ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ
Владимир МИХАЙЛОВ
НОЧЬ ЧЕРНОГО ХРУСТАЛЯ
- Доктор Рикс! Срочно - город! ОДА!
Женщина выхватила из кармана халата плоскую коробочку коммутива.
Нажала кнопку.
- Доктор Рикс? - Голос в коробочке казался сплющенным. - Снова
ОДА! Девочка, роды проходили нормально...
Женщина опустила веки - может быть, чтобы никто не увидел в ее
глазах отчаяния. Но голос ее в наступившей мгновенно тишине прозвучал
спокойно, почти безмятежно, как если бы ей сообщили - ну, что лампочка
в прихожей перегорела, например; только свободная рука непроизвольно
сжалась в кулак:
- Что предприняли?
- Сразу же, по инструкции, дали кислород. Затем...
Она слушала еще несколько секунд.
- Пока дышит нормально. Однако...
Она перебила:
- Готовьте к перевозке. Сейчас к вам вылетит вертолет.
- Доктор, хотелось бы... Видите ли, ее отец - Растабелл. Она
знала, кто такой Растабелл.
- Не волнуйтесь, все будет отлично.
Рука с коммутивом медленно опустилась, бессильно повисла, но лишь
на секунду.
- Доктор Карлуски, разрешите... Он кивнул узким, морщинистым
лицом.
- Разумеется, доктор Рикс. Я уверен - это вчерашний выброс;
следовало ожидать...
На несколько мгновение выдержка изменила ей:
- Шесть наших обращений к этому их правительству, шесть
успокоительных ответов - и все на бумаге, только на бумаге... В конце
концов, это же их дети, а не мои.
- Ну, что вы, - сказал доктор Карлуски, стянув морщины в улыбку. -
Правительства всегда бездетны. Хорошо, что у нас еще есть гермобоксы.
- Еще три, - ответила она уже в дверях. - Что будет потом - не
знаю...
- А кто знает? - сказал ей вслед доктор Карлуски.
Что будет потом, не знал никто. Ни здесь, в Международном Научном
центре ООН, располагавшемся в уютном уголке Европы, в Намурии, - ни,
пожалуй, во всем мире.
Правда, не было уже той растерянности, что сопутствовала первым
подобным случаям - сперва вовсе непостижимым, потому что младенцы
рождались вроде бы совершенно здоровыми, были они доношены, выходили
правильно, не было ни удушения пуповиной и никаких других бед из числа
тех, что подстерегают еще не родившегося. Вскрытия показали, что дети
были совершенно нормальными - только их крохотные легкие выглядели как
бы сожженными если не кислотой, то удушливым газом; а ведь ничего,
кроме воздуха, каким все дышат, не содержалось в родильных залах. Все
дышат, а эти вдруг не захотели: один, другой, третий, четвертый - и,
как говорится, пошло-поехало. Не только в Намурии, хотя небольшая
страна эта сказалась одной из первых, и не только в Европе; другая
закономерность, правда, прослеживалась: чем ближе к большим
промышленным районам, тем чаще такие случаи происходили, потому что
тем меньше оставалось в этих местах того, чем можно дышать. Отказ
дышать в атмосфере; вот что такое ОДА.
И в самом деле: можно ли было называть старым и легким словом
`воздух` нынешнюю смесь кислорода и азоте со всеми теми неисчислимыми
добавками, какими обильно обогащала ее цивилизация: продуктами
сгорания твердого, жидкого и газообразного топлива в цилиндрах и
камерах автомобилей, тепловозов, теплоходов, самолетов, энергостанций,
заводов и фабрик, ракет; отходами промышленности - химической прежде
всего, но не только, продуктами сжигания мусора; тончайшей цементной,
фосфатной, другой всякой пылью; отбросами горнодобывающей и
горнообрабатывающей промышленности - да что перечислять, тут впору
заводить Черную книгу, чтобы на множестве ее страниц всерьез заняться
поименованием всего того, чем мы за десятилетия усовершенствовали
наивно-примитивную стихию, а здесь немеете для этого; добавим только,
что уже не воздухом, конечно, была эта смесь - скорее уж следует
назвать ее `Аэрозоль-ХХ` - по номеру нашего благодатного столетия и по
ее физической сущности. Не будем говорить здесь и о том, что не одна
только атмосфера подверглась подобному обогащению, но и мзда, и
поверхность земли, и недра ее, да и ближний космос, пожалуй, тоже;
попытаемся лишь назвать этот процесс приспособления природы к человеку
самым пригодным для этого словом вместо существующего бодрого термина
`техническая цивилизация`; словом этим будет война и не просто война,
а гражданская. Потому что только на войне убийства происходят не
исподтишка, но явно, и почитаются не за преступление, а за подвига -
не так ли поступает цивилизация с природой? И не подвигом считали мы
разве все достижения вышепоименованной? Подвигом, несомненно; и
гордились, и подвигали на дальнейшее в том же духе. Итак, война. А
почему гражданская? Потому что в гражданской войне народ уничтожает
сам себя, для народа гражданская война - форма самоубийства или, если
уж не до смерти, то самокалечения во всяком случае.
