|
ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ Михаил Зощенко
Избранное в 2-х томах
изд. Худ. лит., 1978 г.
ОСR Палек, 1998 г.
МИХАИЛ ЗОЩЕНКО
Творчество Михаила Зощенко - самобытное явление в русской советской
литературе. Писатель по-своему увидел некоторые характерные процессы
современной ему действительности, вывел под слепящий свет сатиры галерею
персонажей, породивших нарицательное понятие `зощенковский герой`. Нахо-
дясь у истоков советской сатирико-юмористической прозы, он выступил соз-
дателем оригинальной комической новеллы, продолжившей в новых историчес-
ких условиях традиции Гоголя, Лескова, раннего Чехова. Наконец, Зощенко
создал свой, совершенно неповторимый художественный стиль.
Около четырех десятилетий посвятил Зощенко отечественной литературе.
Писатель прошел сложный и трудный путь исканий. В его творчестве можно
выделить три основных этапа.
Первый приходится на 20-е годы - период расцвета таланта писателя,
оттачивавшего перо обличителя общественных пороков в таких популярных
сатирических журналах той поры, как `Бегемот`, `Бузотер`, `Красный во-
рон`, `Ревизор`, `Чудак`, `Смехач`. В это время происходит становление и
кристаллизация зощенковской новеллы и повести.
В 30-е годы Зощенко работает преимущественно в области крупных проза-
ических и драматических жанров, ищет пути к `оптимистической сатире`
(`Возвращенная молодость` - 1933, `История одной жизни` - 1934 и `Голу-
бая книга` - 1935). Искусство Зощенко-новеллиста также претерпевает в
эти годы значительные перемены (цикл детских рассказов и рассказов для
детей о Ленине).
Заключительный период приходится на военные и послевоенные годы.
Михаил Михайлович Зощенко родился в 1895 году. После окончания гимна-
зии учился на юридическом факультете Петербургского университета. Не за-
вершив учебы, ушел в 1915 году добровольцем в действующую армию, чтобы,
как вспоминал он впоследствии, `с достоинством умереть за свою страну,
за свою родину`. После Февральской революции демобилизованный по болезни
командир батальона Зощенко (`Я участвовал во многих боях, был ранен, от-
равлен газами. Испортил сердце...`) служил комендантом Главного почтамта
в Петрограде. В тревожные дни наступления Юденича на Петроград Зощенко -
адъютант полка деревенской бедноты.
Годы двух войн и революций (1914-1921) - период интенсивного духовно-
го роста будущего писателя, становления его литературно-эстетических
убеждений. Гражданское и нравственное формирование Зощенко как юмориста
и сатирика, художника значительной общественной темы приходится на поок-
тябрьский период.
В литературном наследии, которое предстояло освоить и критически пе-
реработать советской сатире, в 20-е годы выделяются три основные линии.
Во-первых, фольклорно-сказовая, идущая от раешника, анекдота, народной
легенды, сатирической сказки; вовторых, классическая (от Гоголя до Чехо-
ва); и, наконец, сатириконская. В творчестве большинства крупных писате-
лей-сатириков той поры каждая из этих тенденций может быть прослежена
довольно отчетливо. Что касается М. Зощенко, то он, разрабатывая ориги-
нальную форму собственного рассказа, черпал из всех этих источников, хо-
тя наиболее близкой была для него гоголевско-чеховская традиция.
На 20-е годы приходится расцвет основных жанровых разновидностей в
творчестве писателя: сатирического рассказа, комической новеллы и сати-
рико-юмористической повести. Уже в самом начале 20-х годов писатель соз-
дает ряд произведений, получивших высокую оценку М. Горького.
Опубликованные в 1922 году `Рассказы Назара Ильича господина Синебрю-
хова` привлекли всеобщее внимание. На фоне новеллистики тех лет резко
выделилась фигура героя-сказчика, тертого, бывалого человека Назара
Ильича Синебрюхова, прошедшего фронт и немало повидавшего на свете. М.
Зощенко ищет и находит своеобразную интонацию, в которой сплавились вое-
дино лирико-ироническое начало и интимно-доверительная нотка, устраняю-
щая всякую преграду между рассказчиком и слушателем.
В `Рассказах Синебрюхова` многое говорит о большой культуре комичес-
кого сказа, которой достиг писатель уже на ранней стадии своего твор-
чества:
`Был у меня задушевный приятель. Ужасно образованный человек, прямо
скажу - одаренный качествами. Ездил он по разным иностранным державам в
чине камендинера, понимал он даже, может, по-французскому и виски иност-
ранные пил, а был такой же, как и не я, все равно - рядовой гвардеец пе-
хотного полка`.
Порой повествование довольно искусно строится по типу известной неле-
пицы, начинающейся со слов `шел высокий человек низенького роста`. Тако-
го рода нескладицы создают определенный комический эффект. Правда, пока
он не имеет той отчетливой сатирической направленности, какую приобретет
позже. В `Рассказах Синебрюхова` возникают такие надолго остававшиеся в
памяти читателя специфически зощенковские обороты комической речи, как
`будто вдруг атмосферой на меня пахнуло`, `оберут как липку и бросят за
свои любезные, даром что свои родные родственники`, `подпоручик ничего
себе, но сволочь`, `нарушает беспорядки` и т.п. Впоследствии сходного
типа стилистическая игра, но уже с несравненно более острым социальным
смыслом, проявится в речах других героев - Семена Семеновича Курочкина и
Гаврилыча, от имени которых велось повествование в ряде наиболее попу-
лярных комических новелл Зощенко первой половины 20-х годов.
