|
ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ Жорж Сименон
ИСПОВЕДАЛЬНЯ
Изд. `Копирайт`, 1997 г.
ОСR Палек, 1999 г.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава I
- Ты что возьмешь?
- А ты?
Недолгое колебание. В конце концов, зачем притворяться, почему не
быть самим собой, со своими пристрастиями?
- Шоколадный коктейль.
Он не удивился, заметив в ее глазах лукавый огонек, который уже видел
в момент их встречи; впрочем, та же насмешливая радость блестела и в его
глазах.
Человек за стойкой, в рубашке с закатанными рукавами, ждал. Кто-то из
посетителей назвал его Раулем. Молодой, лет тридцати. Все вокруг каза-
лось молодым, легким. И все белое - стены бара, столы, стулья, высокие
табуреты, на которые взобрались новоприбывшие. - Большой стакан молока с
двумя шариками шоколадного мороженого.
Он указал пальцем на миксер возле полок с бутылками.
- Это вкусно? - спросила она.
- На любителя. Мне нравится.
- Тогда и мне то же самое.
Что здесь такого? Ничего особенного. Хотя, возможно, когда-нибудь
станет главным. Кто знает? Ведь как в жизни: один день похож на другой,
и вдруг, много лет спустя, порой уже в старости, понимаешь, что вся твоя
жизнь зависела от одного-единственного мгновения, которому в свое время
ты не придал никакого значения.
- Стакан не очень большой? - Рауль взял чуть ли не полулитровый ста-
кан.
- В самый раз. Молоко холодное?
Молоко достали из холодильника. Музыкальный автомат гремел так, что
дрожали стены маленького зала с немногочисленными посетителями - четы-
ре-пять завсегдатаев, две девушки в облегающих брюках да несколько пар-
ней, чьи мотоциклы стояли на улице.
Андре Бар впервые оказался на этой улочке, названия которой даже не
знал. Да и в названии ли дело? Главное-блеск их глаз, легкое лукавое вы-
ражение, словно они подсмеивались друг над другом или же подсознательно
чувствовали, что переживают минуты за пределами реальности.
- Для мадмуазель тоже два шарика?
Оба как завороженные следили за приготовлением напитка. Жужжал мик-
сер; шарики мороженого в молоке поднимались и опускались, таяли, теряли
форму, смешивались с жидкостью, постепенно окрашивая ее в сиреневый
цвет.
- На вид не очень-то аппетитно, - заметила она.
- Зато вкусно! Она рассмеялась.
- Почему ты смеешься?
- Ты сказал так проникновенно! Любой парень на твоем месте, чтобы по-
разить меня, заказал бы аперитив, а то и виски.
- Я не люблю спиртного.
- Даже вина?
- Ни вина, ни пива. Я и к десерту не притронусь, если в нем вишневая
наливка или ликер. Он возвышался над ней на целую голову. При росте метр
семьдесят восемь - а врач утверждал, что через четыре-пять лет в нем бу-
дет метр восемьдесят пять - он был широкоплеч и мускулист.
Мускулистость возобладала совсем недавно над детской полнотой, от ко-
торой он страдал много лет, оставаясь самым толстым в классе. Теперь он
был самым сильным.
- Ты пьешь через соломинку?
- Привычка.
- Ты уже был здесь?
- Нет, впервые.
- Тебе нравится?
- Что? Коктейль?
- Нет. Электрогитара.
Пластинку с записью электрогитары слушала девушка, черные, почти пря-
мые волосы которой падали ей на лицо. Очарованная, она пристально смот-
рела на автомат, прижимаясь к нему так, словно голова ее покоилась на
груди мужчины.
- Когда как. Мне больше нравится простая гитара. А тебе?
- Тоже когда как.
Она потягивала через соломинку холодное молоко, и, несмотря на ее
старания, бульканье все-таки слышалось. Между обоими как бы возникло со-
общничество. До этого он видел ее всего два раза: первый, когда она с
родителями приезжала к ним в Канн на ужин; второй, когда Буадье, отдавая
долг вежливости, пригласили их к себе в Ниццу. Теперь похоже было, что
две семьи не увидятся несколько месяцев, а то и лет.
И тогда Андре Бар схитрил. В четверг он сам приехал в Ниццу на мопе-
де. Он знал, что по четвергам у Франсины занятия, а свободный день-суб-
бота. Он знал также, что учится она в школе Дантона, частном учебном за-
ведении, где преподавали бухгалтерию, стенографию и языки, что школа за-
нимает два этажа над итальянским рестораном в доме на улице Паради, воз-
ле Бельгийской набережной.
Франсина выходила в пять, и уже за четверть часа до окончания занятий
он, придерживая рукой мопед, ждал на тротуаре, метрах в пятидесяти от
здания.
Стоял май. Солнце было теплое, почти жаркое, и женщины надели светлые
платья. Проезжая по Английскому бульвару, он видел стариков, дремавших
под зонтами, и кое-где, в белых барашках волн, цветные купальники. - О
чем ты думаешь?
- Ни о чем. А ты?
- И я ни о чем.
Почти так оно и было. Возможно, он думал, что она непохожа на других,
не носит брюки в обтяжку и явно не из тех, кого возят сзади на мотоцик-
ле.
Она умела играть. Они оба играли. Когда из школы Дантона начали выхо-
дить девушки - среди них были и двадцатилетние, - он тронулся с места,
притворяясь, что оказался на этой улице случайно.
