|
ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ Александр Зорич
Танцы втроем
ГЛАВА 1
6 мая, 12.30
В дежурной части было, как обычно, накурено. Лейтенант Симакин,
которого сослуживцы знали в общем как человека непьющего, но если уж
пьющего, то пьющего беззаветно, поэтически и беспробудно, всю смену
старался дышать `про себя`, плотно стиснув зубы и деликатно втягивая
воздух носом, как в какой-нибудь экзотической дыхательной практике
загадочного и дремотного Востока, где все мужчины - йоги, а женщины -
гейши. Или чуть иначе: все мужчины - ушуисты, а женщин просто нет за
ненадобностью. По крайней мере, так смотрелся пресловутый Восток сквозь
стекла кинескопов и зарешеченных окон райотдела.
Со вчерашнего вечера Симакин протрезвел лишь отчасти. Звуки и
запахи внешнего мира воспринимались им с некоторым запозданием.
Полуденный кофе, который варился в соседней комнате, был им в первый
раз за много дней упущен, поскольку по правилу `кто поспел - тот и
съел` он доставался всегда трем из шести милиционеров дежурки. Это
неизбежно следовало из размеров джезвы (двести пятьдесят грамм),
которую из-за этого называли чакушкой и из-за этого же традиционно
соображали на троих. Второй раз кофе не варили - экономили.
Симакин также не услышал (а точнее, не осознал), как сержант Рында
(`Вот такая флотская фамилия`, - гордо подтверждал сержант любому
переспросившему; переспрашивали все), выдувая белесую поземку с
глянцево-черной кофейной поверхности, пробасил: `А лейтенанту нашему -
шиш; он своих чакушек вчера, похоже, нахватался под горлышко`. Поэтому
Симакин не зря сомневался в эффективности предпринятых мер маскировки
(к которым, помимо йогинского дыхания, относились жвачка `Дирол` и
туалетная вода с броским, но всегда ускользающим из памяти названием).
На телефонные звонки он тоже реагировал с запозданием. Бабушка,
которая не могла попасть домой по причине утери ключей, дозвонилась
только с третьего раза. Выслушав ее долгие, сбивчивые, невнятные
объяснения, Симакин в ответ так же долго и невнятно пытался втолковать
ей, что подобного рода происшествия выходят за рамки компетенции
(`копотенции` - наконец-то выговорил Симакин) правоохранительных
органов и подлежат копотенции ЖЭК`а или, еще лучше, какого-нибудь
ловкого пацана, который пролезет к ней в квартиру через соседский
балкон. Бабушка не понимала, о каком Жене говорит Симакин и какому
пацану она сможет доверить кошку, которая томится с утра без молока и
селедки. `Довели страну до ручки`, - резюмировала бабушка и наконец
отстала.
Симакин со скукой вперился в огромную карту района, висевшую прямо
перед ним. Если бы он умел рисовать, то смог бы по памяти нарисовать ее
всю с каждым последним деревом, гаражом, со всеми бабушками и кошками,
которых, разумеется, на карте не было, но которые жили в ней и
постоянно чего-то хотели от Симакина. Симакин от них не хотел ничего.
Симакин хотел пива.
Прошло шесть часов дежурства и за все это время не случилось ровным
счетом ничего примечательного. Ни бомбы в школе, ни разбойного
нападения на `Мерседес` какого-нибудь эспэшного главбуха. `Оно и не
удивительно, - меланхолично подумал лейтенант, - май, воскресенье,
фирмы закрыты, народ сажает картошку, малолетние преступники целый день
смотрят мультяшки про Тома и Джерри. В новых районах бухают, если
только есть деньги, и весь мордобой начнется вечерком, но только меня
уже здесь не будет и разгребать это все придется Саше. Или Володьке -
хоть убей не могу запомнить этот график.`
- ...товарищ лейтенант, телефо-он! Возьмите наконец! - Рында орал
уже вторую минуту, клича лейтенанта то господином, то товарищем.
Пятьдесят на пятьдесят, потому что прежнее уставное обращение вроде бы
устарело, но новое еще вроде бы не утвердили.
- Дежурный на проводе! - гаркнул Симакин, сердясь и на себя, и на
Рынду, и на пропущенный кофе, который он унюхал только сейчас, спустя
полчаса после того, как помыли чашки.
- Милиция? - громко и уверенно переспросил мужской голос.
- Милиция, милиция, назовите себя, - раздраженно ответил лейтенант
в предвкушении очередной ерунды.
- Дмитрий Силин, адрес...
Лейтенант, механически занося время, имя и координаты в журнал,
удивился почти армейской точности и обстоятельности, с которой
потерпевший (обычно все-таки звонят потерпевшие) выдал всю необходимую
информацию. Так пишут в протоколах, но почти никогда не говорят живые
люди, у которых в поезде украли штаны с бумажником или угнали из-под
окон новенький `ВМW`. А голос принадлежал явно человеку, у которого
скорее всего увели именно `ВМW`, человеку из разряда как раз эспэшных
главбухов.
- Убита моя соседка по лестничной клетке, Марина Рубина, - к полной
неожиданности лейтенанта сказал Силин.