Произведения, созданные писателем в 20-е годы, были основаны на конк-
ретных и весьма злободневных фактах, почерпнутых либо из непосредствен-
ных наблюдений, либо из многочисленных читательских писем. Тематика их
пестра и разнообразна: беспорядки на транспорте и в общежитиях, гримасы
нэпа и гримасы быта, плесень мещанства и обывательщины, спесивое помпа-
дурство и стелющееся лакейство и многое, многое другое. Часто рассказ
строится в форме непринужденной беседы с читателем, а порою, когда не-
достатки приобретали особенно вопиющий характер, в голосе автора звучали
откровенно публицистические ноты.
В цикле сатирических новелл М. Зощенко зло высмеивал цинично-расчет-
ливых или сентиментально-задумчивых добытчиков индивидуального счастья,
интеллигентных подлецов и хамов, показывал в истинном свете пошлых и
никчемных людей, готовых на пути к устроению личного благополучия рас-
топтать все подлинно человеческое (`Матренища`, `Гримаса нэпа`, `Дама с
цветами`, `Няня`, `Брак по расчету`).
В сатирических рассказах Зощенко отсутствуют эффектные приемы заост-
рения авторской мысли. Они, как правило, лишены и острокомедийной интри-
ги. М. Зощенко выступал здесь обличителем духовной окуровщины, сатириком
нравов. Он избрал объектом анализа мещанина-собственника - накопителя и
стяжателя, который из прямого политического противника стал противником
в сфере морали, рассадником пошлости.
Круг действующих в сатирических произведениях Зощенко лиц предельно
сужен, нет образа толпы, массы, зримо или незримо присутствующего в юмо-
ристических новеллах. Темп развития сюжета замедлен, персонажи лишены
того динамизма, который отличает героев других произведений писателя.
Герои этих рассказов менее грубы и неотесаны, чем в юмористических
новеллах. Автора интересует прежде всего духовный мир, система мышления
внешне культурного, но тем более отвратительного по существу мещанина.
Как ни странно, но в сатирических рассказах Зощенко почти отсутствуют
шаржированные, гротескные ситуации, меньше комического и совсем нет ве-
селого.
Однако основную стихию зощенковского творчества 20-х годов составляет
все же юмористическое бытописание. Зощенко пишет о пьянстве, о жилищных
делах, о неудачниках, обиженных судьбой. Словом, выбирает объект, кото-
рый сам достаточно полно И точно охарактеризовал в повести `Люди`: `Но,
конечно, автор все-таки предпочтет совершенно мелкий фон, совершенно
мелкого и ничтожного героя с его пустяковыми страстями и переживаниями`.
Движение сюжета в таком рассказе основано на постоянно ставящихся и
комически разрешаемых противоречиях между `да` и `нет`. Простодушно-на-
ивный рассказчик уверяет всем тоном своего повествования, что именно
так, как он делает, и следует оценивать изображаемое, а читатель либо
догадывается, либо точно знает, что подобные оценки-характеристики не-
верны. Это вечное борение между утверждением сказчика и читательским не-
гативным восприятием описываемых событий сообщает особый динамизм зощен-
ковскому рассказу, наполняет его тонкой и грустной иронией.
Есть у Зощенко небольшой рассказ `Нищий` - о здоровенном и нагловатом
субъекте, который повадился регулярно ходить к герою-рассказчику, вымо-
гая у него полтинники. Когда тому надоело все это, он посоветовал предп-
риимчивому добытчику пореже заглядывать с непрошеными визитами. `Больше
он ко мне не приходил - наверное, обиделся`, - меланхолически отметил в
финале рассказчик. Нелегко Косте Печенкину скрывать двоедушие, маскиро-
вать трусость и подлость выспренними словами (`Три документа`), и расс-
каз завершается иронически сочувственной сентенцией: `Эх, товарищи,
трудно жить человеку на свете!`
Вот это грустно-ироническое `наверное, обиделся` и `трудно жить чело-
веку на свете` и составляет нерв большинства комических произведений Зо-
щенко 20-х годов. В таких маленьких шедеврах, как `На живца`, `Аристок-
ратка`, `Баня`, `Нервные люди`, `Научное явление` и других, автор как бы
срезает различные социально-культурные пласты, добираясь до тех слоев,
где гнездятся истоки равнодушия, бескультурья, пошлости.
Герой `Аристократки` увлекся одной особой в фильдекосовых чулках и
шляпке. Пока он `как лицо официальное` наведывался в квартиру, а затем
гулял по улице, испытывая неудобство оттого, что приходилось принимать
даму под руку и `волочиться, что щука`, все было относительно благопо-
лучно. Но стоило герою пригласить аристократку в театр, `она и разверну-
ла свою идеологию во всем объеме`. Увидев в антракте пирожные, аристок-
ратка `подходит развратной походкой к блюду и цоп с кремом и жрет`. Дама
съела три пирожных и тянется за четвертым.
