ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Джудит ТАРР
ЗОЛОТАЯ ИМПЕРИЯ АСАНИАНА I-IV

ЗОЛОТАЯ ИМПЕРИЯ АСАНИАНА I
ЗАМОК ГОРНОГО КОРОЛЯ

Джудит ТАРР

ОNLINЕ БИБЛИОТЕКА httр://bеstlibrаry.оrg.ru

Глава 1

Старый король стоял на зубчатой стене, устремив взгляд на юг. Ветер
отбрасывал назад его длинные седые волосы и гудел в тяжелом плаще. Но
веки властителя ни разу не опустились, лицо, суровое и бесстрастное,
словно высеченное из обсидиана, ни разу не дрогнуло.
Скалы под ним круто обрывались вниз, камень громоздился на камень.
Замок и скалу обрамляла зелень Дола, поля и леса простирались до горных
бастионов королевства.
На севере, западе и юге стояла сплошная стена из величественных
пиков. На востоке лежали Врата Хан-Янона - перевал, через который
открывался единственный путь к сердцу владений короля. По другую сторону
перевала возвышались Башни Рассвета. Много лет назад их построили боги,
во всяком случае, так считалось; построили и удалились, оставив Башни
как памятник, как северное чудо.
Высокие, неприступные и прекрасные, они были сработаны из камня столь
же редкого, сколь и удивительного. Серебристо-серые при свете луны или
звезд, серебристо-белые под солнечными лучами, на рассвете они
переливались всеми цветами пробуждающихся небес: серебряным и белым,
розовым, кроваво-красным и нежнейшим изумрудным. Тот же камень все еще
переливался и под ногами у короля, хотя утро уже было в разгаре и солнце
повисло над виднеющимися вдали Башнями.
Жрецы назвали бы знамением то, что рассветный камень так долго держит
свое сияние. Вопреки всем доводам рассудка, вопреки годам призрачных
надежд король всей душой хотел верить в это.
Со Своего наблюдательного пункта у Южных ворот Вадин видел одинокую
неподвижную фигуру, которая казалась маленькой из-за высоты и
расстояния. Каждое утро между восходом солнца и вторым часом пополудни
король стоял там - в любую погоду, даже самой суровой зимой; как
говорили, он стоял там в течение долгих лет, больше, чем прожил Вадин.
Вадин подавил зевок. Хотя обязанности часового и были самыми
необременительными из тех, что возложены на королевского оруженосца, они
были также и наиболее скучными. К тому же Вадин недоспал. Прошлой ночью
он был свободен и вместе с двумя другими оруженосцами помоложе пил и
играл в кости, потом снова пил, и ему повезло: в конце он выиграл свой
первый подход к девушке. При мысли об этом ему еле ужалось сдержать
улыбку... Он решительно подавил се, сделав это как можно более
незаметно. Старый Аджан, начальник оруженосцев, требовал не так много от
юных озорников, находился у него под опекой. Всего лишь абсолютного:
повиновения каждой из его команд, абсолютного совершенства в зале и на
тренировочной площадке и абсолютного молчания на часах. Разрешалось
двигать глазами в прорези защитного шлема; разрешалось с регулярными
интервалами шагать от одного портала ворот к другому - именно тогда и
можно было поднять взгляд вверх, туда, где колыхался черный плащ короля.
В остальном следовало превратиться в статую из черного камня и
полированной бронзы и быть уверенным в том, что даже намек на движение
вблизи поста не останется незамеченным. Поначалу такая неподвижность
была мучительна. Новичок, выросший дикарем в замке своего отца в
Имехене, Вадин и представить себе не мог большей пытки, чем
необходимость час за часом простаивать в доспехах, с копьем, наклоненным
под строго определенным углом, - солнце ли жжет голову, дождь хлещет по
лицу или ветер пробирает до костей. Теперь же ему было всего лишь
скучно. Вадин научился расслабляться, хотя со стороны казалось, что оft
- само внимание; научился устраиваться так, чтобы Глаза выполняли свою
задачу, тогда как мозг был свободен для размышлений. Время от времени он
сосредоточивался на наблюдении за людьми, которые расхаживали туда-сюда
в лежащем внизу городе. Некоторые приближались к замку, в том числе
мальчишки, глазевшие на замечательно высоких стражников в великолепных
ливреях, по одному у меньших ворот и по полроты у Ворот Богов,
обращенных на восток; на слуг и зевак, а также на прибывающих или
куда-то отправляющихся время от времени знатных господ. В самом начале
стражи Вадина выехал сам принц Моранден в окружении многочисленных
лордов и слуг, вооруженных и экипированных для охоты. Сын короля бросил
взгляд на долговязого парня на часах, и в его глазах промелькнул огонек
узнавания и мимолетная улыбка. Принц - гордый человек, но гордость не
мешает ему заметить оруженосца.
Вадин взглянул на солнце. Скоро Кав придет сменить его. Затем час
конных упражнений и час занятий с мечом, а потом он должен будет
прислуживать королю. Подобная честь очень редко предоставлялась
оруженосцу в первый год службы. Объявляя об этом, Аджан хмурился, но
Аджан всегда хмурится; красноречивее было то, что он не прибег к
язвительному сарказму. Только пробурчал: `Закрой рот, парень, и хватит
прохлаждаться. Уже почти рассвело`. Это означало, что он доволен своим
самым новым и самым зеленым рекрутом, одним богам известно, почему; но
Вадин научился не ссориться с фортуной.