- Та-ак, разберемся, - довольно глупо протянул Симакин. И,
спохватившись, сообразил, что по его опыту, да и вообще по всем
правилам, сообщения об убийствах надо принимать в особенной
непробиваемой деловой манере. Только так зачастую удается удержать
того, на другом конце трубки, от истерики, от бегства, да мало ли от
чего? Часто ведь звонит и сам убийца.
- Разбираться не придется, - спокойно ответила трубка. - Я знаю
убийцу.
- Фамилия, имя, - потребовал лейтенант.
- Михаил Гретинский, водит пятые `Жигули`, цвет `мокрый асфальт`,
номер такой-то. Убил Марину выстрелом из пистолета и скрылся.
Сразу вслед за этим в трубке раздались короткие гудки.
`Что за дрянь этот `мокрый асфальт` для `Жигулей`, - пронеслось в
голове у Симакина.
Узнав о происшедшем, дежурная часть заработала быстро и слаженно,
как автомат Калашникова. Данные пошли оперативникам, в дорожную
милицию, в скорую помощь. Семь минут восемнадцать секунд. Все. Входит
медведь - выходит медведь. Откуда-то из города поступила порция
информации, была переварена дежуркой и ушла дальше, в форме других
телефонных звонков, переговоров, потрескивания раций.
Может быть, они никогда больше не услышат фамилий Силин,
Гретинский, Рубина. Может быть, это им интересно, а может и вовсе нет.
Может быть, прочтут заметку в криминальной хронике. Их участие в деле
номер эн закончилось раньше, чем рука следователя превратила загадочное
эн в конкретные будничные цифры. Как обычно.
Уверенный, что два раза снаряд в одну и ту же воронку не попадает и
что в ближайшие десять минут звонков, по крайней мере такой важности,
не будет, Симакин пошел ставить кофе.
- Андрюша, так нечестно, - протянул равный званием и,
следовательно, облаченный правом на `Андрюшу` Бочкарев.
- Честно-нечестно... Тут человека убили, а он кофе жалеет, -
отмахнулся Симакин. *** 6 мая, 13.03 Старший следователь Владимир Кононов только что провел блестящую
комбинацию и, предвкушая сладостное зрелище заматованного белого
короля, быстро нажал на кнопку часов. Время противника пошло.
Пельш, остервенело обхватив вихрастую голову руками, углубился в
изучение позиции. Позорная капитуляция была неминуема. Бесстрастная,
как сама механика, стрелка шахматных часов уже коснулась красного
флажка.
Кононов, беззаботно посвистывая, демонстративно глядел по сторонам.
На любое движение противника реакция была предусмотрена, отмерена,
взвешена.
В прихожей зазвонил телефон.
Кононов пошел поднять трубку, оставив Пельша пожинать плоды своей
гениальной шахматной мысли.
`Кононов... Понял, товарищ полковник... Слушаюсь, товарищ
полковник... Одну минуту, за ручкой схожу...`
Он быстро прошел мимо согбенного противника к секретеру, взял
бумагу и ручку, и вернулся к телефону.
`Записываю... Как-как? С-и-л-и-н? Льва Гумилева? Да, понял... Все,
еду, товарищ...`
Вернувшись и встретив невиннейший взгляд своего противника, Кононов
с особым цинизмом выругался.
- Партия отложена. Ни к кому, понимаешь ли, Жеглов не может
дозвониться, кроме как ко мне.
- Мда-а-а, - с притворным разочарованием протянул Пельш, -
работа-а-а. Но насчет Лены, надеюсь, договор в силе? - Быстро спросил
он.
- Да конечно, ловелас ты дешевый. Я еще позвоню, но, думаю, до
десяти можешь меня не ждать. Чистое белье сам знаешь где. Сметанка в
холодильнике, - бросил Кононов, уже завязывая шнурки.
Пельш ответил ему громогласным ржанием. ***
6 мая, 13.30 Михаил вел машину осторожно, как партнершу в знойном аргентинском
танце - плавно, изящно обходил выбоины, галантно притормаживал перед
`зебрами`, на вторую полосу не лез, хотя набитый автобус с кучей
навьюченных фазендейро перед ним давал максимум сорок, ну, может, сорок
пять. Михаил, конечно, мог ударить по газам, мог без особых проблем
держать в городе скорость за восемьдесят. Водил он отлично, почти так
же хорошо, как и танцевал, как умел нравиться женщинам - но зачем
нестись, сломя голову, когда нестись некуда? Зачем нестись, когда
сейчас нужно быть предельно собранным, когда все нужно как следует
обдумать, взвесить, покурить?
В пачке болталась последняя сигарета. С мысленной улыбкой он
вспомнил, как Марина посвящала его в эту непростую премудрость - курить
за рулем, чувствуя себя так же раскованно, как и в постели. Ему было
двадцать три, ей, пожалуй, восемнадцать. Возраст женщины, такой
женщины как Марина - всегда восемнадцать. `Будь естественен, и все, -
говорила Марина, - больше не нужно ничего. Все остальное возникает из
ничего, из тебя`.
`Что же возникает из меня сейчас?` - Думал Михаил, с облегчением
наблюдая, как поворачивает автобус, в котором раздражала не столько
медлительность, сколько прямо-таки ветхозаветная грязнота бортов.
