|
ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ Борис Виан.
Рассказы Поездка в Херостров
Желторотая тетеря
Прилежные ученики
Туман
Мурашки
Пенсионер
Зовут
Пожарники
Борис Виан.
Поездка в Херостров
Перевод В. Лапицкого
Рассказ I Локомотив пронзительно взвыл. Машинист понял, что тормоза
его где-то прищемили, и повернул рукоятку куда следовало; тут
же в свою очередь засвистел и дежурный в белой фуражке -- он
хотел оставить последнее слово за собой. Поезд медленно
тронулся с места: вокзал был влажен и темен, я ему совсем не
хотелось здесь оставаться.
В купе сидело шестеро пассажиров, четверо мужчин и две
женщины. Пятеро из них обменивались репликами, но не шестой.
Считая от окна, на одной скамье слева направо сидели Жак,
Раймон, Брис и молодая, очень красивая блондинка, Коринна.
Напротив нее сидел человек, имя которого было неизвестно, --
Сатурн Ламийский, и, напротив Раймона, другая женщина,
брюнетка, не очень-то красивая, зато всем были видны ее ноги.
Звали ее Гарамюш.
-- Поезд отправляется, -- сказал Жак.
-- Прохладно, -- сказала Гарамюш.
-- Перекинемся в картишки? -- сказал Раймон.
-- Ну его в задницу! -- сказал Брис.
-- Вы невежливы, -- сказала Коринна.
-- Может, вы пересядете между мной и Раймоном? -- сказал
Жак.
-- Ну да, -- сказал Раймон.
-- Отличная мысль, -- сказал невежливый Брис.
-- Она окажется напротив меня, -- сказала Гарамюш.
-- Я сяду рядом с вами, -- сказал Брис.
-- Не волнуйтесь, -- сказал Раймон.
-- Ну так что, -- сказал Жак.
-- Иду, -- сказала Коринна.
Они поднялись все разом и так перемешались, что придется
начать сначала. Один только Сатурн Ламийский не сменил места и
по-прежнему ничего не говорил. Так что, начиная от окна, на
второй скамье слева направо сидели: Брис, Гарамюш, свободное
место и Сатурн Ламийский. Напротив Сатурна Ламийского --
свободное место. А затем Жак, Коринна и Раймон.
-- Так-то лучше, -- сказал Раймон.
Он бросил взгляд на Сатурна Ламийского и попал ему не в
бровь, а в глаз; тот, сморгнув, ничего не сказал.
-- Не хуже, -- сказал Брис, -- но и не лучше.
Гарамюш поправила юбку, теперь стали видны никелированные
застежки, которые крепили ее чулки к резинкам. Она постаралась
расположиться так, чтобы с каждой стороны они выглядывали в
равной степени.
-- Как вам нравятся мои ноги? -- сказала она Брису.
-- Послушайте, -- сказала Коринна, -- вы не умеете себя
вести. О таких вещах не спрашивают.
-- Вы бесподобны, -- сказал Коринне Жак. -- Будь у вас
такая же физиономия, как у нее, вы бы тоже выставляли напоказ
ноги.
Он посмотрел на Сатурна Ламийского, и тот не отвернулся, а
лишь сосредоточился на чем-то весьма отдаленном.
-- Не перекинуться ли нам в картишки? -- сказал Раймон.
-- К черту! -- сказала Коринна. -- Разве это развлечение?
Мне больше нравится болтать.
На секунду все почувствовали замешательство -- и все знали
почему. Брис рубанул с плеча:
-- Нет ничего хуже, коли в купе кто-то не хочет отвечать,
когда к нему обращаются, -- сказал он.
-- Надо же! -- сказала Гарамюш. -- Вы же ведь на меня
посмотрели, перед тем как это сказать! Я вам что, не отвечаю,
что ли?
-- Да не о вас речь, -- сказал Жак.
У него были каштановые волосы, голубые глаза и красивый
бас. Он был свежевыбрит, а кожа на его щеках отливала синевой,
как спинка сырой стербляди.
-- Если Брис подразумевал меня, -- сказал Раймон, -- надо
было об этом так прямо и сказать.
Он еще раз взглянул на Сатурна Ламийского. Тот, казалось,
был погружен в свои мысли.
-- В былые времена, -- сказала Коринна, -- знавали немало
средств, чтобы развязать людям язык. Инквизиция, к примеру. Я
читала кое-что об этом.
Поезд шел уже быстро, но, несмотря на спешку, все равно
успевал каждые полсекунды повторять своими колесами одни и те
же замечания. Ночь снаружи выдалась грязной, и в степном песке
лишь изредка отражались одинокие звезды. Время от времени
какое-нибудь дерево протянутыми вперед листьями хлестало по
лицу холодное стекло, занимавшее почти всю стену купе.
-- Когда прибываем? -- сказала Гарамюш.
-- Не раньше завтрашнего утра, -- сказал Раймон.
-- Вполне хватит времени, чтобы все осточертело, -- сказал
Брис.
-- Была бы только охота отвечать, -- сказал Жак.
-- Вы это что, мне говорите? -- сказала Коринна.
-- Да нет! -- сказал Раймон. -- Это все про него.
Они внезапно замолчали. Вытянутый палец Раймона указывал
на Сатурна Ламийского. Тот не пошевелился, но четверо остальных
вздрогнули.
