
-- Хорошая работа! Хорошая работа! -- радостно закричали пикси.
Они подбежали к очагу и принялись старательно тереть его ветошью. Но
очаг был очень велик, а ручонки пикси -- очень малы, и толку от их стараний
было немного. Зато перемазались они так, что стали чернущие и грязнущие.
Промучившись минут пять, пикси стали переводить дух, взглянули друг на друга
и чуть не заплакали:
-- Ах, наши кафтанчики, чудесные нарядные кафтанчики! Они были мокрые,
потом были белые, а теперь стали черные, совсем-совсем черные!
Потом они посмотрели, много ли сделано, и совсем расстроились.
-- Плохая работа! Плохая работа! -- закричали они.
И снова один из них сказал:
-- Неужели вы, люди, делаете всю эту ужасную, грязную, тяжелую работу?!
Ведь это можно сделать так легко!
И он свистнул, и в мгновение ока очаг стал таким чистым, что ни
пятнышка сажи на нем нельзя было отыскать. Пикси с минутку подумал и заявил:
-- Нет, так плохо, ведь ты хотел, чтобы он сверкал!
Он снова свистнул, и -- мистер Хатчинсон едва смог поверить своим
глазам -- очаг оказался сплошь выложен драгоценными камнями. Они сияли так
ярко, что глазам было больно. Пикси развеселились:
-- Ну что, здорово мы работаем? Доволен ты нашей работой?
-- Да... -- с трудом смог вымолвить мистер Хатчинсон, пораженный всем,
что увидел, до глубины души.
-- И ты не станешь больше называть нас `бесовскими тварями`?
-- Нет, никогда в жизни!
-- Вот и хорошо! Вот и славненько! -- зачирикали довольные пикси.
И они хотели было пуститься в пляс, но при взгляде на свои погибшие
кафтанчики опять немножко расстроились и передумали. Пикси о чем-то
посовещались между собой, а потом заявили мистеру Хатчинсону:
-- Мы трудились для тебя полдня, устали и испортили свои красивые новые
кафтанчики. Будет справедливо, если мы возьмем тебя с собой в нашу страну,
чтоб ты тоже немножко потрудился для нас!
-- Подождите! Подождите! -- закричал мистер Хатчинсон, но было уже
поздно. Он услышал нежный звон, перед глазами у него замелькало, а потом он
обнаружил, что стоит на лужайке, покрытой мягкой ярко-зеленой травой.
Вокруг, куда ни глянь, росли чудесные цветы, и со всех сторон к нему бежали
любопытные пикси. Он понял, что пикси перенесли его в Волшебную Страну, и
сердце его упало. Смертным не место в Волшебной Стране. Выбраться из нее в
обычный мир очень непросто, а те, кому это удавалось, потом всю жизнь не
могли забыть ее и тосковали. Но мистер Хатчинсон решил не падать духом и
постараться сделать все, чтобы уже сегодня вернуться домой.
Тем временем доставившие его четверо пикси куда-то исчезли и вернулись
через пару минут расфуфыренные, одетые во все новое. Они весело подбежали к
мистеру Хатчинсону и спросили:
-- Ну как, нравится тебе наша страна?
-- Она прекрасна, -- ответил мистер Хатчинсон, и не покривил душой.
Никогда он не видел такого веселого неба, таких ярких красок и небывалых
цветов. Даже воздух здесь был какой-то особенный, ароматный и нежный.
Казалось, все вокруг полно смешливого, искрящегося веселья. Мистер Хатчинсон
вдруг почувствовал, что помолодел на пару десятков лет, и ему перестало так
уж сильно хотеться домой. Но он знал, что таковы чары Волшебной Страны, и
смертным нельзя им поддаваться.
Пикси, собравшиеся поглазеть на человека, хотели было устроить вокруг
него веселый хоровод, но четверка одернула их:
-- Нет, погодите, сейчас не время для веселья! Сначала этот человек
должен потрудиться для нас, как мы трудились для него, а вот потом...
-- А потом, -- осмелился вставить слово мистер Хатчинсон, -- я прошу
вас отправить меня домой.