Михаил, вслед за Мариной, не терпел совок именно из-за
замусоленности, серости, обветшалости.
`Что? Чудовище молчания? Убийца или тот, кто хуже убийцы? Я еду из
свершившегося ниоткуда в безвестное никуда, я в ужасе, но сигарета не
дрожит в моих пальцах, я естественен?`
Повернув к себе зеркальце, Михаил увидел странную маску. Такие лица
у мертвецов, наверное, у смертников, у тех, кто полчаса назад потерял
любимую женщину.
`Или это верх извращенности, поцелуй с дьяволом, я, наверное,
должен был бы рыдать, биться в конвульсиях, вогнать машину в первый же
встречный КАМАЗ или в грязную жопу того автобуса?`
Сигарета обожгла пальцы. Громыхнув на канализационном люке,
`Жигули` дернулись вправо. Михаил, напрочь позабывший о дороге, понял,
что вся его неторопливая езда - чистейшей воды истерика, загнанная
вглубь, и если немедленно не позвонить в милицию, то он все-таки
убьется даже если будет ехать со скоростью самого ленивого пешехода.
Некоторое время он ехал, поглядывая по сторонам в поисках телефона.
Дважды ему удалось уговорить себя в том, что никуда не дозвонишься из
телефонных кабин, в которых выбиты все стекла и издалека видно полное
отсутствие трубок.
Наконец он остановился и, выходя из машины, отметил, что в этом
месте никогда раньше не был. Развороченная стройкой земля, катушки
из-под кабелей, невзрачные двенадцатиэтажки, жестяная коробка
троллейбусной остановки. Поблизости - никого, и это главное, потому что
предстоящий разговор плохо согласовался с присутствием на остановке
мамы с детишками или мужика с газетой. В драме не место мужикам с
газетами.
Михаил снял трубку, в глубине души надеясь встретить глухое
молчание или непролазный частокол коротких гудков. Нет, автомат
работал.
За спиной заскрипели тормоза, хлопнули двери, раздался быстрый
топот. Михаил обернулся.
Большой РАФ припарковался нос к носу с его `Жигулями`. Сзади машину
блокировали такие же `Жигули`, по виду штатские, но за рулем виднелся
человек в погонах. Шестеро других, в неуклюжих бронежилетах цвета
`хаки`, держали его под прицелом коротких автоматов. Лиц не видно под
натянутыми вязанками с круглыми прорезями для глаз.
- На землю! Лечь на землю, руки за голову! - Проорали в мегафон из
РАФа.
- Я, я не убийца! - сказал Михаил, обращаясь зачем-то к ближайшему
из омоновцев.
Поскольку подозреваемый по делу Марины Рубиной Михаил Гретинский
выказал при задержании неповиновение властям, он был бит по почкам и
доставлен в следственный изолятор в наручниках в бессознательном
состоянии. На всякий случай. *** 6 мая, 13.30 Дело мне не понравилось с самого начала.
Когда вместе с сообщением об убийстве вы получаете исчерпывающую
информацию о преступнике, то, если это только не кровавая и
идиотическая семейная резня, можете быть уверены: вас водят за нос.
Впрочем, если верить этому загадочному всезнающему соседу, убийца -
муж, то есть дело подходит как раз под статью семейных. Ревность?
Деньги? Что еще есть в этом мире кроме денег и ревности? Случайность.
Я тысячу раз обещал себе не думать о деле до прибытия на место
преступления. И, конечно же, тысячу раз нарушал взятое обязательство.
Поэтому, заходя в подъезд на редкость ухоженного девятиэтажного дома,
построенного явно по индивидуальному проекту, у меня в голове, помимо
собственной воли, сложилась достаточно полная картина преступления,
отягощенная, вдобавок, невероятными подробностями.
Муж потерпевшей, вернувшись раньше времени из командировки, застает
ее в постели с соседом. После отвратительной сцены (не исключено
рукоприкладство) муж извлекает из стола тяжеленное пресс-папье (я с
детства никак не мог отделаться от образа именно пресс-папье как самого
чудовищного и бездушного орудия убийства; помню свое изумление, когда
предмет моих детских криминальных переживаний на вес оказался легче
футбольного мяча), оставшееся в наследство от прадедушки, современника
Достоевского, и готовится обрушить всю его мощь на соседа. Жена, в
слезах, с криком `Не надо!` встает между ним и любовником. Удар. Муж,
потрясенный содеянным, быстро покидает место преступления. Сосед,
который со всех сторон, кроме этической, совершенно невиновен, и, к
тому же, стремится как можно скорее избавить себя от подозрений, звонит
в милицию.
Шутки шутками, но схема была недурна.
Во-первых, вполне удовлетворяла требованиям рациональности и
экономичности. Не привлекая никаких посторонних мотивов и действующих
лиц, она создавала превосходный механизм убийства. Такие хорошо
известны в нашей практике: со времен Отелло случаются они довольно
часто и, думаю, будут случаться, пока существует род человеческий.
Во-вторых, позволяла быстро и непротиворечиво оправдать точность
сведений об убийце. Естественно, что любовник знает о муже довольно
много. По крайней мере, как правило больше, чем муж о любовнике.