Не вчера это уже стало ясным. И не вчера впервые были произнесены
власть предержащими во всех концах планеты правильные и весьма
достойные слова относительно пресечения, недопущения, исправления,
восстановления. Так клянется алкоголик: вот сегодня еще выпью, а с
завтрашнего дня - завяжу! Так обещает сам в себе запутавшийся человек:
с понедельника начну новую жизнь. Сколько завтрашних дней прошло,
сколько понедельников.
Ты еще дышишь, человек? Ну живуч, прямо сказать.
Кто как, впрочем. Кому сейчас, скажем, семьдесят - тем дышится
легче. Было время адаптироваться: родились-то они тогда, когда дышать
было куда проще. Конечно, двести, или две тысячи, или двадцать тысяч
лет назад воздух был еще чище. Но даже семьдесят лет назад над полями
и в лесах еще держалась благодать, с неба не лились еще желтые, а то и
радиоактивные дожди, а поля и грядки удобрялись более по старинке,
навозцем. Так что хоть в детстве подышали вволю, а потом
приспосабливались понемножку. Тридцатилетние, особенно горожане - уже
другой коленкор: вдыхали аэрозоль с младых ногтей, хотя не столь еще
густой, как нынче. Ну, а теперь и вовсе не осталось мест населенных,
куда не проникли бы механизмы и химикаты. И вот в разгар
научно-технической революции, грозившейся привести благодарное
человечество к полному познанию всего на свете и безмятежному
благоденствию, детишки как-то уж и вовсе хлипкими стали входить в сей
мир, юдоль не слез, но небезвредных отбросов. Естественные
компенсаторы и фильтры первыми не выдержали нагрузки, тем более, что
их оставалось все меньше; они были природными богатствами, которые
человек транжирил вместо того, чтобы разумно жить на проценты. И вот
наконец и он, наиболее приспособляющаяся (за исключением разве крысы,
клопа или таракана) часть природы, исчерпал, похоже, свои резервы
адаптации и выносливости. Так что к тому дню, с которого началось наше
повествование, на всех материках уже не на сотни, а, по статистике
Всемирной Организации Здравоохранения, на тысячи шел счет
представителям разумного вида, при рождении требовавшим для дыхания
первобытно-чистого воздуха - или вовсе отказывавшимся жить. То ли
мутантами они были, то ли спираль развития вышла на такую вертикаль -
но так получилось.
Сперва, как уже сказано, растерялись. Но теперь научились
крохотных бунтовщиков сберегать: помещали в герметические боксы, куда
подавалась приемлемая для младенцев дыхательная смесь, с ароматом хвои
даже. Кормить их тоже приходилось с самого начала искусственными
составами из натуральных (по возможности) продуктов. И дети жили,
словно драгоценные экспонаты музеев - за броневыми стеклами. Старшему
из них во всем мире шел сейчас четвертый год. Самая младшая - вот
только что родилась, при нас, можно сказать.
Что будет потом - это, конечно, не только доктора Рикс
интересовало, не одну лишь эту молодую, красивую и (под белым халатом)
несколько даже вызывающе одетую женщину, но и людей не столь уж
молодых, строго одетых и занимавших куда более высокие, а порой даже и
высочайшие уровни в мировой иерархии. Но как-то всегда оказывалось,
что `сегодня` было важнее, чем `потом`. Мир все усложнялся, но дышать
не становилось легче. Что же касается людей, общества, человечества,
то с ним было, как с ядерным реактором: работает, и взорваться вроде
бы не должен. Но - может.
- Вызывает клиника Научного центра. Вертолет прибыл?
- Да, доктор Рикс, благодарю вас, только что погрузили малышку. Но
господин Растабелл очень встревожен. Он...
- Успокойте его.
- Доктор Рикс, а не могли бы вы лично поговорить с ним? Вы
специалист, да и американская медицина...
- Позвоню ему, как только дитя окажется у нас и я осмотрю его.
- И еще одна просьба, доктор: если...
Пол под ее ногами ощутимо дрогнул; звякнули инструменты в
стеклянных шкафчиках, колыхнулась вода в стеклянном сифоне, листок
бумаги спланировал со стола, и закачалась подвешенная к абажуру
настольной лампы куколка: фантастический астронавт-десантник с
бластером наизготовку.
Физики стали слишком много позволять себе, - мельком подумала
женщина. - Совершенно не считаются с тем, что у нас - дети.
- Да, я слушаю: какая просьба? Алло! Вы меня слышите? Но телефон
молчал.
- А теперь, доктор, вопрос на засыпку...
- Честное слово, Гектор, у меня не осталось ни секунды. Надо
проверить, как новенькая дышит в боксе, затем...
- Что ж, я могу брать интервью не только на бегу, но и стоя на
голове. Скажите: вот вы спасаете этих несчастных. Но что ожидает их
потом? Герметичные дома, конторы, цеха, города? Или вы надеетесь
научить их дышать той гадостью, какой дышим мы?
- Это задача для ученых. Я всего лишь врач.
- Их становится все больше. Не опасаетесь ли вы, что в один
прекрасный день общество возмутится - с непредсказуемыми
последствиями?
- Это не мои проблемы, Гектор. Наше дело - убедить власти в том,
что надо срочно принимать меры не на словах, а на деле, иначе
человечеству грозит гибель в недалеком будущем.