-- Он прав, -- сказал Брис. -- Хватит околичностей. Нужно,
чтобы он заговорил.
-- Вы тоже едете до Херострова? -- сказал Жак.
-- Как вам нравится поездка? -- сказала Гарамюш.
Она втиснулась на свободное место между собой и Сатурном,
оставив Бриса в одиночестве у окна. И тем самым доверху открыв
свои чулки, а также и цепляющиеся за никелированные застежки
розовые резинки. И немножко кожи на бедрах, загорелой и
гладкой, лучше некуда.
-- Вы играете в карты? -- сказал Раймон.
-- А что вы слышали об инквизиции? -- сказала Коринна.
Сатурн Ламийский не пошевелился и лишь укутал ноги
лежавшим у него на коленях зелено-голубым шотландским пледом. У
него было очень юное лицо, а аккуратно разделенные пополам
ниточкой пробора светлые волосы спадали ему на виски двумя
одинаковыми волнами.
-- Каков! -- сказал Брис. -- Он нас провоцирует.
Эти слова не вызвали никакого отзвука во всем
семнадцатиметровом диапазоне вагона, что вполне естественно,
если учесть, что стенки железнодорожного купе окулированы
купирующими звук материалами.
Тишина угнетала.
-- Не сыграть ли в карты? -- сказал тогда Раймон.
-- Опять вы со своими картами! -- сказала Гарамюш.
Ей явно хотелось чего-то.
-- Оставьте нас в покое! -- сказал Жак.
-- Во времена инквизиции, -- сказала Коринна, -- им, чтобы
развязать язык, прижигали ноги. Раскаленным докрасна железом
или еще чем-нибудь. А еще, им выдирали ногти или выкалывали
глаза. Им...
-- Ага, -- сказал Брис. -- Вот и нашли чем заняться.
Они встали все вместе, кроме Сатурна Ламийского. Громко и
сипло завывая, поезд въезжал в туннель, шумно спотыкаясь на
неровном щебне.
Когда он выбрался из туннеля наружу, Коринна и Гарамюш
сидели около окна лицом друг к другу. Рядом с Сатурном
Ламийским очутился Раймон. Между ним и Коринной было свободное
место. Напротив Сатурна сидел Жак, потом Брис, свободное место
и Гарамюш.
На коленях Бриса виднелся маленький, новехонький
чемоданчик из желтой кожи, его ручка крепилась при помощи
блестящих никелированных колец, а инициалы на нем гласили, что
он принадлежит кому-то другому, кого тоже зовут Брис, но в чьем
имени П удвоенно.
-- Вы до Херострова? -- сказал Жак.
Он обращался прямо к Сатурну Ламийскому. Глаза того были
закрыты; он дышал тихонько, чтобы не проснуться.
Раймон вновь надел очки. Это был большой и сильный
мужчина, в массивных очках и с пробором сбоку, волосы его
слегка растрепались.
-- Что будем делать? -- сказал он.
-- Начнем с пальцев ног, -- сказал Брис.
Он открыл свой желтый чемоданчик.
-- Нужно снять с него туфли, -- предложила Коринна.
-- По-моему, лучше его по-китайски, -- сказала Гарамюш.
Она замолчала и покраснела, потому что все с негодованием
на нее уставились.
-- Хватит! -- сказал Жак.
-- Черт подери! Во бляха! -- сказал Брис.
-- Вы выходите за рамки, -- сказала Коринна.
-- А как это, по-китайски? -- сказал Раймон.
На этот раз воцарилась и в самом деле гробовая тишина, тем
более что поезд теперь катил по участку пути, уложенному на
каучуковую насыпь, ее недавно возвели между Комсодерьметровым и
Смогогольцом.
Это и разбудило Сатурна Ламийского. Его прекрасные
каштановые глаза вдруг раскрылись, и он натянул на колени
сползший с них плед. А потом опять закрыл глаза и, казалось,
вновь погрузился в сон.
Под громкий хруст тормозов Раймон покраснел как рак и
более не настаивал на своем вопросе. Гарамюш ворчала что-то в
своем углу; посмотрев, достаточно ли накрашены ее губы, она
вынула губную помаду и украдкой несколько раз быстро подвигала
ею туда-сюда внутри облатки, чтобы Раймон сообразил. Тот стал
еще пунцовее.
Брис и Жак склонились над чемоданчиком, а Коринна
брезгливо разглядывала Гарамюш.
-- Начнем с ног, -- сказал Жак. -- Снимите-ка с него
туфли, -- подсказал он Раймону.
Тот, в счастье, что может быть полезен, опустился рядом с
Сатурном Ламийским на колени и попытался развязать его шнурки,
но те, завидев его приближение, зашипели и стали извиваться во
все стороны. Не преуспев, он плюнул на них, как разъяренный
кот.
-- Ну давайте же, -- сказал Брис. -- Вы нас задерживаете.
-- Я стараюсь, как могу, -- сказал Раймон. -- Но их не
развязать.
-- Держите, -- сказал Брис.
Он протянул Раймону крохотные, ослепительно блестящие
кусачки. С их помощью Раймон взрезал кожу туфель вокруг
шнурков, не повредив их; завершив операцию, он намотал
полоненные шнурки себе на пальцы.
-- Ну вот, -- сказал Брис. -- Осталось снять с него обувь.
Это взял на себя Жак. Сатурн Ламийский по-прежнему спал.