-- Как? -- удивились пикси. -- Ты не хочешь повеселиться с нами? Глупый
человек! Ну хорошо, пусть будет по-твоему. А теперь, вот тебе первое
задание! Видишь эти синие цветы, что растут неподалеку?
Мистер Хатчинсон оглянулся и увидел множество красивых и нежных цветов,
похожих на колокольчики. На их чашечках тут и там сверкали бусинки росы.
-- Эти цветы, -- объяснили ему пикси, -- мы называем `росинки`. Мы
собираем с них росу и пьем вместо вина. А сейчас ты должен собрать столько
росы, чтобы наполнить эту бочку!
Бочка была немногим больше обычного стакана, и мистер Хатчинсон немного
приободрился. Задание казалось ему не таким уж сложным, к тому же его
утешало, что пикси обещали не удерживать его и отпустить домой. Он взял
`бочку` и крохотную золотую ложечку, которой надо было собирать росу, и
отправился трудиться. Пикси гурьбой побежали за ним, чтобы посмотреть, как
он справится с их работой.
Однако собирать росу оказалось куда как непросто. Здесь требовались
ловкость и усердие, а мистер Хатчинсон не отличался ни тем, ни другим.
Лепестки `росинок` были такие гладкие, что стоило легонько тряхнуть цветок
-- и вся роса летела на землю. К тому же ложечка была такой малюсенькой, что
мистер Хатчинсон мог держать ее только двумя пальцами, а о том, чтобы ловко
орудовать ею, не было и речи. Вскоре мистер Хатчинсон понял, что набрать
стакан росы для него не легче, чем вычерпать море. Пикси, глядя как он
неловко топчется в зарослях `росинок`, тоже это поняли.
-- Глупый человек! -- закричали они презрительно. -- Ты упрекал нас,
что мы не трудимся, а сам не можешь справиться с такой легкой работой!
Хватит проливать драгоценную росу, иди сюда!
Мистер Хатчинсон, пунцовый от досады и смущения, подошел к ним и
сказал:
-- Я так неловок оттого, что эта ложечка чересчур маленькая для меня.
-- Зато твоя бочка была чересчур большая для нас, но мы не жаловались!
-- совершенно справедливо возмутились пикси.
Мистер Хатчинсон выглядел таким пристыженным и несчастным, что пикси
пожалели его и перестали ругаться.
-- Ну ладно, -- сказали они, -- не расстраивайся. Сейчас мы дадим тебе
такую легкую работу, что ты точно с ней справишься! Знаешь ли ты, из чего мы
печем хлеб?
Мистер Хатчинсон, конечно, не знал.
-- Видишь пылинки, что кружатся в солнечном луче? Мы ловим их,
просеиваем, и печем из них хлеб. Вот тебе сито, вот мешок. Набери для нас
полный мешок пылинок!
`Сито` было размером с наперсток, а `мешок` сшит из двух лепестков
розы. Мистер Хатчинсон совсем пал духом, но покорно взял и то, и другое, и
принялся ловить пылинки. Они весело плясали в солнечном луче, ловко
ускользая от всех неуклюжих попыток мистера Хатчинсона поймать их. Он
кидался за ними то туда, то сюда, размахивая крошечным мешком, но не смог
поймать и дюжины. Пикси недоуменно смотрели, как мистер Хатчинсон мечется по
лужайке, словно слон, решивший поступить в кордебалет, а потом не выдержали
и расхохотались:
-- Глупый человек, прекрати, а то мы надорвем животы от смеха! Так ты и
за год не наловишь мешок пылинок! Как же ты мог упрекать нас, что мы не
трудимся? Сам-то ты совсем не умеешь работать!
Понурый вид мистера Хатчинсона вновь заставил пикси смягчиться.
-- Прости нас, -- попросили они. -- Мы больше не будем насмехаться над
тобой. Вот тебе последнее задание -- может, хоть его ты выполнишь! Мы
собираемся завтра на бал к Золотой Королеве и уже сшили чудесные наряды, но
наши башмаки не чищены. Почисть их для нас!