- Какие меры вы считаете необходимыми?
- Любые, которые могут привести к очищению среды.
- Вы верите в возможность таких мер?
- Я оптимистка. Ну, все, на этом - наилучшие пожелания.
- А у меня еще целая связка вопросов. Чем вы заняты сегодня
вечером? Что, если я навещу вас дома, в городе? Ваш муж ревнив?
Она усмехнулась.
- Вечером я приглашена на вечеринку - тут рядом, в Сайенс-вилледж.
- И пойдете?
- Почему бы и нет? А вообще, на возникающие вопросы человек должен
находить ответы сам.
- Браво, это я использую. Что же, раз так - мчусь в город, к
Растабеллу. Думаю, они вот-вот начнут атаковать правительство всерьез
- теперь, когда он пострадал, так сказать, лично. Но сперва забегу к
вашим сейсмикам: они, кажется, что-то такое засекли.
- Был какой-то странный толчок. Но землетрясений тут не бывает...
Вот поют, - подумал Милов, - ну прямо соловьи...
Во тьме вспыхнула искра; мгновенный взвизг резанул по слуху, потом
глухо загудело - словно в глубочайший колокол ударили: ухнул
неимоверным басом, покачался из стороны в сторону и стал затухать. Но
Милов успел уже нырнуть в дыру - вход в пещерный лабиринт.
Собственно, и не пещеры это были, скорее катакомбы, тут
естественные пустоты, характерные для таких геологических структур, с
обширными залами (в одном из них даже подземное озерцо плескалось),
которые соединялись вымытыми некогда водой ходами и рукотворными
коридорами, в прошлом - горными выработками. В седой древности в
пещерах жили, во время Второй войны их использовало Сопротивление, а
после нее, хотя и не сразу, проложили несколько маршрутов для
туристов; маршруты эти оборудовали электрическим освещением, но стоило
отклониться от нахоженной трассы - и человек попадал в первозданную
мглу. Входов в катакомбы имелось несколько, все они были снабжены
прочными дверями - сперва деревянными, потом их заменили пластинами из
котельного железа: чтобы предотвратить несчастные случаи, какие время
от времени приключались с `дикими` туристами и с детьми. Одна из этих
дверей сейчас оказалась, на счастье Милова, приотворенной, и пули
пришлись по ней.
Рикошет, - подумал он, переводя дыхание и напряженно вслушиваясь.
- Плохо стреляют, - а странно, они должны уметь профессионально, и по
звуку в том числе; но и так ничего, чуть левее - тут бы мне и конец.
Конечно, найдись среди них хоть один порешительнее - выпрыгнул бы за
мной, и длинной очередью вдоль хода, и все... Если они меня опознали -
человек я заметный, их могли предупредить, - то преследовать они вряд
ли сунутся, репутация у меня достойная; но уж постараются и живым не
выпустить, залягут, как кот у норки: наверняка ведь думают, что я этих
ходов не знаю, а если и знаю, то лишь официальные маршруты. Плохо они
обо мне думают, плохо...
Он спешил уйти подальше, прикидывая на ходу, как побыстрее и
побезопаснее выбраться отсюда, чтобы попасть наконец в Научный центр,
найти там одного человека и выжать из него все, что можно, а потом
найти другого, уже в городе, и с ним сделать то же самое. Несколько
раз Милов свернул почти наугад: надо было сойти с туристской тропы.
Сейчас ход расширился, двигаться можно было почти бегом, лишь немного
пригибаясь. Воздух был сырой и затхлый - значит, другого входа
поблизости не было. Хорошо: никто не успеет забежать и устроить засаду
впереди. Подумав так, Милов усмехнулся и еще ускорил шаг. И, словно в
отместку за ухмылку, кто-то или что-то долбануло его по лбу с такой
жестокой силой, что он не устоял на ногах - рухнул и, кажется,
отключился.
Ненадолго, впрочем. Милов пришел в себя то ли от невыносимой,
дергающей и стучащей боли в виске, но, может быть, и от слабого,
осторожного шороха, что послышался. Милов с силой притиснул висок к
холодному,мокрому песку, чтобы умерить боль. Никуда не деться; звуки
были звуками шагов, и они приближались осторожно, но упорно.
Значит, решились все-таки пакостники, - подумал он с неожиданным
спокойствием, - пошли на добивание... Ну, о такой непроглядности в
меня еще попасть надо. Правда, и мне по звуку трудно будет их
упредить: здесь многократное отражение. Ладно, пусть они начинают, а я
тогда - по вспышкам...
Шаги приближались все медленнее, охотники, видимо, не хотели
рисковать. Что же они - даже фонариками не запаслись, дурачье, неужели
думали, что я по туристским ходам побегу? - с некоторым пренебрежением
подумал Милов. - А ведь готовились, наверное, всерьез... Или просто
боятся?.. - Тут шаги и вовсе замерли. Милов старался дышать как можно
реже, тише, отбойный молоток в черепе перестал частить. Потом он
услышал совсем рядом едва различимый шепот очень удивился:
разговаривали по-английски, а не по-намурски и не по-фромски - то были
два местных языка.
`Нет, мне помнится, тут пройти можно, надо только опасаться
сталактитов, они тут мощные, их не вырубали, это дикий ход`.