Жак закинул туфли в багажную сетку.
-- Не оставить ли на нем носки? -- предложила Коринна. --
Они помогут сохранить тепло и попадут в рану. Если повезет, это
вызовет заражение.
-- Прекрасная мысль, -- сказал Жак.
-- Угу! -- сказал Брис.
Раймон уселся рядом с Сатурном и принялся заигрывать со
шнурками.
Брис вынул из чемоданчика прелестную миниатюрную паяльную
лампу и бутылочку, из которой налил в лампу бензина. Жак
чиркнул спичкой. Красивое желто-голубое с дымком пламя
поднялось и опалило ресницы Бриса, тот в ответ разразился
бранью.
В этот миг Сатурн Ламийский открыл глаза, но тут же закрыл
их снова. Его ухоженные руки покоились поверх пледа, а длинные
пальцы переплетались столь сложным образом, что у Раймона,
после того как он минут пять пытался в этом разобраться,
разболелась голова.
Коринна открыла свою сумочку и вынула оттуда расческу. Она
поправила прическу перед окном, благодаря черному ночному фону
в него прекрасно можно было глядеться. Снаружи ветер свистел по
степи, и волки, чтобы согреться, носились как угорелые. Поезд
обогнал одинокого путешественника-веселопедиста, который из
последних сил крутил педали над гладью степных песков. Уже
недалеко был Братскипродольск. Точно такая же степь тянулась до
самого Горнопятщика в двух с половиной-другой верстах от
Бранчочарновни. Вообще-то никто не мог выговорить названий этих
городишек, и в привычку вошло называть их просто Урвилль,
Макон, Лепюи и Сент-Машин.
Грубо харкая, заработала паяльная лампа, и Брису пришлось
повозиться с регулирующей иглой, чтобы добиться скромного
язычка голубого пламени. Он передал лампу Раймону и положил
желтый чемоданчик на пол.
-- Ну что, последняя попытка? -- предложил Раймон.
-- Да, -- сказал Жак.
Он нагнулся к Сатурну:
-- Вам до самого Херострова?
Сатурн открыл один глаз и тут же его закрыл.
-- Сволочь! -- сказал разъяренный Брис.
Он, в свою очередь, встал перед Сатурном на колени и
приподнял первую попавшуюся под руку из его ног.
-- Больнее будет, если сначала выжечь ногти, -- объяснила
Коринна, -- ну а кроме того, и рубцеваться все это будет
немного дольше.
-- Дайте-ка мне лампу, -- сказал Раймону Брис.
Раймон протянул ему лампу, и Брис прошелся огнем по двери
купе, чтобы проверить, как она греет. Лак начал оплывать,
отвратительно завоняло.
Но еще хуже воняли, сгорая в свою очередь, носки Сатурна,
из чего Гарамюш сделала вывод, что были они из чистой шерсти.
Коринна не обращала на это внимания, она уткнулась в книгу.
Раймон и Жак ждали. От ноги Сатурна шел дым, она громко
потрескивала и пахла жженым рогом, а на пол с нее падали черные
капли. Ступня Сатурна корчилась в потной руке Бриса, ему трудно
было ее удерживать. Коринна отложила книгу в сторону и
приоткрыла окно, чтобы чуть-чуть проветрить помещение.
-- Постойте, -- сказал Жак. -- Попробуем еще раз.
-- Вы не играете в карты? -- приветливо сказал Раймон,
поворачиваясь к Сатурну.
Сатурн забился в угол купе. Рот его слегка перекосился,
лоб чуть морщился. Ему удалось улыбнуться, и он еще крепче
зажмурился.
-- Все впустую, -- сказал Жак. -- Он не желает
разговаривать.
-- Какая сволочь! -- сказал Брис.
-- Невоспитанный тип, -- сказал Раймон. -- Когда
оказываешься вшестером в железнодорожном купе, нужно
разговаривать.
-- Или забавляться, -- сказала Гарамюш.
-- Заткнитесь, -- сказал Брис. -- Известно, чего вы
хотите.
-- Вы могли бы испробовать ваши пинцеты, -- отпустила в
этот момент замечание Коринна.
Она подняла свое прекрасное лицо, и веки затрепетали на
нем, как крылышки бабочки.
-- Знаете, на ладонях есть такие места, за которые стоит
взяться.
-- А лампу что, выключить? -- сказал Брис.
-- Да нет, продолжайте оба, -- сказала Коринна, -- куда
вам торопиться? До Херострова еще далеко.
-- В конце концов, он все же разговорится, -- сказал Жак.
-- Черт! -- сказала Гарамюш. -- Каков, все же, хам.
На овальном лике Сатурна Ламийского промелькнула
мимолетная улыбка. Брис вновь взялся за паяльную лампу и
приступил к другой ноге -- как раз посреди подошвы, ну а Раймон
копался в чемоданчике.
Голубому пламени лампы удалось пройти насквозь ногу
Сатурна как раз в тот момент, когда Раймон нащупал наконец
нерв. Жак их подбадривал.
-- Попробуйте под коленом, -- подсказала Коринна.
Чтобы удобнее было работать, они уложили тело Сатурна на
одну из скамей.
Лицо Сатурна совсем побледнело, а глаза больше не
двигались под веками. Вкупе стоял жуткий сквозняк, ибо запах
горелой плоти стал уже просто непереносимым, и Коринне это не
нравилось.