- Франсина! - воскликнул он, когда она поравнялась с ним.
А вдруг она уже видела его, когда он заводил мотор?
- Ты здесь учишься? Будто он не знал!
- Что ты делаешь в Ницце?
- Да приехал взглянуть на лицей, где через месяц буду сдавать экзаме-
ны на бакалавра.
Она сделала вид, что поверила, и они непринужденно смешались с толпой
и пошли рядом - он, придерживая рукой мопед, она с книгами и тетрадями
под мышкой.
- Я и не подозревала, что ты такой высокий.
Их лица уже светились той самой улыбкой, которую Андре Бар до сих пор
с любопытством подмечал у иных парочек, так и не понимая ее значения.
Он не казался себе смешным. Она тоже не казалась смешной. Не мешай
ему мопед, а ей книги, они наверняка пошли бы рука об руку.
Позади остался цветочный магазин, но еще какое-то время в воздухе па-
хло свежесрезанными гвоздиками. Чуть дальше, словно путь до бульвара Ви-
ктора Гюго, где она жила, был слишком коротким, он спросил:
- Спешишь?
- Не очень.
- Пить хочешь?
- С удовольствием выпила бы чего-нибудь.
Она не возражала, ни когда он направился через авеню Победы, уводя ее
все дальше и дальше от дома, ни когда они побрели по незнакомым улочкам.
Они шли просто так. Шли, чтобы идти вместе. Андре Бар искал уголок поую-
тнее, где можно посидеть, и в конце концов нашел.
- У тебя тоже экзамены?
- Еще нескоро - в июле.
- А потом?
- Последний год в школе.
- Не трудно?
- Да нет. Не так, как в лицее. В лицее я быстро поняла: на бакалавра
мне никогда не сдать! Я не очень способная. Не то что ты. А ты решил,
что делать дальше?
Она уже задавала этот вопрос у него в мансарде, - он предпочитал ее
своей комнате, - которая стала его убежищем. Пока в гостиной родители
вспоминали старых знакомых, он показывал ей свои владения, где она с
удивлением обнаружила рядом с книгами и пластинками вереницу электричес-
ких машинок.
- Хочешь попробовать? Выбирай.
Маленькая машинка легла на ее ладонь.
- Нажимаешь кнопку-скорость увеличивается, отпускаешь - уменьшается.
Главное, будь внимательна на виражах. Это не так просто, как кажется.
Иногда он наклонялся, чтобы не удариться головой о балки. Время они
провели весело. Раз десять она опрокинула свою голубенькую машинку, а он
взял на себя роль любезного покровителя.
- Ты быстро освоишься. Главное, избегай резко увеличивать скорость.
Ему было шестнадцать с половиной, ей - семнадцать.
- С кем ты обычно играешь?
- Ни с кем. Один. Иногда, правда очень редко, с отцом.
- У тебя нет друзей?
- Только приятели.
- Ты с ними часто встречаешься?
- В лицее.
- А после уроков?
- Почти никогда.
- Почему?
- Не знаю. Не хочу.
Уже в тот, первый вечер глаза их были полны иронии, словно они подс-
меивались друг над другом.
- А ты?
- Иногда выбираюсь в кино с мамой.
- По вечерам ходишь куда-нибудь одна?
- Отцу это не понравилось бы. Да и маме тоже. У нас старомодная
семья. А твои родители строгие?
- Нет.
- И позволяют тебе делать все, что ты хочешь?
- Пожалуй. Они не особенно следят, когда я прихожу или ухожу.
- Ты поздно возвращаешься?
- У меня ключ.
Ни тот, ни другой не спрашивали, почему им так хорошо вместе: оба
приняли это как должное, не задумываясь.
- Ну, мне пора.
- Еще коктейль?
- О нет! Не хочу заливать в себя литр молока.
- А мне случается. Однажды я выпил пять таких коктейлей, в том числе
один апельсиновый и один ананасовый.
Эта встреча, ни назначенная, ни случайная, явилась, скорее, маленьким
чудом, и оба радостно старались, чтобы оно произошло. И тут, когда они
вновь шли по залитому солнцем тротуару, Франсина вдруг положила ладонь
на руку спутника.
- Не твоя ли мать вон там?
- Где?
- Напротив, на другой стороне тротуара. Выходит из дома, выкрашенного
желтым.
Он и сам уже заметил ее: светлые волосы, решительная походка, цвет-
ной, с преобладанием розового костюм от Шанель.
- Думаешь, она видела нас? - спросил он с досадой.
- Нет. Выйдя из подъезда, она сразу, не оглядываясь по сторонам, по-
вернула направо, словно торопилась. Ты не хочешь, чтобы она видела нас
вместе?
- Мне безразлично.
- Что с тобой?
- Ничего.
Все сомнения отпали. Чуть дальше на улице стояла красная машина с от-
кидным верхом, к которой направлялась мать. Она села за руль, натянула
перчатки, хлопнула дверцей. Между ними было метров двадцать, и в тот мо-
мент, когда она заводила мотор, ему показалось, что взгляды их встрети-
лись в зеркале заднего обзора. Машина тронулась, завернула за угол и ис-
чезла в потоке автомобилей.
Они все еще шли рядом - он, придерживая свой мопед, она с книгами под
мышкой, но что-то уже изменилось. Франсина украдкой бросала на него
взгляды. Ни о чем не спрашивала, ничего не говорила. Они подошли к дому
на бульваре Виктора Гюго, огромному каменному зданию со светлой дубовой
дверью и медной табличкой справа:
Доктор Е. Буадъе невропатолог бывший зав. отделением в парижских
больницах.
