|
ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ Клиффорд Саймак `Дом на берегу`
пер. Олег Битов
`Если`, N-5, 1996 Дэвид Лэтимер заметил дом как раз в тот момент, когда понял,
что совсем заблудился. Он держал путь в Вайалусинг, городишко, о
котором прежде только слышал, но никогда туда не ездил, и, ясное дело,
где-то свернул не на ту дорогу. Проехал две совсем крохотные деревушки
под звучными именами Эксельсиор и Наварра и, если дорожные
указатели не врали, через несколько миль должен был добраться до
Монтфорта. Оставалось надеяться, что кто-нибудь в Монтфорте
покажет ему правильный путь.
Дорога была местного значения, извилистая, узкая, с небольшим
движением. Она крутилась над изрезанным берегом, по сбегающим к
океану мысам, была окаймлена березами и вечнозелеными кустами и
редко удалялась от воды настолько, чтобы не стало слышно шума
прибоя, бьющего в огромные валуны.
Машина преодолела долгий крутой подъем, и меж дорогой и
берегом он впервые увидел дом: нескладное нагромождение кирпича и
облицовочного камня. По бокал дом украшали две тяжелые печные
трубы. К строению примыкала старая березовая роща. Лэтимер
замедлил ход, потом съехал на обочину и остановился - захотелось
рассмотреть дом получше.
К фасаду вела полукруглая подъездная аллея, вымощенная
кирпичом. По краям ухоженной лужайки высилось несколько могучих
дубов, а под ними стояли красивые каменные скамьи. Судя по всему, на
них никто никогда не сидел.
Лэтимеру представилось, что в таком месте, должно быть, приятно
жить: от дома веяло уединенностью, отрешенностью от мира и вместе с
тем старомодным достоинством. На лужайке, уродуя, если не оскверня
ее, торчал большой, прочно установленный плакат:
СДАЕТСЯ ИЛИ ПРОДАЕТСЯ.
И буквами помельче:
`Обращаться в агентство недвижимости `Кэмпбелл` - полмили
дальше по дороге`.
Лэтимер не спешил с отъездом - просто сидел себе тихо в машине и
любовался домом. И вдруг подумал: а ведь море, должно быть, совсем
рядом, и со второго этажа морской простор, наверное, раскрывается во
всю ширь.
Если разобраться, то именно ради подобного убежища он и
стремился в Вайалусинг - он искал местечко, где мог бы провести два-три
спокойных месяца за мольбертом. Надо думать, убежище в Вайалусинге
оказалось бы поскромнее. А аренду такого жилья его карман вряд ли
потянет.
Он включил скорость и не спеша двинулся дальше, оглядываясь на
дом через плечо. Проехал полмили и на окраине городка, справа от
дороги, по-видимому, это и был Монтфорт, хотя при въезде не
удосужились поставить указатель, приметил дряхлую хибару.
Перекошенная, провисшая вывеска оповещала, что тут и находится
агентство `Кэмпбелл`. И, едва ли отдавая себе отчет в том, что делает,
и во всяком случае ничего еще не решив, он съехал с дороги и
остановился.
В хибаре сидел человек средних лет. Свитер с высоким воротом,
ноги в широких штанах заброшены на захламленный стол.
- Заехал справиться о доме, - сказал Лэтимер. - Где кирпичная
подъездная аллея...
- А, этот! К сожалению, в данную минуту не имею возможности
показать его вам. Жду покупателя, пожелавшего посмотреть имение
Фергюсонов. Хотя вот что. Могу дать вам ключи.
- А не могли бы вы сообщить мне примерно, какова арендная
плата?
- Почему бы вам сначала не осмотреть его хорошенько? Сами
решите, что вы о нем думаете: подходит ли он вам? Если понравится,
тогда поговорим. Такой дом нелегко продать. Он не многим по вкусу:
слишком велик да и слишком стар. Можно бы предложить вам
приемлемые условия. - Сбросив ноги со стола на пол, человек покопался
в одном из ящиков, извлек оттуда ключ с привязанной биркой и
швырнул на столешницу. - Осмотритесь, потом возвращайтесь. Через
час-другой я буду на месте.