Странный акцент, - подумал Милов. - Местный, надо полагать. В
местных языках я - с грехом пополам... Так вот, значит, на что я
налетел; надо было идти поосторожнее, как это я оплошал... О чем это
они там?
`Жаль, мне бы хоть фонарик захватить, но кто мог знать?`
`Как тихо... Может быть, мне почудилось, и никто не стонал?`
Второй-явно из Штатов, - решил Милов.
`Нет, не почудилось, я хорошо слышал стон`. Это был уже не шепот,
а негромкий голос, и Милов едва не присвистнул от удивления: голос
принадлежал женщине.
Нет, - подумал Милов, - это не мои друзья-приятели. Это случайный
народ. Любовники, может быть - искали уединения и заблудились. Пора
объявиться - не то они, от безвыходности, начнут делать что-нибудь
нескромное...
Он подтянул ноги к животу, изготовленный было к бою пистолет
водворил на место. Бесшумно привстал - и снова ткнулся головой в
сталактит, в самое острие, и невольно зашипел.
- Кто там? - вскрикнула женщина испуганно. Сразу же зашуршало:
мужчина шагнул вперед, дыхание его сделалось шумным. Он мог сейчас,
пожалуй, и напасть, не рассуждая - просто чтобы подавить страх в себе
самом.
- Эй, приятель, - по-английски окликнул его Милов - негромко,
словно сидел за столиком в кафе и мимо прошел официант. - Осторожно,
не запачкайте об меня обувь.
Тот снова остановился.
- Что вы тут делаете? - через мгновение осторожно спросил он.
- Принимаю солнечные ванны, - ответил Милов, чувствуя, как
возвращается уверенность. - Предупреждаю: я занял лучшее Место и не
собираюсь уступить его просто так.
Тот усмехнулся - просто потому, что того требовало чувство
собственного достоинства.
- Меня радует ваш юмор, - ответил он. - Но не окажете ли вы
любезность говорить серьезно? Тут собственно, нет ничего смешного...
- Кончайте болтовню - неприязненно сказала женщина; судя по звуку
ее голоса, она отступила шага на три-четыре - на случай, если
завяжется схватка, наверное. - Не знаю, может быть, пещеры - ваше
постоянное обиталище, но нам не хотелось бы медлить.
- Вы совершенно правы, - согласился Милов; он тянул время, чтобы
совсем уже оправиться от Можно простудиться. Да и воздух, откровенно
должен сказать, снаружи он тоже не заслуживает доброго слова. Дайте
нам пройти! - потребовала женщина.
- Обождите секунду, - примирительно сказал Милов, - я попытаюсь
встать.
- Вам плохо? Или вы ранены? - спросила женщина и шагнула вперед.
Стойте там! - на всякий случай задержал ее Милов.
Она обиженно хмыкнула, но остановилась, говоря:
- Надеюсь, ваш утренний туалет не затянется? Кофе в постель здесь
не подают. Может быть, конечно, дома у вас горничная... Вы из поселка?
- Дома у меня гарем, - сказал Милов и, упираясь ладонями в
шершавые стенки хода, стал подниматься.
- Боюсь, что господин не из поселка, - сказал мужчина своей
спутнице так, словно Милов был далеко и не слышал их. - Я там знаю
всех - и персонал тоже. - Он повысил голос. - Не могли бы вы сказать,
кто вы и как оказались здесь?
Милов ощупал пальцами голову.
- Ничего, - вслух сказал он самому себе. - Кажется, обошлось без
телесных повреждений, связанных с длительным расстройством здоровья.
- А может быть, он из этих, которые напали на поселок? Поджидал
нас? - предположил мужчина. Видимо, темнота придавала ему смелости;
вообще-то, судя по манере говорить, он не принадлежал к забиякам.
- Встали? - нетерпеливо спросила женщина. - Поздравляю. А теперь,
пожалуйста, пропустите нас, если вам не нужна помощь.
- Боюсь, она потребуется вам, - ответил Милов. - Если не ошибаюсь,
вы хотите воспользоваться ближним выходом? Не советую: там ждут меня,
но могут открыть огонь, даже не спросив, кто идет. Нервные люди.
- Вы - контрабандист? - нерешительно спросил мужчина. - Извините
за такое предположение, - тут же заспешил он.
- Нет, - сказал Милов, - все не столь романтично. Я
турист-одиночка, много слышал об этих пещерах, но возле входа меня
хотели ограбить и, кажется, даже убить. Оставалось лишь улизнуть сюда,
где потемнее.
- Это необычно, - задумчиво проговорил мужчина. - О грабителях у
нас давным-давно не слыхивали. Знаете, - оживился он, - скорее, это
были... ну, те самые, что в поселке. Вы не знаете разве, что произошло
вечером, в Сайенс-вилледж?
- Никогда не бывал там.
- Перестаньте, Граве, - сказала женщина. - Господин хочет
сохранить инкогнито. Во всяком случае, английский - не его родной
язык.
- Я из России, - сказал Милов вежливо. - Турист.
- Все равно; сейчас все мы сидим в одном и том же джеме по уши.
Итак, мистер русский, вы полагаете, тут нам не выйти?
- Милов, - представился турист. - Даниил Милов, и вашим услугам,
мэм.
