|
ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ Александр Етоев.
Рассказы Экспонат, или НАШИ В КОСМОСЕ
Восьмая тайна вселенной
Женя
ОПЫТ НА СЕБЕ
ЧЕЛОВЕК ЧЕЛОВЕКУ - ЛАЗАРЬ
ЗМЕЯ, ПОЖРАВШАЯ ЧЕЛОВЕЧЕСТВО
ЭКСПЕРТ ПО ВДОХАМ И ВЫДОХАМ
ЧЕЛОВЕК ЧЕЛОВЕКУ - ЛАЗАРЬ
Александр Етоев.
Экспонат, или НАШИ В КОСМОСЕ
Рассказ
Говорил тот, краснорожий, что вывалился из корабля первым. Сильно мя-
тый, в пятнах масла комбинезон, продранные рукава и колени, ржавчина на
пряжках и на заклепках. И сам он был вроде как не в себе. Дергался,
приплясывал, изгибался - может быть, от волнения, а может, сказывались
последствия неудачного входа корабля в атмосферу. Кольца, сетки, фляжки,
ножи, помятая стереотруба, с два десятка непонятных приборов, оружие -
словом, все, что было на нем, скрипело, звенело, булькало, скрежетало,
не умолкая ни на секунду.
- Эй, длинный! Ты, ты, нечего оборачиваться. Тебе говорю: какая у вас
планета?
Желтый палец пришельца то попадал в Пахаря, то промахивал мимо и тог-
да начинал выписывать в воздухе странные танцующие фигуры. Другая рука
краснорожего крепко заплутала в ремнях, оплетавших его, будто тропичес-
кие лианы. Он то и дело дергал плененной рукой, хотел вернуть ей свобо-
ду; плечо взлетало и падало под громкий хохот походного снаряжения, но
рука оставалась в путах.
Пахарь, или Рыхлитель почвы, так его называли в деревне, стоял молча,
локоть положив на соху и пальцами теребя густую рыжую бороду. Он
чувствовал, как дрожит под сохой земля, и дрожь ее отдается в теплом де-
реве рукояти. Земля ждет, когда он, сын ее и работник, продолжит дело,
взрыхлит затвердевший покров, и она задышит свободно сквозь ломкие раз-
вороченные пласты. Но этот чужой, что кричал от края поляны, и те, что с
ним, и то, что было за ними,- большая круглая штука, похожая на дерево
без коры,- мешали доделать начатое.
Он стоял и молчал. Ждал, когда они уберутся.
- Ты что, глухой?
Пахарь молчал.
- Или дурак?
Он почувствовал зуд на шее под рыжими лохмами бороды. Муравей. Высоко
забрался. Пахарь повертел головой, потом пальцем сбросил с себя докучли-
вого путешественника.
- Я спрашиваю, планета как называется, а он мне башкой вертеть. Ты
Ваньку-то не валяй, знаем мы эти штучки.
Те, что выглядывали из-за спины говорившего - двое слева и двое спра-
ва,- с виду были немногим любезнее своего предводителя.
Говоривший, не дождавшись ответа, грозно насупился и подался на пол-
шага вперед. Те, что стояли в тени его широкой спины, качнулись было за
ним, но удержались - видно, подумали, что безопасность тыла важнее.
Вожак кожей почувствовал пустоту, холодком обдавшую спину, покосился
по сторонам и отступил на прежнее место.
- Что это у тебя за уродина? - Голос его стал мягче.
Пахарь подумал: отвечу, может быть, уберутся пораньше.
- Со-ха,- ответил он скрепя сердце.
- Со-ха? - переспросил пришелец.- Ну и название. Со-ха. Ха-ха. Ты ей
чего, копаешь или так?
Пахарь устал говорить. Одно слово - это уже труд. Но он сделал усилие
и выговорил по складам:
- Па-хать.
- Па-хать,- повторил краснорожий и обернулся к спутникам: - Лексикон-
чик. Зубы о такие слова поломаешь. `Пахать`.
Пахарь стоял, не двигаясь. Он сросся с сохой, слушая гул земли. Но
пока эти пятеро здесь, она и он, ее сын, будут терпеть и ждать.
Лицо Пахаря, заросшее дикой шерстью, его сильные, грубые руки, низко
склоненные плечи - все в нем выражало полное безразличие к суете и сло-
вам пришельцев. Он смотрел на них и сквозь них. Так смотрят на свет
сквозь пыльную чердачную паутину. Иногда Пахарь зевал, и на солнце вспы-
хивали желтым огнем его большие сточенные клыки.
Ни интереса, ни страха, ни удивления - ничего не отражалось в его
застывшей фигуре. Он просто стоял и ждал. И земля ждала вместе с ним.
Пришельцы тем временем, сбившись в кучу, о чем-то тихо шептались. Ше-
пот то поднимался волнами, и тогда над поляной воронами вспархивали
слова: `в рыло`, `с копыт долой`, `пусть подавится`,- то утихал до ров-
ного мушиного гуда. Наконец, тот, что был главным, крикнул через поляну:
- Ну ладно, вижу, с тобой много не поговоришь. Значит, так. Бросай
эту свою со-ху. Полезай вон туда. Дырку в борту видишь? Люк называется.
Туда и полезай.
Пахарь стоял неподвижно. Только рыжие лохмы подрагивали на ветру, и
солнце перебирало по волоску густую его копну, добавляя к рыжему золо-
тое.
- Ты чего, дылда, совсем уже в дерево превратился? Полезай в люк, те-
бе говорят. В плен мы тебя берем. Плен, понимаешь? Плен. Будешь ты у нас
пленный. Такое правило, понимаешь? С каждой планеты, даже такой задри-
панной, как твоя, мы берем по штуке местного населения. У нас там,-
краснорожий показал на ракету,- таких охломонов, как ты, четыре клетки
уже набиты. Скучно не будет.