`Тут ударила мне кровь в голову.
- Ложи, - говорю, - взад!`
После этой кульминации события развертываются лавинообразно, вовлекая
в свою орбиту все большее число действующих лиц. Как правило, в первой
половине зощенковской новеллы представлены один-два, много - три персо-
нажа. И только тогда, когда развитие сюжета проходит высшую точку, когда
возникает потребность и необходимость типизировать описываемое явление,
сатирически его заострить, появляется более или менее выписанная группа
людей, порою толпа.
Так и в `Аристократке`. Чем ближе к финалу, тем большее число лиц вы-
водит автор на сцену. Сперва возникает фигура буфетчика, который на все
уверения героя, жарко доказывающего, что съедено только три штуки, пос-
кольку четвертое пирожное находится на блюде, `держится индифферентно`.
- Нету, - отвечает, - хотя оно и в блюде находится, но надкус на ем
сделан и пальцем смято`.
Тут и любители-эксперты, одни из которых `говорят - надкус сделан,
другие - нету`. И наконец, привлеченная скандалом толпа, которая смеется
при виде незадачливого театрала, судорожно выворачивающего на ее глазах
карманы со всевозможным барахлом.
В финале опять остаются только два действующих лица, окончательно вы-
ясняющих свои отношения. Диалогом между оскорбленной дамой и недовольным
ее поведением героем завершается рассказ.
`А у дома она мне и говорит своим буржуйским тоном:
- Довольно свинство с вашей стороны. Которые без денег - не ездют с
дамами.
А я говорю:
- Не в деньгах, гражданка, счастье. Извините за выражение`.
Как видим, обе стороны обижены. Причем и та, и другая сторона верит
только в свою правду, будучи твердо убеждена, что не права именно про-
тивная сторона. Герой зощенковского рассказа неизменно почитает себя не-
погрешимым, `уважаемым гражданином`, хотя на самом деле выступает чван-
ным обывателем.
Суть эстетики Зощенко в том и состоит, что писатель совмещает два
плана (этический и культурно-исторический), показывая их деформацию, ис-
кажение в сознании и поведении сатирико-юмористических персонажей. На
стыке истинного и ложного, реального и выдуманного и проскакивает коми-
ческая искра, возникает улыбка или раздается смех читателя.
Разрыв связи между причиной и следствием - традиционный источник ко-
мического. Важно уловить характерный для данной среды и эпохи тип конф-
ликтов и передать их средствами сатирического искусства. У Зощенко гла-
венствует мотив разлада, житейской нелепицы, какой-то трагикомической
несогласованности героя с темпом, ритмом и духом времени.
Порой зощенковскому герою очень хочется идти в ногу с прогрессом.
Поспешно усвоенное современное веяние кажется такому уважаемому гражда-
нину верхом не просто лояльности, но образцом органичного вживания в ре-
волюционную действительность. Отсюда пристрастие к модным именам и поли-
тической терминологии, отсюда же стремление утвердить свое `пролетарс-
кое` нутро посредством бравады грубостью, невежеством, хамством.
Не случайно герой-рассказчик видит мещанский уклон в том, что Васю
Растопыркина - `этого чистого пролетария, беспартийного черт знает с ка-
кого года, - выкинули давеча с трамвайной площадки` нечуткие пассажиры
за грязную одежду (`Мещане`). Когда конторщику Сереже Колпакову постави-
ли наконец личный телефон, о котором он так много хлопотал, герой по-
чувствовал себя `истинным европейцем с культурными навыками и замашка-
ми`. Но вот беда - разговаривать-то этому `европейцу` не с кем. С тоски
он позвонил в пожарное депо, соврал, что случился пожар. `Вечером Сережу
Колпакова арестовали за хулиганство`.
Писателя волнует проблема жизненной и житейской аномалии. Отыскивая
причины ее, осуществляя разведку социальнонравственных истоков отрица-
тельных явлений, Зощенко порою создает гротескно-утрированные ситуации,
которые порождают атмосферу безысходности, повсеместного разлива житейс-
кой пошлости. Такое ощущение создается после знакомства с рассказами
`Диктофон`, `Собачий нюх`, `Через сто лет`.
Критики 20-30-х годов, отмечая новаторство творца `Бани` и `Аристок-
ратки`, охотно писали на тему `лицо и маска` Михаила Зощенко, нередко
верно постигая смысл произведений писателя, но смущаясь непривычностью
взаимоотношений между автором и его комическим `двойником`. Рецензентов
не устраивала приверженность писателя к одной и той же раз и навсегда
избранной маске. Между тем Зощенко делал это сознательно.
С. В. Образцов в книге `Актер с куклой` рассказал о том, как он искал
свой путь в искусстве. Оказалось, что только кукла помогла ему обрести
свою `манеру и голос. `Войти в образ` того или иного героя актер
раскованнее и свободнее сумел именно `через куклу`.