Брис потушил паяльную лампу. Из ног Сатурна на запятнанную
скамью сочилась черная жидкость.
-- Передохнем минутку? -- сказал Жак.
Он вытер лоб тыльной стороной ладони. Раймон поднес руку
ко рту. Ему хотелось петь.
Правая рука Сатурна походила на взорвавшийся фиговый плод.
С нее свисали лохмы плоти и сухожилий.
-- Крепкий орешек, -- сказал Раймон.
И подскочил на месте, увидев, как рука Сатурна сама собою
повалилась на скамью.
Впятером они не помещались на противоположной скамье, но
Раймон вышел в коридор, захватив с собой и: желтого чемоданчика
лист наждачной бумаги и напильник, чтобы размяться. Так что,
считая от окна к двери, там сидели Коринна, Гарамюш, Жак и
Брис.
-- Ну и хам! -- сказал Жак.
-- Не желает разговаривать, -- сказала Гарамюш.
-- Это мы еще посмотрим! -- сказал Брис.
-- Я могу предложить еще кое-что, -- сказала Коринна. II Поезд продолжал катить по заснеженной степи, то и дело
сталкиваясь с вереницами нищих, возвращающихся с подземной
барахолки в Гольцине.
Уже совсем рассвело, и Коринна разглядывала пейзаж,
который открывался и скромно скрывался в кроличьей норе.
У Сатурна Ламийского осталась только одна нога и полторы
руки, но, поскольку он спал, естественно, трудно было ожидать,
что он заговорит.
Проехали Гольцин. Скоро уже и Херостров, всего в шести
верстах.
Брис, Жак и Раймон совсем обессилели, а их боевой дух
висел на волоске, на своем, зелененьком, для каждого.
В коридоре заблаговестил колокольчик, и Сатурн подскочил
на месте. Брис уронил свою иглу, а Жак чуть не обжегся
электроутюгом, которым как раз пользовался. Раймон продолжал
прилежно прощупывать точное нахождение печени, но рогатке Бриса
не доставало точности.
Сатурн открыл глаза. Он уселся с большим трудом, поскольку
отсутствие левой ягодицы, похоже, выводило его из равновесия, и
натянул сползший плед на свою ногу в лохмотьях. Обувь всех
остальных хлюпала по полу, по углам набралось полно крови.
Тогда Сатурн встряхнул своими светлыми волосами и от души
улыбнулся.
-- Я не из болтунов, а? -- сказал он.
Как раз в этот момент поезд въехал на вокзал Херострова. И
все вышли.
Борис Виан.
Желторотая тетеря
Перевод Е. Болашенко
Рассказ I За восемнадцать километров до полудня (то есть за девять
минут до того, как часы пробьют двенадцать, поскольку скорость
движения была сто двадцать километров в час, и это в самоходном
экипаже) Фаэтон Нуитин остановился у обочины тенистой дороги,
повинуясь призывному знаку поднятой руки, за которой следовало
многообещающее тело.
Анаис не рассчитывала на автостоп, зная, что запчасти для
тормозов -- дефицит. Но ничего другого ей не оставалось:
хорошая обувь -- тоже дефицит, с этим приходилось считаться.
Фаэтон Нуитип, которого на самом деле звали Оливье, открыл
ей дверцу своей машины. Жаклин села (Анаис было ее вымышленное
имя).
-- Вы в Каркассон? -- спросила она голоском сирены.
-- Я бы с радостью, -- ответил Оливье. -- Но я не знаю,
куда сворачивать за Руаном.
-- Я вам покажу, -- сказала Жаклин.
А находились они совсем недалеко от Гавра и ехали в
сторону Парижа.
Еще через три километра Оливье, от природы застенчивый,
снова остановил свой фаэтон, достал разводной ключ и полез на
левое крыло, чтобы повернуть зеркальце заднего вида.
Теперь, повернувшись влево, он мог со своего места видеть
девушку в три четверти, а это все-таки лучше, чем совсем не
видеть. Она сидела справа от него с лукавой улыбкой на губах --
лукавой в глазах Оливье, а на самом деле обычной.
На заднем сиденье были только Майор, пес и два чемодана.
Майор спал, а чемоданам было не с руки дразнить пса, он сидел
слишком далеко от них.
Оливье убрал разводной ключ в жестяную коробку под
фартуком, сел за руль, и они поехали дальше.
Он мечтал об этом отпуске начиная с конца предыдущего, как
все люди, которым приходится много работать. Одиннадцать
месяцев готовился он к этой минуте, одной из самых приятных в
жизни, особенно когда едешь поездом: однажды ранним утром,
прочь из города, вперед, а там, впереди, -- безлюдье
раскаленных Оверньских тропиков, что тянутся до самой Од и
гаснут лишь в сумерки. Он заново переживал свое последнее утро
на работе: вот он кладет ноги по обе стороны телефона и бросает
в корзину новую папку для деловых бумаг, вот уже ласковый ветер
убегает от лифта, тихонько шурша; теперь он возвращается к себе
на Набережную улицу, солнечный зайчик от металлического
браслета пляшет у него перед глазами, кричат чайки, а газоны --
серо-черные, в порту царит какое-то вялое оживление, из аптеки
Латюльпана, соседа снизу, доносится резкий запах дегтя.