- До свидания, Андре. Спасибо за коктейль.
- До свидания, Франсина.
Он улыбнулся ей с грустью в глазах, понимая, что им уже никогда не
вернуть легкость сегодняшнего дня.
Он лежал, как обычно, на животе, на полу мансарды, раскрыв перед со-
бой учебник химии, когда услышал голос Ноэми:
- Господин Андре, ужин подан! Вопреки требованиям хозяйки, она всегда
кричала снизу, из-под лестницы.
- Не могли бы вы пойти к нему и сказать, как всем, что стол накрыт?
- Нет, мадам. Вы не заставите меня, с моими-то венами, три раза в
день подниматься наверх и напоминать молодому человеку, что пора есть.
Он и сам прекрасно это знает.
Ужинали дома в половине девятого, поскольку отец редко заканчивал ко-
нсультации раньше восьми. Сегодня мать промолчала и не сделала Андре за-
мечания за то, что он снова вышел к столу без галстука.
Эта маленькая война тянулась между ними уже давно. Раз и навсегда он
выбрал для себя ту одежду, в которой ему было удобно и в лицее, и на
улице, и дома: бежевые бумажные брюки, полинявшие от стирки, сандалии с
ремешками и цветные, часто в клеточку, рубашки с открытым воротом.
Пиджак он надевал только в торжественных случаях, обычно же носил по-
лотняную куртку, а зимой надевал свитер.
- У нас в классе никто не носит галстуков.
- Сочувствую родителям.
Отец не вмешивался в их споры. Говорил он мало, ел медленно, с лицом
скорее спокойным, чем озабоченным, и даже если все замечал, вид у него
оставался отсутствующий.
Узкоплечий, с тонкой шеей и впалой грудью, он казался намного меньше,
чем был на самом деле, хотя при росте метр семьдесят лишь на восемь сан-
тиметров был ниже сына и на три - жены, которая выглядела довольно круп-
ной.
Суп съели в полном молчании, но Андре чувствовал, что мать еле-еле
удерживается от вопроса, который вертелся у нее на языке. И все-таки,
глядя куда-то в сторону, она задала его в тот момент, когда Ноэми пода-
вала рыбу.
- Чем ты занимался днем?
- Я?
Он чуть было не солгал - не ради себя, ради нее. Но, боясь покраснеть
или запутаться в объяснениях, сказал правду:
- Ездил на мопеде в Ниццу. Хотел посмотреть лицей, где буду сдавать
экзамены на бакалавра. Большой сарай. В Канне лицей намного лучше.
Он смолк в нерешительности. О чем еще она могла спросить? Видел ли он
ее, узнал ли на той улочке-улице Вольтера, как он потом выяснил?
Отец поочередно посмотрел на них, словно чувствуя возникшее напряже-
ние, но не сказал ни слова и вновь принялся за еду.
Несколькими часами раньше, в конце завтрака, она задала вопрос почти
ритуальный:
- Тебе не понадобится машина, Люсьен?
Здесь была, скорее, традиция, мания, поскольку на неделе отец редко
пользовался машиной. Они жили на Английском бульваре, в двух шагах от
бульвара Карно, так близко от лицея, что слышали гомон перемен, и, когда
Андре был поменьше, он, случалось, забегал домой выпить стакан молока.
Люсьен Бар держал зубоврачебный кабинет на Круазетт, за отелем `Карл-
тон`, на углу Канадской улицы. Он любил ходьбу и даже если спешил, чет-
верть часа до работы старался пройтись пешком.
Жена, хотя у нее ничего не спрашивали, добавила:
- Мне надо к портнихе.
Андре уже замечал такое, но сегодня это особенно поразило его: мать
плохо переносила тишину, и если за столом молчали, говорила о чем попало
- что делала, что собирается делать, что ей сказали подруга или торго-
вец, но всегда о себе или о чем-то, связанным с нею.
Во всяком случае, Андре был уверен, что, уходя из столовой, она бро-
сила:
- Мне надо к портнихе.
К г-же Жаме. Раньше ему иногда случалось ходить к ней с матерью: при-
слуга в доме еще не появилась, и его не с кем было оставить.
Портниха жила по дороге в Грас, между Рошвилем и Муженом, на втором
этаже маленького, серого, унылого домика, запах которого был мальчику
нестерпимо противен.
Швейная машинка в углу, манекен у окна, кресло с неизменной бело-ры-
жей кошкой, зеркальный шкаф, перед которым клиентки придирчиво осматри-
вали себя во время примерок.
Он, еще ребенок, удивлялся, глядя на лицо матери в зеркале - совсем
не такое, какое он знал: чуть искривленный нос, косящий взгляд. Он огор-
чался. Поездки к г-же Жаме, длившиеся порой по два часа и больше, угне-
тали его.
Уже внизу, на первом этаже, он приходил в ужас от встречи с хозяи-
ном-пенсионером, который денно и нощно сидел на стуле возле дверей и ни-
когда ни с кем не здоровался, считая посетительниц чужачками, отнимающи-
ми у него жизненное пространство.
Ничуть не меньше Андре ненавидел и отвратительного сиреневого цвета
подушечку для булавок, стол, где раскладывали серые бумажные выкройки,
сметанные платья, но особенно-маленькую худенькую женщину неопределенно-
го возраста, которая даже с булавками во рту не умолкала ни на минуту.