Перед мистером Хатчинсоном тут же выросла горка крохотных башмачков,
ему дали пару щеток, размером с ноготь мизинца, и он, скрепя сердце,
приступил к работе. Башмаки пикси были сделаны, как и вся их одежда, из
лепестков цветов, а подметки были из жучиных крылышек. Они были такие
хрупкие, что их было боязно даже взять в руки, не то что чистить. К тому же,
они были сплошь увешаны крохотными колокольцами, за которые то и дело
цеплялась щетка. Когда мистер Хатчинсон порвал первый башмачок, пикси хором
стали его утешать: мол, ничего страшного, это бывает. Когда он порвал
второй, они принялись кричать, чтобы он был осторожнее. Когда же он порвал и
третий, и четвертый, и пятый, пикси отобрали у него щетки и заявили:
-- Такому работничку, как ты, ничего нельзя давать в руки! Посмотри,
что ты наделал! Ты что, хочешь чтобы мы отправились на бал к Королеве
босиком?
Мистер Хатчинсон принялся оправдываться и просить прощенья, но на этот
раз пикси были неумолимы.
-- Ты говорил о нас, бесстыжий болтун, что мы `бесовские твари`, потому
что, якобы, не умеем работать! Но мы сделали всю тяжелую и грязную работу в
твоем доме, не жалуясь и не прекословя. А вот ты -- ты и есть настоящая
бесовская тварь, потому что умеешь работать только языком, и портишь все, к
чему ни прикоснешься! Тебя нужно как следует наказать!
Мистер Хатчинсон упал на колени и стал умолять пощадить его.
-- Я вижу теперь, -- причитал он, -- как неправ я был! Все беды -- от
моего длинного языка, которому я давал волю! Но теперь, обещаю, я буду
следить за своими речами, и не позволю себе ни одного лишнего слова!
-- Разве можно верить людским обещаниям? -- презрительно сказали пикси.
-- Нет уж, мы сами позаботимся, чтобы ты впредь не распускал язык! Отныне,
как только ты захочешь поучать кого-нибудь, из твоего рта будет нестись лишь
хрюканье и лай. А теперь проваливай, и радуйся, что так легко отделался!
Перед глазами мистера Хатчинсона вновь засверкало, в ушах зазвенело, а
через несколько секунд он уже сидел в своем кресле, растерянный и
оглушенный. С полчаса он приходил в себя, а потом отправился на кухню чтобы
проверить, не привиделись ли ему эти необычайные приключения.
Едва он вошел туда, как зажмурился от нестерпимого сияния драгоценных
камней в кухонном очаге. Пикси не стали отнимать у него этот дар, а может,
самоцветы так мало стоили в их глазах, что они и вовсе не придали этому
значения. Еще теплый хлеб лежал на столе, а бочка была полным-полна молока.
Убедившись, что ему ничего не померещилось, мистер Хатчинсон запер дверь
кухни, чтобы избежать расспросов слуг, и отправился в `Зеленый Лев`
успокоить свои расстроенные нервы кружечкой портера.
Усевшись в уголке и прихлебывая душистый портер, мистер Хатчинсон
почувствовал нестерпимое желание произнести свою всегдашнюю проповедь. Да и
все посетители искоса посматривали на него, словно удивляясь, что это мистер
Хатчинсон помалкивает. Мистер Хатчинсон встал, принял подобающий
благообразный вид и заговорил... если, конечно, это можно так назвать. С уст
его слетало лишь `хрю-хрю` и `гав-гав`, а больше -- ни слова!
-- О! -- сказал кабатчик. -- Такая рань, а наш праведник уже надрался!
Мистер Хатчинсон, не помня себя от стыда, поспешно выскочил за дверь, и
больше в `Зеленом Льве` его не видели.