В это время в порту разгружали норвежскую баржу с сосновым
лесом, напиленным на кругляки в три-четыре фута длиной, и
картины привольной жизни в бревенчатой хижине где-нибудь на
берегах Онтарио носились в воздухе, а Оливье жадно ловил их
глазами, отчего споткнулся о кабельтов и оказался в воде,
отягощенной обычным летним мусором и мазутом, правда, мазут ее
скорее облегчал, поскольку его удельный вес меньше.
Все это было вчера, а сегодня самые сокровенные мечты
Оливье блекли в сравнении с действительностью: он за рулем
своей машины, а с ним -- Жаклин, пес, два чемодана и Майор.
Впрочем, Оливье еще не знал, что ее зовут Жаклин. II За Руаном Жаклин показала Оливье дорогу грациозным жестом,
при этом она еще ближе придвинулась к нему, так что теперь ее
темные волосы касались щеки молодого человека.
Глаза у Оливье затуманились, и он пришел в себя лишь на
пять минут дальше, и смог наконец отпустить педаль
акселератора, которая ушла назад с явной неохотой, можно
сказать, со скрипом, ведь с прежнего места она могла видеть
сквозь маленькое отверстие в нижней части корпуса изрядный
кусок дороги.
Дорога с большой скоростью накручивалась на шины, но
специальное усовершенствованное приспособление на основе
конструкции `Суперклещи` (имеется в продаже в магазине `Все для
велосипедиста`) автоматически отсоединяло ее, и она падала вниз
мягкими волнами, так как растянулась от быстрого вращения
колес. Дорожные рабочие, вынужденные непрерывно заниматься этим
неблагодарным трудом, разрезали ножницами полученную синусоиду;
ее амплитуда находилась в прямо пропорциональной зависимости от
скорости движения машины и, в свою очередь, влияла на
коэффициент растяжения. За счет сэкономленного таким образом
щебеночного покрытия каждый год строились новые дороги, отчего
их поголовье во Франции неуклонно росло.
По обе стороны дороги стояли деревья; они не принимали
участия во вращательном движении, поскольку их крепко
удерживали в земле корни, специально для этого предусмотренные.
Однако некоторые деревья все же иногда подпрыгивали от
неожиданности, когда мимо них со страшным тарахтением проезжала
машина Оливье (двигатель был без глушителя), к чему они были
морально не готовы, так как не могли быть предупреждены по
телефону и не касались телефонных проводов, потому что за
малейшую попытку войти в контакт с ними ответственные лица
подвергали виновных подрезке.
Птичьи гнезда привыкли к этим толчкам еще с тысяча
восемьсот девяносто восьмого года и потому на них не
реагировали.
Маленькие облачка придавали небу вид неба, усеянного
маленькими облачками, да, собственно говоря, таким оно и было.
Солнце обеспечивало освещение, а ветер -- перемещение воздушных
масс, или же наоборот -- движущиеся массы воздуха создавали
ветер. Об этом можно было бы вести долгую дискуссию, поскольку
в `Маленьком Ларуссе` ветер определяется как движение воздуха,
а движение можно рассматривать двояко: как сам процесс
(активное действие) или же как результат (действие пассивное).
Время от времени дорогу перебегали косатики, но это был
обман зрения.
Оливье все смотрел в зеркальце на три четверти Жаклин, и в
сердце его зарождались неясные желания, несомненно, сам Макс дю
Вези не смог бы это выразить иначе.
Толчок сильнее, чем предыдущие (их уже было несколько),
вывел Майора из оцепенения. Он потянулся, поскреб лицо
пятерней, вытащил из кармана расческу и привел в порядок свою
пышную шевелюру. Затем он вынул один глаз (стеклянный) из
соответствующей глазницы, тщательно протер его уголком носового
платка, предварительно поплевав на него, после чего протянул
псу, но тот меняться не захотел. Тоща он вставил глаз на место
и наклонился к переднему сиденью, чтобы поддержать разговор, до
сих пор предельно короткий. Он облокотился на спинку сиденья
между Оливье и Жаклин.
-- Как вас зовут? -- спросил он.
-- Жаклин, -- ответила она, слегка повернувшись влево и
показав Майору свой профиль, отчего Оливье теперь видел ее в
зеркальце анфас.
Последняя четверть его зрения была настолько поглощена
созерцанием новой части Жаклин, открывшейся перед ним, когда та
повернулась к Майору, что он не смог вовремя отреагировать на
появление на дороге одного фактора. Заметь Оливье этот фактор
вовремя, у него сработал бы нужный рефлекс, но он ничего перед
собой не видел и наехал на вышеупомянутый фактор в лице козы.
Отскочив рикошетом от козы, он врезался в каменный столб,
стоявший справа у двери авторемонтной мастерской, чтобы хозяин
не мог перепутать правую сторону с левой, и по инерции пролетел
на самую середину гаража, оставив оголодавшему столбу правое
крыло.
Владелец мастерской счел своим долгом отремонтировать
машину, и Оливье помог Жаклин выйти со своей стороны, так как
правую дверцу тот уже снял.
Майор и пес тоже вышли из машины и отправились на поиски
какого-нибудь ресторана, по возможности с баром, поскольку
Майору хотелось пить.
По дороге они выяснили, что коза, явившаяся первопричиной
аварии, была здорова как бык, ни один волос не упал у нее с
головы, правда, волос у нее и не было, поскольку коза была
деревянной. Оказывается, это владелец мастерской
собственноручно выкрасил козу белой краской, чтобы привлекать
внимание клиентов.