Никто не спрашивал у матери:
- Какие платья ты себе заказала?
Она одевалась не для них, а для себя, и отец никогда не хвалил ее но-
вые туалеты. Один-единственный раз она объяснила, что выбирает в журна-
лах модели самых известных портных и только г-жа Жаме способна воспроиз-
вести их удивительно точно.
Не скажи она в тот день ни слова, Андре нисколько не удивился бы
встрече в Ницце, куда она могла приехать за покупками или на свидание с
подругой. Возможно, он ошибался, но ему показалось, что в ее взгляде,
перехваченном в зеркале заднего обзора, сквозила паника.
- Вдруг наши родители опять пригласят друг друга, - не очень-то веря
своим словам, прошептала Франсина, когда они прощались.
Она не намекала ни на случайную встречу, ни тем более на свидание, но
по молчаливому согласию оба решили, что увидятся снова. - У тебя, навер-
ное, много работы перед экзаменами?
- Хватает.
Он готовился уже давно, спокойно, методично, как делал все, за что
брался.
- И ты не волнуешься?
- Нет.
- Даже сдавая сразу два бакалариата?
- Это не так трудно, как кажется.
Раньше он тоже думал, что это трудно, почти невозможно. Когда его
спрашивали:
- Ну а потом чем собираешься заниматься? Он искренне отвечал:
- Понятия не имею.
Его интересовало все, особенно греческий язык, эллинская культура, и
в прошлом году отец отправил его на три недели в Грецию, где он путешес-
твовал с рюкзаком на спине, часто ночуя под открытым небом.
Зимой он разложил на полу мансарды огромные листы бумаги и чертил ге-
неалогическое дерево греческих богов, отыскивая родственные связи до де-
вятого, десятого колена, с восторгом вписывая на их законные места Эгле
, Ассараков и других, о ком не слышали даже преподаватели.
Позже, познакомившись с начатками биологии, он стал тратить все кар-
манные деньги на специальную литературу, которую с трудом понимал. Его
спрашивали:
- Собираешься заняться медициной?
- Возможно. Но не лечить больных.
Его интересовала и математика, вот почему в дополнение к обычному ба-
калариату он собирался через три недели сдавать экзамены по элементарной
математике.
Он не терял терпения, никогда не предвосхищал события. Он не беспоко-
ился ни о завтрашнем дне, ни о своем будущем.
Решение придет в свое время, и он старался заниматься как можно
больше, чтобы быть готовым ко всему.
- Ты уходишь, Андре?
- Нет, мама.
- А ты, Люсьен?
- Я, пожалуй, поработаю. Все равно по телевизору ничего интересного
нет.
Пока отец с матерью пили в гостиной кофе, Ноэми убирала со стола.
Андре никогда не пил кофе. Он любил молоко и не стыдился этого, что сов-
сем недавно и доказал в маленьком баре на улице Вольтера.
Родители сидели друг против друга, как на фотографии, и Андре, прежде
чем подняться к себе, посмотрел на них так, словно увидел в новом свете.
В глубине души он никогда особенно не интересовался родителями, тем,
что они делают, что думают, что их волнует. И даже если подобные мысли
вдруг приходили ему в голову, он их обычно отгонял. Они его родители.
Они сами строили свою жизнь, а как - его не касается.
Однажды мать заметила:
- Тебе не кажется. Било, что ты ужасный эгоист? Он ненавидел это по-
лученное в детстве прозвище, потому что так звали кота привратницы, ког-
да они еще жили в Париже.
- Почему это я эгоист?
- Ты думаешь только о себе, делаешь только то, что хочешь, не задумы-
ваясь, нравится ли это другим.
- Все дети такие, разве нет?
- Не все. Я знавала и других.
- Ну и как же, по-твоему, дети должны защищаться? Не будь они эгоис-
тами, как ты говоришь, они стали бы всего-навсего копиями своих родите-
лей или учителей.
- А ты не хочешь быть похожим на нас?
- На кого? На тебя или на отца?
- На одного из нас.
- У меня с вами и так есть что-то общее, это неизбежно.
Возможно, сегодня мать, обычно прекрасно владеющая собой, была нес-
колько взволнованна.
- Я вроде бы ничем не отличаюсь от детей моего возраста.
- У тебя нет друзей.
- Ты предпочитаешь видеть меня среди тех, кто гоняет на мотоциклах с
девицами за спиной, нарываясь на драки в барах?
- Но не все же такие.
- И о чем они говорят?
- Вот уж не знаю. Однако уверена, в вашем классе есть кто-нибудь, кто
разделяет твои интересы.
- Значит, он такой же, как я.
- Что ты хочешь этим сказать? - Что он обойдется без меня, как и я
без него.
Через несколько минут отец, вздыхая, встанет и уйдет в крошечную мас-
терскую на антресолях виллы, где устроил свою мансарду-поставил электри-
ческую печку и необходимую для изготовления протезов аппаратуру.
Большинство дантистов заказывают коронки, мосты и фарфоровые зубы у
техников-специалистов, которые чаще всего работают на дому. Люсьен Бар
все делал сам, очень тщательно, проводя вечера, а то и ночи за работой в
тиши антресолей.
Что это-стремление к совершенству? Или же мастерская просто стала для
него убежищем?
А чем займется вечером мать? Будет смотреть телевизор - не важно ка-
кую программу - или читать журнал, куря сигарету за сигаретой? А может,
отправится к своей подружке Наташе в ее новую квартиру на Круазетт возле
летнего казино.