Пока его мозг размышлял, взгляд отмечал все, независимо от его воли:
пожилую служанку леди Одни, пробежавшую с каким-то поручением;
старейшину совета и его свиту; шумную кучку фермеров, пришедших на рынок
и тратящих время на то, чтобы разинув рот разглядывать сияющее чудо
замка. Когда они побрели обратно к городу, один так и остался позади,
неподвижно застыв посреди дороги, и не отводил глаз от зубчатых стен.
Нет, это был не мужчина. Юноша, возможно, одного возраста с Вадином,
возможно, на год или два моложе, потому что борода у него только
начинала расти. Он стоял очень прямо и гордо и явно не был деревенщиной.
Темнокожий, как черное дерево, он наверняка был из Янона, однако же его
одежда - плащ и штаны - и короткий меч на боку больше подобали южанину.
Вадин сказал бы, что это парадокс, если бы не блеснувшее на шее у юноши
крученое ожерелье жреца Солнца да широкая белая налобная повязка,
которая отмечала его как посвященного, предпринимающего свое семилетнее
странствие. Конечно, юноша был моложе его, но не намного; и это
объясняло, почему янонец облачился в одеяния Ста Царств. Несомненно,
штаны были наказанием за какое-то нарушение.
Жрец отвел взгляд и зашагал к воротам. Вадин сморгнул. Мир потерял
резкость. Или же...
Если бы подготовка Вадина не была вбита в него с таким усердием, он
бы расхохотался. Этот мальчик с лицом горного лорда, державшийся так,
словно был столь же высок, как Хан-Янон, ростом не превосходил ребенка.
Чем ближе он подходил, тем меньше казался.
Тут он поднял глаза, и у Вадина захватило дух. Они были полны... они
горели...
Незнакомец быстро отвел взгляд. Теперь это был всего лишь оборванец
жрец в штанах, не достававший Вадину даже до плеча. И Вадин заставил
себя вспомнить о своих обязанностях. Юноша уже почти прошел ворота. С
поспешностью, которая вызвала бы хмурый взгляд начальника оруженосцев,
Вадин выставил вперед копье, перегородив проход. Незнакомец остановился.
Он не был испуган и показался рассерженным. Скорее это его позабавило.
О боги, ну и высокомерен же он! Вадин произнес своим самым резким и
низким, рокочущим голосом, как и полагается стражнику:
- Именем короля, остановись, незнакомец. Ты идешь из Ста Царств?
- Да.
Голос жреца, такой же поразительный, как и его глаза, был на целую
октаву ниже голоса Вадина, но неожиданно звонкий, с мягкими согласными
южанина.
- В таком случае я должен отвести тебя к его величеству.
Приказ гласил, что это следует делать немедленно, без исключений и
вопреки любым другим приказам или обязанностям. Несмотря на бесстрастную
маску стражника, Вадина начало разбирать веселье. Он получил огромное
удовольствие от возможности ухватить за воротник вооруженного воина, к
тому же еще и полного рыцаря, и приказать ему - со всем полагающимся
уважением - стоять на карауле у ворот, пока он не вернется или не придет
его смена.
- По делу королевской важности, - сказал он, стараясь, чтобы голос
его не звучал слишком жизнерадостно. - Постоянно действующий приказ.
Рыцарю не пришлось спрашивать, какой именно. Крученое ожерелье и
штаны незнакомца делали это очевидным.
Владелец этих вещей смотрел на них с легким намеком на улыбку. Когда
Вадин собрался повести его за собой, он исхитрился оказаться в положении
лидера и без колебаний шагнул вперед, не спрашивая о направлении. У него
была плавная походка охотника: свисающая до пояса черная коса едва
покачивалась при ходьбе, хотя шел он удивительно быстро. Вадину пришлось
изо всех сил работать своими длинными ногами, чтобы поспеть за ним.

***

Король поднял лицо к жестокому солнцу. Оно снова карабкалось к зениту
и снова не приносило надежды. Когда-то король готов был проклясть
солнце, но время лишило его ярости, как, впрочем, и многого другого.
Даже предзнаменование рассветного камня ничего не значило. Она не
вернется. - Мой господин...
Привычка и королевский сан заставили его обернуться медленно, с
царственным достоинством. Один из его оруженосцев стоял перед ним в
доспехах стража ворот. Новичок, лордик из Имехена, на которого Аджан
возлагал большие надежды. Он стоял по-солдатски прямо, делая честь
своему начальнику.
- Ваше величество, - произнес страж достаточно четко, хотя и немного
скованнй, - из Ста Царств прибыл путник. Я привел его к вам, как вы
приказывали.
И тогда король увидел другого. Он терялся в тени стражника, сам
похожий на тень, маленький, гибкий, темнокожий. Но когда этот другой
поднял голову, высокий стражник словно растворился. Да, такое лицо не
позабудешь: тонкокостное, преисполненное орлиной гордости, не особенно
красивое, но и не уродливое, лицо настоящего мужчины. Он смотрел в глаза
старика со спокойной, царственной уверенностью; казалось, незнакомец еле
заметно улыбается.