В-третьих, и главное. Дело мне не понравилось с самого начала, с
первых слов нашего Жеглова. Не знаю, почему. И своей схемой я пытался
как-то заглушить, подавить, задвинуть подальше, на второй план гнетущую
глухую тревогу, какая иногда подступает промозглыми ноябрьскими
сумерками.
Я секунду помедлил перед девятиэтажной серой громадиной сталинской
эпохи и, с трудом поборов желание перекреститься, вошел в подъезд.
Лифт в доме по улице Льва Гумилева восемь являлся грубой позднейшей
вставкой в первоначальный замысел строителей и архитекторов и вставка
эта была, как это обычно случается со вставками, не из самых удачных.
Узкий, маленький и похожий на поставленный вертикально гроб лифт
мне поначалу не понравился, но делать было нечего и я нажал на кнопку
восьмого этажа.
Был май, половина второго, ослепительно цвели яблони и в лифте,
вопреки ожиданиям, терпко пахло не то фиалками, не то французской
туалетной водой. *** 6 мая, 13.38 Криминальный боевик с Мелом Гибсоном немыслим без такой сцены:
дом, набитый полицейскими в куртках `Lоs-Аngеlеs Роliсе`, фотоблицы,
желтые ленты, судмедэксперты, комиссар полиции (у американцев -
почему-то в звании лейтенанта) и двое специальных агентов, жрущих пиццу
над аккуратно окровавленным телом. Если даже очень тщательно
пересчитывать всех присутствующих, обязательно собьешься на втором
десятке. Это Америка глазами Голливуда.
Один-единственный участковый, мнущийся час перед дверью потерпевшей
в ожидании всех остальных - это Россия, представшая моим глазам, когда
я вышел из лифта на седьмом этаже.
Представившись и выяснив, что до моего появления здесь не произошло
ровным счетом ничего и в квартиру он проникнуть не пытался - только
настойчиво звонил в дверь - я достал из кармана носовой платок.
Чистый носовой платок в нашей работе важнее любых пистолетов,
подслушивающих устройств и дедуктивных методик.
- Хорошо, сержант. Пора посмотреть, с чем мы имеем дело.
Дверь, как я и думал, оказалась незапертой.
Переступив порог, я сразу понял, что Силин не лгал. Кисловатая
пороховая гарь, которую невозможно спутать ни с чем, ударила в ноздри.
В огромном зеркале отразились наши напряженные лица.
Квартира была совершенно несоветская. Все внутренние перегородки
были убраны и мы, выйдя из тупичка прихожей, сразу оказались в огромной
комнате, заставленной мебелью в хаотическом беспорядке. Люстры не было,
зато по стенам висело множество бра, а на полу в самых неожиданных
местах стояли торшеры. На дальней стене висела огромная картина -
несколько мужчин и женщин, выполненных в нарочито грубой манере,
танцуют, взявшись за руки. Красные на синем фоне.
Толком не знаю почему, но я в чужой квартире - и при обыске, и при
визите к друзьям - всегда начинаю с нежилых помещений.
Осмотрев ванную, где вместо собственно ванной-лохани, которой не
было, стояла импортная ослепительно белая душевая кабина, стиральная
машина и шкафчик, достойный украсить любую презентацию фирмы
`Орифлейм`, заглянув в туалет, побывав на кухне, мы не нашли ничего.
Ничего, достойного служебного внимания.
В комнате, производившей впечатление настоящего лабиринта из-за
цветастых ширм, расшитых на китайский манер драконами и какими-то
одноглазыми персонажами, мы осмотрели каждый уголок и я уже начал
надеяться, что, возможно, хозяйка (или ее муж) пару раз стрельнула ради
развлечения холостыми и, по рассеянности забыв запереть за собой дверь,
пошла в гости к подруге. А муж уехал на рыбалку.
То, что не хочешь увидеть, всегда замечаешь последним.
Я остановился в самом центре комнаты, засунув руки в карманы и тупо
вперившись в черную глубину экрана новенького компьютера, занимавшего
неприметное место в углу. Компьютер, кстати, был включен - в самой
нижней строке экрана светилась надпись `97% wiреd`. Спустя некоторое
время появилось: `98% wiреd`. Я покачался с носков на пятки.
Машинально полез за зажигалкой. `Где же тело? Тела нет - дочь устроила
банкет`, - вертелось в голове ни к селу, ни к городу.
- Товарищ следователь!
Я пошел на неузнаваемо изменившийся голос невидимого сержанта.
Самая большая и плотная ширма, принятая мною за настенный гобелен,
скрывала обширную нишу, полностью занятую огромной кроватью. Рядом с
кроватью, небрежно брошенный, лежал на боку большой целлофановый пакет,
из которого высыпались и раскатились по полу несколько ярких
апельсинов.
Крови было много.
Крови было так много, сколько может вытечь из красивой, здоровой,
преуспевающей гражданки Марины Рубиной, тридцати пяти лет, через четыре
проникающих пулевых ранения в затылок. *** 6 мая, 13.50 Позвонив в Управление и подтвердив сообщение Силина, Кононов
помедлил и, махнув рукой, набрал свой домашний номер. В трубке озорно
подвывали длинные гудки. Перенабрал еще два раза. Результаты те же.