Впервые все это показалось Андре странным. Он жил этой жизнью, вернее
присутствовал в ней год за годом, ни на что не обращая внимания, и вдруг
почувствовал, что с любопытством смотрит на отца и мать, которых не
знал.
Ему хотелось не думать об этом, отбросить возникшие вопросы, вер-
нуться к своим заботам.
- Приятного вечера, мама. Приятного вечера, папа.
- Приятного вечера, сын.
Неловко было уходить так, словно они ему безразличны, словно его ин-
тересует только собственная жизнь.
- Молоко не забыли, господин Андре? - крикнула из кухни Ноэми, когда
он вышел на лестницу.
Каждый вечер он брал с собой стакан молока и перед сном выпивал, час-
то похрустывая яблоком. Он взял молоко.
Расставшись с Франсиной на бульваре Виктора Пого, он долго не решался
вернуться на ту улицу, где увидел мать, выходившую из дома желтого цве-
та. Он пытался убедить себя не вмешиваться не в свое дело, прекрасно со-
знавая, что малодушничает.
Он не имел права закрывать глаза на реальность, жить с сомнениями,
которые в конце концов перерастут в уверенность.
Он развернул мопед. Улица Вольтера. Довольно старый, выкрашенный жел-
тым четырехэтажный дом напротив небольшого бара. Двери всегда открыты. С
одной стороны овощная лавка, с другой - узенький магазин бижутерии.
Прислонив мопед к стене, он поднялся на три ступеньки. Коридор перед ка-
менной лестницей желтого, как и фасад, цвета, только еще грязнее. Справа
- три ряда почтовых ящиков, к каждому из которых приклеена визитная кар-
точка.
Одна табличка медная: Господин Ж. Девуж, судебный исполнитель, 2-й
этаж, налево; другая - белая, эмалированная: Ф. Ледерлен, педикюр, 2-й
этаж.
И здесь же, на стене, надпись коричневой краской и стрелка, указываю-
щая на лестницу: Меблированные комнаты. Обращаться на 3-й этаж.
Он хотел подняться, но не осмелился. Вернее, дошел до второго этажа,
где остановился возле открытой двери судебного исполнителя. В конторке
за окошечком, как на почте, работала девушка.
Спускавшаяся парочка, смеясь, задела его, а женщина обернулась и ска-
зала своему спутнику что-то, должно быть, смешное, потому что тот тоже
оглянулся, и оба расхохотались, а потом, под ручку, выскочили на улицу.
Нет, Андре не испытывал щемящей тоски. Он медленно спустился по вы-
щербленной каменной лестнице и долго, словно не узнавая, смотрел на свой
мопед. Потом выкатил его на дорогу.
Тело его налилось страшной тяжестью, и когда за ним захлопнулась
дверь мансарды, он впервые почувствовал себя одиноким.
Глава II
В половине одиннадцатого на лестнице послышались шаги отца. Андре ле-
жал на животе, растянувшись на полу, в своей обычной позе - подперев ру-
ками подбородок. Он только что перечитал почти всю первую филиппику
и, закрыв книгу, поставил пластинку, которую любил за глухой тембр удар-
ных. Слушал музыку, листал комиксы.
Отец приходил нечасто: лишь когда они оставались в доме одни, Люсьен
Бар словно в нерешительности поднимался на третий этаж.
Он не стучался, а - возможно, из скромности - как бы предупреждая о
своем приходе, задерживался на площадке, и потом они недолго беседовали.
Связного разговора у них никогда не получалось - так, банальные фразы,
прерываемые долгим молчанием.
Сегодня Андре потянуло закрыть комикс и взять Демосфена, в надежде,
что отец сразу уйдет, если увидит его за работой. Но он не посмел и
ждал, чуть нервничая, а когда дверь открылась, протянул руку к проигры-
вателю и выключил музыку.
- Не помешаю?
- Я уже закончил.
Отец, тоже смущенный, не решился подойти к старому креслу, с которого
Андре содрал малиновую обивку из велюра, оставив лишь бледно-синий под-
бой.
- Все в порядке?
- Нормально.
- Как съездил в Ниццу?
Андре боялся прямого вопроса - вдруг кто догадается о случае на улице
Вольтера, и вот этот вопрос действительно прозвучал, хотя стыдливо и ро-
бко.
- Никого не встретил?
Люсьен Бар все-таки сел в кресло, попыхивая тоненькой сигаркой, кото-
рую приберегал на вечер: днем, в кабинете, он не мог пускать дым в лицо
клиентам. Не курил он и в гостиной: запах сигар приводил жену в ужас.
- Франсину.
- Франсину Буадье?
- Да. Она выходила из школы на улице Паради. Школа языков и бухгалте-
рии.
- Знаю. Ее отец рассказывал мне.
Неужели он пришел сюда, наверх, с какой-то задней мыслью? Что его еще
интересовало, кроме дочери друга? Во всяком случае, Люсьен Бар, каза-
лось, испытал облегчение, когда разговор ушел в сторону. Он помолчал с
отрешенным видом.
- Если не считать ужин у нас зимой и ответный у них три недели назад,
последний раз я видел Франсину, когда ей было всего несколько месяцев.
Он снова помолчал, думая о своем.
- А ведь раньше мы дружили с ее отцом. Он был сыном деревенского вра-
ча то ли в Ньевре, то ли в Центральном массиве, точно не помню.