Новаторство Зощенко началось с открытия комического героя, который,
по словам писателя, `почти что не фигурировал раньше в русской литерату-
ре, а также с приемов маски, посредством которой он раскрывал такие
стороны жизни, которые нередко оставались в тени, не попадали в поле
зрения сатириков.
Все комические герои от древнейшего Петрушки до Швейка действовали в
условиях антинародного общества, зощенковския же герой `развернул свою
идеологию` в иной обстановке. Писатель показал конфликт между человеком,
отягощенным предрассудками дореволюционной жизни, и моралью, нравствен-
ными принципами нового общества.
Разрабатывая нарочито обыденные сюжеты, рассказывая частные истории,
приключившиеся с ничем не примечательным героем, писатель возвышал эти
отдельные случаи до уровня значительного обобщения. Он проникает в свя-
тая святых мещанин, который невольно саморазоблачается в своих моноло-
гах. Эта умелая мистификация достигалась посредством мастерского владе-
ния манерой повествования от имени рассказчика, мещанина, который не
только опасался открыто декларировать свои воззрения, но и старался не-
чаянно не дать повода для возбуждения о себе каких-либо предосудительных
мнений.
Комического эффекта Зощенко часто достигал обыгрыванием слов и выра-
жений, почерпнутых из речи малограмотного мещанина, с характерными для
нее вульгаризмами, неправильными грамматическими формами и синтаксичес-
кими конструкциями (`плитуар`, `окромя`, `хресь`, `етот`, `в ем`, `бру-
неточка`, `вкапалась`, `для скусу`, `хучь плачь`, `эта пудель`, `живот-
ная бессловесная`, `у плите` и т.д.).
Использовались и традиционные юмористические схемы, вошедшие в широ-
кий обиход со времен `Сатирикона`: враг взяток, произносящий речь, в ко-
торой дает рецепты, как брать взятки (`Речь, произнесенная на банкете`);
противник многословия, сам на поверку оказывающийся любителем праздных и
пустых разговоров (`Американцы`); доктор, зашивающий часы `кастрюльного
золота` в живот больному (`Часы`).
Зощенко - писатель не только комического слога, но и комических поло-
жений. Стиль его рассказов - это не просто смешные словечки, непра-
вильные грамматические обороты и речения. В том-то и состояла печальная
судьба авторов, стремившихся писать `под Зощенко`, что они, по меткому
выражению К. Федипа, выступали просто как плагиаторы, снимая с него то,
что удобно снять, - одежду. Однако они были далеки от постижения сущест-
ва зощенковского новаторства в области сказа. Зощенко сумел сделать сказ
очень емким и художественно выразительным. Герой-рассказчик только гово-
рит, и автор не усложняет структуру произведения дополнительными описа-
ниями тембра его голоса, его манеры держаться, деталей его поведения.
Однако посредством сказовой манеры отчетливо передаются и жест героя, и
оттенок голоса, и его психологическое состояние, и отношение автора к
рассказываемому. То, чего другие писатели добивались введением дополни-
тельных художественных деталей, Зощенко достиг манерой сказа, краткой,
предельно сжатой фразой и в то же время полным отсутствием `сухости`.
Сначала Зощенко придумывал различные имена своим сказовым маскам (Си-
небрюхов, Курочкин, Гаврилыч), но позднее от этого отказался. Например,
`Веселые рассказы`, изданные от имени огородника Семена Семеновича Ку-
рочкина, впоследствии стали публиковаться вне прикрепленности к личности
этого персонажа. Сказ стал сложнее, художественно многозначнее.
Форму сказа использовали Н. Гоголь, И. Горбунов, Н. Лесков, советские
писатели 20-х годов. Вместо картинок жизни, в которых отсутствует интри-
га, а порою и всякое сюжетное действие, как было в мастерски отточенных
миниатюрах-диалогах И. Горбунова, вместо подчеркнуто изощренной стилиза-
ции языка городского мещанства, которой Н. Лесков добивался посредством
лексической ассимиляции различных речевых стихий и народной этимологии,
Зощенко, не чураясь и этих приемов, ищет и находит средства, наиболее
точно отвечающие складу и духу его героя.
Зощенко зрелой поры шел по пути, проложенному Гоголем и Чеховым, не
копируя, однако, в отличие от многочисленных обличителей 20-х годов, их
манеры.
К. Федин отметил умение писателя `сочетать в тонко построенном расс-
казе иронию с правдой чувства. Достигалось это неповторимыми зощен-
ковскими приемами, среди которых важное место принадлежало особо интони-
рованному юмору.
Юмор Зощенко насквозь ироничен. Писатель называл свои рассказы:
`Счастье`, `Любовь`, `Легкая жизнь`, `Приятные встречи`, `Честный граж-
данин`, `Богатая жизнь`, `Счастливое детство` и т.п. А речь в них шла о
прямо противоположном тому, что было заявлено в заголовке. Это же можно
сказать и о цикле `Сентиментальных повестей`, в которых доминирующим на-
чалом; стал трагикомизм обыденной жизни мещанина и обывателя. Одна из
повестей носила романтическое заглавие `Сирень цветет`. Однако поэтичес-
кая дымка названия рассеивалась уже на первых страницах. Здесь густо
текла обычная для зощенковских произведений жизнь затхлого мещанского
мирка с его пресной любовью, изменами, отвратительными сценами ревности,
мордобоем.
