ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Сергей Царевич.

За Отчизну.
Часть первая.

ОСR -=аnоnimоus=-

Глава I

1. ПАСТЫРИ И ОВЦЫ

Тима разбудил яростный, захлебывающийся лай. Было слышно, как на дворе,
исступленно рыча, на кого-то бросался пес.
Тим поднял голову, настороженно прислушиваясь, потом приподнялся и сел на
скамье, окончательно пробудившись.
- Это на человека, - пробормотал он, почесываясь и зевая. - На зверя пес
не так лает.
- Тим, - донесся из темноты голос жены, - на кого-то Белый напал, слышишь?
- Как не слышать! Да ты не кричи.
Тим проворно вскочил на ноги, накинул овчинную куртку, которой укрывался,
и, как был, босой, Крадучись подошел к дверям и прислушался.
Голоса стали громче; до Тима донеслось злобное немецкое проклятие. Пес
заливался все яростнее и яростнее. Вдруг его лай прервался и сменился
жалобным воем; потом и вой прекратился, было слышно только глухое хрипение.
- Кончили Белого! - прошептал Тим и взял в руки стоявший у лавки топор. -
Катерина! - с тревогой в голосе позвал он. - Вздуй огонь. Недобрые люди у
халупы.
В темноте заскрипела скамья, послышалось шлепанье босых ног по
глинобитному полу, и кто-то стал раздувать в очаге почти потухшие угли.
Постепенно угли стали разгораться, осветив багровым отблеском лицо дувшей
на них женщины; наконец показались маленькие язычки огня, и женщина зажгла
о них смолистую лучину.
В этот момент в дверь с силой застучали. Тим оглянулся на жену, сжимая в
руке топор. Он стоял в овчинной куртке поверх белья, босой, всклокоченный,
готовый защищать свою убогую халупку.
Стук повторился еще сильнее.
- Отворяй! - кричали снаружи, сопровождая приказание неистовыми ударами в
дверь.
Стены халупы вздрагивали от каждого удара.
- Во имя святой церкви, воинствующей и торжествующей, отворяй! Живо!
В углу жалобно заблеял ягненок. Тим нехотя поставил топор в угол и начал
отодвигать деревянный засов.
Едва дверь была открыта, как в халупу ворвались несколько человек, гремя
оружием и осыпая хозяев грубой бранью. Перед Тимом остановился невысокий
тучный монах в коричневой рясе доминиканца, подпоясанной веревкой.
Размахивая крупными каменными четками, монах грубо спросил, ткнув толстым
пальцем в грудь Тима:
- Ты Тим, сын Яна, по прозвищу Скала?
- Да, отче: я - Тим Скала.
Монах повернулся к стоявшему рядом с ним рыжебородому саксонцу в стальной
каске и в куртке из бычьей кожи:
- Возблагодарим бога за его милость и возьмем с собой этого несчастного,
нуждающегося в защите святой церкви. Связать его!
Монах перекрестился и сел на лавку.
Рыжебородый буркнул несколько слов таким же здоровенным парням,
сопровождавшим его.
- Засветить еще очаг! - командовал монах, в то время как воины скручивали
Тиму руки за спиной.
Хозяин непонимающе глядел на солдат:
- Но за что, отче? Что я сделал худого?
- Я не знаю, сделал ли ты дурное, но я знаю, что ты мог сделать. Этого
достаточно. Пока же отправишься в аббатство святого Доминика, и там
комиссар святейшей инквизиции с тобой побеседует.
- Инквизитор? Господи милостивый! Да о чем?
Слово `инквизиция` знали все, и оно у каждого вызывало чувство страха.
В один миг все было перевернуто вверх дном. С треском взлетали крышки
сундуков. Бережно хранимая одежда, платки, домотканое полотно и овчинные
безрукавки - все было разбросано по халупе и бесцеремонно топталось
сапогами солдат. С грохотом переворачивались лари, с полок летели горшки.
Катерина со слезами на глазах смотрела на разгром.
Пока продолжался обыск, Тим сидел на скамье со связанными руками. Катерина
с перекошенным от ужаса лицом стояла в углу, простоволосая, кое-как
одетая. Монах сидел за столом и методично менял лучины. Снаружи доносилось
фырканье лошадей. Рыжебородый окликнул одного из воинов:
- Ганс, поищи коням сена и ячменя, да не забудь и для нас на завтрак
чего-нибудь.
Один из `слуг инквизиции` - молодой, с плутоватым лицом парень - вышел во
двор.
Наконец вся халупа была обыскана, о чем рыжебородый доложил монаху. Тот
сидел, уронив голову на грудь; его шапочка упала на пол, и в курчавой
шевелюре была ясно видна свежевыбритая макушка. Рыжебородый ткнул пальцем
монаха в плечо:
- Э-эй, отче Горгоний, потом будем спать!
Монах встрепенулся и долго мигал глазами, бессмысленно глядя по сторонам.
Придя в себя, он недовольно пробурчал:
- Ничуть я не спал! А если даже и спал, так что же?.. Ну, Губерт, вс╗
осмотрели? Ничего нет? Очень хорошо!
Монах встал, потянулся и, сладко зевнув, подошел к двери и слегка открыл
ее. На дворе уже было серо. В предрассветном сумраке виднелись очертания
хлева, сарая, изгороди и деревьев. Призрачными тенями вырисовывались серые
силуэты привязанных к забору лошадей. Где-то в хлеву пронзительно
заверещал поросенок, затем смолк. Лошади с хрустом жевали ячмень.
Ганс вернулся, держа за задние ноги поросенка:
- Эй ты, старая ведьма, зажигай очаг да мигом зажарь поросенка - добрым
людям пора позавтракать!