И король был готов ответить на эту улыбку. Надежда снова
возрождалась. Она разрасталась, балансируя на грани страха.
Юноша сделал шаг в сторону от стражника, всего один шаг, словно желая
отделаться от его навязчивого присутствия. Это движение выдало таившееся
за видимым спокойствием напряжение. Однако когда юноша заговорил, его
голос был тверд и прекрасен.
- Я приветствую вас, мой господин, и свидетельствую о почтении вашего
вассала.
Король взглянул на Вадина, который тщательно изображал полное
безразличие.
- Ты сопротивлялся ему? - спросил король незнакомца.
- Нисколько, господин мой. Но, - добавил юноша с полуулыбкой, - я был
несколько высокомерен.
Судя по блеску глаз оруженосца, незнакомец не погрешил против правды.
Король подавил смех, увидев, что в ясных глазах незнакомца появились
веселые искорки; застарелое горе вновь кольнуло воспоминанием и вернуло
ему королевскую суровость. Он не смеялся и не встречал такого
безграничного радостного бесстрашия с тех пор, как... Голос короля
прозвучал жестко и резко: - Так, значит, ты из Ста Царств, юноша? - Из
Хан-Гилена, ваше величество. Король медленно втянул в себя воздух. Лицо
его не изменилось и не смягчилось. Только сердце застучало в груди.
- Из Хан-Гилена, - повторил он. - Скажи, юноша, ты слышал что-нибудь
о моей дочери? - Вашей дочери, мой господин? Голос юноши был холоден, но
взгляд устремился в сторону южных просторов Хан-Янона. Король
повернулся, следуя за этим взглядом. - Да, у меня была дочь. Когда она
родилась, я сделал ее своей наследницей. Совсем юной девушкой она была
посвящена Солнцу. Достигнув возраста женщины, она, как подобает всем
чадам Солнца, отправилась в свое семилетнее странствие жрицы. По
окончании его должна была вернуться мудрая, полноправная жрица, готовая
рассказывать чудесные истории. Но прошло семь лет и еще семь, а она не
вернулась. Теперь назначенный срок истек уже трижды, но никто до сих пор
не видел ее, и она ни слова не прислала мне. До меня доходили только
слухи, рассказы путников с юга. Говорили, жрица с севера, странствуя по
Ста Царствам, отказалась от своих обетов и наследства ради того, чтобы
выйти замуж за царствующего князя; говорили также, что она отвергла
князя и стала верховной жрицей в Храме Хан-Гилена; еще говорили, будто
она сошла с ума и стала ясновидящей, с которой беседовал сам бог;
говорили, что она... умерла.
Воцарилось молчание. Внезапно король резко обернулся, и черный плащ
взметнулся у него за спиной.
- Меня называют безумцем, потому что я стою здесь день за днем, год
за годом, молясь о возвращении дочери. Хотя я состарился и скоро умру, я
не назначаю наследника, в то время как там, в тронном зале, мой сын в
окружении юных воинов прожигает жизнь в азартных играх и спокойно спит с
очередной женщиной. Сильный мужчина, принц Моранден из Янона, великий
воин, вождь людей. Он более чем достоин высокого трона. - Король обнажил
зубы в улыбке, скорее напоминающей оскал. - Человек не должен горевать
по дочери, когда есть сын, рожденный украшать тронный зал. Так говорят
люди. Но они не знают моего сына настолько, насколько я его знаю. - Он
сжал в кулаки свои тонкие жилистые пальцы, похожие на когти орла. -
Юноша! Знаешь ли ты что-нибудь о моей дочери?
Молодой жрец бесстрастно выслушал короля. Затем он открыл свою
заплечную суму и вынул оттуда крученое ожерелье из золота,
переплетенного с горной медью.
Король пошатнулся. Сильные молодые руки подхватили его, помогли сесть
на парапет. Он смутно видел рядом с собой спокойное неподвижное лицо с
темными от давней печали глазами.
- Умерла, - проговорил юноша. - Она умерла. Король взял ожерелье, не
в силах унять дрожь в руках. - Давно? - Уже пять зим. В нем вспыхнул
гнев. - И ты ждал до сих пор?
Юноша вздернул подбородок; его ноздри раздувались.
- Я бы явился, мой господин. Но шла война, мне запретили, и никого
другого нельзя было послать. Не обвиняйте меня в том, что выше моих сил.
В иные времена юноша или даже взрослый мужчина был бы высечен за
подобную дерзость. Но король подавил гнев, чтобы не дать ему разрушить
свое горе. - Кем она была тебе? Юноша смело встретил его взгляд. - Она
была моей матерью.
Нет, король не был поражен и даже не удивился. История о том, что его
дочь родила сына, тоже доходила до него. А для жрицы, обвенчанной с
богом, зачать ребенка от любого смертного мужчины означало одно -
смерть. Смерть для нее, ее любовника и их потомства.
- Нет, - сказал юный незнакомец, лицо которого каждой своей линией до
боли напоминало о ней. - Она совсем не из-за меня умерла. - Тогда из-за
чего же?
Юноша закрыл глаза, пряча столь же неистовое и жуткое горе, как и
горе самого короля; голос его прозвучал тихо, как будто он сам не
доверял ему.