С тех пор с мистером Хатчинсоном произошла разительная перемена,
которой не могли нарадоваться его соседи. Он стал молчалив и тих, поучений
от него больше никто не слышал, а когда ему задавали вопрос, относящийся к
его прежним проповедям, отказывался даже заводить об этом разговор. Кроме
того, он вновь занялся торговлей, поставив ее на самую широкую ногу -- ибо
самоцветы пикси, вопреки обыкновению, так и не превратились в мусор и
черепки.

История о барде Тириэле

Случилось это во времена, когда волшебство еще не покинуло мир, а песни
ценились дороже золота. Тириэль был прославленным бардом, придворным певцом
князя Эймрата. Немало песен сложил он, и некоторые поют до сих пор. А в
мастерстве игры на лютне не было и нет ему равных. Но за этот дар заплатил
он седыми волосами. Вот как это было.
Однажды солнечным весенним утром Тириэль, которому в ту пору минуло
тридцать лет, задумчиво брел по лесу, прислушиваясь к пению птиц. Лес этот
был велик и древен, и ходили про него разные смутные слухи. Тириэль забрел
уже довольно далеко, из светлых дубрав -- в сумрачный ельник, когда до него
вдруг донеслись дивные звуки. Сначала он подумал, что это поет какая-то
незнакомая птица, но потом начал разбирать слова и понял -- так может петь
только человек. Поспешив на голос, Тириэль увидел между деревьями просвет и
вышел на заросшую бурьяном прогалину. Посредине ее лежал большой черный
камень, похожий на древний алтарь, а рядом с ним стояла девушка и пела.
Песня ее была знакома Тириэлю -- в ней говорилось о королеве эльфов,
влюбившейся в смертного, который отверг ее любовь. Тириэль долго стоял в
тени дерева и слушал, все больше убеждаясь, что голоса прекраснее он не
слышал никогда. В нем были и звон капели, и журчание говорливого потока, и
щебет птиц, и серебристый шум березовой листвы. Тириэль подумал, что стоило
жить только ради того, чтоб услышать такое чудо, а свое собственное пение он
не мог вспоминать иначе, как со стыдом. И в сердце своем дал он клятву
больше не петь никогда. Наконец, Тириэль шагнул вперед, и девушка, увидев
его, смутилась и смолкла.
Она была очень худенькая и совсем молодая, на вид не старше семнадцати
лет. У нее были черные волосы, серые глаза и ослепительно белая кожа,
казавшаяся прозрачной. Одежда на ней давно превратилась в лохмотья, а взгляд
был грустный и потерянный. Когда Тириэль приблизился, она сжалась в комочек,
словно испуганный звереныш.
-- Не бойся, дитя! -- сказал Тириэль. -- Я услышал твое дивное пение, и
оно поразило меня до глубины души. Я -- бард, и пение всю жизнь было моим
ремеслом, но сегодня я понял, как мало умею. Прошу тебя, скажи мне, как твое
имя?
-- Лойсинн, -- тихо ответила девушка.
-- Кто научил тебя петь, Лойсинн?
-- Никто.
-- У тебя есть родные, друзья?
-- Нет.
-- Совсем никого? Я вижу, тебе плохо живется. Когда ты последний раз
ела?
-- Не помню.
-- Бедное дитя! С твоим чудесным даром ты должна бы есть на золоте и
одеваться в шелка! Ну ничего, мы это исправим. Послушай меня, Лойсинн! Ты
очень хорошо поешь, и могла бы зарабатывать этим на жизнь. Я хотел бы, чтобы
ты пошла со мной. Мой голос по сравнению с твоим -- ничто, но я неплохо
играю на лютне. Я -- Тириэль, придворный бард князя, и я клянусь, что желаю
тебе только добра. Ты веришь?
-- Да, -- ответила Лойсинн не очень уверенно, но перестав сжиматься в
комочек.
-- Ты пойдешь со мной?
-- Да, -- сказала она тихо.