Зарезанный поросенок был брошен к ногам Катерины. Она бессмысленно на него
глядела и не двигалась с места. Ганс с размаху ударил ее по щеке:
- Ну, старая жаба, пошевеливайся!
- Брось ее, Ганс! Не видишь разве - она ополоумела со страху. Сам займись
им, - сонно проговорил Губерт.
Ганс, ворча проклятия по адресу ленивых чешских свиней, начал тут же
потрошить поросенка.
Скоро халупа наполнилась ароматом жареной свинины.
Монах и Губерт, сидя рядом, погрузились к сладкую дремоту. Тим поднял
голову и, искоса взглянув на дремлющих монаха и Губерта, тихонько кашлянул
раз, другой. Катерина вздрогнула и повернула к нему голову. Тим слегка
кивнул ей; она подошла поближе.
- Жена, если со мной что случится лихое, Штепанку как-нибудь сообщи, чтобы
сюда ни ногой. Поняла?
Катерина утвердительно кивнула головой и продолжала стоять все так же
безучастно и неподвижно.
Отец Горгоний внезапно открыл глаза:
- А... что? Сговариваетесь!.. Что ты ей сказал, бездельник?
Тим только пожал плечами:
- Что сказал? Что слышал, то и сказал.
- Ладно, завтра ты все нам расскажешь... Губерт, гони ее отсюда.
Губерт зевнул, потянулся, подошел к Катерине и ударом огромного кулака в
ухо свалил ее на пол. Тим в ярости вскочил со скамейки и безуспешно
старался освободить связанные руки. Тогда он одним ударом ноги в живот
отшвырнул Губерта к стене. Солдаты выхватили короткие мечи - даги - и
бросились на Тима.
- Не убивать! - заорал монах. - Он нам дохлый не нужен.
Приказ был строг, и саксонцы ограничились тем, что избили Тима. Весь в
крови, Тим лежал на полу и тихо стонал.
- Убрать ее! - приказал монах, указывая на лежавшую без движения Катерину.
Солдаты выбросили Катерину во двор.
- Ut sеmеntеm fесеris itu mеtеs1! - провозгласил нравоучительно монах.
- Отче, жаркое уже готово! Надо бы поискать у этих скотов вина или хоть
пива, - раздался голос Ганса.
- Ищите - и обрящете, дети мои! - сладко проговорил монах.
Солдаты последовали указанию доминиканца и действительно нашли небольшой
бочонок пива и изрядную Глиняную флягу вина.
Когда мясо в большой деревянной миске было поставлено на стол и перед
каждым оказалась наполненная вином большая глиняная кружка, отец Горгоний
наспех пробормотал молитву и схватил огромный кусок жареного поросенка.
Все жадно набросились на еду и питье. Вскоре все было кончено, и слуги
святейшей инквизиции, покачиваясь, вышли из халупы, ведя за собой
арестованного.
Тим едва передвигал ноги. Отец Горгоний, красный, с осоловелыми глазами, с
трудом взобрался в седло и тронулся в путь.
Тима вывели на дорогу. Он глянул на неподвижно лежавшую посреди двора жену
и только сжал зубы от бессильной ярости и щемящего горя.
- Где же правда? Господи! - шептал он. - И зачем я дал связать себе руки!..
Грубый пинок в спину заставил его двинуться дальше. У калитки валялся труп
верного пса с размозженной головой.
- Прощай, Белый! - И, осторожно обойдя труп пса, Тим зашагал по дороге.
Уже совсем рассвело. Где-то заиграл рожок пастуха.
Слышалось блеяние овец, мычание коров и лай деревенских собак. Деревня
начинала просыпаться.
Идти пришлось долго. Впереди ехали отец Горгоний и Губерт, за ними -
четверо солдат, между которыми шел Тим. Лицо Тима было в крови; она
засохла на усах и бороде. Босые ноги были изранены о попадавшиеся по
дороге острые камни.
Наконец на холме, окруженном густым лесом, показались крыши аббатства. Еще
час прошел, и измученный Тим скорее упал, чем сел на землю у высоких ворот
монастыря. Всадники сошли с лошадей, и отец Горгоний постучал в ворота.
Сторож, узнав через окошечко доминиканца, сейчас же открыл ворота. В
четырехугольном дворе, окруженном со всех сторон монастырскими строениями,
посередине возвышалась церковь св. Доминика. Только что окончилась обедня,
и монахи вереницей выходили из церкви. Направо от церкви было длинное
здание, где помещались монашеские кельи; с левой стороны - монастырская
трапезная и библиотека. Монастырь был обнесен высокой каменной стеной, за
которой виднелся дом аббата с обширным садом.
Отец Горгоний остановил проходившего мимо монаха:
- Мир тебе, брат мой! Не скажешь ли мне, где сейчас господин аббат и его
преподобие комиссар святейшей инквизиции отец Гильденбрант?
- Они оба в саду у отца Бернгарда.
- Подождите меня здесь! - уже на ходу через плечо крикнул отец Горгоний
Губерту, а сам направился через маленькую калитку в стене в сад аббата.
Сад был разбит с большим вкусом и знанием дела:
гладкая, усыпанная крупным желтым песком дорожка была окаймлена бордюром
цветов, местами переходящим в большие, пышные клумбы. В изящной беседке
сидели аббат и комиссар святой инквизиции отец Гильденбрант.
Отец Горгоний, остановившись у входа, отвешивал поклон за поклоном:
- Рах vоbisсum2!
- Тебе тоже, брат Горгоний. Я вижу, тебе есть о чем доложить, - с
нетерпением проговорил отец Гильденбрант.

- Я привел сюда мужика-чеха, о котором донесли, что он еретик и говорит
слова, поносящие нашу мать - святую церковь.