- Санелин Амалин была величайшей госпожой. Она пришла в Хан-Гилен в
конце войны с Девятью Городами, тогда все люди оплакивали смерть
княжеского пророка, который был к тому же любимым братом князя. Она
поднялась, когда похоронный обряд подходил к середине, и предсказала
судьбу княжества, а Красный князь признал ее своей вещуньей. Вскоре
после этого за свою великую святость она была взята в Храм Хан-Гилена и
через год стала верховной жрицей. Не было никого более святого или более
почитаемого, чем она. Однако же кое-кто ненавидел ее за эту самую
святость, и среди них та, что была верховной жрицей до прихода Санелин.
Гордая и мстительная, она жестоко обращалась с чужеземкой, и за это ее
сместили. Пять зим назад в безлунную ночь эта женщина и некоторые из ее
последователей выманили госпожу из храма ложью о болезни, которую только
она могла исцелить. Я думаю... я знаю, что Санелин видела правду. И все
же она пошла. Я вместе с князем последовал за ней почти сразу. Мы
опоздали совсем ненамного. Они сбили с ног и оглушили меня, жестоко
ранили моего господина и убежали, ударив мать кинжалом в сердце. - У
него перехватило дыхание. - Ее последние слова были о вас. Она хотела,
чтобы вы узнали о се славе и о ее смерти. Она сказала: `Мой отец желал
видеть меня королевой и жрицей. Но я стала больше, чем королева, и
больше, чем жрица. Он будет горевать, но поймет, я думаю`.
Меж камней стонал ветер. Вадин пошевелился, и кожа на его доспехах
скрипнула о бронзу. Внизу кричали дети, ржал жеребец и чей-то фальшивый
голос орал обрывки застольной песни. Король очень спокойно произнес:
- Ты рассказал прекрасную историю, чужестранец, зовущий себя моим
родственником. Однако хоть я и стар, пока еще в своем уме. Как могла
верховная жрица зачать сына? Разве она отказалась от своих обетов? Вышла
замуж за Красного князя Хан-Гилена?
- Она не нарушала обетов и никогда не переставала быть невестой
Аварьяна. - Ты говоришь загадками, чужеземец. - Я говорю истину,
господин мой, отец моей матери. Глаза короля сверкнули.
- Однако ты горд для человека, который, по его собственным словам, не
был зачат ни одним мужчиной. - Верно и то, и другое.
Король встал. Он был очень высок даже для своих соплеменников и
башней возвышался над юношей, но и тени страха не промелькнуло на лице
пришельца. Такой была и Санелин, маленькая, как ее мать из западных
земель, однако абсолютно неустрашимая.
- Ты - ее живой портрет. Но тогда как же? - Его рука с жестокой силой
схватила юношу за плечо. - Как? - Она была невестой Солнца. Как ярко
светили эти глаза - ярко и страшно! Король призвал на помощь всю свою
защитную силу, заслоняясь от них.
- Это всего лишь титул. Символ. Боги больше не приходят в мир, как
раньше. В наши дни они уже не ложатся с дочерьми человеческими. Даже со
святыми, своими собственными жрицами.
Юноша ничего не ответил, только поднял руки. Левая кровоточила там,
где в плоть вонзились ногти. На правой же полыхал золотом диск Солнца со
множеством лучей, заполнявший впадину ладони.
От яркого света король сощурился. Священный ужас охватил его, грозя
поглотить. Но король был силен - род его восходил к сынам младших богов.
- Он пришел, - сказал сын Великого бога, - когда Санелин бодрствовала D
Храме Хан-Гилена, где находится его самый святой образ. Он пришел и
любил ее. От этого союза был зачат я; за это она страдала и поэтому
пришла к славе. Можно сказать, что от этого она и умерла, - завистники,
которые считали себя святыми, не могли вынести истинную святость.
- А ты? Почему они оставили жизнь тебе? - Мой отец защитил меня. -
Однако он позволил ей умереть. - Он забрал ее к себе. Она была рада,
господин мой. Если бы вы могли ее видеть! Умирая, она улыбалась и
смеялась от чистейшего восторга. Она получила наконец своего любимого,
навсегда и полностью.
Юноша и сам улыбался, рассказывая об этом, и его улыбка лишь слегка
омрачалась горем.
Король не мог разделить эту радость. Чужестранец тоже недолго
предавался ей. Он уронил руки, закрывая сияние божьего знака. Теперь это
снова был обычный путник, оборванный, с израненными ногами, но гордый
настолько, что это граничило с вызовом. Его подбородок был вызывающе
поднят, глаза устремлены вперед, но кулаки сжаты.
- Господин мой, - сказал он, я ни на что не претендую. Если вы велите
мне уйти, я уйду. - А если велю остаться?
Темные глаза загорелись. Глаза Санелин, отмеченные солнечным огНем. -
Если вы велите мне остаться, я останусь, потому что это путь, который
бог наметил для меня.
- Не только бог, - произнес король. Он поднял руку, словно желая
прикоснуться к плечу юноши, но так и не сделал этого. - Теперь иди.
Вымойся, ты более чем нуждаешься в этом. Поешь. Отдохни. Мой оруженосец
обеспечит тебя всем, что ты потребуешь. Я еще буду с тобой говорить. - И
когда юноша и Вадин собирались уйти, спросил: - Как тебя назвали, внук?
- Мирейн, мой господин.