Пахарь его не слышал. Он слушал землю. Он ей отвечал. Она и он гово-
рили. Так, неслышным для чужих языком, они могли говорить долго - сутки,
недели, столько, сколько могло продлиться вынужденное ожидание. Земля
была терпелива, она задерживала дыхание. Пахарь сдерживал внутренний ток
тепла. Если сейчас к нему прикоснуться чужому, то чужой почувствовал бы
холодную, как у рыбы, почти ледяную кожу. Чужой подумал бы - Пахарь умер
или же умирает, превращаясь в застывшую каменную фигуру.
Но чужой стоял далеко. Что-то ему было от Пахаря нужно.
- Слушай, дед. По-хорошему тебе говорю. Полезай в люк. Не то будем
говорить по-другому. Это видал?
Говоривший свободной рукой приподнял и держал на весу короткую, но
увесистую трубу. От рукоятки она раздувалась плавно, потом, сходясь,
выпрямлялась, а на конце чернел, не мигая, круглый опасный глаз.
Мордастый помахал ей на уровне пояса и оставил висеть на ремне.
- А это?
Красная рожа вытащил откуда-то из-за спины длинную-предлинную штангу.
Он споро и ловко переломил ее на добрый десяток колен и получилось кол-
ченогое металлическое существо, очень похожее на паука. Существо стояло,
не двигаясь. Тогда краснорожий пнул паука ногой и кивнул в сторону Паха-
ря. В ответ на пинок и кивок паук заходил, запрыгал на пружинящих лапах,
потом на секунду замер и как-то медленно, осторожно стал подбираться к
Пахарю. Но подойти близко хозяин ему не дал. Ликвидация местного жителя
в планы пришельцев, видимо, не входила. Командир снова превратил паука в
штангу и убрал ее за спину. Демонстрация военной техники на этом не кон-
чилась.
- Еще и такая штука имеется. И вот. И это. И УБЮ-25. И песочные бом-
бы. И сколопендральная костоломка. И причиндатор с педальным сбиромет-
ром.
Краснорожий вытаскивал на свет божий и убирал обратно новые замеча-
тельные конструкции, одна лучше другой. Стреляющие, сжигающие, стирающие
в порошок, перемалывающие в муку, высасывающие из тела кровь, пот и сле-
зы.
Но Пахарь для слов был мертв. Слов он не слышал. Он вел разговор с
землей.
- Теперь понял, что мы не шутки шутить приехали.- Рожа кричавшего из
красной превратилась в багровую.- Мы разведчики. Экспедиционный десант.
Планета Земля - небось, и не слыхал о такой, деревня?
Ответа не было. Ответа не было долго. Его и быть не могло.
Вместо ответа что-то скрипнуло над поляной, как бы вздохнуло. Но это
был не ответ.
Это был небольшой овальный лючок, открывшийся на цилиндре ракеты. Из
лючка вслед за скрипом и клочьями желтоватого дыма выдвинулся конический
раструб рупора.
Группа стоявших на поляне землян уже на скрип напрягла скулы и раз-
вернула плечи. Когда же раскрылся зев рупора, краснорожий, что выступал
за командира и парламентера одновременно, подпрыгнул строго по вертика-
ли, расслабился на мгновенье в воздухе, потом выпрямился и жестко опус-
тился на землю.
Он стоял тоньше лезвия сабли и такой же отточенный, как она. Амуниция
ему не мешала. Кроме того, в полете он повернулся, как стрелка компаса,
на половину круга и стоял теперь к лесу передом, к полю задом.
Рупор заговорил. Голос его был с песком, словно заезженная пластинка,
и звучал очень уж глухо, будто говорили не ртом.
- Старший лейтенант Давыденко...
Сабелька, вставшая к лесу с ракетой передом, замерла как перед боем.
Красная ее рукоятка затемнилась скважиной рта.
- Й-а, тащ грал.
- Плохо, лейтенант. Темпы, не вижу темпов. Форсируйте программу кон-
такта. Немедленно. От третьего пункта - теста на агрессивность - срочно
переходите к четвертому: мирная пропаганда. Выполняйте.
Сабелька сверкнула бриллиантовым острием.
- Есть мирная пропаганда.
Рупор убрался. Овальная рана в борту быстро зарубцевалась.
Старший лейтенант Давыденко прочистил рот крепким горловым `га` и
приступил к четвертому пункту программы.
- Слышь, дед. Соглашайся, а? На Земле у нас, знаешь, как хорошо? Ма-
лина. Жить будешь в отдельной клетке. Клетка теплая, остекленная. Отлич-
ная клетка. Это не какая-нибудь тебе хибарка из соломы или вонючая яма в
земле. Жратвы будет - во! Делать ничего не надо. Ни пахать, ни сеять. У
нас - автоматика. Ты - экспонат, понимаешь? Работа у тебя будет такая -
экспонат. Люди придут, на тебя посмотрят. Во, скажут, ну и дед! Где та-
кие деды водятся? А на клетке табличка. Ага, скажут, планета такая-то,
звезда, созвездие, все путем. Ну как? Чем не жизнь?
Цвет лица лейтенанта опять возвращался к нормальному - цвету тертой
моркови. Картины рая, которые он только что рисовал, должно быть, по-
действовали и на него. Наверное, ему стало жаль себя, не имеющего угла,
где голову приклонить, и мотающегося по пространству, как безымянный
неприкаянный астероид. Но он сдержался, и скупая слеза так и не покати-
лась по его мужественной щеке.