Так Тириэль встретил Лойсинн. С тех пор вся его жизнь пошла иначе, но
нельзя сказать, что счастливее. Началось все с того, что вскоре Тириэль
перестал быть бардом князя. Не прошло и недели, как его господин, человек
еще нестарый и крепкий, неожиданно захворал какой-то странной болезнью и
умер. Сын его, новый князь Эймрата, не пожелал оставить Тириэля при себе,
хотя раньше очень любил его песни. Он намекнул Тириэлю, что если бы тот пел
сам, как раньше, и прогнал чужачку Лойсинн, то мог бы остаться, но бард с
негодованием отверг это предложение. Чудесный голос Лойсинн значил для него
больше, чем княжеское золото.
За эти дни Тириэль успел очень привязаться к Лойсинн. Она же оставалась
все такой же грустной и тихой, мало говорила, еще меньше ела и никогда не
смеялась. Тириэль жалел ее, считая, что причина ее грусти -- большое горе
или черная обида. Поэтому он старался быть с ней мягок и надеялся, что время
и доброта излечат ее раны. Он заметил, что люди недолюбливают и избегают
Лойсинн, и в душе проклинал их жестокость. Все признавали, что Лойсинн
прекрасно поет, но слушать ее не любили. Это было выше разумения Тириэля. Но
он твердо, наперекор всему, решил добиться для Лойсинн славы и богатства.
Быть может, уже тогда он полюбил ее, хотя и не думал об этом.
Покинув княжеский двор, Тириэль и Лойсинн стали ходить по ближним
селениям и петь на свадьбах и праздниках. Но если раньше люди зазывали
Тириэля к себе и гордились, если знаменитый бард посещал их, то теперь,
когда с ним была Лойсинн, они смотрели на него косо, а то и вовсе гнали
прочь. `Приходи один! -- говорили они. -- Бард Тириэль для нас всегда
желанный гость. А вот чужачки нам не надо!`
Горько было Тириэлю видеть такую черствость и несправедливость. К тому
же, он был небогат, а заработки случались все реже и реже. Не раз он жалел,
что дал клятву никогда не петь, но мысли о Лойсинн и ее дивном голосе
придавали ему стойкость. Теперь он знал, что любит ее, но молчал о своей
любви.
Лойсинн за это время изменилась. Лохмотья она давно сменила на платье
из серого шелка, худоба ее уже не была столь сильной, а в глазах порой
что-то загоралось. Но молчалива она была по-прежнему, а на невзгоды никогда
не роптала.
Однажды, уже осенью, Тириэля неудержимо потянуло в лес. В то время он
слагал балладу о своей несчастной судьбе, а лесная тишина всегда приносила
ему вдохновенье. Поэтому, оставив Лойсинн в их маленьком домике, он пошел в
тот самый лес, где когда-то встретился с ней. Точно так же, как полгода
назад, брел Тириэль по лесу, только не слышно было птичьего щебета, а под
ногами шуршала палая листва. Долго бродил Тириэль, подбирая рифмы, и уже под
вечер вышел на опушку, где встретил странного незнакомца.
Этот человек средних лет был высок ростом, белокур и одет в ярко-синюю
длиннополую одежду. По виду он напоминал чужеземца -- странника или купца.
Лицо у него было приятное и благородное, а взгляд, казалось, пронзал до
глубины души. Завидев Тириэля, незнакомец окликнул его по имени, поклонился
и заговорил. Он назвался Ойниром и сказал, что родом он издалека и
странствует по земле в поисках мудрости и красоты. О мастерстве Тириэля он
давно наслышан, и теперь явился в этот край чтобы послушать его пение. Тут
незнакомец еще раз поклонился и попросил Тириэля уважить его желание и спеть
что-нибудь.
Тириэль был польщен такой просьбой, но помнил о Лойсинн и своей клятве,
и потому ответил:
-- Я был бы рад спеть, но недавно я дал клятву не петь никогда, и
теперь могу только сыграть для тебя на лютне. А если ты действительно ищешь
красоту, я могу проводить тебя к деве, голосу которой завидуют ангелы. Имя
ей -- Лойсинн.
Ойнир нахмурился:
-- Как мог певец дать клятву не петь? Разве может земля не родить а
небо не проливаться дождем? Клятва эта нечестива, и не стоит ее исполнять.