Господство пустяка, рабство мелочей, комизм вздорного и нелепого -
вот на что обращает внимание писатель в серии сентиментальных повестей.
Однако много тут и нового, даже неожиданного для читателя, который знал
Зощенко-новеллиста. В этом отношении особенно показательна повесть `О
чем пел соловей`.
Здесь, в отличие от `Козы`, `Мудрости` и `Людей`, где были нарисованы
характеры всевозможных `бывших` людей, надломленных революцией, выбитых
из привычной житейской колеи, воссоздан вполне `огнестойкий тип`, кото-
рого не пошатнули никакие бури и грозы минувшего социального переворота.
Василий Васильевич Былинкин широко и твердо ступает по земле. `Каблуки
же Былинкин снашивал внутрь до самых задников`. Если что и сокрушает
этого `философски настроенного человека, прожженного жизнью и обстрелян-
ного тяжелой артиллерией`, так это внезапно нахлынувшее на него чувство
к Лизочке Рундуковой.
В сущности, повесть `О чем пел соловей` и представляет тонко пародий-
но стилизованное произведение, излагающее историю объяснений и томлений
двух жарко влюбленных героев. Не изменяя канонам любовной повести, автор
посылает испытание влюбленным, хотя и в виде детской болезни (свинка),
которой неожиданно тяжело заболевает Былинкин. Герои стоически переносят
это грозное вторжение рока, их любовь становится еще прочнее и чище. Они
много гуляют, взявшись за руки, часто сидят над классическим обрывом ре-
ки, правда, с несколько несолидным названием - Козявка.
Любовь достигает кульминации, за которой возможна только гибель любя-
щих сердец, если стихийное влечение не будет увенчано брачным союзом. Но
тут вторгается сила таких обстоятельств, которые под корень сокрушают
тщательно взлелеянное чувство.
Красиво и пленительно пел Былинкин, нежные рулады выводил его преры-
вающийся голос. А результаты?
Вспомним, почему в прежней сатирической литературе терпели крах мат-
римониальные домогательства столь же незадачливых женихов.
Смешно, очень смешно, что Подколесин выпрыгивает в окно, хотя тут и
нет того предельного снижения героя, как у Зощенко.
Сватовство Хлестакова срывается оттого, что где-то в глубине сцены
суровым возмездием нависает фигура истинного ревизора.
Свадьба Кречинского не может состояться потому, что этот ловкий мо-
шенник метит получить миллион приданого, но в последний момент делает
слишком неуклюжий шаг.
А чем объясняется печально-фарсовый итог в повести `О чем пел соло-
вей`? У Лизочки не оказалось мамашиного комода, на который так рассчиты-
вал герой. Вот тут-то и вылезает наружу мурло мещанина, которое до этого
- правда, не очень искусно - прикрывалось жиденькими лепестками `галан-
терейного` обхождения.
Зощенко пишет великолепный финал, где выясняется истинная стоимость
того, что вначале выглядело трепетно-великодушным чувством. Эпилогу, вы-
держанному в умиротворенно-элегических тонах, предшествует сцена бурного
скандала.
В структуре стилизованно-сентиментальной повести Зощенко, подобно
прожилкам кварца в граните, проступают едко саркастические вкрапления.
Они придают произведению сатирический колорит, причем, в отличие от
рассказов, где Зощенко открыто смеется, здесь писатель, пользуясь форму-
лой Маяковского, улыбается и издевается. При этом его улыбка чаще всего
грустнопечальная, а издевка - сардоническая.
Именно так строится эпилог повести `О чем пел соловей`, где автор на-
конец-то отвечает на вопрос, поставленный в заглавии. Как бы возвращая
читателя к счастливым дням Былинкина, писатель воссоздает атмосферу лю-
бовного экстаза, когда разомлевшая `от стрекота букашек или пения со-
ловья` Лизочка простодушно допытывается у своего поклонника:
- Вася, как вы думаете, о чем поет этот соловей?
На что Вася Былинкин обычно отвечал сдержанно:
- Жрать хочет, оттого и поет`.
Своеобразие `Сентиментальных повестей` не только в более скудном вве-
дении элементов собственно комического, но и в том, что от произведения
к произведению нарастает ощущение чего-то недоброго, заложенного, кажет-
ся, в самом механизме жизни, мешающего оптимистическому ее восприятию.
Ущербность большинства героев `Сентиментальных повестей` в том, что
они проспали целую историческую полосу в жизни России и потому, подобно
Аполлону Перепенчуку (`Аполлон и Тамара`), - Ивану Ивановичу Белокопыто-
ву (`Люди`) или Мишелю Синягину (`М. П. Синягин`), не имеют будущего.
Они мечутся в страхе по жизни, и каждый даже самый малый случай готов
сыграть роковую роль в их неприкаянной судьбе. Случай приобретает форму
неизбежности и закономерности, определяя многое в сокрушенном душевном
настрое этих героев.