Жаклин, проходя мимо, погладила козу, а пес в знак
симпатии оставил у ее задней ноги свою визитную карточку.
Единственный в округе ресторан `Тапир венценосный` являл
собой захватывающее зрелище. В углу стояло нечто напоминающее
каменное корыто, полное пышущих жаром углей, вокруг суетились
люди. Один человек изо всех сил бил молотком по куску
раскаленного докрасна металла в форме лошадиной подковы. И, что
еще более странно, рядом ждала своей очереди сама лошадь. Левая
задняя нога ее была согнута, на шее висела холщовая торба, и
лошадь с грустным видом что-то пережевывала, должно быть, свои
мрачные мысли. Пришлось признать очевидное: ресторан был
напротив.
Им подали на белой скатерти пустые тарелки, ножи, вилки,
солонку-перечницу с горчичницей посередине, затем салфетки, а
на закуску дали и поесть. Майор выпил стаканчик вермута и
отправился с псом прогуляться в поле люцерны.
Оливье и Жаклин остались одни под деревьями.
-- Так вы, значит, знали, что я еду в Каркассон? --
спросил Оливье, глядя ей не в бровь, а в глаз.
-- Нет, не знала, -- ответила Жаклин. -- Но я рада, что и
вам туда.
Подавленный счастьем, Оливье задохнулся и стал дышать как
человек, которого душат, для полного сходства недоставало лишь
смеха палача.
Однако мало-помалу он взял себя в руки и снова поборол
свою робость. Он слегка придвинул свою руку к руке Жаклин,
которая сидела напротив него, и от этого сразу вырос в своих
глазах на целых полголовы.
Под деревьями птички заливались, как собаки, и бросались
крошками хлеба и мелкими камешками. Эта атмосфера всеобщего
веселья постепенно опьяняла Оливье. Он снова спросил:
-- Вы надолго в Каркассон?
-- Думаю, на все каникулы, -- ответила Жаклин с улыбкой
более чем умопомрачительной.
Оливье еще ближе подвинул руку, и от пульсации крови в его
артериях слегка задрожало золотистое вино в одном из бокалов,
а, когда кровеносные сосуды вошли в резонанс со стеклянным,
последний не выдержал и разбился.
Оливье снова помедлил и, набравшись духа, продолжал
расспросы:
-- Вы едете к родственникам?
-- Нет, -- ответила Жаклин, -- я останавливаюсь в
привокзальном отеле `Альбигоец`.
Оказывается, волосы у нее были вовсе не такие темные,
особенно в лучах света, как сейчас, а крохотные веснушки на
руках, загорелых от частого пребывания на воздухе (от этого еще
не то бывает), будили воображение, и Оливье покраснел.
Затем, собрав все свое мужество, он зажал его в левый
кулак, а свободной рукой накрыл ближайшую к нему руку Жаклин.
Какую именно, он не разглядел, поскольку она вся скрылась под
его ладонью.
Сердце Оливье громко стучало, и он спросил: `Кто там?` --
но сам заметил свою ошибку. Жаклин руки не отняла.
И тогда разом распустились все цветы, и чудесная музыка
разнеслась вокруг. Это Майор напевал Девятую симфонию в
сопровождении хора и оркестра. Он пришел их известить, что
ремонт окончен и можно ехать. III Они миновали Клермон и теперь ехали между двумя рядами
цветущих электрических столбов, которые заполняли воздух
чудесным ароматом озона. За Клермоном Оливье тщательно
нацелился на Орильяк. Теперь он мог уже не менять траекторию
движения. А поскольку ему больше не надо было держать руль, то
он снова завладел рукой Жаклин.
Майор с наслаждением вдыхал нежный аромат столбов, держа
нос по ветру, а пса на коленях. Он напевал грустный блюз,
пытаясь при этом высчитать, сколько дней он сможет прожить в
Каркассоне на двадцать два франка. Нужно было поделить двадцать
два на четыреста шестьдесят, от такого усилия у него
разболелась голова, и он махнул рукой на результат, решив
попросту прожить месяц в лучшем отеле.
Тот же самый ветер, который щекотал ноздри Майора,
развевал локоны Жаклин и охлаждал пылающие от волнения виски
Оливье. Отводя глаза от зеркальца, он видел рядом со своей
правой ногой прелестные туфельки Жаклин из кожи еще живой
ящерицы, с золотой застежкой, которая стягивала ей рот, чтобы
не было слышно писка. Изысканный контур ее икр
золотисто-янтарного цвета четко выделялся на фоне светлой
кожаной обивки переднего сиденья. Пора было бы заменить кожу,
она разорвалась в клочки, так как Жаклин то и дело ерзала, но
Оливье это совершенно не огорчало, ведь лохмотья -- это память
о ней.
Дороге теперь приходилось много работать над собой, чтобы
держаться прямо под колесами машины. Оливье так точно нацелился
на Орильяк при выезде из Клермона, что свернуть в сторону было
абсолютно невозможно. При малейшем отклонении от заданного
направления руль поворачивался на несколько градусов и
принуждал дорогу возвращаться в нужное положение ценой
судорожных усилий. Она вернулась на свое место лишь поздно
ночью, успев к тому времени довольно сильно растянуться и
вызвать немало столкновений.