- Мирейн. - Король произнес это имя, будто пробуя его на вкус. -
Мирейн. Она дала тебе хорошее имя. - Он выпрямился. - Что вас тут
держит? Идите!

Глава 2

Ее называли некоронованной королевой. По закону она была наложницей
короля, пленной дочерью повстанца с Западных Окраин, матерью
единственного признанного сына короля. В ее собственной стране этого
было бы достаточно, чтобы сделать женщину королевой, а ее сына -
наследником престола и замка. Здесь же, где отринули старых богов и
стали рабами Солнца, наложница и оставалась наложницей, а сын ее
считался незаконнорожденным.
Но она не впадала в отчаяние. Она занимала самое высокое положение,
которое допускали эти отступники, - положение Первой леди дворца. У нее
было собственное царство - женское крыло замка со всеми залами и
дворами, соответствующим образом запиравшимися и защищенными, где на
страже стояли ее собственные евнухи. К сожалению, они стареют, а его
величество не позволяет ей купить других. Когда она несколько
необдуманно предложила ему по его же выбору отправить ее молодых рабов к
хирургу, чтобы сделать их пригодными для этой службы, ярость короля
почти испугала ее.
Они здесь совсем превращаются в варваров. Рабов у них мало, а евнухов
и вовсе нет. Очень скоро они, по-видимому, начнут носить штаны, сбривать
бороды и подражать жеманному акценту южан.
Она рассматривала свое отражение в большом овальном зеркале. Когда-то
это зеркало было щитом ее отца; за невероятную цену она велела
посеребрить его и отполировать, чтобы никогда не забывать, откуда она
пришла. Красавица девушка с глазами дикой рыси и неукротимым
темпераментом, которая отражалась в нем в былые дни, уже давно исчезла.
Теперь взгляд ее застыл, как рысь перед прыжком. Лицо же было
по-прежнему безупречно прекрасным и неумолимым, словно маска богини.
Она жестом отпустила служанку с кистями и щетками, выхватила из рук
другой вуаль и накинула ее на себя. Долия слишком замешкалась на рынке.
Будь проклята эта старая сплетница, неужели она ни одного поручения не
может выполнить, не застряв в какой-нибудь винной лавке по дороге?
Иногда, правда, подобные ее задержки бывали полезны: когда языки мужчин
развязываются вином, их секреты выходят наружу, а слух у Долии чертовски
острый.
- Всемилостивейшая госпожа, - раздался слабый старческий голос
старшего евнуха.
Это было неуклюжее, уродливое, похожее на паука существо, которое так
и нс научилось пресмыкаться и раболепствовать, то есть вести себя, как
подобает настоящему слуге. Их отцы были врагами; ее старик позабавился,
перерезав всю семью и оставив только младшего сына, чтобы оскопить его,
выучить , и отдать в рабство к своей дочери. Но что это за утешение:
видеть, как он стар и насколько моложе, кажется она, хотя ей было
известно, что она даже на год старше!
...Евнух привык к ее мрачно-задумчивым взглядам и не боялся их.
- Всемилостивейшая госпожа, - повторил он, - кое о чем вам следовало
бы знать.
Его ровный голос и лишенное выражения лицо говорили ей о многом.
Какие бы вести он ни принес, ему радостно было их принести; а это
означало, что ей не будет приятно их услышать. В такие уж игры играл
этот ее злейший недруг, ее преданный, вышколенный слуга. Безупречная
служба, как он сказал однажды, когда был еще довольно молод и не умел
хранить свои секреты, может стать могущественным .отмщением. Она никогда
не посмеет полностью ему Доверять и никогда не посмеет не доверять ему.
Она тогда рассмеялась и приняла брошенную перчатку, сделав его главой
своих слуг. - Говори, - невозмутимо приказала она, потягивая холодное
вино из турмалинового кубка, отделанного серебром.
Слуга улыбнулся. Очевидно, это воистину горькая весть, раз он не
торопится се открыть. Он сел в кресло - двойник ее собственного, заказал
вина и, получив его, стал пить даже медленнее, чем госпожа. Наконец он
поставил чашу, переплел свои длинные иссохшие пальцы и позволил себе
улыбнуться еще раз.
- Всемилостивейшая госпожа, в королевские покои был приведен
чужестранец. Незнакомец с юга, жрец сжигающего бога.
Несмотря на все свое самообладание, она напряглась, и евнух испытал
еще более острое удовольствие.
- Он принес вести о наследнице короля, той, которая много лет назад
покинула эти края (кое-кто скажет, что из-за ваших интриг, хотя это,
конечно, ложь). Вы можете радоваться, всемилостивейшая госпожа. Санелин
Амалин мертва. Госпожа подняла брови.
- Я что, должна этому удивиться? Тщетная надежда, мой старый друг. Я
давным-давно об этом знаю. Он продолжал улыбаться.
- Ну, разумеется, всемилостивейшая госпожа. Известно ли вам также,
что она произвела на свет сына? Сына своего бога, носящего Солнце на
ладони, закутанного в божественность, словно в плащ? Я видел его
собственными глазами. Он говорил с королем; ему прислуживают слуги
короля; он живет в комнатах королевского наследника.