-- Но я дал ее, и исполню, -- возразил Тириэль. -- Когда я услышал, как
поет Лойсинн, я понял, что мой голос жалок и смешон. Тогда и дал я эту
клятву.
-- Одна красота не может быть лучше другой, -- медленно проговорил
Ойнир. -- Пусть эта дева поет прекрасно; ты сам -- певец, и люди любят твои
песни. Твой дар дан тебе свыше, и отвергать его -- кощунство. Поэтому и
сказал я, что эта клятва нечестива. Прошу тебя, забудь о ней и порадуй меня
своим пением. Я награжу тебя так щедро, как ты и не мечтаешь.
Тириэль в душе сам давно жалел о поспешной клятве. Петь для него было
величайшей радостью и, лишившись ее, он истосковался. К тому же, Ойнир с
первого взгляда пробудил в нем уважение и приязнь, и Тириэлю не хотелось
огорчать его отказом. Да и награда была бы очень кстати. Поэтому Тириэль
подумал немного и согласился. Он достал из заплечного мешка лютню, сел на
поваленное бурей дерево и запел песню о деве, провожающей суженного на
суровую битву.
Странное дело! Стоило ему только тронуть струны, как он почувствовал,
что в душе его родилась неведомая сила. А когда он запел, то словно сам был
той девой, ибо горечь разлуки и тоска звенели в его голосе. На мгновенье
Тириэль даже увидел всадника на боевом коне, выезжающего за ворота замка, и
белое пятно девичьего платья на стене. И когда голос его умолк под тихий
перебор струн, Тириэль не сразу очнулся, пораженный увиденным и испытанным.
Молча сидел он, погруженный в себя, когда услышал мягкий голос Ойнира:
-- Да, Тириэль, ты достоин зваться бардом! Давно никто не приносил мне
такой радости, как ты сейчас. Прошу тебя, спой еще что-нибудь!
Тогда Тириэль запел о ратнике, князь и дружина которого полегли в
жестокой сече, а он, единственный, успел укрыться в лесу. И вновь сила
пришла к барду. Он видел поле, над которым каркали вороны, и множество
мертвых витязей в изрубленных доспехах. Он видел, как один из них,
израненный, проливает слезы и стенает у лесного ручья. И голос Тириэля был
полон мужественной скорби, словно он сам был тем ратником. А когда он допел
до конца, Ойнир сказал ему:
-- Прекрасна песня, прекрасен певец! А теперь позволь мне высказать
последнее желание. Давно мечтаю я услышать песню, сложенную в этих краях --
о королеве эльфов, полюбившей смертного. Прошу тебя, спой мне ее!
-- Нет! -- воскликнул Тириэль. -- Попроси меня спеть любую другую
песню, и я с радостью исполню твое желание. Но эту песню пела Лойсинн, когда
я ее встретил, и мне никогда не превзойти ее искусство. Ты убедил меня
отказаться от моей клятвы, но не требуй от меня слишком многого.
-- Разве плохо ты пел сейчас? -- возразил Ойнир. -- Разве так мало у
тебя веры в свое мастерство? Пусть страх покинет твою душу, -- продолжал он,
кладя руку на чело барда, -- пусть в ней останется только жажда красоты и
вера! Пойдем!
И он повел удивленного Тириэля вглубь леса. Бард послушно следовал за
Ойниром, чувствуя как покой и уверенность в своих силах разливаются в его
душе. Он начал догадываться, что все, что с ним происходит -- неспроста, да
и Ойнир -- не простой смертный.
Вскоре они вышли на прекрасную поляну, окруженную кленами в осенних
уборах. Все здесь было залито теплым светом заходящего солнца. Посреди
поляны лежал большой белый камень. Ойнир подвел Тириэля к нему и велел сесть
рядом и прислониться к камню спиной. Тот подчинился и поразился ласковому
теплу, струившемуся от камня.
-- Ну, бард Тириэль, -- ласково сказал Ойнир, -- спой же мне песню о
королеве эльфов!