Предусмотрительный Пельш выключил телефон. `Я тут над мертвой
женщиной, а он там над живой`, - философически подумал Кононов,
расхаживая по квартире с радиотрубкой, аккуратно обернутой носовым
платком.
На красной пластмассе наверняка водились интересные `пальчики`,
наверняка, и надо было относиться к ним со всей возможной
предупредительностью. *** 6 мая, 13.56 Когда человек занимает выгородку площадью шесть квадратных метров в
рабочем общежитии, осмотр его личных вещей едва ли отнимет много
времени. Квартира-комната Рубиной более походила на престижный
мебельный салон и занимала площадь никак не меньше восьмидесяти метров.
Судя по всему, либо сама Рубина, либо (и это вероятнее всего, ведь
делать по-настоящему большие деньги у нас в стране, несмотря на вялые
призывы к эмансипации, остается прерогативой мужчин) ее муж занимались
весьма крупным и прибыльным бизнесом. А где прибыльный бизнес, там и
мафия, каковая азбучная истина известна любому ребенку эпохи Голливуда.
Что же искать? Искать надо все. Но, прежде чем искать, нужны были
понятые, протокол и все прочие формальности. Нужно было, в конце
концов, снять все `пальчики` и, пока тело на месте, сделать кучу
фотоснимков, а эксперты пока не ехали.
Из ванной после десятиминутного отсутствия вышел бледный сержант.
На его мокром лице с легкостью читались все переживания молоденького
пацана, который первый раз в жизни увидел настоящий труп. Мне
волей-неволей доставалась роль бывалого, хотя на самом деле и в моей
практике отнюдь не на каждый день приходятся застреленные женщины.
Я принял соломоново решение.
- До приезда всех остальных нам здесь пока делать нечего, сержант.
Вызовите еще кого-нибудь из отделения, пусть постоит на дверях, а мы
пойдем поговорим с соседом.
Пока сержант разговаривал с каким-то Михалычем, я тоже сходил
умылся, еще раз невольно восхитился ванной, где на стенах весело
плескались нимфы и дельфины и, просидев пять минут в неловком молчании
со своим случайным напарником в ожидании наряда из отделения (которое,
оказывается, находилось в соседнем доме), мы ушли. *** 6 мая, 13.59 В дверь позвонили.
Странно, неужели Аня позабыла ключи? Или соседи? Хорошо, если это
будет та поразительно красивая женщина, которая ходит с гибким молодым
человеком. Аспирин, молоток, чем я еще могу быть полезен?
Силин вздохнул. В свои неполные сорок Силин мог смело
констатировать: кроме аспирина и молотка он вряд ли мог чем-либо
послужить такой шикарной женщине, такой фемине, как Силин называл ее
про себя.
Зарплата, которую не платят, дочь, которой ты безразличен, жена,
которая тебя презирает.
И все-таки, все-таки. Ведь в лотерее судьбы на миллион пустышек
иногда приходится один счастливый билет. В конце концов, лысина ведь
тоже по-своему привлекательна. Сексуальна. Все папы римские были
плешивцами - и ничего.
Звонок повторился - долгий, переливчатый, настойчивый. Так звонят
женщины, которых обуревает мигрень. Еще миг - и она упадет без чувств,
еще миг - и аспирин будет бессилен.
Силин засуетился. На бритье времени не было, да и лезвия
закончились - спохватился он уже в ванной. Пиджак, пиджак, где этот
проклятый пиджак?
`Иду!` - крикнул он, торопливо застегиваясь.
Два раза щелкнул верхний замок. Один раз - нижний. Звякнула
цепочка.
За дверью стояли двое.
- Гражданин Силин?
- Да, пятьдесят восьмого года рождения, - механически пробормотал
Силин, зачем-то краснея.
- Старший следователь уголовного розыска Владимир Кононов, -
представился молодой плечистый парень, протягивая раскрытое
удостоверение. *** 6 мая, 14.04 - Итак, вы утверждаете, что в милицию не звонили?
- Нет, упаси боже, зачем?
- В диапазоне между двенадцатью и часом? Нет?
- Нет же, нет.
- Хорошо. Есть кто-нибудь, кто мог бы подтвердить ваши слова?
- Да, Аня.
- Ваша жена?
- Дочь.
- Она сейчас дома?
- Нет, гуляет. С ребятами.
- Так, с ребятами. Скоро вернется?
- Ну, не знаю, часов в одиннадцать. А что? Она что-то натворила?
- Гражданин Силин, ваша дочь нужна нам, чтобы подтвердить факт
вашей непричастности к телефонному звонку в милицию. Ясно?
- Да, ах, да-да, конечно, простите.
- Вы могли бы объяснить товарищу старшему сержанту как ее
разыскать?
- Да, она скорее всего на стадионе за сто восьмой школой, ее из
нашего окна зимой видно, когда нет зелени. Они сидят там на таких
врытых в землю покрышках разноцветных, знаете?
- Вы сказали `скорее всего`. А если ее там нет? Может, вы дадите
телефон ее ближайшей подруги или, ну, друга. Сколько ей?
- Пятнадцать на днях. Или, подождите-ка...
- Хорошо, хорошо, в конце концов сейчас это не так уж важно. Так у
вас найдутся их телефоны?