- Спасибо, - сказал Лэтимер, забирая ключ.
На этот раз он подъехал к самому дому и поднялся по ступенькам.
Ключ легко повернулся в замочной скважине, дверь отворилась
бесшумно. Лэтимер очутился в вестибюле, пересекающем весь дом от
фасада до фасада. Видна была лестница, поднимающаяся наверх, а по
сторонам вестибюля распахнутые двери вели в комнаты первого этажа.
В вестибюле было полутемно, прохладно и как-то торжественно.
Когда Лэтимер двинулся в глубь дома, доски пола и не подумали
заскрипеть. Не чувствовалось признаков затхлости, не было запаха
сырости и плесени и ни малейших следов мышей.
Лэтимер заглянул в одну из комнат. Ее наполнял свет закатного
солнца, освещая мраморный камин. По другую сторону вестибюля
расположилась комната поменьше, по всей видимости, кабинет или
библиотека. Дальше, справа, находилось помещение, служившее некогда
кухней, здесь был огромный кирпичный очаг, где, скорее всего, готовили
пищу. А напротив, слева, была еще одна большая комната с мраморным
камином меж окнами, с удлиненными зеркалами в стене и затейливой
люстрой, свисающей с потолка. Здесь, безусловно, была столовая -
именно такая обстановка располагала к неспешным званым ужинам
прежних времен.
Оставалось разве что головой покачать: все это выглядело
слишком величественно для такой скромной личности, как Лэтимер. Да
и уход за всей этой роскошью потребовал бы немалых денег: на одну
мебель пришлось бы ухлопать целое состояние.
И тем не менее дом не утрачивал своей привлекательности. В нем
царила атмосфера искренности, простора и покоя. Здесь человеку не
угрожало чувство сдавленности. Это было, как бы поточнее сказать, не
жизненное пространство, а пространство для жизни. Дом тянул к себе,
тянул мощно, почти физически.
Лэтимер вышел из вестибюля через заднюю дверь и очутился на
широкой веранде, примыкающей к дому по всей его длине. Ровный
зеленый склон, кое-где поросший древними березами, сбегал от веранды
к берегу, а берег был хаотично усыпан камнями, и с каждой набегающей
волной от камней в небо вздымались облака белоснежной пены. Стая
жалобно кричащих птиц висели над прибоем, как белые призраки, а
дальше, до самого горизонта, стелился серо-голубой океан.
И он понял, окончательно понял: это и есть то место, к какому он
стремился, место, где кисть сумеет освободиться от условностей,
неизбежно время от времени одолевающих любого художника. Дело не в
каких-то новых сюжетах, здесь можно, наконец, создать полотна, давно
созревшие в душе и жаждущие воплощения на холсте.
Он спустился вниз по долгому зеленому склону и вышел на кромку
прибоя. Нашел подходящий камень и уселся, впитывая прелесть воды и
неба, ветра и уединения. Солнце зашло, и по земле поползли тихие тени.
Пора идти, сказал он себе, и все же продолжал сидеть, очарованный
нежным смущением сумерек и почти неуловимыми переменами в
световой гамме моря.
Когда он в конце концов принудил себя встать и зашагал по
склону вверх, исполинские березы приобрели прозрачность и
поблескивали в полумраке. Нет, он не стал опять заходить в дом, а
обошел его вокруг. Добрался во кирпичной подъездной аллеи и
двинулся по ней, хотя и помнил, что надо бы вернуться к дому и запереть
двери.
И только когда он почти поравнялся с парадным входом, до него
вдруг дошло, что машины и след простыл. От недоумения Лэтимер
просто окаменел. Он же оставил автомобиль здесь - в чем-в чем, а в этом
он был уверен.