Тириэль тронул струны и запел. Никогда, ни до, ни после, не был его
голос так нежен и чист, никогда он не струился так плавно. И сила, что
пришла к нему на этот раз, была огромна. Он увидел златокудрую деву,
стройную и величавую, с лицом прекрасным, как сама Любовь. Она стояла рядом
с ним, и, казалось, порой ее чарующий голос вторил Тириэлю. И когда песня
кончилась, она взглянула ему прямо в глаза, махнула рукой на прощание и
медленно растворилась в лучах солнца.
-- Что это было? Кто это был? -- взволнованно спросил очнувшийся
Тириэль у Ойнира.
-- Это была королева эльфов. На этом самом месте много лет назад она
впервые спела эту песню. И сейчас она пришла послушать, как ее поет
смертный. Мне кажется, она осталась довольна тобой.
-- Странные вещи творятся в этом лесу... -- задумчиво проговорил
Тириэль.
-- Странные, но лес этот и сам странен. Далеко не все его тайны ты
видел. Эта часть леса называется Священной Рощей, и эта поляна -- ее сердце.
В стародавние времена здесь собирались друиды, и их магия до сих пор разлита
в воздухе. Ты чувствуешь ее?
Тириэль молча кивнул, задумчиво глядя на белый камень.
Тем временем солнце все больше склонялось к западу, и лучи его покинули
поляну. Медленно опускались сумрак и прохлада.
-- Вечереет... -- сказал Ойнир. -- Пора подумать о ночлеге. Прошу тебя,
будь сегодня моим гостем, раздели со мной ужин и кров. Я остановился в
харчевне неподалеку.
Тириэль, которому не хотелось расставаться с дивным странником, с
радостью согласился. Не мешкая отправились они к харчевне и добрались до нее
когда уже совсем стемнело. Освещенные окна харчевни радостно подмигивали
путникам, обещая добрый ужин и отдых. Ойнир провел Тириэля в свою комнату, и
там, за бутылкой старого вина, долго рассказывал о чудесах земли, которых
повидал немало. Тириэль и через много лет с восхищением вспоминал этот
разговор и мудрость своего хозяина.
Поужинав и наговорившись вдоволь, они легли спать. Тириэль долго не мог
заснуть, но потом усталость навалилась на него, и он увидел странный сон. Он
сидел за столом в огромном пиршественном зале какого-то замка. Вокруг сидело
множество людей, у всех у них был изможденный вид и обтрепанная одежда. Едва
успел Тириэль все это разглядеть, как из-за стола поднялась мерзкая
скрюченная старуха, одетая в лохмотья. Указав на Тириэля черным узловатым
пальцем, она заговорила визгливым голосом:
-- Так это ты пел сегодня песню о деве? Плохо ты пел, певец из тебя
никудышный. Голос-то хлипкий -- куда уж тебе!
И так она долго насмехалась над Тириэлем, а люди вокруг роптали, а
потом вскочили и хотели его убить. Но вдруг послышался громкий шум, словно
тысяча человек колотили по чему попало, и толпа отступила, и все снова
расселись по своим местам.
Тогда вперед выступил маленький старикашка, такой же оборванный, как
старуха, и сказал:
-- Так это ты пел сегодня песню о ратнике? Ну и наглости у тебя,
бесстыжий скоморох! Куда тебе петь -- иди к бабам за прялку!
И снова толпа стала надвигаться на Тириэля, но опять послышался грохот
и помешал им. Злобно глядя на него, они снова расселись за столом.
Тут откуда ни возьмись среди них появилась Лойсинн. Она насмешливо
поглядела на Тириэля и сказала:
-- Напрасно ты пел песню о королеве эльфов! Куда тебе, жалкий пес, до
моего искусства!
Вновь толпа подступила к Тириэлю, и злобой горели их глаза, но
послышался шум еще громче, и с жутким воем все они исчезли, а Тириэль
проснулся.
Он удивился, что тот шум, который он слышал во сне, никак не смолкает,
огляделся кругом и вдруг увидел Ойнира, колотящего по всему, что только
может греметь.

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Док. 121963
Опублик.: 20.12.01
Число обращений: 0