- Доставь его сюда.
Монах юрко засеменил по дорожке.
- Я хотел вам еще сказать, - продолжал аббат прерванный разговор, - что
мой друг, королевский советник доктор Наз, пишет мне о весьма вредном чехе
- еретике Яне Гусе, капеллане королевы и первом проповеднике Вифлеемской
часовни. Этот еретик осмеливается в своих проповедях нападать на святой
престол, обвинять высших сановников церкви в жадности, в стремлении к
богатству. Все непокорные и ненавидящие святую церковь и завидующие ее
славе и богатству чехи объединяются вокруг Яна Гуса и его друга Иеронима
Пражского. Начиная от вельможных панов вроде Микулаша Августинова и до
самого жалкого поденщика все чтут этого чешского еретика как своего вождя.
- О Яне Гусе я уже слышал, отец Бернгард, и пусть я потеряю свою душу,
если этот чех рано или поздно не угодит на костер! Святой престол имеет
основания считать его опасным еретиком и вдохновителем всех непокорных нам
чехов.
Отец Бернгард задумался и, медленно, осторожно подбирая слова, заметил:
- А не кажется ли вам, отец Гильденбрант, что проповеди Яна Гуса имеют
успех потому, что он провозглашает затаенные мысли и чувства всех или, во
всяком случае, большей части чешского народа?
Отец Гильденбрант снисходительно усмехнулся:
- Не согласен с вами, достопочтенный отец Бернгард, решительно не
согласен. Но если и так, мы кострами заставим их всех молчать и
повиноваться... молчать и повиноваться! - повторил он, с ожесточением
оскалив свои большие желтые зубы.
- Конечно, отец Гильденбрант, святая церковь принуждена защищаться
пламенем костров от возмутителей, дерзающих поднять голос против святого
престола и его слуг...
Перед входом в беседку остановились отец Горгоний, Губерт и Тим,
окруженный стражей. Отец Гильденбрант вперил свой взгляд в крестьянина. В
этот момент всей своей длинной, согнутой черной фигурой он напоминал
большую хищную птицу, готовую броситься на добычу.
- Кто ты? - резко спросил отец Гильденбрант.
- Я здешний житель, из Зельенки, крещен Тимом, а за что меня ваши люди
обидели, не знаю.
Отец Бернгард бросил короткое приказание Губерту:
- Позвать сюда отца эконома!
Губерт неуклюже поклонился, надел каску и побежал выполнять приказание
аббата.
- Так ты говоришь, что тебя обидели?
- Вы же видите, отец, что они со мной сделали. А хозяйку, то есть жену мою
Катерину, чуть до смерти не убили, все разграбили... а за что?
- Ого! Да ты, негодяй, слуг святейшего престола разбойниками ругаешь? Да
за это одно ты уже достоин костра! - снова вмешался отец Гильденбрант. -
Кто поднимает руку на слуг святой церкви, тот враг ее, а кто враг святой
церкви, тому костер!
- Да это же не церковь, а разбойники!
- Замолчи, грязная чешская свинья! - визгливо крикнул комиссар.
В этот момент к аббату подошел старый полный монах и поклонился в пояс,
ожидая благословения. Тот величественно перекрестил брата эконома и сунул
ему для поцелуя свою большую белую руку.
- Брат Фабиан, тебе не знакомо лицо этого чеха? Эконом окинул взглядом
высокую фигуру Тима:
- Как не знакомо! Это же тот самый смутьян, что не признавал права обители
на реку и призывал мужиков ловить в ней рыбу без разрешения аббатства. Он
еще тогда называл всех святых братьев аббатства лодырями и клопами, а вас,
преподобный отец, главным заправилой этого кабака. Да простит мне господин
аббат, что я повторил его дерзости.
- Нет, я так не говорил! - запротестовал Тим. - Я только сказал, что для
нас, чехов, что немецкий монастырь, что немецкие паны - все одно. От обоих
мужику-чеху не стало жизни. А о вас, преподобный отец, я ничего не
говорил...
Лицо аббата было вовсе не злое, скорее даже добродушное, и Тиму не
хотелось верить, что этот благообразный аббат способен причинить ему
какое-либо зло.
- Пан аббат, защитите бедняка от разбойников! - взмолился Тим.
- Видишь, сын мой, ты нас бранил, оскорблял, а теперь просишь о милости, -
наставительно, но мягко пожурил его аббат. - Хорошо, мы подумаем, что
можно будет для тебя сделать, но слишком тяжела твоя вина перед святой
церковью. Как сказал почтенный брат Гильденбрант, ты воистину заслуживаешь
наказания. Больше пока я ничего не могу тебе сказать, заблудшая душа...
Отвести его! Завтра же начнем следствие.
Губерт отвел задержанного. Тим шел и никак не мог осознать, что же,
собственно, с ним произошло. Вчера все было так хорошо, тихо, спокойно, а
сегодня он и жена избиты, дом разграблен, его самого ждет страшная участь.
Нет, аббат хоть и немец, но добрый поп, он смилуется и не отдаст его
монаху с лицом висельника.
Отец Бернгард был доволен. На его полном лице сияла улыбка.
- Скажи-ка, брат Фабиан, - обратился он к эконому, - что есть у этого
мужика?
- Клочок земли, корова, полдюжины овец.
- Ты посоветуй ему отписать все свое имущество и землю святой обители как
жертву для искупления грехов. Пусть брат нотариус заготовит дарственную и
в присутствии старосты ее совершит. Иди с миром и не забудь. Эконом
удалился, и аббат с комиссаром остались одни.
- Звонят к вечерне, - сказал аббат, - идемте, почтенный брат! Обратите
внимание на эту розу: это же чудо небесной гармонии!