Они проехали Орильяк, потом Родез, и вот взорам трех
путешественников открылись наконец холмы знойной Оверни. На
картах это место именуется Лангедок, но геологи не могут
ошибаться. За Орильяком Оливье и Жаклин пересели назад, а Майор
с псом взялись вести машину. Майор одним поворотом разводного
ключа вернул зеркальце в нормальное положение. Теперь он мог
всецело отдаться изучению пройденного пути.
Холмы знойной Оверни исчезли как раз в ту минуту, когда
стало темно, но тут же появились снова: пес включил фары.
За час до Каркассона было только двенадцать, но когда они
въехали в город, опять был час. Номера для Жаклин и Оливье были
забронированы давно, а Майор, сопровождаемый псом, нашел себе
пристанище в постели одной из горничных отеля, а затем и в ней
самой, да так и остался там, пригрелся и уснул. Он решил, что
назавтра подберет себе другую комнату. IV К завтраку путешественники снова собрались за круглым
столом. Пес сидел под ним на равном удалении от всех, став
таким образом центром окружности, правда, сохранив высоту, и
превратился в нечто вроде средней ножки стола.
Но -- одно движение Майора, и он снова сделался псом.
Майор двинулся к выходу в сад, и пес побежал за ним, виляя
хвостом и лая из вежливости. Майор насвистывал стомп и протирал
свой монокль.
Оставшись наедине, Оливье и Жаклин смотрели в разные
стороны, потому что коричневые перекладины на потолке их
пугали. Солнце рисовало портрет Жаклин в темных тонах на фоне
светлого окна, ему пришлось переделывать свою работу несколько
раз, пока наконец не было достигнуто полное сходство, но зато
теперь она была действительно прекрасна.
Оливье только сейчас как следует разглядел ее. Она была
еще очень молода. Кожа на щеках гладкая, цвет лица необычного
оттенка: чайная роза. В сочетании с бронзовыми волосами он
казался особенным. Добавьте к этому светлые глаза, и портрет
готов.
Оливье от души наслаждался съеденным абрикосом. Он сначала
проглотил его, а потом отрыгнул на манер жвачных животных. Он
чувствовал себя все более счастливым, и трудно объяснить это
состояние, если забыть о Жаклин.
Она поднялась гибким движением, отодвинула стул и подала
ему руку.
-- Давайте погуляем до обеда, -- сказала она.
А тем временем Майор в табачной лавочке напротив вокзала
покупал открытки. Он заплатил за все ровно двадцать один франк,
а оставшиеся сто сантимов бросил псу. Это было, конечно, псу
под хвост, но почему не сделать иногда приятное ближнему...
Майор смотрел вслед удаляющейся паре мутным взглядом
своего единственного глаза. Второй глаз был по-прежнему
стеклянный. Жаклин и Оливье под руку шли через поле.
Она была в светлом полотняном платье и сандалиях на
высоком каблуке, а волосы все так же горели -- это солнце
запуталось в них и никак не могло выбраться. Майор сменил стомп
на медленное танго и, насвистывая, удобно устроился на террасе
привокзального кафе `Альбигоец`.
Дорога через поле была, как и все подобные дороги,
особенно хороша, если на нее смотришь не в одиночку. Она
состояла из собственно дороги, промежуточного участка
поле-дорога, в свою очередь подразделявшегося на полосу
травянистой растительности, канаву малой глубины, полосу
зеленых насаждений и, наконец, поля со всеми возможными
компонентами: тут были и горчица, и рапс, и пшеница, а также
различные и безразличные животные.
И еще была Жаклин. Длинные стройные ноги, высокая грудь,
которую подчеркивал белый кожаный ремень, почти обнаженные руки
-- их закрывали только маленькие рукава фонариком, такие
легкие, что казалось, их сейчас сдует и они улетят вместе с
прицепленным к ним сердцем Оливье, которое болталось на кусочке
аорты, достаточно длинном, чтобы сделать узел.
Когда они вернулись с прогулки и Жаклин выпустила руку
Оливье, на ней остался негатив ее пальцев, но на теле Жаклин
никаких следов не обнаружилось.
Наверное, Оливье был слишком робок.
Они подошли к вокзалу как раз в тот момент, когда Майор
поднялся со своего места, собираясь отправить одиннадцать
открыток, которые он исчеркал за одну минуту. Зная, что каждая
из них стоила девятнадцать су, вы легко можете подсчитать,
сколько еще открыток осталось у Майора.
В отеле их уже ждал обед. V Пес сидел у дверей комнаты Майора и чесался. Его донимали
блохи. Оливье, выходя из своей комнаты, отдавил ему хвост. Он
спешил на обед, потому что уже был звонок. Какой чудесный день
был вчера, и как хорошо они съездили на реку... Но тут пес
выразил свое неудовольствие, так как он поймал наконец блоху и
мог теперь переключить свое внимание на Оливье.
Жаклин в белом купальнике лежала у самой воды, и вода на
ее волосах была как серебристый жемчуг, на руках и ногах -- как
блестящий целлофан, на песке под ней -- просто мокрая. Тут
Оливье нагнулся и дружески потрепал пса по спине, за что тот
снисходительно лизнул ему руку.
Но он так и не осмелился сказать ей те слова, которые
робкие люди стеснялись произносить вслух. Он вернулся с ней в
отель поздно, но смог сказать лишь обычное `спокойной ночи`.
Сегодня он решил, что скажет наконец те слова.