Лейтенант выдержал положенную по инструкции паузу. На лицо он сейчас
был сами милость и доброта. Но косматого урода ни милость, ни доброта не
брали. Наконец, Давыденко решил: хватит. С милостью пора кончать. Время
переходить к делу. Еще минута и все. Надо бородатого брать. Такова прог-
рамма контакта. Пункт пять.
- Эй...- начал он и осекся.
Потому что с местным творилось что-то уж очень неладное. Вроде как он
стал короче.
Лейтенант плохо соображал. Он протер рукавом глаза, и пока протирал,
дед заметно укоротился.
- Черт! - сказал Давыденко и повернулся к своим товарищам. А вдруг
они что-нибудь понимают в творящемся безобразии. Но те смотрели сквозь
главного такими детскими безоблачными глазами, что лейтенант понял: эти
ему не советчики.
Он вновь посмотрел на Пахаря. Но не тут-то было. Взгляд его пролетел
мимо цели; цель ушла, сместившись сильно к земле.
- Елки-моталки...
От деда оставались буквально плечи, руки и борода. Да на земле перед
ним стояла, прикрывая его, словно парижская баррикада, та безлошадная
дедова соха, на которую он давеча опирался.
- Куда? Эй! - Давыденко уже приходил в себя.- Стой! Куда ты, дедок?
Погоди.
Из-за спины лейтенанта высунул голову некто худой, щуплый, в очках и
с лаковой бороденкой.
- Я знаю, я знаю...- Голос его срывался, как у всякого выскочки,
стремящегося опередить других.
- Я сам знаю,- сказал лейтенант, как отс(223)к. Очечки враз стали
тусклыми и погасли за бугристой лейтенантской спиной.
Давыденко скомандовал:
- Рябый, Гершток, Сенюшкин. Быстро. С лопатами. Дед под землю уходит.
Вон, одна плешь торчит. Скорей. Почему заминка? Рябый, Сенюшкин. Ибраги-
мов - на помощь. Черт, весь ушел. Быстро. Копать. Ибрагимов, чурка без-
мозглая! Да не причиндатором, а лопатой! Отставить причиндаторы, кому
говорю!
За спиной лейтенанта стало просторно, там загулял ветерок.
Впереди над полем взлетали и падали белые черенки лопат. Локти копаю-
щих ходили мерно, как рычаги. Повалил пар.
Пришельцы копали планету. Планета не сопротивлялась. Планета была ум-
на. Пахарь, Рыхлитель почвы, продолжал делать дело руками пришлых людей.
Ком земли, прошитый белыми волосками корней, откатился к бахилам
старшего лейтенанта. Лейтенант вдавил свой каблук в эту зыбкую земляную
плоть, и на земле отпечатались мелкие паучки звезд, забранных в контур
пятиугольника,- эмблема Космофлота.
- Пусто,- сказал лейтенант, заглядывая за спины землекопов.Никого.
Неужто ушел в глубину?
Опять засверкали стекла давешнего очкастого выскочки.
- Товарищ лейтенант, я, кажется, понимаю...
- Во-первых, старший лейтенант, а во-вторых - как тебя там... штаб...
штуб?..
- Космозоолог Герштейн.
- Так вот, зоотехник Горшков, понимать - это моя забота, а твоя -
молчать в тряпочку и копать.
Тут острие лопаты бортинженера Сенюшкина и его запотевшее от труда
лицо повернулись в сторону леса.
- Холмик, товарищ старший лейтенант. Там. Левее того пенька. Раньше
вроде бы не было.
- Говоришь, не было? - Давыденко надавил пальцем на правый глаз.- По-
жалуй, и правда не было. Ах, дед! Ах, зараза! Мы, как гады, копаем
вглубь, а он, падла, по горизонтали чешет.
- Сенюшкин. Ибрагимов. И ты, зоотехник. Всем к тому холмику. Быстро.
Копать.
Солнце планеты стояло в воздухе неподвижно. Казалось, оно забыло, что
существуют законы движения. Тень от ракеты, как упала когда-то, развер-
нувшись на земле мутной пепельной полосой, так и продолжала лежать. Она
чувствовала себя здесь хозяйкой.
Холмик скоро исчез, превратившись в могильную яму.
По черенкам лопат, по их зазубренным лезвиям скатывались желтые горо-
шины пота. Люди трудились. Солнце стояло. Поляна превращалась во вспа-
ханное поле. Земля знала, что делает.
- Вот он. Всем туда. Гершток. Ибрагимов.
И опять: пот, труд, могила.
- Ушел. Ну, ловкач.- Давыденко сплюнул в очередную вырытую траншею.-
Нет, так дело не пойдет.
Плевок еще не впитался в землю, а лейтенант зигзагами, как положено,
уже ковылял к ракете. Подойдя к самому борту, он снял с ремня стереотру-
бу и с размаху ударил ею по обгорелой обшивке. Потом ударил еще. Второй
удар был короче. Сделав два условных удара, лейтенант задрал голову
вверх и заорал что есть мочи:
- Там, на борту! Срочно спускайте экскаватор. Закопался чертов экспо-
нат, без экскаватора не отроешь.
- Спускаем,- послышалось с высоты.
- А вы...- Лейтенант оглянулся на расслабившихся без дела работни-
ков.- А вам...
Договорить он не успел. Хорошо, вовремя отскочил в сторону. Запрошен-
ная машина уже дрожала с ним рядом, оправляясь после скоростного паде-
ния.
Где-то вверху на стреле грузового крана завивался мелкими кольцами
лопнувший от натуги трос.
Это был малогабаритный землеройный автомат типа `Урал`, управляемый
голосом.
- Слушай мою команду.- Лейтенант взял власть над машиной.
Экскаватор его команду почему-то не слушал. Он стоял как стоял, даже
дрожь прошла.