Он остановился у палевой розы и, погрузив в лепестки лицо, с наслаждением
вдыхал ее аромат.
- Так что же мне делать с этим мужиком-чехом? - спросил инквизитор.
Аббат отвел лицо от цветка и с умилением глядел на него. Розы были
страстью почтенного аббата.
- Какая дивная красота!.. С чехом? Да что хотите... хоть сожгите его...

2. СИРОТА
Невысокий коренастый человек старательно выпалывал грядку с овощами.
Июньское солнце припекало не на шутку. Человек обливался потом, то и дело
вытирал мокрый лоб грязной ладонью, но, несмотря на жару, усталость и свой
уже далеко не молодой возраст, упорно продолжал выдергивать сорняки.
Наконец грядка была как будто вся очищена. Бакалавр3 Ондржей с
удовлетворением взглянул на свою работу.
В это время из двери низкого длинного дома школы вышла пожилая женщина и,
остановившись на пороге, громко позвала:
- Онеш, Онеш!
Бакалавр не слышал или делал вид, что не слышит.
- Ондржей! Ондржей! - кричала женщина, вытирая передником свои полные
красные руки.
Видя, что муж не отзывается, она подошла к калитке огорода и с сердцем
закричала:
- Онеш, да ты что, оглох, что ли!
Ондржей, не поворачивая головы и стоя на коленях, хладнокровно ответил:
- Пока нет, но, если будешь и дальше так кричать, оглохну непременно... Да
что с тобой, Марта, стряслось? Расскажи.
Лицо жены было взволнованно, и в голосе дрожали слезы.
- Иди скорей, Ондржей, там пришел к тебе Штепан, сын Тима. У него ужасная
беда.
- Да ты толком, жена, говори, что случилось со Штепаном?
Марта спрятала лицо в передник и, плача, проговорила:
- Он теперь... сирота...
Ондржей уже поспешно шел к дому. На ходу он поднял брошенный на землю
коричневый камзол и, наспех надевал его.
- Я все же ничего не понимаю, расскажи все по порядку.
- Штепан тебе все сам расскажет. Он в классной.
Бакалавр, забыв вымыть руки и привести себя в порядок после работы на
огороде, поспешил в классную комнату.
Вся обстановка этой комнаты состояла из кресла, небольшого стола и пары
скамеек у стен. Во время урока ученики сидели, по обычаю того времени, на
полу, у ног учителя, восседавшего в кресле с длинной тростью в одной руке
и с книгой в другой. У окна стоял подросток лет шестнадцати, одетый в
бедное полукрестьянское-полугородское платье, бледный и печальный.
Штепан был не только любимцем старого учителя бакалавра Ондржея, но и по
справедливости считался самым блестящим учеником в школе.
Отец Штепана, крестьянин Тим Скала, пошел на все жертвы, но отдал сына в
далекую Прахатицкую школу, которая была известна тем, что наряду с латынью
и всей схоластической премудростью здесь учили и чешскому языку. Бакалавр
Ондржей старался внушить своим ученикам любовь к родине, знакомил их с
прошлым своего народа и со всем, что он сам знал о Чехии.
Штепан, только что окончивший школу, жил на квартире у суконщика, которому
за угол и стол помогал вести его счета.
Ондржей быстро подошел к Штепану и протянул ему обе руки:
- Здравствуй, сынок! Слышал о твоем несчастье... Как же все это
приключилось?
Штепан помолчал, стараясь быть спокойным, и, сделав над собой усилие,
медленно, запинаясь, стал говорить:
- Сегодня утром приехал сосед Петр продавать шерсть. Зашел в лавку
хозяина, рассказал... Отец давно не ладил с экономом монастыря. Ну, и
ночью нагрянули слуги инквизиции. Отца забрали. Мать били, вс╗
разграбили... Мать ушла к соседу. От побоев и горя она заболела и с неделю
уж как умерла... А об отце говорили, что его сожгли...
Бакалавр слушал, сдвинув мохнатые седые брови и плотно стиснув губы. Оба
долго молчали.
Ондржей сел в кресло и усадил Штепана на скамейку:
- О тебе не спрашивали?
- Спрашивали у соседей: где я и что делаю.
- Так, значит, тебе, сынок, домой возвращаться не следует, да и здесь тоже
оставаться небезопасно. Что же придумать?.. - Бакалавр задумался, потом
неожиданно хлопнул себя широкой ладонью по лбу и воскликнул: - Эврика4!
Постой минутку... Марта, а Марта!
Дверь полуоткрылась, и Марта показалась в комнате.
- Слушай, жена. Поскорее дай мне одеться, и, когда придут ученики, скажи
им, что я опоздаю на полчаса. Пусть читают Большой Донат5 дальше отметки.
Марта скрылась, и вслед за ней ушел Ондржей. Несколько минут Штепан пробыл
наедине со своими мрачными мыслями. Но вот Ондржей вернулся. В своей
бакалаврской сборчатой одежде учитель выглядел гораздо внушительнее.
Поправив черный берет, он в сопровождении Штепана вышел на улицу. Они
быстро прошли несколько грязных улиц и переулков, вышли на рыночную
площадь и стали пробираться через густую, шумную толпу.
У лавок с самыми разнообразными товарами можно было увидеть и чинно
шествующих, упитанных бюргеров в скромной, но солидной одежде темных
цветов; тут же в сопровождении слуг, расчищавших палками и пинками дорогу,
медленно проходили знатные паны в расшитых роскошных плащах и камзолах;
бородатые полупьяные солдаты грубо переругивались с лавочниками; бродили
монахи - доминиканцы, францисканцы, кармелиты6 - в коричневых, черных и
серых рясах, босые или в сандалиях; рослые и дюжие крестьяне в меховых
безрукавках поверх длинных белых из домотканого холста рубах и в широких
соломенных шляпах; цыгане, евреи, мадьяры.