Она сидела совершенно неподвижно. Сердце ее остановилось и снова
взорвалось, бешено колотясь в груди. Гинан улыбнулся. Она думала о
плоти, сдираемой с костей живого человека, и наслаждалась своей идеей,
спрятав чувства за блеском глаз. Но вот глаза ее угасли. Гинан
побледнел, его улыбка увяла. Однако не так легко было испортить ему
удовольствие. Все ее заботы и интриги: эти женщины, которые приходили к
королю и не могли зачать детей, чтобы вытеснить ее сына, и та
единственная, заклинаний которой оказалось достаточно, чтобы зачать
сына, но которая не сумела родить его живым и сама умерла в родах, - все
это напрасно. Потому лишь, что она не пошла достаточно далеко, чтобы
самой расправиться с наследницей, потому, что доверилась дороге и, если
уж и это бы не помогло, - обетам жрицы. Санелин никогда не должна была
познать мужчину, никогда не должна была родить ребенка. Даже если бы она
вернулась и заняла трон, то было бы легче легкого наложить чары или
сварить яд и сделать так, чтобы Моранден, сын Одии из Умиджана, по праву
стал королем всего Янона.
Госпожа почти восхищалась дочерью короля. Эта невыносимая маленькая
святоша нашла-таки способ разрушить планы недоброжелательницы и
сохранить святость своего имени. Похоже, варвары поверили лжи и оставили
выродка в живых. Если только...
Гинан достаточно хорошо знал ее, чтобы понять мысль, промелькнувшую
во взгляде Одии. Он неустрашимо улыбнулся.
- Нет, всемилостивейшая госпожа, этот человек не самозванец. Он -
вылитая мать.
- То есть некрасивый карлик? Ах, бедное дитя. - Высок настолько,
насколько это ему нужно, и гораздо выше понятия красоты. Это
поразительный молодой человек, всемилостивейшая госпожа; он держится
как. король.
- Однако же, - пробормотала она, - он жрец. - Жрец, будучи королем,
может жениться и зачать сыновей. Как считали некоторые, ради королевства
это могла сделать и принцесса, если бы стала королевой. Похоже, она так
и сделала.
- Он пока еще не король, - медленно проговорила Одия. Она снова
наполнила свою чашу и подняла ее. - И не станет им, пока у меня в этом
королевстве есть власть. Да будет мне богиня свидетельницей!

***

Вадин сделал в точности все, что было приказано. Это позволяло ему не
думать. Он не понял и половины того, что услышал на крепостной стене, и
был вовсе не убежден, что верит остальному. Чтобы чужеземец оказался
сыном дочери короля, столь давно оплакиваемой, что она превратилась в
легенду, - да, в это он еще мог поверить. Но чтобы парень был зачат
богом...
Мирейн вымылся, в чем он воистину нуждался, и позволил королевским
слугам унести свои рваные штаны и принести ему подобающий килт <Килт -
короткая мужская юбка >. Затем он устроил настоящий переполох,
потребовав бритву. Сначала нужно было ее отыскать, а уж тогда он настоял
на том, чтобы ему выбрили лицо гладко, как у женщины. Вадин весь
перекосился, наблюдая за этим. Слуги пришли в ужас, а старший из них
даже осмелился сделать замечание, но Мирейн и слышать ничего не желал.
- Жарко, - сказал он с южным акцентом. - Некрасиво. И чешется.
Увидев их изумленные лица, он усмехнулся, чем еще больше потряс всех,
и принялся за пищу, которую ему приготовили. Устроившись в кресле,
вырезанном по размерам янонцев, поглощая медовые кексы и все еще
посмеиваясь над оскорбленными чувствами слуг, Мирейн выглядел даже
моложе своего возраста. Он не был похож на сына Солнца.
Когда был доеден последний залитый сиропом кекс, Мирейн облизнул
пальцы и вздохнул.
- Так хорошо я не ел с тех пор как покинул Хан-Гилен.
Старший слуга согнулся в поклоне. Мирейн в ответ склонился на
половину его поклона, но сделал это легко и с улыбкой. - Ценю ваши
услуги, господа. Это был приказ удалиться. Все повиновались, кроме
Вадина, который, не сказав ни слова, остался на своем посту у двери и
был вознагражден: Мирейн оставил его в покое.
Как только люди ушли, лицо Мирейна застыло. Он больше не походил на
ребенка. Он медленно расхаживал по комнате, сжимая и разжимая правую
руку и сводя брови, пока не стал необыкновенно похож на своего
деда-короля. Нос его слегка морщился, и Вадин мог лишь догадываться
почему. Хотя комнаты, в которые его привели люди короля, были богато
убраны, чисты и хорошо выметены, они дышали запустением. По этому
великолепному асанианскому ковру уже давно ступали только слуги; никто
не облокачивался на подоконник, как сейчас это делал Мирейн, никто не
выглядывал вниз, в защищенный стенами сад, никто не поднимал глаз вверх,
на видневшиеся за сияющими стенами горы Янона.
Мирейн повернул лежащую на оконной раме руку ладонью вверх.
Ослепительно золотые блики заиграли на его лице, на стенах и потолке,
ударили в глаза Вадину. Пальцы Мирейна сомкнулись, и блики исчезли; он
перевел глаза на Солнце, которое его зачало.