Давыденко не стал смущаться. Смущаться лейтенант не любил. Решив, что
машина, может быть, слегка глуховата, он добавил голосу грома:
- Слушай мою команду...
Глухонемой экскаватор стоял без движения.
Сенюшкин, бортинженер, тихонько, как бы разговаривая с лопатой, ска-
зал:
- Белая кнопка на пульте. Питание.
- Ага,- вдруг прокричал Давыденко, хлопнув раструбом причиндатора о
бедную стереотрубу,- а питание? Идиоты! А питание кто подключать будет?
Пушкин? Белая кнопка на пульте. Совсем отупели, бездельники.
Он кулаком пригрозил переминающейся от смущения команде.
Через пару минут машина уже тарахтела, раскладывая по полю ровные ку-
чи земли.
Время шло незаметно. Азарт поисков несколько поутих, но приказ есть
приказ - без экспоната на орбиту не возвращаться. И хотя начальство на-
ходилось там, на орбите, распивая чаи на флагманском корабле, и гене-
ральский голос был не самим голосом, а всего лишь радиослепком, усилен-
ным для пущего трепета, все равно - лейтенант в службе был тверд и спус-
ку не давал подчиненным.
То и дело кто-нибудь из землян кричал, показывая на кочующий по поля-
не холмик.
Послушный `Урал` переползал туда, и скоро новая яма добавляла пейзажу
дополнительную глубину и симметрию.
Все бы хорошо, только вот холмик норовил играть в свои прятки все
ближе и ближе к ракете. И экскаватор в роли водящего соответственно то-
же.
Неизвестно, кто заметил первый, да и неважно, но солнце вдруг словно
проснулось, и тень от корабля, до того дремавшая в неподвижности, по-
ползла, поползла, словно кто ей хвост прижигал.
Собственно говоря, заметили движение не солнца, а тени, потому что
смотрели не вверх, а вниз, в терзаемую машиной землю. А когда посмотрели
вверх, ахнули. Корабль превратился в легендарную башню из Пизы. Он сто-
ял, страшно кренясь, и крен на глазах увеличивался. Ракета заваливалась
на сторону.
- Ай,- закричал лейтенант как-то по-детски - обиженно и с досадой, но
тут же себя осадил, и его бессильное `Ай` превратилось в громкое команд-
ное `Эй!`.
- Эй, там, на борту! Спите вы, что ли? Ракета падает! Ногу давай, но-
гу!
Наверху, видно, не поняли, потому что из люка вместо опоры показалась
обутая в бахилу нога.
- Да не ногу, а ногу! Не ту ногу, дурак! Кто там на двигателе? Цедри-
ков, твою так? Табань вторым боковым. Ракета заваливается. И ногу, до-
полнительную опору по четвертому сектору.
Из борта полезла нога. Это была гладкая полированная телескопическая
конструкция с ребристой платформой вместо стопы. Одновременно затянул
свою волчью песню боковой двигатель, и струя газа, выбивая из почвы
пыль, сдобрила воздух поляны новыми ароматами.
Ракета перестала заваливаться и скоро пошла обратно.
- Не спят, черти. Работают,- похвалил лейтенант. Потом повторил гром-
че, чтобы услышали на борту: - Работают, черти. Тянут.
Он хотел похвалить еще, но, видно, и того, что сказал, хватило - пе-
рехвалил. Двигатель продолжал реветь, а ракета, быстренько миновав вер-
тикаль, уже заваливалась на другую сторону.
Как ни орал Давыденко, как ни размахивал кулаками, как ни крутил па-
лец у набухшего от крика виска - все зря. Двигатель заглушал слова.
Будто огромный бидон, полный звонких и хрупких стекляшек, ракета упа-
ла на кустарник и низкие деревца, росшие по краю поляны. Тень ее, верный
слуга, бросилась к ракете на помощь, но сдержать удар не смогла, слишком
была тонка, чтобы уберечь тяжелое тело.
У лейтенанта словно язык отсох. Словно она на него упала.
Что-то ткнулось в лейтенантские ноги. Он посмотрел, что. Это был ру-
пор - сильно помятый, битый, но живой и вполне годный к употреблению.
Вот только генеральский голос остался высоко на орбите. Но и помятый, и
лежащий поверженным на этой чужой земле, рупор, казалось, хранил отзвук
генеральского слова, и лейтенант бережно, как ребенка, поднял его к себе
на руки.
Понурая, стояла команда за спиной своего командира. Лишь экскаватор
послушно кряхтел на поле, как будто ничего не случилось, как будто не
он, а дядя, довел дело до беды.
Первым пришел в себя лейтенант. Ему по званию полагалось прийти в се-
бя первым. Вот он и пришел.
- Не унывай, хлопцы,- сказал Давыденко бодро,- где наша не пропадала.
За мной.
Лейтенант впереди, за ним остальные двинулись к поверженному кораблю.
На зеленом ложе, в тени высоких деревьев, так похожих на земные бере-
зы, только листья квадратные и петельки вместо кудрей, он лежал успоко-
енный, словно спал,- будить не хотелось.
Давыденко с командой и провинившийся экскаватор (про Пахаря как-то
забыли) вплотную приблизились к кораблю.
Командир, когда подошли, к уху приставил рупор, а его неровный от
вмятин край наложил на борт - чтобы выяснить по внутренним звукам, все
ли живы-здоровы.
Так он ходил вдоль борта, прикладывая рупор то там, то сям в надежде
услышать хоть легкое внутри шебуршание.
Корабль молчал. Мертвая телескопическая нога, как вражеское копье,
торчала из его большого бездыханного тела.