Когда его отец умер, он оказался без средств и несколько месяцев жил у
нас в доме, в одной комнате со мной.
Почему вдруг Люсьен Бар вспомнил прошлое? Андре был польщен и в то же
время раздосадован. Он не любил, когда его вынуждали думать о том, что
не имело к нему отношения. Может быть, чувствовал в этом угрозу своему
спокойствию? Или воспринимал это как еще одну слабость отца, которому
хотелось выговориться?
Одно дело мать, не умолкавшая за столом ни на минуту: это несерьезно
- ничего личного. Она вносила в дом лишь отражение внешнего мира, обра-
зы, которые каждый безотчетно ловит на улице, или истории, вычитанные в
газетах.
С отцом было иначе, и Андре не знал почему. Отец не раскрывал душу,
не откровенничал. Он произносил фразы вроде бы бессвязные, но которые -
так казалось сыну - обнажали подоплеку его тревог.
- Овдовев за несколько лет до того, он вел скромную трудовую жизнь
деревенского врача. Мы с Эдгаром заканчивали лицей, когда пришла телег-
рамма с сообщением, что его отец повесился в саду на яблоне.
Андре не понимал, зачем отец это рассказывает. История была явно не
из тех, которые беспричинно возникают из прошлого. С чего вдруг отец
стал откровенничать с ним о людях, которых юноша едва знал?
- Мы так никогда и не узнали мотивы его поступка.
Позже Эдгар утверждал, что с повесившимися так и бывает. Большинство
самоубийц оставляют письма, объясняя свое решение. Повесившиеся - ред-
ко... Я думаю, не подтолкнула ли Буадье эта неожиданная необъяснимая
смерть избрать именно невропатологию, а не что другое.
Он замолчал, поискал пепельницу, чтобы притушить сигару, но нашел
только блюдце. Встав, снова уже не сел. По его поведению и жестам
чувствовалось, что он не у себя. Он был у сына, который по-прежнему си-
дел на полу, скрестив руки на коленях.
- Я тебе мешаю?
- Что ты, папа!
- Эдгар говорил, что у нее такой же характер, как у матери.
- У Франсины?
- Да. Он много рассказывал о ней, когда мы были у них. Госпожа Буадье
- дочь профессора Венна, первого невропатолога Франции и, может быть,
всей Европы. Он возглавлял неврологическое отделение в Сальпетриере,
три-четыре года назад вышел на пенсию, но до сих пор со всего мира к не-
му приезжают консультироваться.
Изредка поглядывая на отца, Андре Бар чувствовал растущее в том сму-
щение. Зачем он пришел? Зачем оставил мастерскую, где ему, в своей сти-
хии, так хорошо? И что за словоохотливость, потребность в бесполезных
фразах.
Андре чуть было не выпалил:
- Меня интересует Франсина, а не ее родители и родственники.
Какое ему дело до самоубийцы из Ньевра или Центрального массива; про-
фессор-пенсионер, такой знаменитый и энергичный, несмотря на возраст,
тоже его не интересовал.
- Ты ничего не слышал?
- Нет.
- По-моему, хлопнула дверь.
- Наверно, мама все-таки решила уйти.
- Поехала к Наташе.
И снова молчание, уже более продолжительное. Молчания Андре боялся
больше, чем разговоров.
- Прости, что помешал... На чем же я остановился? Ах да! Мы говорили
о Франсине, и мне вспомнилось, что я знал ее отца и Колетту, - когда им
было примерно столько же, сколько их дочери сейчас.
- Она была красивая?
- Колетта? Похожа на Франсину. Очень привлекательная. И удивительно
способная: если мне не изменяет память, она подготовила диссертацию по
английской литературе, а вот защитила или нет - не знаю: потерял их из
виду.
И опять тишина, которая теснила грудь, словно таила в себе какое-то
скрытое значение.
- Что я хотел сказать... Мы не виделись много лет. Когда мы были сту-
дентами, он даже не бегал за ней. Еще полгода назад я не подозревал, что
они живут в Ницце, в двадцати километрах от нас.
Он робко улыбнулся, словно извиняясь за свои разглагольствования.
- Мне уйти?
- Да нет. Ты хотел что-то сказать.
- Теперь и не знаю. Следовало бы подумать о людях, об их судьбе...
Эдгар Буадье, например, будь у него такое желание, был бы сейчас профес-
сором медицины в Париже, где, без сомнения, унаследовал бы должность и
репутацию своего тестя.
Андре, скорее из жалости, спросил:
- Почему же он не остался в Париже?
- Видимо, боялся упреков, что получил место только благодаря же-
нитьбе. А потом, человек он был жесткий, принципиальный, всегда говорил
правду в глаза, и жизнь в официальных кругах была бы для него просто не-
выносимой. На своей клиентуре он приобретает не меньший опыт, чем если
бы подвизался в какой-нибудь крупной больнице.
Это прозвучало фальшиво. Фальшиво не в прямом смысле слова, но Андре
был убежден, что отец, едва шевеля губами, произносит фразы, лишь отда-
ленно связанные с его подлинными заботами.
- Он прекрасный человек. И надеюсь, счастлив, если, конечно, есть
по-настоящему счастливые люди... Я отнимаю у тебя время.
- Я сейчас пойду спать.
- Кажется, Франсина обожает мать?
- Мне она больше рассказывала об отце. Она изучает стенографию и бух-
галтерию, чтобы получить место у него в канцелярии.
Теперь заговорил Андре, чему и сам удивился.