- Итак, мой господин, - произнес он, обращаясь к Солнцу, - ты привел
меня сюда. Скорее даже, пригнал. И что теперь? Король горюет, но он
начинает и радоваться, видя во мне возрождение своей дочери. Должен ли я
следовать своей судьбе, пророчествам и его собственному приказу остаться
здесь и стать причиной его смерти? Или лучше бежать, пока это еще
возможно? Видишь ли, мой господин, мне кажется, я мог бы полюбить его...
Возможно, он не получил ответа. А если и получил, то ответ этот его
не утешил. Он издал глубокий вздох, который резко оборвался бессловесным
звуком - то ли рыданием, то ли всплеском горького смеха.
- О да, я мог отказаться. Хан-Гилен оставил бы меня. Я не был там
чужим, несмотря на свое чужеземное лицо, тень орла среди всего этого
красного, коричневого и золотого. Приемыш князя, дитя жрицы, священный,
почитаемый и защищаемый. Защищаемый!
Теперь это уже точно был смех, и, вне всякого сомнения, смех горький.
- Они меня до смерти дозащищали. По крайней мере если я умру здесь,
то только по собственной глупости и ни от чего более.
Мирейн отвернулся от солнца. Его глаза были полны солнечным светом,
но не ослеплены им. Заметив Вадина, Мирейн вздрогнул, словно забыл о его
присутствии. Вероятно, подумалось Вадину, он вообще замечал оруженосца
не больше, чем пол у себя под ногами. Конечно, если тот вдруг не
вздыбится и не толкнет его. Взгляд Мирейна был ленивым и в то же время
ничего не упускающим. Он оценивал оруженосца, словно бычка на рынке, с
интересом разглядывая узкое лицо с крючковатым носом и едва
пробивающейся молодой бородкой, длинное неуклюжее тело в королевской
ливрее и стоящее возле ноги копье, зажатое в руке с такой силой, что
побелели выступающие косточки пальцев. Глаза Мирейна сверкнули. От
презрения, подумал Вадин. Его-то тело вряд ли можно было назвать
неуклюжим, и держался он так, словно знал это. У него была манера
наклонять голову набок высокомерно и вместе с тем дружелюбно. Брови у
него тогда приподнимались так обезоруживающе, что придворным следовало
бы изучить эту мимику.
- Как ты уже слышал, меня зовут Мирейн, - сказал он. - Как мне
называть тебя?
`Отвяжись!` - чуть не рявкнул Вадин. Но выучка взяла верх.
- Вадин, мой господин. Вадин аль-Вадин из Асан-Гейтана.
Мирейн снова облокотился о подоконник. - Гейтан? Это в Имехене,
верно? Твой отец тоже, должно быть, аль-Вадин; мама говорила, что лорд
Гейтана всегда Вадин, точно так же, как король Янона всегда Рабан, как
мой дед, или Мирейн. Как этот выскочка. Вадин внутренне собрался. - Это
так, мой господин.
- Моя мать также научила меня говорить по-янонски. Боюсь, что говорю
не слишком хорошо: чересчур долго я был на юге. Не станешь ли ты моим
учителем, Вадин? Я и так уже позорю себя своим лицом и шлейнской
князьковой шепелявостью. - Ты не останешься!
Вадин прикусил язык, но слишком поздно. Аджан выпорет его за это,
даже если чужеземец этого не сделает.
Мирейн и глазом не моргнул. Он снял свою повязку странника, повертел
ее в руках и легонько вздохнул.
- Возможно, мне не следовало бы оставаться. Здесь я чужеземец; мое
странствие длится всего лишь год. Однако, - сказал он, и глаза его
сверкнули, захватив Вадина врасплох, - есть еще наложенный на меня
матерью обет: рассказать ее отцу о ее славе и смерти; утешить его,
насколько смогу. Это я сделал. Но затем она велела мне занять ее место,
то место, которое судьба и обеты вынудили ее покинуть, для которого она
родила и вырастила меня.
- Она слишком доверяла крови и судьбе, - сказал новый голос.
В наступившем молчании его владелица вышла вперед. Это была высокая и
очень стройная женщина, одетая в серое платье с серебром у горла - наряд
священной певицы. Лицо ее было столь же прекрасно, невозмутимо и
непроницаемо, сколь и голос.
- Верно, - сказал Мирейн так же спокойно, как и она. - Разве она не
была вещуньей? - Некоторые скажут, что она была безумной. - Такой же
безумной, как ее отец, вне всякого сомнения. Столь же безумной, как я.
Незнакомка остановилась перед ним. Она была высокой для женщины, даже
для женщины Янона; голова юноши доставала как раз до ее подбородка.
- Мой господин отдал тебе ее комнаты. Его собственный сын никогда не
имел такого.
- Ты знаешь, кто я, - сказал Мирейн утвердительно.
- Теперь большинство в замке знают это. У слуг есть уши и языки, а у
тебя есть лицо.
- Однако она была прекрасна. Даже милосердие не может назвать меня
таким.
- Вся красота Санелин была в се глазах и в том, как она двигалась.
Никакой высеченный или написанный портрет не способен уловить это.
- И никакой портрет во плоти. - Он обронил эту жалобу как нечто давно
приевшееся и взглянул на женщину с редкой по великолепию улыбкой. - Ты,
должно быть, Имин.