Но тут открылась дверь комнаты Майора, заслонив Оливье, а
из комнаты вышла Жаклин в белой шелковой пижаме, соблазнительно
распахнутой на груди. Она прошла по коридору к себе в комнату,
чтобы одеться, причесаться. VI Теперь, наверное, дверь комнаты Майора никогда не сможет
закрыться: петли ее заржавели от соленых слез.
Борис Виан.
Прилежные ученики
Перевод И. Валевич
Рассказ I Люн и Патон спускались по лестнице Полицейской академии.
Только что закончился урок рукоприкладной анатомии, и они
намеревались пообедать перед тем, как заступить на пост у
штаб-квартиры Партии конформистов, где совсем недавно какие-то
гнусные мерзавцы переколотили окна узловатыми дубинками. Люн и
Патон весело шагали враскачку в своих синих накидках,
насвистывая марш полицейских; при этом каждый третий такт
отмечался весьма чувствительным тычком белой дубинки в ляжку
соседа; вот почему этот марш настоятельно требует четного числа
исполнителей. Сойдя с лестницы, они свернули в галерею, ведущую
к столовой. Под старыми каменными сводами марш звучал как-то
странно, ибо воздух в галерее начинал вибрировать на
ля-бемольных четвертях, каковых вся музыкальная тема содержала
никак не менее трехсот тридцати шести. Слева, в узеньком
дворике с деревцами, обмазанными известью, тренировались и
разминались их собратья по профессии -- будущие шпики и
полицейские. Одни играли в `прыг-шпик-не-зевай`, другие учились
танцевать мазурку -- на спинах мазуриков, третьи колотили
зелеными учебными дубинками по тыквам -- их требовалось разбить
с одного удара. Люн и Патон даже бровью не повели: такое они и
сами проделывали каждый Божий день, не считая четвергов, когда
учащиеся выходные.
Люн толкнул массивную дверь столовой и вошел первым. Патон
замешкался -- надо выло досвистать марш, вечно он отставал от
приятеля на пару тактов. Двери непрестанно хлопали, в столовую
со всех сторон стекались слушатели Академии, они шли группами
по двое, по трое, очень возбужденные, так как накануне началась
экзаменационная сессия.
Люн и Патон подошли к столику номер семь где столкнулись с
Поланом и Арланом -- парой самых отъявленных тупиц во всей
Академии, с лихвой возмещавших недюжинную тупизну незаурядным
нахальством. Все уселись под стоны придавленных стульев.
-- Ну, как оно? -- спросил Люн у Арлана.
-- Хреново! -- отвечал Арлан. -- Подсунули мне, гады,
старушенцию годов на семьдесят, не меньше, а уж и костистая до
чего, старая кляча!..
-- А вот я своей с одного маха девять жевалок вышиб, --
похвастался Подан, -- сам экзаменатор меня поздравил!
-- Эх, а мне не повезло, -- бубнил свое Арлан, --
подложила она мне свинью, плакали теперь мои нашивочки!
-- Все ясно, -- сказал Патон, -- им больше не удается
набирать для нас учебный материал в трущобах, вот они и выдают
кого посытее. А такие -- крепкий орешек. Бабы, правда,
похлибче, но что касается мужичков, так вы не поверите, я нынче
весь взопрел, пока вышиб одному глаз.
-- Ну, вот это мне раз плюнуть, -- обрадовался Арлан, --
гляньте-ка, я тут чуток помозговал над своей дубинкой.
Он показал им свое изобретение. Конец дубинки был весьма
изобретательно заострен.
-- С лету вмазывается! -- сказал он. -- Верных два очка в
кармане. Я уж поднатужился, надо же было отыграться за
вчерашнее!
-- Мелюзга в этом году тоже черт знает какая, просто руки
опускаются, -- заметил Лун, -- вчера мне дали одного мальца,
так я всего только и смог, что перебить ему кисть, и это с
моего-то удара! О ногах я уж и не говорю, тут даже дубинка не
помогла, пришлось маленько каблуками поработать. Противно даже,
ей-богу!
-- Это точно, -- согласился Арлан, -- из приютов нам
больше ни шиша не перепадает. А нынешние поступают сюда прямо
из детоприемника. Тут уж на кого налетишь, дело случая. Если
мальчишке не пришлось голодать, его, твердокожего дьявола, ни
одна дубинка не возьмет!
-- А я гляжу, -- прервал его Подан, -- горят мои нашивочки
ясным огнем, я и давай дубасить что было сил, чуть не сдох,
ей-богу! У меня от натуги даже пуговицы с мундира посыпались,
из шестнадцати всего семь на месте осталось. Но сержант только
рад был придраться. `В другой раз, -- говорит, -- будешь
пришивать покрепче`. И влепил мне наряд вне очереди!
Они замолчали, так как подоспел суп. Люн схватил поварешку
и запустил ее в кастрюлю. Сегодня подали наваристый бульон из
галунятины. Все четверо налили себе по полной тарелке. II Люн стоял на посту перед штаб-квартирой Партии
конформистов. Скуки ради он разглядывал обложки на витрине
книжной лавки, и от одних названий у него ум за разум заходил.
Сам он в жизни не читал ничего, кроме `Спутника полицейского`,
содержащего описание четырех тысяч случаев нарушения ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ
Док. 119711
Опублик.: 21.12.01
Число обращений: 0
|