Фатальное рабство мелочей корежит и вытравляет человеческие начала у
героев повестей `Коза`, `О чем пел соловей`, `Веселое приключение`. Нет
козы - и рушатся устои забежкинского мироздания, а вслед за этим гибнет
и сам Забежкин. Не дают мамашиного комода невесте - и не нужна сама не-
веста, которой так сладко пел Былинкин. Герой `Веселого приключения`
Сергей Петухов, вознамерившийся сводить в кинематограф знакомую девицу,
не обнаруживает нужных семи гривен и из-за этого готов прикончить умира-
ющую тетку.
Художник живописует мелкие, обывательские натуры, занятые бессмыслен-
ным коловращением вокруг тусклых, линялых радостей и привычных печалей.
Социальные потрясения обошли стороной этих людей, называющих свое су-
ществование `червяковым и бессмысленным`. Однако и автору казалось по-
рою, что основы жизни остались непоколебленными, что ветер революции
лишь взволновал море житейской пошлости и улетел, не изменив существа
человеческих отношений.
Такое мировосприятие Зощенко обусловило и характер его юмора. Рядом с
веселым у писателя часто проглядывает печальное. Но, в отличие от Гого-
ля, с которым сравнивала иногда Зощенко современная ему критика, герои
его повестей настолько измельчали и заглушили в себе все человеческое,
что для них в жизни трагическое просто перестало существовать.
У Гоголя сквозь судьбу Акакия Акакиевича Башмачкина проглядывала тра-
гедия целого слоя таких же, как этот мелкий чиновник, обездоленных лю-
дей. Духовное их убожество было обусловлено господствующими социальными
отношениями. Революция ликвидировала эксплуататорский строй, открыла пе-
ред каждым человеком широкие возможности содержательной и интересной
жизни. Однако оставалось еще немало людей, либо недовольных новыми по-
рядками, либо просто скептически настроенных и равнодушных. Зощенко в то
время также еще не был уверен, что мещанское болото отступит, исчезнет
под воздействием социальных преобразований.
Писатель жалеет своих маленьких героев, но ведь сущностьто этих людей
не трагическая, а фарсовая. Порою и на их улицу забредет счастье, как
случилось, например, с героем рассказа `Счастье` стекольщиком Иваном Фо-
мичом Тестовым, схватившим однажды яркого павлина удачи. Но какое это
тоскливое счастье! Как надрывная пьяная песня со слезой и тяжелым угар-
ным забытьем.
Срывая с плеч гоголевского героя новую шинель, похитители уносили
вместе с нею все самое заветное, что вообще мог иметь Акакий Акакиевич.
Перед героем же Зощенко открывался мир необъятных возможностей. Однако
этот герой не увидел их, и они остались для него сокровищами за семью
печатями.
Изредка может, конечно, и у такого героя ворохнуться тревожное
чувство, как у персонажа `Страшной ночи`. Но оно быстро исчезает, потому
что система былых житейских представлений цепко держится в сознании ме-
щанина. Прошла революция, всколыхнувшая Россию, а обыватель в массе сво-
ей остался почти не затронутым ее преобразованиями. Показывая силу инер-
ции прошлого, Зощенко делал большое, полезное дело.
`Сентиментальные повести` отличались не только своеобразием объекта
(по словам Зощенко, он берет в них `человека исключительно интеллигент-
ного`, в мелких же рассказах пишет `о человеке более простом`), но и бы-
ли написаны в иной манере, чем рассказы.
Повествование ведется не от имени мещанина, обывателя, а от имени пи-
сателя Коленкорова, и этим как бы воскрешаются традиции русской класси-
ческой литературы. На самом деле у Коленкорова вместо следования гума-
нистическим идеалам ХIХ века получается подражательство и эпигонство.
Зощенко пародирует, иронически преодолевает эту внешне сентиментальную
манеру.
Сатира, как вся советская художественная проза, значительно измени-
лась в 30-е годы. Творческая судьба автора `Аристократки` и `Сентимен-
тальных повестей` не составляла исключения. Писатель, который разоблачал
мещанство, высмеивал обывательщину, иронично и пародийно писал о ядови-
той накипи прошлого, обращает свои взоры совсем в иную сторону. Зощенко
захватывают и увлекают задачи социалистического преобразования. Он рабо-
тает в многотиражках ленинградских предприятий, посещает строительство
Беломорско-Балтийского канала, вслушиваясь в ритмы грандиозного процесса
социального обновления. Происходит перелом во всем его творчестве: от
мировосприятия до тональности повествования и стиля.
В этот период Зощенко охвачен идеей слить воедино сатиру и героику.
Теоретически тезис этот был провозглашен им еще в самом начале 30-х го-
дов, а практически реализован в `Возвращенной молодости` (1933), `Исто-
рии одной жизни` (1934), повести `Голубая книга` (1935) и ряде рассказов
второй половины: 30-х годов.
Наши недруги за рубежом нередко объясняют тяготение Зощенко к герои-
ческой теме, яркому положительному характеру диктатом внешних сил. На
самом деле это было органично для писателя и свидетельствовало о его
внутренней эволюции, столь нередкой для русской национальной традиции
еще со времен Гоголя. Достаточно вспомнить вырвавшееся из наболевшей
груди признание Некрасова: `Злобою сердце питаться устало...`, сжигавшую
Щедрина жажду высокого и героического, неутоленную тоску Чехова по чело-
веку, у которого все прекрасно.