Круто повернувшись, он зашагал по аллее прочь от дома, клацая
каблуками по кирпичам и повторяя про себя: черт возьми, я же ехал по
этой аллее, помню отчетливо. Обернулся еще раз - машины не было ни
перед домом, ни по всему полукружью аллеи. Бросился бегом к дороге:
наверное, какие-нибудь сорванцы околачивались рядом и от нечего
делать решили выкатить машину с аллеи на шоссе. Да нет, сказал он
себе, этого тоже не может быть - он поставил рычаг автоматической
коробки скоростей в положение `Парковка` и запер дверцы.
Кирпичная подъездная аллея оборвалась, но никакой дороги
дальше не оказалось. Лужайка, да и аллея кончались там же, где и
раньше, но дальше путь преграждала лесная чаша: первозданная, темная,
густая, с перепутанными ветвями. На том самом месте, где пролегало
шоссе, поднимались вековые стволы. Ноздрей коснулся сырой запах
древесной плесени, и где-то впереди во мгле заухала сова.
Он обернулся вновь, лицом к дому, и увидел освещенные окна. `А
этого тем более быть не может, сказал он себе, пытаясь сохранить
рассудок. В доме ни души, зажечь свет некому. Да и электричество
скорее всего отключено`.
Но освещенные окна твердили свое.
Вопреки собственной воле, не веря глазам, он двинулся по аллее к
дому. Ну должно же отыскаться хоть какое-то объяснение! Наверное, он
так или иначе сбился с курса, как сбился поутру, свернув не на ту дорогу.
У него случился провал памяти: по неизвестным и, не исключено,
неприятным причинам он на время лишился чувств. Может, это вовсе не
тот дом, который он осматривал? Но нет, дом был тот же самый.
Он прошаркал по кирпичам и поднялся по лестнице к двери. И не
успел одолеть последнюю ступеньку, как дверь распахнулась. Появился
человек в ливрее и тут же отступил в сторону, приглашая войти.
- Вы слегка опоздали, сэр, - объявил человек. - Мы ожидали вас
немного раньше. Другие только что сели обедать, однако ваш прибор
ждет вас.
Лэтимер застыл в нерешительности.
- Все в порядке, сэр, - заверил человек. - За исключением особо
торжественных случаев, у нас не принято переодеваться к обеду. Можете
сразу садиться за стол.
В вестибюле горели короткие свечи, вставленные в специальные
гнезда на стене. Там же, на стенах, появились картины, а на полу рядком
выстроились банкетки и несколько стульев. Из столовой доносился
приглушенный говор. Дворецкий запер входную дверь и направился в
глубь дома.
- Будьте любезны следовать за мной, сэр.
У входа в столовую дворецкий снова отступил в сторону,
освобождая дорогу гостю. За длинным, элегантно накрытым столом
сидели люди. В канделябрах сияли тонкие свечи. У дальней стены стояла
в ряд одинаково наряженная прислуга. Буфет сверкал фарфором и
хрусталем, а на столе красовались букеты цветов.
Мужчина в зеленой спортивной рубашке и вельветовой куртке
поднялся со своего места и помахал рукой.
- Лэтимер, идите сюда! Вы ведь Лэтимер, не так ли?
- Ну да, я Лэтимер.
- Ваше место здесь, рядом с Инид и со мной. Не будем сейчас
тратить время на то, чтобы представлять вам все наше общество. Это
успеется.
Лэтимер подошел к столу, едва чувствуя пол под ногами.
Мужчина поджидал его стоя, потом протянул мускулистую руку.
Лэтимер подал ему свою. Рукопожатие было крепким и сердечным.
- Моя фамилия Андервуд, - сказал мужчина. - Давайте садитесь.
Никаких условностей. Мы только что принялись за суп. Если ваш остыл,
можно его заменить.
- Спасибо, - отозвался Лэтимер. - С супом наверняка все в порядке.
Его соседка с другой стороны, Инид, произнесла:
- Мы вас ждали. Нам было известно, что вы приедете, но вы так
замешкались...