- Очень приятно, Дан. Меня зовут Евой. А это господин Граве. Его
воспитание не позволяет, чтобы его называли по имени.
Что делать, - сказал Граве, - мы, намуры, консервативны и,
признаться, даже гордимся этим. Но скажите, господин Милф: о засаде вы
говорили серьезно?
- К сожалению.
- Я не очень уверен относительно других выходов. - сказал Граве
виновато. - Слишком давно не бывал здесь, хотя работаю рядом со дня
основания Центра. Знаю только, что выходы есть, но вот где они?..
- Ну же, решим что-нибудь, - нетерпеливо сказала Ева. - Не люблю
неподвижности. Ну а вы. Дан - вы и самом деле собирались заночевать
тут? Мне такая спальня не по вкусу.
- Ночлег не входил в мои планы, - признал Милов. - Я рассчитывал
попасть в Центр - там ведь есть какой-нибудь странноприимный дом,
надеюсь?
- Гостиница, - сказал Граве. - Но в Центр еще надо попасть, а это,
я полагаю, сейчас затруднительно. В той стороне один-единственный
выход, через него мы и попали сюда. Однако, - в голосе его
проскользнула нотка горечи, - в старой тихой Намурии стали происходить
невообразимые вещи: там тоже люди с оружием, и мы едва спаслись от
них, когда бежали из поселка...
- Так что выбираться придется вместе, - заключила Ева. - Осталось
лишь придумать - как.
- Отчего ж не придумать, если подумать... - пробормотал Милов,
занятый сейчас другими мыслями. Ни к чему были ему сейчас эти
спутники, а в одиночку он, вероятнее всего, прорвался бы; но бросить
здесь женщину было бы не по-мужски, а от компаньона ее, похоже,
большого толку ждать не приходилось. Ну что же, воспримем, как лишнюю
помеху, только и всего.
- Мне известен еще один выход, - сказал он. - Правда, он не для
туристов: над рекой, в обрыве; но невысоко. Есть в нем одно
неудобство: спуститься вниз там нельзя - берег нависает, подняться -
тем более. Можно только прыгнуть в реку.
- Просто ужасно, сколь многого я с собой не захватила, - сказала
Ева, - ни пижамы, ни купальника...
- Я тоже, - сказал Милов, - я путешествую налегке. - Он не стал
объяснять, что сумку ему пришлось бросить, когда за ним гнались; по
счастью, ничего серьезного там не было, опыт давно научил самое
необходимое носить в памяти и в карманах. - Да и господин Граве вряд
ли предусмотрел такую потребность...
- Вы же видите, господин Милф, у нас с собой ничего...
- Не вижу, как ни удивительно. Здесь не слишком светло, а? Ну что
же, раз мы не экипированы, придется лезть в воду в чем мать родила.
- Это будет крайне неприлично, господин Милф, - сурово произнес
Граве. - Если бы еще с нами не было дамы...
- Вы знаете, Граве, - сказала Ева, - я не очень любопытна.
- Тем более, что все равно ничего не видно, - добавил Милов. -
Впрочем, дело ваше. Только не забудьте, что придется переплывать реку;
и из-за обрыва, и чтобы обойтись без неожиданностей.
- Вы полагаете, там тоже опасно? - с некоторым беспокойством
спросил Граве.
- Полагаю, тот выход известен не только мне. Итак, плыть придется,
а разводить потом костер для просушки - потеря времени, да и
небезопасно. Поэтому, плывя, держите одежду над головой.
- Давно так не пробовала.
- Ну, отдадите мне, - сказал Милов. - Верну сухим.
- Вы крайне любезны, - сказала Ева. - Ведите нас, пещерный лев!
- Вы хотели сказать - пещерный человек, - поправил Граве.
- Хотела то, что сказала. Не придирайтесь.
- Нам придется, - предупредил Милов, - миновать тот вход, которым
воспользовался я. - Он знал, что обходного пути нет: схема ходов в
окрестностях Центра была крепко запечатлена в его профессиональной
памяти - Так что - никакого шума. Я иду первым, вы, Ева, кладете руку
мне на плечо, а господин Граве замыкает - точно так же.
Он ощутил, как легкая ладонь легла на его плечо.
- Тронулись!
Они шагали молча, стараясь ступать в ногу. Ева сняла туфли и несла
их в руке: острые каблуки тонули в песке; ноги сразу промокли. Одно
приключение вместо другого, - думала она, ощущая под пальцами твердое
плечо. - Хороший свитер, надеюсь, он не какой-нибудь дикой расцветки,
хотя от русских, говорят, можно ожидать чего угодно - и прекрасного
вкуса, и самого дурного... Напрасно я не надела кроссовки - с брюками
вполне уместно... Правда, их снимать труднее. - Тут ее мысли пошли в
другом направлении. - Странно и ужасно: еще днем мы жили в
цивилизованном мире, пусть не таком зеленом и душистом, как некогда,
но все же... Да, мир... В нем прежде всего страдают дети. Я
недолюбливала Растабелла, слишком уж он фанатичен и ограничен, хотя и
талантлив, конечно, а теперь мне его жаль. Бедная девочка... Растабелл
теперь, наверное, и вовсе перестанет сдерживаться, а ведь за ним идут
люди, его даже правительство побаивается. Кстати, я ему так и не
позвонила. С телефоном никогда такого не случалось. Что-то произошло в
столице? Или здесь, в городе? Этот город - как теневая столица: здесь
живет Растабелл, и еще многие из его компании, этот странный Мещерски,
другие... Лестер давно дружит с Мещерски, у них, по-моему, каки-то
общие дела. Лестер. - Слишком много секретов завелось у него в
последние два года, и это не бабы - все его налеты на баб мне были
известны едва ли не заранее; нет, тут другое - я думаю, он...