Прахатице был торговым городом, где хозяевами были немцы-патриции.
Пройдя еще два - три квартала, Ондржей и Штепан остановились у небольшого
дома с красивым каменным входом. Бакалавр постучал в дверь бронзовым
молотком. Дверь открылась, и служанка с поклоном пропустила Ондржея и
Штепана.
- Вы к мистру7 Иерониму? Сейчас покличу. Ондржей сказал Штепану:
- Сейчас, Штепан, я тебя представлю своему другу. Это такой человек... он
для тебя сделает все, что сможет, а сделать он может немало. Помни: он
очень ученый и магистр нашего и других университетов.
Появилась служанка и сообщила;
- Мистр Иероним просит вас к нему!
- Останься пока здесь, я поговорю с ним сам. Ондржей ушел в следующую
комнату. До слуха Штепана донеслись мужские голоса. Один был учителя, а
другой голос - громкий, властный и в то же время приятный. Потом стало
тихо. Штепан присел на резную табуретку и задумался. Он никак не мог
привыкнуть, что смерть унесла его отца и мать и что он остался совсем без
родных, без дома. Ему казалось, что все это ужасный сон. Он вот-вот
проснется, и этот кошмар исчезнет, как дым. Но дни шли, а несчастье
оставалось реальностью. Что же будет дальше?
- Штепан! - послышался голос бакалавра. - Иди сюда, сынок!
Штепан поднялся и вошел в соседнюю комнату. У маленького окна стоял
дубовый резной стол, весь заваленный книгами, вдоль стен - полки с
книгами, в противоположном углу - деревянная узкая кровать, над которой
висели боевой меч и кинжал.
У стола сидел высокий человек лет тридцати пяти в темной одежде магистра.
Когда Штепан приблизился, человек поднялся с кресла, взял его за плечи и
пристально заглянул в лицо.
- Ну, вот и хорошо. Садись, дружок, - ласково сказал он.
- Мистр Иероним, я пойду. Наверно, школяры меня заждались.
Иероним и Ондржей дружески попрощались, и, уходя, Ондржей сказал Штепану:
- Ты, сынок, от магистра приходи прямо ко мне, только обязательно.
После ухода Ондржея Штепан как следует рассмотрел своего нового знакомого.
Тот тоже внимательно глядел на Штепана своими проницательными и слегка
насмешливыми глазами.
- О твоем несчастье мне все сказал друг Ондржей. Понимаю тебя... Я хочу
обсудить с тобой, что делать дальше. У тебя есть какой-нибудь план?
- Нет, пан мистр, я не знаю... еще не думал.
- Ну так давай думать вместе. Мне кажется, Ондржей прав: домой тебе ехать
небезопасно, да и сюда лапы инквизиции могут дотянуться, а заступиться за
тебя некому.
- Это так.
- Мне Ондржей сказал, что ты парень способный и первым окончил его школу.
- Да, мне пан бакалавр тоже так говорил. Иероним рассеянно провел рукой по
столу, видимо что-то обдумывая.
- Ты уже знаком с грамматикой, риторикой, диалектикой, математикой,
астрономией?
- Да, доминус магистр8. Все это мы с паном бакалавром изучали.
Иероним добродушно усмехнулся:
- А вот скажи мне, дружок, кем ты желаешь стать, чтобы всю эту премудрость
с пользой применить?
Штепан смутился и не мог найти ответ на вопрос, который ему самому нередко
приходил на ум.
- Не... не знаю, доминус магистр... учителем в школе, как пан бакалавр...
Иероним недовольно поморщился:
- Учителя, особенно хорошие, нам очень нужны, но, мне кажется, перед тобой
лежит иная дорога. Сколько тебе лет?
- Семнадцатый пошел в день святого Штепана.
- Значит, с тобой можно говорить, как с разумным человеком.
Штепан был очень польщен мнением о нем ученого магистра и покраснел. Но
Иероним, словно не замечая его смущения, продолжал спокойно и серьезно,
как будто говоря с равным себе:
- Ты не ребенок, Штепан, и с тобой можно говорить откровенно. Пойми, что,
не будь у нас в Чехии немецкого засилья и не будь наш народ отдан во
власть Рима и его слуг, не могло бы случиться того, что случилось с тобой.
Немцы в союзе с римской церковью стараются подчинить нашу страну. И в этом
они, к несчастью, преуспевают. Но каждый из нас должен знать, что настанет
пора, когда истинные чехи выбросят вон чужеземных поработителей,
освободятся от оков ума и совести, именуемых властью святейшего престола,
и изгонят тунеядцев и торговцев верой.
Штепану казалось, что Иероним говорит вслух то, что бродило последнее
время у него, Штепана, в голове, не находя четкого выражения. Он даже
привстал со скамьи от волнения:
- Правда, правда, пан мистр! Вы словно прочли мои мысли!
Темные глаза Иеронима блеснули:
- Не только ты да я так думаем - большая часть народа нашего так думает,
кроме тех, кто продался Риму и немецким господам.
Иероним в возбуждении встал и прошелся по комнате.
Штепан с восхищением глядел на его статную, изящную фигуру скорее воина,
чем ученого-богослова.
Иероним резко повернулся к Штепану:
- Я советовал бы тебе поехать в Прагу и поступить В Пражский университет.
Штепан, крайне смущенный, пробормотал:
- Боже мой! Я-то, конечно, согласен, но...
- Смущает, что у тебя в Праге нет никого?
- Нет, пан мистр, как раз не это. В Праге у меня есть дядя Войтех, старший
брат матери, он оружейник...