Тогда Давыденко стал осторожно выстукивать рупором сигналы тюремной
азбуки. Стучать громко, тем более помогать стуку голосом, он не хотел. А
вдруг, кроме мертвых, в корабле имеются и контуженные, и поднятый стук
растревожит их больные барабанные перепонки.
Видно, постукивание и похаживание лейтенанта все-таки повлияли на
здоровье оставшегося на корабле экипажа.
Там внутри что-то охнуло, или кто-то. Потом они услышали скрежет и
поняли, что изнутри открывают люк.
Из отверстия показалось круглое лицо Цедрикова, оператора.
- Ну, что? - спросил оператор.
- Что - что? - не понял сначала Давыденко.
- Делать будем что? Связи с флагманом нет. Связисту Бражнину отшибло
слух. Начисто. А без связиста аппарат - что электроутюг без тока.
- Утюг,- согласился Давыденко.
- Мое дело маленькое,- продолжал оператор,- ответственным за операцию
начальство назначило тебя, вот ты и думай, как нам отсюда выбираться.
- Утюг... без тока.- Давыденко все никак не мог переварить образ, на-
рисованный оператором.
- Вот именно.- Цедриков от досады стукнул кулаком по обшивке.
- Знаю! - Лейтенанта внезапно осенило.- Знаю, как передать на орбиту
сообщение. Черт с ним, с утюгом. Рябый, когда здесь темнеет?
- Через четыре часа по земному времени, товарищ старший лейтенант.
- Отлично. Будем жечь лес.
- Как? - это сказал оператор.
- Будем выжигать лес в виде сигнала SОS, чтобы увидали с орбиты.
- Лес? SОS?
- SОS. Слушай мою команду. Рябый, Сенюшкин, Ибрагимов. Ты, Цедриков,
и давай сюда Бражнина. Это ничего, что оглох. Не ушами будем работать.
Все на прорубку просек. Лопаты отставить, всем взять топоры. И быст-
ренько, пока не стемнело.
Когда утром следующего дня аварийный подъемник поднимал их всех на
орбиту - невыспавшихся, перемазанных сажей и пеплом, из-за нехватки мес-
та перемешанных не по рангам в одну плотную кучу - кто-то, кажется, бор-
тинженер, вспомнил про непойманного аборигена.
Повздыхали в темноте кабины, оператор Цедриков, тот послал деда по-
дальше, но один голос заметил:
- С этими геоморфами вообще трудно. Сейчас они люди, а через час -
земля, глина или песок. И, главное, в таком состоянии они будут жить лет
сто, если не двести. Ты уже помер, а он встанет себе - и дальше пахать.
Лейтенант от этих слов чуть об потолок не ударился. Хорошо, уберегла
теснота кабины, а так бы наверняка подскочил.
- Что ж... что ж...- Он запнулся, не зная, что говорить дальше. От
злости и от досады на этого чертого умника, который разглагольствовал в
темноте.
- Что ж ты...- Он не видел, кто, но догадывался.- Зоотехник, что же
ты раньше молчал?
Давыденко вдохнул и выдохнул.
- Планета геоморфов. Надо же! А с виду такой приличный старик. С бо-
родой. И вел себя мирно.
Лейтенант представил широкий генеральский лампас, в который скоро уп-
рется его виноватый взгляд, и сказал тихо и уже безо всякой злости:
- Утюг. Без тока. Эх ты, зоотехник. Александр Етоев.
Восьмая тайна вселенной Рассказ - Когда такая закуска, и рассказ должен быть особенный.
Слушатели притихли. Что-то он расскажет сейчас, старый космический
волк, ходячая легенда космофлота Земли, Федор Ильич Огурцов.
А дядя Федя чуток подпустил важности, осмотрел слушателей поштучно,
словно примеривался, смекал, стоит ли изводить бисер. Потом начал.
История эта, товарищи дорогие, случилась лет тридцать назад на `Мичу-
рине`. Был такой звездолетишко, класса, кажется, третьего, планету при-
писки не помню, да и вам разницы никакой. После его списали, тоже исто-
рия замечательная. Была в ней замешана женщина, переодетый робот. Но про
это - за отдельную выпивку.
Итак, идем на `Мичурине`. Идем, значит, идем, и вот, наконец, прихо-
дим. Куда-то нас принесло.
Смотрим, планета-не планета - вроде, какой-то шар, похоже, даже ис-
кусственный. Посылаем сигнал-запрос, в ответ - никакого ответа. Тогда
забрасываем беспилотный шлюп, подводим его на расстояние выстрела, а
шлюп целехонек - не сбивают. То ли боятся связываться, то ли стесняются.
А может, давно там все перемерли и отвечать не хотят.
Был у нас на борту такой Веня Крылов. `А что,- говорит,братишки, пом-
ните, на Тау Кита мы всемером раскидали сотен пять или шесть. Чай, и с
этими не сплошаем`.
`Так то ж были мыслящие кузнечики,- отвечает Вене известный спорщик
Бычков.- С теми и парализованный справится`.
`Уж ты, Бычков, помолчал бы. Ты среди тех семерых, кажется, был
восьмой`.
Бычков отошел, завял.
`Предлагаю,- предложил Веня товарищам,- набрать абордажную группу и,
не тяня резину, трогать. Кто за?`
`Я`,- сказали одиннадцать ртов разом.
`И я`.- Двенадцатый рот был Венин.
Они оделись в скафандры, вооружились кое-каким оружием, помолились,
как водится, на дорожку и после обеда отчалили.