Мысли прервались, когда она услышала тихое: `Т-с... стоп`. Милов
остановился, остальные - тоже, но рука женщины оставалась на его
плече, он снял ее пальцы осторожно, почти ласково. Повернув голову,
едва уловимо выдохнул:
- Обоим - лечь, только тихо... Скажу - бегите, как на сотке,
свернете в первый ход направо - там я вас догоню...
Помедлил еще секунду и бесшумно двинулся дальше. Выход, тот самый,
его, чуть серел в кромешной тьме пещерного хода, и более светлым
пятном выделялась часть стенки напротив. Ползком? Опасно: кто-то может
сидеть у самого проема - незачем подставлять ему спину... Он все же
опустился на живот, подобрался, без единого шороха подполз к выходу -
сейчас дверь была распахнута настежь, значит, стерегли, иначе заперли
бы. Что делать? Ладно, я-то проползу, но те двое - нет, не имею
права...
Решившись, он коротко кашлянул - и в ту же секунду ударили
выстрелы, пули врезались в стенку хода. Охотники не ушли, у них
хватило терпения. Неосторожно мы там разговаривали, - подумал Милов, -
громко и долго, и я хорош - потерял ощущение реальности. Так что эти
знали, что я возвращаюсь, лишь на долю секунды не хватило у них
выдержки - начали стрелять, не дожидаясь, пока голова возникнет в
проеме, на сером фоне. Странно все же, кого они против меня послали;
профессионалы уже раза два подловили бы. Интересно, что у них тут
вообще происходит? Меня об этом не предупреждали. Ну ладно, еще
поиграем... - Он не двигался с места, вслушиваясь в шорохи снаружи:
там стрелявшие меняли места, хруст их башмаков по гравию был отчетливо
слышен. Опершись локтями, Милов медленно изготовился, зная, что сейчас
один окажется в поле зрения; там снаружи, казалось, верно, что в ночи
их не увидеть, они не понимали, что по сравнению с непроглядностью
пещеры ночная темнота была едва ли не ясным днем. Черное появилось;
Милов нажал на спуск. Человек снаружи вскрикнул и упал. Снова
заскрипел гравий и застучали выстрелы, но Милов лежал сейчас в мертвой
зоне, чтобы убить его, надо было подойти вплотную к двери и вскочить в
ход, но на это никто не отваживался. Да, странных людей они послали, -
подумал он, - хотя и знают, что я ухватился за цепочку... - Нервная
пальба заглохла, когда Милов снял еще одного - выстрелил по вспышке.
Наступила пауза, и тогда он негромко скомандовал:
- Ну, бегом!..
Он знал, что у них в распоряжении несколько секунд: находившиеся
снаружи чуть отступили, решая, какую теперь применить тактику, и можно
стало промелькнуть мимо хода. А вот ему самому придется еще выждать:
наверняка те все-таки решатся вскочить и стрелять в упор... Граве
протопал мимо, Ева тоже - и вдруг остановилась прямо над ним,
подставляясь под пули, упала на колени - и он почувствовал
прикосновение губ;ее поцелуй пришелся в висок, `С ума сошла! -
сдавленно крикнул он. - Дура!` - забывшись, выругался по-русски. Но
она уже вскочила, кинулась дальше, и выстрелы извне опоздали на долю
секунды. Сумасшедшая девка, - подумал Милов с невольным одобрением,
хотя и зол на нее был сейчас. И снова замер: судя по звукам, двое
подкрадывались к выходу с разных сторон, держась вплотную к склону,
чтобы не подставиться, замерли у самого проема-он слышал их дыхание.
Прошла секунда, другая, десятая - тогда Милов шумно вскочил, затопал
ногами, оставаясь на месте. И мгновенно один из затаившихся влетел в
ход, чтобы ударить в спину убегающему. Милов свалил его - в упор,
наповал. И выметнулся наружу, прикончил последнего, не дав ему
опомниться. Ну-ка, а что сейчас снаружи - может быть; здесь и выйти,
путь-то расчищен...
Он замер на секунду - и выстрелы снова прозвучали, хотя и с
дистанции: видимо, заслышав перепалку, сюда начали стягиваться. Милов
подхватил пистолет свалившегося у входа - плоский браунинг, оружие
непрофессиональное; подскочил к первому убитому - у того был
винтовочный обрез, и вовсе ненужный, зато у лежащего в пещере оказался
армейский пистолет. Странно, - подумал Милов, - ни одного автомата,
нет, как-то не так все происходит, непривычно, любительство какое-то,
а меня ведь ориентировали на специалистов... Но больше думать было
некогда, и Милов побежал вдогонку своим. Надо было правым ходом
пробираться к реке, пока не принялись травить всерьез.