- Так в чем же дело? Штепан снова замялся.
- Э-э-э, понимаю! Денег нет? Так бы и сказал. Этому горю я смогу помочь. Я
сам через три дня выезжаю в Прагу. Хочешь, едем вместе? А в Праге пойдем к
магистру свободных искусств, славному Яну из Гусинца, по прозвищу Гус. Не
слыхал о нем?
- Как не слыхал! Мне пан бакалавр говорил о нем. Мистр Ян Гус ведь учился
в здешней школе.
- Верно. Ян Гус - один из лучших чехов, каких я знаю... Ну что же,
собирайся, дружок, и послезавтра чуть свет приходи сюда.
Магистр крепко пожал Штепану руку. И юноше это показалось странным. Как же
так: магистр четырех университетов, знаменитый ученый - и пожимает руку
мальчишке, школьнику и притом сыну крестьянина!
- Не забудь: послезавтра, чуть рассветет, будь здесь.
- Прощайте, пан мистр, непременно буду!

3. ПРАЖСКИЙ ОРУЖЕЙНИК
Войтех решительно был не в духе и не переставал ворчать на жену:
- Поскорее покличь Ганку, чтобы умыться подала, да этому сопляку Томашку
накажи убрать железо в сарай - еще третьего дня велел...
Текла сокрушенно поглядела на сердитого мужа и, ничего не ответив, пошла в
дом. А старик, теребя уже начавшую седеть темно-каштановую бороду и усы,
продолжал оглядывать двор, ища нового предлога, чтобы сорвать накопившееся
еще со вчерашнего дня раздражение. Но, как назло, придраться было не к
чему: всюду царил порядок.
Во двор вбежала румяная, крепкая девушка с медным кувшином и полотенцем в
руках. Старик сбросил куртку и засучил рукава. Вода была ледяная, и Войтех
долго урчал, фыркал и брызгался. Наконец, когда его загорелое, с резкими
чертами лицо стало багровым, он взял у служанки полотенце из сурового
холста и начал вытираться. Вытирался он долго и ожесточенно. Потом достал
из сумочки у пояса медный гребень и стал расчесывать свои длинные; почти
без седины волосы.
- Ратибор встал?
- Встает.
- А Шимон?
- Еще не вернулся.
- Как - не вернулся? Он что, уже ушел, так рано?
- Нет, хозяин, паныч Шимон не приходил еще со вчерашнего дня.
Войтех широко раскрыл глаза и от изумления застыл с поднятой вверх рукой.
- Не возвращался? Где же он пропадает?
- На свадьбе у Фогеля.
- У мастера Фогеля? Что сукном торгует?
- Ну да, у него самого. Его Фрида за Пейпера Франца сговорена, вот и
свадьба.
Старик причесался, надел куртку и махнул рукой служанке, что она свободна.
Пройдя в сени, Войтех открыл дверь направо, в мастерскую - большую низкую
комнату со сводчатым потолком. Здесь стояло несколько больших дубовых
столов, заваленных инструментами; на стенах висели короткие даги и
двуручные тяжелые мечи, кривые сабли, тонкие шпаги, длинные кинжалы,
известные под названием `мизерекордия` (`кинжал милосердия`), изящные
стилеты, секиры, алебарды, бердыши, боевые топоры, в искусстве владеть
которыми чехи не имели себе равных в мире. Между столами, поближе к окнам,
стояли большие чурбаны с наковальнями самых различных размеров и форм - от
огромной, для отковки топоров и секир, и до миниатюрных наковален,
необходимых для правки и отделки изящных стилетов.
Из мастерской дверь вела в соседнее помещение - кузню, откуда слышалось
сопение мехов, сопровождавшееся мерным вспыхиванием горнов. Чумазый
подросток, заспанный и всклокоченный, лениво раскачивал большие мехи,
висевшие у закопченного потолка.
Войтех прошел через мастерскую. Подмастерья возились у столов, гремя
инструментами, а двое учеников таскали со двора в мешках уголь в кузню.
При виде хозяина подмастерья поклонились и пожелали доброго утра. Старик,
пробормотав под нос ответное приветствие, прошел в кузню. Разглядев у
горна ученика, старик неожиданно разразился бранью:
- Томашек, ленивый поросенок! Да разве так раздувают горн? Чтоб ты пропал
со своей ленью! А ну, живо, тяни как надо! Горн давно должен быть готов, а
у тебя еще и угли не занялись... Ой, плачет по тебе ремень! - Старик
повернулся было, но вдруг снова напал на ученика: - А старое железо я сам,
что-ли, со двора должен убирать? Горло перервал толковать тебе одно и то
же. Чтобы к обеду все было убрано! Слышишь?
- Слышу, хозяин, - безучастно отозвался мальчишка, продолжая все так же
лениво раскачивать мехи.
Взбешенный Войтех в сердцах только плюнул и вышел из кузни. Проходя
быстрыми, тяжелыми шагами через мастерскую, он вдруг круто остановился и
спросил худощавого подмастерья, курносого и рыжеватого:
- Гавлик, меч для пана Яна Хлумского готов? Гавлик молча вытер руки о
кожаный фартук, снял со стены готовый боевой меч и так же молча подал его
хозяину. Тот внимательно осмотрел лезвие, бормоча что-то себе в бороду,
проверил, нет ли изгиба, хорошо ли укреплена его медная, обтянутая кожей
рукоятка, затем с размаху рубанул по железному пруту в палец толщиной,
лежавшему на столе. Лезвие меча наполовину перерубило прут. Старик
сосредоточенно осмотрел лезвие в месте удара и, по-видимому, остался
доволен.
- Закален неплохо. Правил и точил его ты, Гавлик?