Наш корабль, коли память сильно не изменяет, завис от таинственного
объекта, примерно этак, в полупарсеке. От после обеда до ужина по кора-
бельному - часов шесть. Ребята вернулись за десять минут до ужина. Были
шибко оголодавши, но лица имели хитрые. И все двенадцать молчали. То
есть какие-то слова они говорили, космонавту без слов нельзя, но слова
были все пустяковые: подначки, шуточки, а про поход - ничего, будто его
и не было. Даже Фролов молчал, первый корабельный болтун.
Сели ужинать. Ну, думают остальные, сейчас ребята покушают, подобре-
ют, разговорятся. Ни фига. От них только чавканье да обычный застольный
присвист, если кто-то из едоков делает продувку зубов. А как который вы-
тащит глаза из тарелки и встретится глазами с товарищем, так оба фырк-
нут, как жеребцы, разбрызгают по столу что у кого во рту и снова рожу в
тарелку. А Фролов, тот сидел-сидел, а перед самым компотом как всхохот-
нет на весь стол. `Вы,- говорит,- как хотите, а я сейчас обоссусь`. И
пока бежал до дверей, смех из него так и сыпал.
`Братцы,- наконец не выдержал капитан,- не томите, выкладывайте все
подчистую`.
`А ты сам слетай, посмотри`,- Веня ему отвечает.
Капитан Дедюхин был человек простой, и с ним в разговорах особенно не
церемонились. Вообще, у нас на `Мичурине` народ подобрался бывалый, шля-
пы ни перед кем не снимали. А уж фуями да (223)пами сыпали не жалея.
Но этих будто бы подменили. И ведь видно - хочется ребятам сказать, и
вот-вот, вроде бы, скажут, но вместо слов - одни слюни и глупый щенячий
смех.
Тогда завхоз корабля пошел на крайние меры. Выписал с кухни бутыль
девяностошестипроцентного.
Первый стакан капитан поднял за доверие. Все выпили не переча. Те
двенадцать молчат.
Второй стакан капитан поднял просто так, чтобы побыстрей шибануло.
Лишь когда спирту в бутыли оставалось толщиной с папиросу, языки у
ребят развязались и они, не сговариваясь, затянули старинную - `Схорони-
ли парня на Плутоне`. На втором куплете ребята позабыли слова, и Веня
Крылов полез к капитану целоваться.
Ужин закончился тяжело.
Наутро хитрый хозяйственник решил отыграться на опохмелке. Как ребята
проснутся и станет на душе у них муторно, так, придумал завхоз, он им -
сразу же ультиматум. Или развязывайте языки, или подыхайте с похмелья.
Проснулись ребята бледные. А тут еще наш хитрец вырубил кольцевые
двигатели. На корабле - невесомость. А невесомость с похмельем - что Ма-
люта в обнимку с Берией.
Туго пришлось абордажникам. Не всякий такое выдюжит. Да, видно, стои-
ла тайна пытки. Не выдали. Ни один. Обложили завхоза епами, помыкались,
проблевались и через денек отошли.
Потом за полетными буднями про тайну как-то забыли. Авралы, вахты,
ремонты - не до нее было. Скоро у меня самого с `Мичуриным` получился
развод, уволился я с `Мичурина`. Уволился, перешел сцепщиком на `Исаака
Ньютона`. `Мичурин` без меня тоже недолго коптил Вселенную, пустили `Ми-
чурина` на сковородки.
Такой, товарищи, переплет. Но самое интересное в случае на `Мичури-
не`, думаете, что? Та искусственная планетка? Нет, товарищи, не планет-
ка. Самое интересное - почему из нас-то никто, из остальных, не додумал-
ся слетать на нее, посмотреть, самим во всем разобраться. И никому ведь
даже в голову не пришла такая простая мысль.
- Все, товарищи, этой сказке конец.- Федор Ильич потянулся.Вопросы
есть?
- Есть,- сказал малохольный Данилов.
- Давай, Данилов, спрашивай свой вопрос.
- А какая же, дядя Федя, была у завхоза бутыль, чтобы довести до пох-
мелья столько здоровых мужиков? Или народ в космофлоте в прежние времена
был хилый?
Александр Етоев.
Женя
Рассказ Его волосы были рыжие, как на закате медь. Шапки их не любили,
гребешки боялись пуще огня, а Женя волосами гордился.
Они горели рыжей горой над плоским асфальтом улицы, они грели глаза,
они солнцем плавали над толпой, восхищая ее и возмущая.
Милицейский `козел`, что вечно пасся возле сквера у гастронома, вся-
кий раз совал свою морду в рыжую Женину жизнь. `Козла` дразнил этот
цвет. `Козел` его ненавидел. `Козел` ему мстил, штрафуя и обривая наго-
ло. Он напускал на Женю комсомольцев-оперотрядовцев, неугомонную свору с
зубами навыкате и профилем Дзержинского, вытатуированным на сердце.
Женя от ментов отворачивался. Он был к ним равнодушен. Он плевать хо-
тел на ораву блеющих козлонавтов, на участкового Грома по прозвищу Пис-
толет, на алкашей обеего пола, на трусов, фарцовщиков, попрошаек, блядей
и прочее местное трудовое население.
Он жил своей жизнью, Женя. Она была у него одна, и он хотел прожить
ее так, чтобы всякая сволочь ему поменьше мешала.
И он прожил ее так.
Когда Женя умирал, а умирал он с улыбкой и хорошо, лет ему исполни-
лось двадцать пять. Капля крови под левым соском темнела, словно родимое
пятнышко, и пулю, гладко вошедшую в сердце, так и не отыскали.
Участковый Гром, стрелявший из своего `макарова`, не такой был мудак,
чтобы заряжать пистолет шестой заповедью Моисеевой.