Она, конечно, была сильна, но все же оставалась женщиной, а в улыбке
Мирейна таилась могущественная магия. Глаза ее потеплели, лицо чуточку
смягчилось. - Санелин говорила тебе обо мне? - И очень часто. Разве
могла она забыть свою молочную сестру? Она надеялась, что ты добудешь
себе крученое ожерелье, и говорила, что ты станешь прекраснейшей
женщиной и нежнейшей певицей в Яноне. Она была истинной пророчицей. Имин
почти улыбнулась.
- Твое собственное крученое ожерелье, мой молодой господин, могло бы
с таким же успехом быть из серебра, как и из золота. Неужели это наша
острая на язык Санелин научила тебя такой учтивости? - Она научила меня
говорить правду. - В таком случае твое сладкоречие, должно быть,
получено в наследство от Хан-Гилена, который мы, певцы, называем Медовой
Землей.
- Сладкие речи, несомненно, являются искусством, которое там весьма
ценится, хотя честь ценят больше. Худший из грехов - ложь, и у детей
воспитывают отвращение к ней.
- Мудрый народ. Здесь больше всего уважают силу, в основном
физическую, и чуть меньше - силу воли. На севере нет места человеку
мягкому или слабому.
- В Хан-Гилене говорят: `Твердый, как камни севера`.
Мирейн повернулся к окну спиной. Имин села рядом с ним. Он не
взглянул на нее. - Почему ты ушел оттуда? - спросила она. - Пришло время
идти, хотя мой господин князь хотел задержать меня до тех пор, пока я не
подрасту и пока армия не сможет сопровождать меня. Но богу все равно,
стал я мужчиной или еще нет. Я ушел тайком; шел тайком, пока не пересек
границ Хан-Гилена. Это был очень длинный путь для пешего: близилась
зима, а долгая жестокая война только-только закончилась. - В его голосе
зазвучало что-то похожее на гордость. - Я участвовал в этой войне и
хорошо проявил себя, как сказал мой господин. Я был его оруженосцем
вместе с его сыном, наследным принцем Халенаном. Он посвятил нас обоих в
рыцари и вооружил одинаково. Мне жаль было покидать их. И принцессу,
сестру Халенана... она помогла мне ускользнуть. - Она очень красива?
Мирейн воззрился на женщину, на миг потеряв дар речи.
- Элиан? Ей было целых восемь лет! Неожиданный и сердечный смех Имин
прозвучал как журчание ручья. Мирейн нахмурился; губы его невольно
изогнулись.
- Возможно, - признался он, - со временем она станет красавицей.
Когда я видел ее в последний раз, она была одета как мальчишка, в старые
потрепанные штаны и мою рубашку, слишком для нее большую, а волосы у нее
никогда не будут держаться в косах. Однако они великолепны, как у ее
отца и брата, и нс похожи ни на чьи во всем мире: рыжие, как огонь.
Элиан старалась походить на бесстрашного заговорщика, но глаза ее были
затуманены слезами, а нос покраснел, и она почти ничего не могла
сказать. - Он вздохнул. - Эта девочка была живым кошмаром. Когда мы
отправились на войну, то нашли ее в обозе. `Если Мирейн может ехать, -
заявила она, - то почему мне нельзя?` Ей было тогда шесть лет. Отец
задал ей царскую - на словах, конечно, - трепку и отправил домой в
немилости. Однако он отдал своим управляющим приказ учить ее обращаться
с оружием. В некотором смысле она победила и знала это.
- Похоже, ты любил, - сказала Имин, - и тебя очень любили. - Мне
очень повезло.
Она долго смотрела на него. Лицо се снова стало бесстрастным. - Мой
господин, что ты будешь здесь делать?
Его пальцы сжимались так сильно, что побелели косточки.
- Я останусь. Когда придет время, я стану королем. Королем, который
отгоняет тени, сыном Солнца. - Для твоей молодости у тебя очень твердая
воля. - Моя воля не имеет отношения к тому, что должно произойти.
В его тоне звучала легкая горечь и усталость. - Любовь бога, -
медленно сказала Имин, - это огненная пытка.
- И проклятие для всех, кого любишь. Оставайся холодной со мной,
певица, если хочешь быть мудрой. - Она прикоснулась ладонью к его руке.
Глаза ее снова были ясными и спокойными, такими же спокойными, как ее
голос.
- Мой господин, воистину ли ты знаешь, что делаешь? Можешь ли ты?
Твоя мать вырастила тебя, воспитала и повелела тебе стать тем, чем
судьба помешала стать ей, - верховным правителем Я нона. Но то Место,
для которого она тебя готовила, уж двадцать лет как не существует.
- Даже в далеком Хан-Гилене известно, что у короля Янона нет
избранного наследника. Он ждет возвращения своей дочери.
- А известно ли там, что лишь он один и ждет ее? - Имин заговорила
быстрее и с некоторым волнением. - За двадцать лет могут возникнуть и
исчезнуть целые королевства. Не рожденные еще тогда младенцы уже
произвели на свет собственных детей. И ни у кого из них нет воспоминаний
о жрице, которая отправилась в странствие, да так и не вернулась. Однако
они знают и помнят тех, кто оставался здесь. У твоей матери есть брат,
мой господин. Он был ребенком, когда она ушла. Теперь он мужчина и

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Россия

Док. 120278
Опублик.: 19.12.01
Число обращений: 0