- Я, хозяин, А что? Не ладно?
- Нет, славно. - Войтех повесил меч на стену и ушел из мастерской в
столовую.
Постепенно в столовую стали входить подмастерья, ученики. Пришел Ратибор,
старший сын хозяина. Хозяйка и служанка внесли сковороды и миски. На столе
лежали огромные буханки хлеба и стояли жбаны пива. На сковородах шипели,
наполняя комнату крепким ароматным запахом, жареные колбасы, заправленные
яйцами, чесноком и салом.
Войтех опустился в кресло, остальные расселись на скамьях и, вооружившись
ножами, отрезали себе по доброму ломтю хлеба. Текла положила каждому на
хлеб яичницы и по хорошему куску ароматной колбасы. Все ели, держа колбасу
в руках; сало текло на пальцы и по губам. Ели молча, с аппетитом здоровых
людей, умеющих и крепко трудиться и хорошо поесть. Когда последние куски
колбасы исчезли со стола, Текла разлила в большие глиняные кружки пиво.
Войтеху пиво было подано в массивной кованой серебряной кружке с
замысловато украшенной крышкой.
Войтех отхлебнул из кружки, поставил ее на стол и, утирая усы и бороду,
недовольно обратился к Ратибору - парню лет семнадцати, такому же рослому,
как отец, и такого же атлетического сложения. Да и лицом Ратибор напоминал
отца - те же резкие черты, энергичный, выдвинутый вперед подбородок,
только глаза у юноши были не карие, как у Войтеха, а темно-синие,
серьезные и спокойные.
- Скажи мне на милость божию, сынок, за какие такие грехи послал мне тебя
господь бог? Вот терплю, терплю, но ведь когда-нибудь и мое терпение
прорвется... Железо и то рвется...
Ратибор тоже поставил свою кружку и исподлобья смотрел на отца. А тот
продолжал все тем же ворчливым тоном:
- Вчера иду я от пана Болеслава из Градца - ходил к нему получить за
прошлогоднюю работу, еще в день святого Штепана сдал ему новый щит да две
секиры, но у благородного пана расплатиться то времени нет, то денег. Да.
Так вот, возвращаюсь я от пана Болеслава и едва только дошел до моста, как
навстречу мне идут коншель9 Карл Тимбель да старшина плотников Якоб
Зейдель. Ну, поздоровались, как честные пражане, а коншель мне и говорит:
`Если твой Ратибор еще раз с кем подерется из наших, быть ему на эшафоте`.
И оба поклялись в этом святым таинством. Оказывается, ты в прошлую среду
успел проломить голову сынку какого-то немецкого купца. Так ведь? Не
хвастаясь, скажу: оружейника Войтеха Дуба у нас в Праге все уважают - не
только чехи, но даже и немцы. И такой стыд мне терпеть! Вот вырастил себе
в утешение на старости лет сыновей: один драчун, а другой... - Тут старик
только безнадежно махнул рукой.
- Прости, отец, набрехал тебе коншель: никому я голову не проломил, хотя и
следовало бы... Один купеческий сынок стал при мне нашего мистра Яна из
Гусинца ругать и всячески поносить. Ну, я ему сказал, чтобы нашего Яна он
не трогал, а ежели ему кого из духовенства хочется поносить, так пусть
найдет кого другого... ну хоть, для примера, ихнего немца - преподобного
Альбика Вышеградского. А он, вместо того чтобы ответить, как подобает
разумному человеку, полез в драку. А я ведь не девочка, чтобы меня можно
было кулаком напугать и сдачи не получить! Вот и дал ему чуточку...
- Что ты нашего Яна в обиду не дал, это правильно, но все ж таки, Ратибор,
не шути с огнем, сам ведь знаешь, какое нынче время: весь магистрат Праги
- немецкий. Раздразнишь их - так и собьют тебе голову...
Ратибор откинул упавшие на лоб светло-русые волосы и, разгорячившись,
перебил отца:
- Но что должен делать всякий честный чех, когда при нем немецкий
бездельник затрагивает своим грязным языком гордость нашего народа -
нашего Яна из Гусинца и его друзей? Что в таком случае, по-твоему, отец,
должен делать каждый истинный чех?
- Бить их, как бешеных свиней! - вырвалось у старика, и он с силой стукнул
тяжелой кружкой о стол так, что пиво выплеснулось на скатерть.
Заметив, что все сидящие за столом слушают его с удивлением, Войтех
опомнился и, видимо, смутившись, сразу замолчал и стал жадно тянуть пиво.
За столом наступило долгое молчание: все сосредоточенно глядели себе в
кружки, и никто не решался нарушить эту тяжелую паузу.
Наконец Текла, желая дать иное направление разговору, спросила Ратибора:
- Шимон со свадьбы еще не вернулся? Старик прежним, ворчливым голосом
заметил:
- И что нам делать с Шимоном - ума не приложу! Зачем мы послушали того
попа Яна Противу и отдали мальчишку в немецкую школу? С тех пор мы
потеряли Шимона. Как волос выпал - его назад не вставишь, так И Шимона мы
назад не вернем.
Текла сложила под передником руки и сокрушенно подтвердила:
- Не наш, не наш теперь Шимон! Домой только поесть да поспать приходит, а
где он пропадает, никто не знает...
Ратибор поднял голову и усмехнулся:
- Где пропадает? Это всякий мальчишка знает: у толстосумов немецких - у
Зуммеров, Дитмаров да всяких там Штейнеров, а из чехов - у таких, как
Михаил де Кауза да Ян Протива, что больше немцы, чем сами швабы. Слышал я,
что он приказчиком к какому-то купцу из Мейсена поступает.