Уже в 1927 году Зощенко в свойственной ему тогда манере сделал в од-
ном из рассказов такое признание:
`Хочется сегодня размахнуться на что-нибудь героическое. На какой-ни-
будь этакий грандиозный, обширный характер со многими передовыми взгля-
дами и настроениями. А то все мелочь да мелкота - прямо противно...
А скучаю я, братцы, по настоящему герою! Вот бы мне встретить тако-
го!`
Двумя годами позже, в книге `Письма к писателю`, М. Зощенко снова
возвращается к волновавшей его проблеме. Он утверждает, что `пролетарс-
кая революция подняла целый и громадный пласт новых, `неописуемых` лю-
дей`.
Встреча писателя с такими героями произошла в 30-е годы, и это спо-
собствовало существенному изменению всего облика ею новеллы.
Зощенко 30-х годов совершенно отказывается не только от привычной со-
циальной маски, но и от выработанной годами сказовой манеры. Автор и его
герои говорят теперь вполне правильным литературным языком. При этом,
естественно, несколько тускнеет речевая гамма, но стало очевидным, что
прежним зощонковским стилем уже нельзя было бы воплотить новый круг идей
и образов.
Еще за несколько лет до того, как в творчестве Зощенко произошла эта
эволюция, писатель предугадывал возможность для него новых творческих
решений, диктуемых условиями развивающейся действительности.
`Обычно думают, - писал он в 1929 году, - что я искажаю `прекрасный
русский язык`, что я ради смеха беру слова не в том значении, какое им
отпущено жизнью, что я нарочно пишу ломаным языком для того, чтобы пос-
мешить почтеннейшую публику.
Это неверно. Я почти ничего не искажаю. Я пишу на том языке, на кото-
ром сейчас говорит и думает улица.
Я сделал это (в маленьких рассказах) не ради курьезов и не для того,
чтобы точнее копировать нашу жизнь. Я сделал это для того, чтобы запол-
нить хотя бы временно тот колоссальный разрыв, который произошел между
литературой и улицей.
Я говорю - временно, так как я и в самом деле пишу так временно и па-
родийно.
В середине 30-х годов писатель заявлял: `С каждым годом я все больше
снимал и снимаю утрировку с моих рассказов. И когда у нас (в общей мас-
се) будут говорить совершенно изысканно, я, поверьте, не отстану от ве-
ка.
Отход от сказа не был простым формальным актом, он повлек за собой
полную структурную перестройку зощенковской новеллы. Меняется не только
стилистика, но и сюжетно-композиционные принципы, широко вводится психо-
логический анализ. Даже внешне рассказ выглядит иначе, превышая по раз-
мерам прежний в два-три раза. Зощенко нередко как бы возвращается к сво-
им ранним опытам начала 20-х годов, но уже на более зрелом этапе, по-но-
вому используя наследие беллетризованной комической новеллы.
Уже сами названия рассказов и фельетонов середины и второй половины
30-х годов (`Нетактично поступили`, `Плохая жена`, `Неравный брак`, `Об
уважении к людям`, `Еще о борьбе с шумом`) достаточно точно указывают на
волнующие теперь сатирика вопросы. Это не курьезы быта или коммунальные
неполадки, а проблемы этики, формирования новых нравственных отношений.
Фельетон `Благие порывы` (1937) написан, казалось бы, на очень част-
ную тему: о крошечных окошках у кассиров зрелищных предприятий и в спра-
вочных киосках. `Там только руки торчат кассирши, книжка с билетами ле-
жит и ножницы. Вот вам и вся панорама`. Но чем дальше, тем больше раз-
вертывается тема уважительного отношения к посетителю, клиенту, каждому
советскому человеку. Против суконно-дремотного вицмундирного благополу-
чия и непременного трепета перед казенной `точкой` восстает сатирик.
`Не то чтобы мне охота видеть выражение лица того, который мне дает
справку, но мне, может, охота его переспросить, посоветоваться. Но око-
шечко меня отгораживает и, как говорится, душу холодит. Тем более, чуть
что - оно с треском захлопывается и ты, понимая свое незначительное мес-
то в этом мире, Снова уходишь со стесненным сердцем`.
Основу сюжета составляет простой факт: старухе нужно получить справ-
ку.
`Губы у нее шепчут, и видать, что ей охота с кем-нибудь поговорить,
узнать, расспросить и выяснить.
Вот она подходит к окошечку. Окошечко раскрывается. И там показывает-
ся голова молодого вельможи.
Старуха начинает свои речи, но молодой кавалер отрывисто говорит:
- Абра са се кно...
И захлопывается окошечко.
Старуха было снова сунулась к окну, но снова, получив тот же ответ,
отошла в некотором даже испуге.
Прикинув в своей голове эту фразу `Абра са се кно`, я решаюсь сделать
перевод с языка поэзии бюрократизма на повседневный будничный язык про-
зы. И у меня получается: `Обратитесь в соседнее окно`.