Двое ждали его, как и было условлено. Он подошел к ним, как умел,
бесшумно. Те приглушенно разговаривали. `Чужой человек, - говорил
Граве, - по-моему, он не заслуживает доверия. Не будь он еще
русским...` Милов застыл: интересно было, что прозвучит в ответ.
`Подите вы к черту, Граве, - ответила женщина спокойно, - мы ведь не
по схеме компьютера пробираемся, там я бы вам доверилась... Да и все
равно: своих не бросают. Вы стойте тут, а я вернусь: может быть, его
ранили...` `Может быть убили, - ответил в свою очередь Граве, - и вы
попадете прямо в руки этим...` - `Чем это здесь пахнет?` - спросила
Ева. Милов невольно принюхался: и в самом деле, воздух здесь был
немного другим, отдавал чем-то этаким - не бензином, не кислотой, но
что-то было в нем постороннее. `Да, - сказал Граве, - что-то такое
есть на самом деле...` - `Это запах вашей трусости`, - сказала Ева.
Граве обиженно засопел, Милов усмехнулся: сказано было не по делу, но
весьма определенно. Он беззвучно ступил. `Нет, без меня вам не
выбраться, господин Граве, - сказал он, - тут впереди лабиринт, и вы
проплутаете в нем до конца жизни, а мне маршрут известен. Тут озерцо
впереди, подземное-видимо, в него натекло всякой дряни - вот оно и
пахнет. Ваш Центр, видимо, что-то сбрасывает не по адресу`. - `Ох,
Дан, - сказала Ева, и он с непонятным удовольствием уловил в ее голосе
радость. - Наконец-то, а то я уже испугалась. - `Спасибо, Ева, -
сказал Милов. - Теперь поторопимся: похоже, что становится все более
сыро, словно бы вода выступает снизу - не знаю, отчего. Готовы?` -
`Да`, - ответила Ева, и он нашел в темноте ее руку и положил на свое
плечо. `Двинулись`, - сказал он, и они пошли. Под ногами уж ощутимо
хлюпало, хотя уровень реки находился намного ниже, это Милов помнил.
Сплошные загадки, - подумал он, идя с вытянутыми вперед руками - одна
прямо, другая чуть выше головы - чтобы не налететь ни на что сослепу.
Выбраться удалось благополучно; три мягких всплеска, прозвучавших
почти слитно, не нарушили черного безмолвия ночи ни окриком, ни
выстрелом. Вода была не холодной, но какой-то скользкой, маслянистой,
противной по ощущению и запаху. В этой реке уже лет пять не купались,
наука и техника своего добились. Трое поплыли к противоположному,
правому берегу не быстро и бесшумно-равняясь по женщине, она плыла
медленнее других, и Милов все время держался рядом - греб он одной
рукой, другую, со своей и ее одеждой, держал над головой.
Добравшись до берега, трое вздохнули облегченно: пусть и
бессознательно, в воде каждый из них каждую секунду ожидал выстрелов
вдогонку, а здесь уже можно было как-то укрыться. Пригнувшись,
пробежали в прибрежный кустарник. Граве на бегу закашлялся. Нет,
все-таки в пещере воздух был чище, - подумал Милов. Среди кустов он,
не одеваясь, стал рвать жухлую траву, обтираться пучками - кожа
требовала, чтобы с нее сняли грязь, экскременты цивилизации, Глядя на
Милова, стали вытираться и те двое, только Ева отошла чуть подальше,
заслонилась кустом, Милов покосился туда, где двигалось тускло-белое,
невольно сбивавшее с нужных сейчас мыслей женское тело. Вдруг
вспомнил, как они с Аллочкой вот так, среди ночи купались в Оке;
сколько же это времени прошло? Он не стал подсчитывать, ни к чему
было. Одевшись, все трое поднялись на пригорок и присели, чтобы
оглядеться и собраться с мыслями, Ева же - еще и для того, чтобы
растереть совершенно окоченевшие ступни.
Отсюда, с холмика, открывался хороший вид на Научный центр, и
можно было залюбоваться гигантским, хорошо ограненным, сияющим огнями
монолитом хрусталя: именно таким представлялся отсюда главный корпус.
На Центр денег не пожалели, начиная уже с проекта, строили всем миром
и собрали в него едва ли не все лучшее, что только существовало в
современной науке - чтобы умерить национальные и державные амбиции и
принести побольше пользы всем, а не сидеть по углам, общаясь через
журналы. Время на Земле стояло вроде бы спокойное, разоружались
искренне, снова начали ощущать забытый было вкус к жизни, без
сердечного сбоя поднимать глаза к небу, не опасаясь, что безоблачная
глубина вдруг разразится дождем тяжелых семян, из которых вырастают
гигантские грибы, дышащие ветром пустынь. Из оружейной науки пошло в
цивильную так много, как никогда еще: демонтировали ракеты и
боеголовки, но технологии оставались, и оставались мозги, серое
вещество требовало нагрузки. Международный штиль позволял людям из
разных, порой очень различных стран общаться и работать без задних
мыслей; не то, чтобы все противоречия в мире разрешились, этого
придется - все понимали - ждать еще долго, долго, - но все же
человечество куда больше почувствовало себя чем-то единым, планету -
неделимой территорией, где границы, оставаясь на своих местах,
перестали быть стенами или занавесами - если и не для политиков, то уж
для ученых - во всяком случае. Поэтому такие вот центры - и отдельных
наук, и синтетические, и технические - возникали все чаще; ведь и с
деньгами в государственных бюджетах стало полегче: демонтаж ракет
обходился все-таки дешевле, чем их строительство и испытания. Так что
золотой век если и не наступил, то уже, по крайней мере, мерещился
где-то не в самом далеко. Даже такое многотрудное дело, как нахождение
взаимоприемлемого компромисса между цивилизацией и природой, начинало
казаться в конечном итоге осуществимым - но не сразу, не сразу,
конечно.