- Вряд ли. Сейчас мы, родители, почти ничего не знаем о жизни своих
детей.
- Ладно. Сержант, вы знаете место, о котором говорит гражданин
Силин?
- А как же. Вечно там костер до небес, петардами балуются, бутылки
бьют. В неделю по три привода в детскую комнату.
- Хорошо. Сходите туда и, если Ани, Ани Силиной, запомните, там
нет, то расспросите ребят и поделикатнее. А то знаю я вас.
- Слушаюсь.
- Разыщите обязательно, сержант. *** 6 мая, 14.12 Силину я в целом верил. Может ли такой балбес быть замешанным в
убийстве? Правильно, товарищи. Не может.
Поэтому показания его дочери были мне, по большому счету, до
лампочки. Сержанта я отправил за ней лишь затем, чтобы он, во-первых,
как следует проветрился - после встречи с Мариной Рубиной я бы,
признаться, и сам не отказался бы от двух недель в Сочи - а, во-вторых,
мне было просто необходимо поговорить с Силиным наедине. Тогда он
будет поспокойнее и, надеюсь, пособраннее, поскольку явно принадлежит к
той породе людей, на которых милицейская форма действует абсолютно
деморализующе.
Я сижу на квартире у гражданина Силина, пью с ним бледный чай,
смотрю как он нервно вертит в руках коробок спичек.
- Вы были знакомы со своей соседкой?
- Что?
Испуг и недоумение в глазах.
- Пожалуйста, соберитесь и не волнуйтесь. Все в порядке.
- Хорошо. Да нет, я, собственно, не волнуюсь. Просто, видите ли,
все это так неожиданно. Сидишь дома, как в этом анекдоте, знаете,
никого не трогаешь... - он попытался улыбнуться.
- Да, знаю, знаю, - я, в свою очередь, улыбнулся широко и
ободряюще, что далось мне с большим трудом. Перед глазами стояло,
точнее, лежало тело с напрочь развороченной головой. - Так вы были
знакомы со своей соседкой? Это не допрос, просто от ваших ответов
зависит успех моей работы.
- Да нет, куда там - знаком. Я здесь двадцать лет живу, а толком
никого не знаю.
- Но вы пересекались с ней в подъезде, в лифте, на автобусной
остановке?
- На остановке? Что вы! Она была не из тех, кто ездит в нашем, гхм,
общественном транспорте.
Я неторопливо прихлебнул чаю и так же неторопливо вернул чашку на
блюдце. Я будто бы снова почувствовал запах пороха - запах смерти,
быстрой и легкой, пятьсот метров в секунду, одиннадцать грамм.
- Вы сказали `была`. По вашему мнению, с ней что-либо случилось?
- Простите, но это ведь вы, кажется, сказали, `была`. Знаком ли я с
ней. Был. Полагаю, что, будь с ней все в порядке, вы бы так не
говорили.
Вот так да. Не такой уж он и балбес. Впрочем, я сам хорош, ох
хорош. Совсем обалдел - ни черта за собой не слежу. Но все-таки
странно, с виду он такой рассеянный - и тут на тебе.
При плохой игре остается надеяться на хорошую мину. Я резко
посмотрел ему в глаза и несколько секунд пристально вглядывался в их
неглубокую голубизну.
- Глупо, гражданин Силин. Очень глупо. Ну позвонили, ну совершенно
честно рассказали нам об убийстве, а теперь чего-то испугались.
Расскажите лучше все, как есть. Следствие разберется.
Силин долгое время не отводил взгляда. Похоже, он был крепче, чем
показался в начале знакомства. Но через несколько секунд я понял, что
он просто на грани обморока. Наконец Силин выдавил:
- Убийство? Вы сказали - убийство? Ее убили? Кто?
- В этом-то весь вопрос, - ответил я, расслабляясь.
Либо он блестящий актер - а таких мало даже среди профессионалов -
либо, как я и думал, персона, затесавшаяся в это дело по чужой воле.
Чтобы дать Силину время привести себя в чувство, я встал, наполнил
свежий чайник и поставил его на плиту.
- Может, вы есть хотите? Там в холодильнике котлеты и борщ, - ни с
того, ни с сего спохватился Силин.
- Хочу, - с готовностью согласился я.
Есть я не хотел. Но как еще сбросить шкуру официальности, особенно
после этой грубой уловки с прямым давлением? Таким, как Силин, главное
- показать, что следователи тоже люди, которые любят поесть, не
исключено - выпить, у которых свои дети и свои домашние проблемы. Для
этого у меня даже есть особое обручальное кольцо, которое я иногда
одеваю то так, то этак, в зависимости от того, с кем предстоит
разговаривать.
А пообщаться с Силиным получше было необходимо.
Он не мог не знать что-нибудь важное. *** 6 мая, 14.27 Поев на удивление вкусных котлет (в чужих домах особенно плохо, с
моей точки зрения, делают котлеты), и понемногу оттаяв после всего
происшедшего, я продолжал:
- Вот вы сказали, Дмитрий Евгеньевич, что видели Рубину обычно либо
саму, либо, как вы выразились, с гибким молодым человеком, который,
скорее всего, ее муж. Очень вас прошу, постарайтесь все-таки
припомнить, не появлялась ли она с кем-нибудь еще?