- Ну хорошо, пора за работу! - Старик вытер полотенцем рот и руки и
поднялся.
За ним поднялись и другие.
Скоро из мастерской стали раздаваться приглушенные удары молотов и частые
постукивания молоточков о звонкие наковальни. Временами доносился густой
бас Войтеха. Трудовой день начался.
Только Войтех проверил, правильно ли выкована полоса стали для меча, как
сзади послышался веселый голос:
- Добрый день, отец!
Старик обернулся и увидел в дверях мастерской младшего сына. Шимон был на
год моложе Ратибора и представлял собою полную противоположность брату. Он
был пониже Ратибора и темнее. Его лицо было бы даже красивым, если бы не
бегающие глаза и неприятно кривящийся в постоянной улыбке рот. Одет был
Шимон гораздо изысканнее брата: темно-синий бархатный берет, такой же
камзол с разрезами сбоку, длинные, от бедер, коричневые чулки и остроносые
туфли с серебряными пряжками, сзади короткий плащ, модный в то время среди
зажиточной городской молодежи.

Войтех, ничего не ответив, продолжал работу.
- Мастер Готлиб Носке шлет вам большой привет, отец.
- Спасибо за привет, - проворчал старик, все еще не поворачивая головы. -
А еще что скажешь?
- Мастер Носке хотел бы видеть вас у себя.
- Вот как! - с удивлением сказал старик, прекратив осмотр меча, и
обернулся к Шимону: - Зачем же я ему понадобился?
Шимон, опустив глаза и играя изящным кинжальчиком, висевшим у него на
поясе, с тонкой усмешкой ответил:
- Просто он хочет, чтобы вы пришли к нему в гости.
- В гости? Что-то он раньше меня не приглашал.
В это время к ним подошел Ратибор в кожаном фартуке, с секирой в одной
руке и напильником в другой.
- А разве вы, отец, не понимаете, в чем дело? Войтех внимательно посмотрел
на Ратибора и вдруг рассмеялся гулким, раскатистым смехом:
- Так можешь передать своему мастеру Носке мой привет и сказать ему, что
оружейник Войтех вовсе не такой старый осел, как он думает.
- О чем это вы, отец? - с деланным недоумением воскликнул Шимон. - Мастер
Носке никогда о вас так не думал...
- Оставь, Шимон, - вмешался Ратибор, - не делай из себя невинного ягненка.
Ты прекрасно знаешь, что немецкие оружейники хотят заманить к себе отца,
после того как... наш чешский меч оказался тверже прославленного
баварского `волчка`. Не так ли?
- Не знаю...
- Врешь, знаешь! - бросил Войтех. - Так и скажи им. К слову: ты поступаешь
приказчиком к... как его там...
- К купцу господину Гельмуту Гартману. Да, совершенно верно.
Старик помолчал, взял вновь меч и стал его внимательно осматривать.
- Ну, а насчет залога как же? - Сорок золотых. Я думал, отец, что вы,
может быть, помогли бы...
- Сорок золотых... Значит, двадцать чешских коп грошей10. Кабы ты пошел
приказчиком к чешскому купцу, я, может быть, понатужился и достал бы
залог. Ты думаешь, что твой отец богач? - внезапно с гневом крикнул
Войтех. - А ты знаешь, как мне все досталось? Вот эти руки и эта голова -
больше у меня ничего не было, когда я начинал. А сколько пакостей творили
мне твои богатые немецкие друзья! Сколько раз я был на краю нищеты по их
милости! На меня и глядеть никто из них не желал, пока мой способ закалки
не дал мне кое-что. С тех пор появился и этот каменный дом, и мастерская,
и подмастерья, и твои богатые платья, и расположение твоих друзей... И,
зная все это, ты хочешь идти к ним?.. Стыдно тебе, Шимон! Я думал, что у
отца чеха и сын будет чех да, видать, ошибся.
Круто повернувшись, Войтех направился в глубь мастерской и принялся
показывать Гавлику, как надо делать эфес и рукоять и где надо начинать
сужение клинка, чтобы он мог проникнуть сквозь кольца кольчуги. Гавлик
слушал хозяина с видом глубочайшего внимания, даже чуть приоткрыв рот,
хотя эти объяснения он слышал уже не один десяток раз.
- А потом не забудь, Гавлик: как конец сделаешь, самым тонким напильником
пройди, прежде чем на точило положишь.
- Войтех! - сквозь стук, звон, треск и скрежет железа о железо, царившие в
мастерской, донесся голос Теклы. - Войтех! Там тебя какой-то паренек
спрашивает. Говорит, из Прахатиц пришел.
Войтех подошел к жене:
- Из Прахатиц? Паренек? А звать-то как? Провалиться мне в болото, если я
что-нибудь понимаю! Ладно, иду.
И, не снимая кожаного фартука, закопченного, во многих местах прожженного,
с засученными рукавами, черными от угольной копоти лицом и руками, Войтех
вышел на крыльцо.
Перед ним стоял в запыленной одежде школьника подросток с дорожным мешком
за плечами и с помятой шляпой в руках. Войтех пристально взглянул на
гостя. Что-то знакомое было в чертах лица, но он мог поклясться, что видел
пришельца впервые.
- Здравствуйте, - робко проговорил юноша.
- Здравствуй, - ответил старик. - Кого ты ищешь?
- Мне нужно повидать моего дядю Войтеха, сына Станислава, по прозвищу Дуб.
- Это я и есть. А с какой стороны я тебе прихожусь дядей?.. Да ты заходи в
дом... Вот так. Мешок сними и положи на лавку, сам садись и рассказывай.
Юноша потупился; его лицо стало печальным, как только речь зашла о его

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Док. 120010
Опублик.: 20.12.01
Число обращений: 1