Переведенную фразу я сообщаю старухе, и она неуверенной походкой идет
к соседнему окну.
Нет, ее там тоже долго не задержали, и она вскоре ушла вместе с при-
готовленными речами`.
Фельетон заострен против того, как деликатно выражается Зощенко, `ма-
лосимпатичного стиля` жизни и работы учреждений, согласно которому уста-
новилась не очень внешне различимая, но вполне реальная система деления
людей на две явно неравных категории. С одной стороны, `дескать, - мы, а
вот, дескать, - вы`. Но на самом-то деле, утверждает автор, `вы-то и
есть мы, а мы отчасти - вы`. Финал звучит грустно-предостерегающе: `Тут
есть, мы бы сказали, какая-то несообразность`.
Несообразность эта, достигшая уже гротесковой степени, с едким сар-
казмом изобличена в рассказе `История болезни` (1936). Здесь описаны быт
и нравы некоей особенной больницы, в которой посетителей встречает на
стене жизнерадостный плакат: `Выдача трупов от 3-х до 4-х`, а фельдшер
вразумляет больного, которому не нравится это объявление, словами: `Ес-
ли, говорит, вы поправитесь, что вряд ли, тогда и критикуйте`.
В 20-е годы многим казалось, что с проклятым наследием прошлого можно
покончить довольно быстро. М. Зощенко ни тогда, ни десятилетием позже не
разделял этих благодушных иллюзий. Сатирик видел поразительную жизненную
цепкость всевозможных общественных сорняков и отнюдь не преуменьшал спо-
собностей мещанина и обывателя к мимикрии и приспособленчеству.
Однако в 30-е годы для решения вечного вопроса о человеческом счастье
возникают новые предпосылки, обусловленные гигантскими социалистическими
преобразованиями, культурной революцией. Это оказывает существенное воз-
действие на характер и направление творчества писателя.
У Зощенко появляются учительные интонации, которых раньше не было
вовсе. Сатирик не только и даже не столько высмеивает, бичует, сколько
терпеливо учит, разъясняет, растолковывает, обращаясь к уму и совести
читателя. Высокая и чистая дидактика с особым совершенством воплотилась
в цикле трогательных и ласковых рассказов для детей, написанных в 1937 -
1938 годах.
В комической новелле и фельетоне второй половины 30-х годов грустный
юмор все чаще уступает место поучительности, а ирония - лирико-философс-
кой интонации (`Вынужденная посадка`, `Поминки`, `Пьяный человек`, `Баня
и люди`, `Встреча`, `В трамвае` и др.). Взять, например, рассказ `В
трамвае` (1937). Это даже не новелла, а просто уличная сценка, жанровая
зарисовка, которая в прошлые годы легко могла бы стать ареной курьез-
но-веселых ситуаций, густо приправленных комической солью острот. Доста-
точно вспомнить `На живца`, `Галоши` и т.п.
Теперь у писателя и гнев, и веселье редко вырываются наружу. Больше,
чем прежде, он декларирует высокую нравственную позицию художника, от-
четливо выявленную в узловых местах сюжета - там, где затрагиваются осо-
бо важные и дорогие сердцу писателя вопросы чести, достоинства, долга.
Отстаивая концепцию деятельного добра, М. Зощенко все больше внимания
уделяет положительным характерам, смелее и чаще вводит в сатирико-юмо-
ристический рассказ образы положительных героев. И не просто в роли ста-
тистов, застывших в своей добродетели эталонов, а персонажей, активно
действующих и борющихся (`Веселая игра`, `Новые времена`, `Огни большого
города`, `Долг чести`).
Прежде развитие комической фабулы у Зощенко состояло из беспрестанных
противоречий, возникавших между ироническим `да` и реальным `нет`. Конт-
раст между высоким и низким, плохим и хорошим, комическим и трагическим
выявлялся самим читателем по мере его углубления в сатирический текст
повествования. Автор порою затушевывал эти контрасты, недостаточно четко
дифференцируя речь и функцию сказчика и свою собственную позицию.
Рассказ и фельетон 30-х годов строятся Зощенко на иных композиционных
началах не потому, что исчезает такой важный компонент новеллы прежних
лет, как герой-сказчик. Теперь персонажам сатирических произведений на-
чинает противостоять не только более высокая авторская позиция, но и са-
ма среда, в условиях которой пребывают герои. Это социальное противос-
тояние и двигает в конечном счете внутренние пружины сюжета. Наблюдая,
как попираются всевозможными чинушами, волокитчиками, бюрократами честь
и достоинство человека, писатель возвышает свой голос в его защиту. Нет,
гневной отповеди он, как правило, не дает, но в предпочитаемой им груст-
но-иронической манере повествования возникают мажорные интонации, прояв-
ляется твердая убежденность оптимиста.
Поездка Зощенко на Беломорско-Балтийский канал (1933) стала для него
памятной вехой не только потому, что там он воочию увидел, как перерож-
даются в условиях гигантской стройки люди, гораздо более худшие, чем те,
которые были основными персонажами его произведений 20-х годов. Перед ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ
Док. 121366
Опублик.: 15.01.02
Число обращений: 0
|