Короткий рассказ о Жениной смерти фантастичен и ненаучен. Но мы сами
научены нашей паскудной действительностью, и любая отечественная фантас-
тика, любая дьявольщина и гробовщина так скоро претворяются в жизнь, что
трудно подчас сказать, кто кого породил. Фантастика ли жизнь нашу. Жизнь
ли наша фантастику. Или они - единое целое, как тело с душой, и разнимая
их, получаем гроб, пахнущий тленом.
Женя... Фамилию его я не знал. Никто не знал, я спрашивал многих. Да-
же Грома спросил, но Гром, сука порядочная, он уже знать ничего не зна-
ет. Из ментов Грома погнали. Но пожалели, обнаружив при медэкспертизе
срастание мозговых полушарий и диффузию серого вещества. Посему срока
решили не вешать и пристроили Пистолета приемщиком стеклотары в подвале
на Баклажанной. Тоже местная власть, чтоб ее.
Проживал Женя один. То есть в коммуналке, когда по утрам в воскре-
сенье выстраивалась очередь опорожняться, народу набиралось прилично.
Конечно, не как в Мавзолей, но человек восемнадцать-двадцать бывало
всегда. Это в зависимости от масштабов субботней пьянки.
Сам Женя не пил. Просто не пил, не хотел. Его блевать тянуло от одно-
го вида воскресной очереди: похмельных пролетариев, мелких конторских
служек и их жеванных-пережеванных от рожи до жопы баб. Особенно пугали
пустые синие титьки, вываливающиеся из-под махровых халатов.
Комнатка его, узкая, как челнок, окнами выплывала на двор, на плоскую
крышу сарая, по ветхости опиравшегося на забор. За забором жили дохлые
кошки.
Потом на пустыре за забором стали собираться трансляторы. Это были
вполне нормальные люди, и никто никогда бы на них внимания не обратил,
если бы они не обратили его на себя сами.
Их долго не замечали. На пустырь выходила лишь часть дворового флиге-
ля - самый его торец. Справа пустырь охраняла хмурая глухая стена, про-
тянувшаяся далеко вглубь квартала. Слева стоял немой корпус фабрики мяг-
кой игрушки. Окна корпуса покрывала такая густая грязь, что даже прутья
решетки на фоне фабричной грязи проступали только при ярком свете луны.
А из шести комнат жилого флигеля, окна которых смотрели на пустырь, в
четырех - люди не жили, там сваливали ненужный хлам, в одной жила полус-
лепая старушка, а еще в одной на втором этаже проживал Женя.
Но Женя трансляторов заметил не сразу. Так что смотреть поначалу на
них было просто некому.
Сам Женя потому их приметил не сразу, что в то лето вечерами работал.
Здесь стоит сказать несколько слов о Жениной трудовой деятельности.
В работе, если работал, он считал себя специалистом широкого профиля.
Даже слишком широкого. Вот выбранные места из всех ста томов его трудо-
вых книжек. Завод `Электосила`, рабочий... Матрос в ресторане `Парус`...
ДК им.Цюрюпы, руководитель шахматной секции... Общество `Знание`, лек-
тор... Никольский собор, иподиакон... Лаборант... Мойщик окон... Сто-
рож... Снова матрос... Опять руководитель, но уже хора старых большеви-
ков все в том же ДК Цюрюпы...
Приступы трудовой активности на Женю находили не часто. Обычно ближе
к весне, и длились, большее, до середины лета.
Это внешняя стороны Жениной жизни - общественная, или дневная. Ноч-
ная, та, что была скрыта внутри, под тонкой кожей, крапленой рыжими пят-
нышками веснушек, и в печке Жениной головы - о ней не знали даже в Шес-
том отделении милиции.
Теперь о трансляторах.
Появлялись они всегда по одному, вечерами, часам, примерно, к шести.
Друг друга никогда не приветствовали - казалось, просто не обращали друг
на друга внимания. Как лунатики.
Шли тихо, молчком. Очень тихо. Хотя ясно было, что дорогу они не вы-
бирали. Словно слышали некий зов, неслышный для обыкновенного уха, но
для них - как ангельский голос или дьявольское насвистывание.
Было странно видеть, как рядом взбираются на забор пожилой человек в
форме железнодорожника и длинный волосатый громила. Оба сопят, царапают-
ся о шляпки гвоздей. Но не матерятся, лезут сосредоточенно. Или седой
профессор с трещащим по швам портфельчиком и метрах в двух от него ка-
кая-нибудь испитая тетка - в руке рыболовная сеть, в ней пустые бутылки,
а на ногах грязное трико по колено.
Так они собирались. Не по-человечески странно.
Впрочем, смотреть на них все равно было некому. Кроме слепых фабрич-
ных окошек, абсолютно глухой стены, немого забора да сумасшедших городс-
ких облаков.
Потом они сходились в кружок и так стояли: молча, глаза уперев в зем-
лю. Стояли полчаса, час. Как завороженные. Молчали, не двигались, не ше-
велили губами. Глаза открыты, руки сцеплены, как замки.
Женя, когда увидел, первое что подумал - сектанты. Потом достал куп-
ленный по случаю телескоп и рассмотрел лица. Они были разные. Старые,
очень старые и не очень, молодые, с усами и с пучками жестких волос,
по-гусарски торчащих из бородавок.
Лиц он всего насчитал двенадцать - число апостольское.
Но несмотря на разницу лиц, возрастов и одежды, неподвижность и сос-
редоточенность взгляда делали их похожими.
В первый раз увидев трансляторов из окна, Женя не узнал самого глав-
ного. Это главное открылось спустя короткое время.
Надо сказать, ко дню знакомства с трансляторами Женя как раз свел
счеты с хором старых большевиков. Те его сами выжили, посчитав цвет Же-
ниной головы глумлением над красным знаменем и их революционными идеала-
ми. Женя на большевиков не обиделся. Взял расчет и, зайдя по дороге в
комиссионку, купил за сто пятьдесят рублей телескоп.