- Видите ли... Простите, не могу ли узнать ваше имя-отчество?
Все-таки очень неудобно быть в разговоре на абстрактное `вы`.
- Владимир Андреевич.
- Спасибо, очень приятно. Так вот, Владимир Андреевич, я редко
обращаю внимание на посторонних. Не скрою, конечно, что эта женщина
привлекала к себе мое повышенное внимание - знаете, манера держаться,
осанка, спокойный властный взгляд и при этом полнейшее отсутствие
какого бы то ни было хамства, высокомерия, этого нашего нуворишества.
Но мой, если можно выразиться, образ жизни таков, что я редко как-либо
соотношусь (он так и сказал - `соотношусь`) с соседями и, разумеется, я
не знаю о ней ничего конкретного. Могу лишь сказать, что с балкона я
часто видел у подъезда нашего дома разные иномарки, в которых я ничего
не смыслю. Пару раз из какой-то открытой элегантной машины выходила
девушка, которую я запомнил из-за необычного цвета волос...
иссиня-черного, что ли... очень эксцентричный цвет...
- А скажите, Дмитрий Евгеньевич, из чего вы заключили, что Рубина
была лишена высокомерия, хамства и, как вы выразились, нуворишества?
- Из чего? Ну, видите ли, две недели назад, вечером, она заходила к
нам за аспирином.
- Очень интересно. У нее не было своего аспирина?
- По-видимому, нет. Она очень мило и виновато улыбалась, жаловалась
на мигрень и вообще произвела на меня очень приятное впечатление.
- Вы с ней еще общались?
- Нет, как-то не доводилось.
В этот момент вернулся сержант. Он привел вызывающего вида
акселератку, которая, надо полагать, и была дочерью Силина. Вместе с
ним ввалились горбоносый пожилой человек в белом халате и наш эксперт
Аваладзе.
Перездоровавшись со всеми, я отослал горбоносого (оказавшегося
врачом скорой помощи) и Аваладзе в квартиру, строго-настрого приказав
сержанту немедленно изыскать понятых, а сам, строго зыркнув на Силина,
спросил:
- Вы позволите поговорить с вашей дочерью наедине?
- Да-да, пожалуйста. Аня, товарищ следователь хочет задать тебе
пару вопросов.
- Вот именно, - сказал я.
- Вот еще, - фыркнула Аня. - Да хоть миллион. Идемте.
Она провела меня в свою комнату, в которой, разумеется, почетное
место занимали цветные постеры каких-то мрачных бородатых мужиков с
гитарами и Маши Распутиной, а также какое-то дешевое тайваньское
звуковоспроизводящее устройство, похожее на футуристический бред
Беляева.
- Скажи, ты была дома между половиной двенадцатого и половиной
первого?
- А что? - Вызывающе бросила юная Силина.
- Господи, ты еще скажи `не лепи лажу, начальник`.
Аня улыбнулась. Я продолжал:
- Понимаешь, тебя лично никто ни в чем не собирается обвинять. Да
и вообще я здесь не как страшный представитель карающих органов, а
просто как усталый человек, которого выдернули из собственной квартиры
и послали на тяжелую и скучную работу. И знать-то я хочу самую малость:
звонил ли твой отец куда-нибудь по телефону около половины первого.
- Не звонил, - быстро ответила Аня.
- Ты уверена? Ты над с ним со свечкой стояла, что ли?
Аня прыснула со смеху.
- Да нет вообще-то. Просто не звонил и все.
- А где ты была в это время? Небось, в этой комнате?
- Ну а где ж мне быть еще? Водку с ним на кухне трескать, что ли? -
С благоприобретенными наверняка от мамаши интонациями ответила вопросом
на вопрос Аня.
- Отец, конечно, попивает. - Покачал головой я.
- Попивает? Брр-р... - Аня демонстративно поежилась. - Да он
лампочку вкрутить не может без полбанки.
Интересно. А с виду такой себе дядька. Утомленный скорее жизнью,
чем `нарзаном`. С другой стороны, устами подростков всегда глаголит
эпическое преувеличение.
- Понял. Ну так ты, значит, была в своей комнате. И уходя, кстати,
даже толком не выключила свой бум-бокс, - я кивнул на липовое
тайваньское чудо, где светилась лампочка сети. - Хочешь, поставлю
десятку, что ты слушала какой-нибудь там `Мегадэф`, да вдобавок на
такой громкости, что стекла звенели?
- А вы откуда знаете? - Удивленно вздернула подведенные брови Аня.
- А что я, по-твоему, с Луны свалился? Я в твоем возрасте сам из
наушников не вылазил. Короче, согласись, что ты просто понятия не
имеешь, звонил твой папан куда-нибудь или нет.
Аня зарделась. Казалось, еще чуть-чуть и она разревется.
- То-то же. Ладно, для тюрмы (я так и сказал, нарочито рыкающе -
`тюрмы`) ты еще маловата, так что иди гуляй.
- Угу, - только и смогла выдавить из себя Аня.