Оттого-то и бывало так приятно, - думала Ева, яростно растирая
ступни и лодыжки, совсем уже потерявшие чувствительность, - приходить
сюда вечерами по изящному мосту, прекрасно вписанному в пейзаж, и
смотреть - не с этого дикого пригорка, но с другого холма, повыше,
куда и лестницы удобные вели, и вершина была выровнена и
забетонирована, имелось, на чем посидеть, и напитки и легкие закуски
продавались в изобилии. Приятно было любоваться сияющим хрустальным
монолитом, привычно узнавая и административный этаж, и ярусы ресторана
и увеселительных заведений, а выше - технические службы, а еще выше -
этажи математиков, физиков, экономистов, правоведов, философов,
теологов наконец. Клиника, как и полагается,находилась не в Кристалле,
а в собственном здании, на отшибе, как и многие другие институты;
однако лабораторию ОДА разместили, когда стало необходимым ее создать,
именно в монолите, потеснив историков и филологов, специалистов по
мертвым языкам: жизнь предстоящая как бы вытесняла память о былом, но
это лишь казалось, потому что чистый воздух, которого требовали
пациенты лаборатории, был намного древнее и мертвых языков, и
старейших мифов - не говоря уже о каких угодно письменных
свидетельствах. Такое решение было понятными клиника, с ее постоянной
угрозой переноса инфекции, для младенцев ни как не подходила, а свой
собственный корпус, не с десятком гермобоксов, а с сотнями, должны
были заложить лишь в конце года, чтобы открыть его весной. Да, и
Кристаллом можно было любоваться, и многими другими сооружениями,
среди которых даже самые прозаические по назначению выглядели
маленькими шедеврами архитектуры и инженерии, - да такими, собственно,
и были, хотя поражали не столько красотой своей, сколько
неожиданностью. Жизнь цвела и двигалась во всех этих строениях, в
переходах, воздушных и подземных, и на автомобильных аллеях и
стоянках, и на вертолетной площадке на самом верху Кристалла - одним
словом, везде. Кроме разве парка; так называлось пространство вокруг
небольшого пруда (официально его предпочитали называть озером), упорно
зараставшего всякой дрянью, - эта часть территории была засажена
деревьями, еще не так давно совершенно здоровыми, а теперь несколько
привядшими, как и везде, и газоны разграфлены аллеями: предполагалось,
что там будут в свободные часы прогуливаться корифеи науки, а
поучающиеся станут с жадностью; подхватывать их глубокие мысли и
безумные идеи; ученые, однако, эту рощу невзлюбили, потому что от
пруда несло откровенной тухлятиной научно-технического происхождения -
зато ночами там собиралось множество кошек..
Правда, окрестное население, - такое было, - уже не раз и не два
выражало неудовольствие самим существованием Центра, от которого якобы
передохла рыба, и хорошо еще, если только рыбой дело ограничится.
Жители даже, наняв адвоката, составили однажды петицию, в которой
требовали перенести науку куда-нибудь, хоть в центр Антрактиды, а их,
туземцев, оставить в покое и презренном невежестве. До суда, однако,
не дошло, потому что истцам резонно ответили: во-первых, что если не
Центр, то тут воздвигли бы что-нибудь еще погромче, погрязнее,
подымнее и поядовитее: прогресс нельзя остановить, и всякое место, на
котором можно что-то построить, никак не имеет права оставаться в
первозданной запущенности; и во-вторых, - в Европе полно
продовольствия, куда же местные фермеры станут девать продукты своего
труда, если Центр вдруг исчезнет с лица земли? Даже и русский рынок
ведь не бесконечен. Обитатели окрестных ферм и деревень смирились, по
крайней мере внешне, а к тем, кто все еще ворчала - привыкли.
Как-никак. Центр платил хорошо и хорошими деньгами, настоящими. Так
что и днем и ночью научно-технический прогресс являл здесь миру свой
лик - несколько надменный и самоуверенный, но исполненный выражением
заботы о всяческом расширении Знания - на благо людей, разумеется,
кого же еще.
И сейчас, ночью, взгляду с пригорка, поросшего травой, что
начинала сохнуть, едва успев проклюнуться, и болезненным, тоже как бы
расхотевшим расти кустарником, лик этот казался настолько
внушительным, успокаивающим, обнадеживающим, а элегантные линии
строений - такими неизменно-вечными, что уже не верилось, что вот еще
только минуты тому назад людям приходилось спасаться в узких пещерных
ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ
Россия
Док. 119632
Опублик.: 19.12.01
Число обращений: 1
|