Кружок из странных людей очень его озадачил. Он не мог просто смот-
реть из окна, окно мешало, искажая истину и природу. Оно чего-то не до-
говаривало. И даже теплое стеклышко окуляра держало сторону не его, Же-
ниного, удивления, а той холодной и плоской уловки, изобретенной обыва-
телям на потребу.
Ни в какой секте трансляторы, конечно, не состояли.
Женя это понял потом, когда, пружиня головой о забор и посасывая за-
ноженный палец, разглядывал собравшихся в дырочку. Он все ждал, чем же
закончится их затянувшееся молчание.
Время шло. Трансляторы стояли, словно переодетые в людей рыбы. Женя
устал ждать и уже собрался оставить этот молчаливый аквариум, когда поя-
вился звук.
...Тихо дрожала листва. Серебряный колокольчик звенел то громче, то
совсем умирая. Из глубины леса, из влажной бархатной темноты смотрели
большие птицы. Крик их, похожий на вздох, был глух и печален от старости
и тоски. Ударила капля, другая. Застучала дождевая вода. Лес зашумел,
задвигался, птицы в чаще умолкли.
Голос дождя крепчал...
Сначала Женя подумал, что в доме включили радио. Он оглянулся на тем-
ную стену флигеля. Дом молчал.
И вдруг за забором что-то переменилось. Звук не утих, он сделался
громче и внятней. Продолжали шуметь деревья, и капли стучали по листьям.
Но появилось другое. Появились пропавшие лица. Лица трансляторов из ма-
сок со стеклянными пуговицами оживали, ожили. Женя увидел, как свет рас-
текается по желобкам морщин, по вмятинам и небритой коже. Лица преобра-
жались. Это были лица детей, радующихся празднику звуков. Они стояли по
кругу и слушали лес, слушали птиц и дождь, слушали дальний мир, бывший
вне их и одновременно с ними.
Женя был не из тех, кто спешил разложить любую тайну по полочкам. К
позитивистам он относился как к глухонемым - жалел их и отходил в сторо-
ну. Рационалистов, традиционных марксистов и неомарксистов-ленинцев, от-
части даже прагматиков он считал одноногими инвалидами, из глупой гор-
дости не желающих пользоваться костылями.
Он сразу решил, пусть тайна останется тайной, и раз ему выпало при-
коснуться к ней краем уха, то и того достаточно. Он был не жадный. И не
хотел развести волшебно звучащий круг.
Собрание трансляторов повторилось на другой вечер, и через день, и в
среду. Женя уже заранее ждал, когда последний перевалится через забор, и
приникал к заветной дырочке в дощатой стене. Последним обычно перелезал
белый, как кость, старик в помятой рабочей робе. Лез он медленно и с
одышкой. Жене всякий раз хотелось его подсадить. Но показываться им на
глаза он не решался.
Теперь он знал, что молчание трансляторов - лишь ожидание. И он тер-
пеливо ждал.
Звуки не повторялись. Если в первый раз говорил лес, то на другой
день запела упругая, как струна, тишина. Он никогда не думал, что тишина
способна звучать. Она рассыпалась на разноцветные капли звуков, ни на
мгновение не затихала, а жила глубиной и наполненной звездами бесконеч-
ностью.
Женя понял, что это было. Космос. Великий Космос. Здесь, за простым
заборчиком, на затертом среди домов пустырьке.
Сердце его дрожало.
На третий вечер Женя услышал речь. Это не был голос никого из двенад-
цати. Странный, ни на что не похожий, он разливался волнами и мягко ка-
сался слуха. Не похожий и вместе с тем похожий. В нем звучал и шум леса,
и плеск дождя, и дыхание Великого Космоса. Казалось, он вобрал в себя
все голоса мира и одновременно оставался самим собой.
Женя вслушивался, прильнув к забору. Он боялся дышать. Он хотел про-
никнуть в смысл непонятной речи. Он сердцем чувствовал, нет слов важнее.
Вот-вот, и тонкая пленка непонимания лопнет. Еще немного...
- Эй, там! Никому не двигаться, стреляю.
Участковый Гром стоял на краю огромной, как смерть, стены, что сава-
ном застилала полнеба. Снизу он казался маленьким, как лесной паучок, и
таким же игрушечным и не страшным.
Никто и не думал двигаться.
Грому этого показалось мало.
- Чтобы ни одна сука у меня...- И не допищав до конца, он спрятался
за кваканье пистолета.
Эхо облетело пустырь, и уже слаженный лягушачий хор, не хуже красноз-
наменного, запел, будоража воздух.
Но все это было мелко, как мелкое пригородное болото. Никто из две-
надцати, и даже тринадцатый, Женя, не заметил ни кваканья, ни брюзжанья
с края стены.
Голос. Другой. Высокий, как само небо. Он нисходил на них, как огнен-
ные языки на апостолов в праздник Пятидесятницы. Он не отпускал, и разве
слушающим его было дело до какого-то Грома - пустячка-паучка, чертом
заброшенного на крышу.
Сверху по стене поползла тонкая нить паутины. Чем ниже она спуска-
лась, тем становилась толще, и вдруг у самой земли оказалась мощным ви-
тым канатом.
Женя не сразу понял, что происходит. Крик и выстрел он слышал, но они
чиркнули серной молнийкой по самому краю сознания, не оставив на нем ни
царапины. Не в молнийке было дело. В глазу сидела ресница. Она досаждала
и мешала смотреть, погружаясь в зрачок, как вражеская подводная лодка. ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ
Россия
Док. 120833
Опублик.: 19.12.01
Число обращений: 1
|