- Она хотела заняться медициной, стать его помощницей, но вбила себе
в голову, что никогда не сдаст экзамены на бакалавра. Говорит, что не
способна к учению.
Он покраснел: ишь разоткровенничался!
- Ее мать была умницей и могла бы сделать карьеру. Но вышла замуж,
предпочла жизнь домохозяйки, посвятив себя дому и детям, - монотонным
голосом закончил отец, направляясь к двери.
- Надеюсь, и она счастлива... Внизу явно хлопнула дверь-мать верну-
лась.
Он спустился по лестнице, словно опасался быть застигнутым в мансар-
де. Андре поставил пластинку, дал полную громкость, а десять минут спус-
тя бросился на постель и мгновенно заснул.
Если ему что и снилось, утром он не мог вспомнить. Он просыпался сам,
в шесть часов, и неуверенным шагом, как лунатик, шел под душ. Одновреме-
нно с ним вставала только Ноэми, но когда он спускался вниз, на кухне
еще никого не было, и все ставни на первом этаже оставались закрыты.
Потом, в половине седьмого, поднимался отец; он тихо проскальзывал в
ванную, куда с вечера, чтобы утром не будить жену, относил одежду.
Вилла называлась `Орше` - а почему - не знал никто, разве что те, кто
строил ее в начале века, - и представляла собой внушительное здание с
большими светлыми комнатами и прекрасной лестницей из белого мрамора.
Квадратная, бледно-розовая, со светло-серыми углами и наличниками,
она высилась посреди сада, казавшегося чуть ли не парком.
Прежде чем завестись, два-три раза чихнул мотор, скрипнули ворота, и
Андре выехал на бульвар Карно, где полуобнаженные ветви деревьев всегда
наводили его на мысль о живых существах. Одно время он даже находил в
них что-то сексуальное, почти непристойное.
Вот и Круазетт; он спускался на пляж, где напротив больших отелей ра-
бочие граблями разравнивали песок, как садовники разравнивают гравий на
аллеях.
Андре раздевался и бросался в воду; в это время, кроме него, в двад-
цати-тридцати метрах, обычно купался лишь один человек, какой-то англи-
чанин; он не знал его имени и никогда с ним не разговаривал.
Правда, изредка они устраивали нечто вроде соревнования, заплывая так
далеко, насколько хватало сил, до потери дыхания, а потом, издали, обме-
нивались легкой улыбкой.
Белая яхта, едва покинув порт, разворачивала паруса; `Электра` выхо-
дила в море рано утром, в любую погоду, и возвращалась лишь на закате. В
семь часов Андре был уже дома и, приоткрыв дверь кухни, бросал служанке:
- Завтракать, Ноэми!
- Сейчас, господин Андре.
- Отец спустился?
- Давно в столовой и, наверно, кончает пить кофе.
Андре наклонялся, и отец, по обыкновению, целовал его в лоб, едва ка-
саясь волос губами.
- Доброе утро, папа.
- Доброе утро, сын. Вода теплая?
- Почти горячая.
Ни тот, ни другой не сделали и намека на вчерашний разговор. Начинал-
ся новый день. Отец вставал из-за стола и в свой черед пешком уходил на
Круазетт, где проводил весь день за матовыми окнами, занимаясь больными
зубами пациентов.
- Мама хорошо спала?
- Неплохо.
Мать жаловалась на бессонницу и каждый вечер принимала снотворное; по
утрам она час-другой валялась в постели, прежде чем обрести жизнеспособ-
ность.
Часов в девять-десять - как когда - она завтракала в будуаре с балко-
ном, смежным с ее комнатой, откуда за крышами открывался залив.
Андре уходил в лицей, не повидав ее. За завтраком яйца, четыре-пять
тостов с джемом, два больших стакана молока - он повторял химию.
Казалось, утреннее солнце, морской воздух, голубая вода, в которой он
вдоволь наплавался, сняли вчерашние заботы, рассеяли хандру, страх, ов-
ладевшие им с тех пор, как он покинул небольшой уютный бар на улице
Вольтера.
Какое ему дело до всего этого? И до деревенского врача, повесившегося
на яблоне? И до доктора Буадье, который практиковал в Ницце, а не подви-
зался в должности профессора медицины в Париже?
Все это жизнь других людей, а у него - своя собственная.
- Что на обед, Ноэми?
- Отбивные, господин Андре.
- Мне пять штук, если маленькие; если большие - четыре.
И снова, проезжая по аллее, потом по авеню, жужжал мопед, словно жук
на солнце.
Он, наверно, никуда бы и не поехал, если бы за обедом мать не смотре-
ла на него с любопытством и беспокойством еще большим, чем накануне ве-
чером.
- Сегодня утром плавал?
Что за вопрос! Знает ведь, что он ездит на пляж каждое утро.
- Конечно.
- Вода не холодная?
- Ты забываешь, что уже май.
Она начинала купаться лишь с наступлением июньской жары.
- Тебе не бывает не по себе одному на огромном пляже?
С чего вдруг столь необычные вопросы? Отец тоже не скрыл своего недо-
умения и удивленно поглядывал на жену. Может, выпила накануне? Такое
случалось, когда она ходила к Наташе и они вместе проводили вечер.
Наташа, женщина сорока пяти лет, еще привлекательная - в молодости,
по слухам, ослепительная красавица - была хорошо известна среди той пуб-
лики, которая немало времени проводила на роскошных виллах Верхнего Кан-
на, Калифорнии или Мужена.