Воспитание подрастающего поколения у нас ни к черту не годится,
господа. *** 6 мая, 14.52 Кононов вновь оказался в квартире Рубиной. На этот раз квартира
была полна: два врача скорой помощи, эксперты, фотограф, понятые,
сержант и двое его коллег из отделения - вполне представительное
общество. Предоставив всем полную свободу в исполнении служебных
обязанностей, Кононов первым делом позвонил домой. После шестнадцати
протяжных гудков трубку наконец сняли и Пельш усталым голосом бросил
вопросительное `да`.
- Ну наконец-то, - начал Кононов, - а то я уж и не надеялся. Ты
как там?
- Я-то? Лучше всех, - Кононов представил, как Пельш подмигивает
своей подруге.
- Рад за тебя. И поскольку я действительно не сомневаюсь, что ты
лучше всех, ты немедленно оденешься, извинишься и выедешь по адресу
улица Льва Гумилева семнадцать, квартира сорок пять.
- Ну что это еще за новости экрана, Володя? Весна, воскресенье,
сердце исполнено любви и неги, а я тут должен, понимаешь ли, одеваться
и валить к черту на кулички. Наше трудовое законодательство, знаешь
ли...
Кононову было не до реверансов.
- А квартирка-то, из которой ты сейчас разговариваешь со мной, чья?
А сметанку ты чью жрал? А в шахматы кто продулся? Короче, повторяю
адрес...
Вернувшись в комнату, Кононов терпеливо выслушал ворчание врачей
скорой помощи, которые выговаривали ему за идиотский вызов, дескать,
какая уж тут помощь кроме освидетельствования факта смерти, и,
стребовав с них стандартный акт с соответствующими подписями, в свою
очередь расписавшись в их путевом листе, выпроводил их из квартиры,
чтобы не путались под ногами. Ненароком превысив служебные полномочия,
он, однако, строго-настрого запретил им уезжать, сказав, что
приблизительно через полчаса им предстоит забрать тело и доставить в
морг.
- Мы вам не труповозка, - пробурчал старший на прощание.
- А я этого и не говорил. Но органы в лице начальника угро Булавина
Глеба Георгиевича были бы очень недовольны, - на ходу сымпровизировал
Кононов.
Подошел Аваладзе, злой как черт - кому же охота работать по
выходным! - держа пинцетом слегка сплющенную пулю.
- `Макаров`, панымаэшь, - сказал он.
- `Макаров`, - пожал плечами Кононов. Ничего особенного.
Милиционеров и понятых пришлось временно изгнать на лестничную
клетку, где они довольно долго мялись, пока помощник Аваладзе искал и
снимал отпечатки пальцев. Дело это оказалось более чем утомительным,
поскольку посуды, в том числе совершенно немытой, на кухне было
навалено более чем много, да и вообще гладких, стеклянных или
пластмассовых, поверхностей в квартире Рубиной было предостаточно.
Естественно, сняли и отпечатки пальцев убитой.
Фотограф щелкал быстро, профессионально, ни секунды не задумываясь,
не выбирая позиции и вообще не производя никаких манипуляций вокруг
избранного кадра. Кононов этого фотографа видел первый раз в жизни.
Осведомившись шепотом у Аваладзе, что это за новенький, он услышал:
- Да какой там новэнький! Это мой плэмянник! Или ты думаэшь, что
сэйчас в Управлэнии эсть хоть адын фатограф? Дэжурный на другом вызове,
а осталные бог вэсть гдэ.
Сам Кононов сел составлять акт осмотра места происшествия. Одна за
другой на бумагу ложились беспристрастные строки, к которым он успел
настолько привыкнуть за годы работы, что они получались совершенно
автоматически. Процесс письма при этом не мешал думать над тем, что же
действительно привлекало внимание в этой квартире.
Фотографии. На рабочем столе, сидя за которым он и занимался своей
работой, стояли три фотографии. Первая, черно-белая, со строгой
девочкой восьми лет, изображала, очевидно, саму хозяйку дома.
Остальные были цветными. Рубина и молодой красавец, по всей вероятности
ее муж, одетые по-курортному, на фоне Парфенона. Отдых в Афинах,
неплохо. Кононов против своей воли вздохнул.
На второй цветной фотографии была не то более молодая (или сильно
измененная макияжем?) Рубина, не то какая-то пока еще неизвестная
девушка в умопомрачительном платье такого экстравагантного фасона, что
Кононов мог только мысленно развести руками. Нигде не переходя грань
светских приличий, это платье вместе с тем давало возможность любому
ценителю насладиться красотой своей хозяйки во всей ее полноте. Кононов
отложил ручку и еще раз пристально вгляделся в бархатную черноту, на
которой, в ярком свете юпитеров, ослепительно цвела красота Рубиной
(или не Рубиной) в синем, с жемчугами, платье.
Кроме фотографий, впечатляло, пожалуй, обилие иностранных
каталогов, по которым можно было судить о повышенном интересе Рубиной к
моде, визажу, косметике. Три полки были полностью забиты книгами по
маркетингу и менеджменту.
Ну и, конечно, картина с танцующими людьми. Она как бы задавала
настроение всей квартире, без нее все было бы совсем не так.
Заканчивая вторую страницу акта, Кононов смог поймать это тонкое ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ
Док. 119771
Опублик.: 18.12.01
Число обращений: 1
|