Одни называли ее Натали, другие, более близкие, Наташей.
Была ли она из русских? Возможно. Смуглая, со светло-голубыми, почти
прозрачными глазами цвета тех шариков, которыми Андре играл еще три-че-
тыре года назад, она оставалась стройной и гибкой, не жалея времени на
массаж и салоны красоты.
Поговаривали, что она несколько раз меняла мужей, один из которых был
английским лордом; теперь же она звалась г-жой Наур, но не по новому му-
жу, а по фамилии удочерившего ее старика, то ли ливанца, то ли сирийца,
который изредка появлялся на Лазурном берегу.
Ходили слухи, что он баснословно богат. Он никогда и нигде не показы-
вался, кроме казино, где две-три ночи играл в баккара и снова исчезал.
Андре не любил Наташу без всяких на то причин. Он хмурился, когда
мать в последнее время все чаще и каждый раз задушевнее и сердечней про-
износила ее имя.
- Наташа сказала...
- Как вчера напомнила Наташа...
Он ничего не имел против Наташи и посмеивался над ее замужествами и
странным удочерением богачом с Ближнего Востока.
Какое ему дело до драгоценностей, о которых часто рассказывает мать,
до ее двух, соединенных внутренней лестницей квартир с террасой, которая
перекрывала все здание так, что на седьмом и восьмом этажах получался
настоящий особняк.
Андре не раздражали ни богатство, ни - даже в таком городе, как Канн,
- кичливость. Не особенно заботила его и мораль, что ничуть не мешало
сердиться на женщину, занимавшую в их доме все больше места.
Места в какой-то степени незримого, поскольку она приходила к ним
всего раза два на чашку чая. Однажды даже обедала у них, и Андре почувс-
твовал, что отец к концу вечера был раздражен не меньше его.
С тех пор как мать познакомилась с Наташей, она стала пить и утро
следующего дня проводила в постели.
Она спускалась поблекшая, с постаревшим лицом ее прообраз через нес-
колько лет. Стыдясь себя, она избегала смотреть им в глаза, в разговоре
перепрыгивала с одного на другое, не перенося ни малейшей паузы.
Рассказала ли она Наташе об их встрече накануне?
- Ты уверена, что он тебя видел?
- Не знаю. Мне показалось, что наши взгляды встретились в зеркале. Он
был с девушкой, дочкой одного из наших друзей, врача из Ниццы.
- В таком случае он вряд ли заинтересовался тобой.
- Ты не знаешь Андре.
- Главное, чтобы он не видел, откуда ты выходила.
- Как раз это меня и волнует.
- А какая ему разница, выходишь ты из того дома или из этого?
Приехав в лицей, он увидел объявление об отмене занятий по физике
из-за собрания преподавателей. Значит, в три часа он уже будет свободен.
Он не позволял себе распускаться - это было не в его характере, при-
нимал жизнь такой, какая есть, стараясь поменьше думать о ней. И все же
в три часа, вместо того чтобы вернуться домой и запереться с книжками в
своей мансарде, он отправился в Ниццу по уже знакомой ему дороге.
Сезон еще не начался. Фестиваль закончился, и поток машин не был
столь интенсивен, как летом.
На авеню Победы из-за одностороннего движения он чуть не ошибся ули-
цей, но в конце концов разыскал вчерашний маленький бар.
Все это уже относилось к прошлому, а он не любил думать о прошлом; он
взял за правило жить только настоящим и брать от него как можно больше.
Поставив на мопед антиугонное устройство, он, прежде чем направиться
к желтому зданию, зашел напротив и заказал стакан молока с двумя шарика-
ми шоколадного мороженого.
- Сегодня один?
Его узнали. Еще раз-другой - и он окажется в числе завсегдатаев. Он
посмотрелся в зеркало между бутылками, задаваясь вопросом, не слишком ли
ребячливый у него вид. Полгода назад все лицо у него было в угрях, и он
считал себя очень некрасивым, нарочно вызывающе гримасничал, чтобы ка-
заться еще уродливей.
- Смотри, Андре, у тебя тик.
- Это не тик.
- Тебе нелегко будет избавиться от него.
Он пожимал плечами. Он-то знал, в чем дело, но это касалось только
его. Теперь осталось лишь несколько прыщей. Черты его окончательно не
сложились, особенно нос, который ему не нравился, но, в общем-то, он
примирился со своей внешностью и понимал, что начинает походить на муж-
чину.
Как и вчера, он медленно поднялся до второго этажа и увидел девушку
за окошечком. Его мать, никогда не занимавшаяся финансовыми вопросами,
вряд ли могла иметь дело с судебным исполнителем, что же до педикюра, то
в Канне у нее был свой мастер, к которому она ездила раз в месяц на
Бельгийскую улицу.
Конечно, она поднялась на третий этаж, как сейчас поднимался он, но,
должно быть, чувствовала себя увереннее, чем Андре, - того с каждым ша-
гом все больше охватывала паника.
Две двери друг против друга. Одна без таблички, без половика, без
звонковой кнопки. Вторая с надписью `Меблированные комнаты`. Ноги у него
стали ватными, он позвонил, услышал шаги и понял, что за ним наблюдают в
глазок.
Когда дверь открылась, он увидел служанку, весьма неопрятную, очень
похожую на Ноэми. Поскольку он молчал, служанка с сильным южным акцентом
спросила сама: ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ
Док. 121875
Опублик.: 19.12.01
Число обращений: 0
|