Инид была миниатюрной брюнеткой с темными глазами,
излучающими странную эмоциональную силу. Лэтимер взял ложку,
зачерпнул суп. Он оказался отменного вкуса.
Человек, сидящий напротив Лэтимера, представился:
- Меня зовут Чарли. Позже поговорим. Обязуемся ответить на
любые ваши вопросы.
Женщина, соседка Чарли, добавила:
- Знаете, мы и сами мало что понимаем. Но тут очень славно. Мое
имя Алиса.
Лакеи убрали опустевшие судовые миски и внесли салаты.
Лэтимер осмотрелся: всего за столом сидели восемь человек, включая и
его самого.
- Но понимаете, - начал Лэтимер, - я же хотел всего-навсего
осмотреть дом...
- Точно то же произошло и со всеми нами, - ответил Андервуд. - И
не вчера. С интервалом в год и более. Не знаю, сколько лет назад это
началось. Джонатон, вон тот в конце стола, старичок с бородой,
появился здесь первым. А потом и остальные, все поодиночке.
- Этот дом, - провозгласила Инид, - мышеловка, и приманка
выбрана отменная. А мы - мыши, угодившие в мышеловку.
- В ее устах это звучит как кошмар, - вмешалась Алиса с другой
стороны стола. - Но кошмаром здесь и не пахнет. О нас заботятся, и
наилучшим образом. В доме штат прислуги, которая готовит и подает на
стол, стелет нам постель, содержит все в чистоте и порядке...
- Но кому понадобилось заманивать нас в мышеловку?
- А вот это, - сказал Андервуд, - вопрос, на который каждый из нас
пытался и пытается найти ответ. Правда, один или двое смирились и
махнули на все рукой. На этот счет возникло несколько теорий, но все
они остаются бездоказательными. Вообще-то я иногда недоумеваю: а
зачем они нужны, доказательства? Нам что, станет легче, если мы
познакомимся с теми, кто держит нас в плену?
`Мышеловка, и приманка выбрана отменная`, повторил про себя
Лэтимер. И в самом деле, отменная. Испытал же он мгновенное,
инстинктивное влечение к этому дому - всего-то ехал мимо, а влечение
полыхнуло и захватило его.
Салат был великолепен, и мясо с печеной картошкой не хуже. А
такого роскошного рисового пудинга Лэтимер и не пробовал никогда.
Вопреки собственной воле пришлось признать, что еда, как и живая,
остроумная болтовня за столом доставили ему удовольствие. Покончив с
ужином, все перешли в гостиную и расселись перед исполинским
мраморным камином, где пылал огонь.
- Даже летом, - сказала Инид, - здесь по вечерам бывает прохладно.
Может, это даже к лучшему - люблю сидеть у огня. Мы зажигаем камин
почти каждый вечер.
- Мы? - переспросил Лэтимер. - Вы произнесли это так, словно все
вы тут принадлежите к одному клану.
- К одной стае. Или, пожалуй, к одной шайке. Собратья-
заговорщики, хоть заговора нет и в помине. Мы отлично ладим друг с
другом. Вот единственное, что тут по-настоящему хорошо: мы отлично
ладим друг с другом.
К Лэтимеру подошел бородач, сидевший в конце стола.
- Меня зовут Джонатон, - представился он.-За обедом мы с вами
сидели слишком далеко и не познакомились.
- Я слышал, - откликнулся Лэтимер, - что вы живете здесь дольше
всех.
- Теперь - да. Года два назад мое место занимал Питер. Мы его так
и называли - старина Пит.
- Называли?
- Он умер, - пояснила Инид. Потому-то теперь нашлось место для
вас. Понимаете, дом рассчитан на определенное число жильцов.
- Значат, на то, чтобы найти замену умершему, ушло целых два
года?
- У меня есть подозрение, - заметил Джонатон, - что все мы
принадлежим к какому-то строго очерченному кругу, более того,
прошли весьма суровый отбор.
- Это-то и ставит меня в тупик, - признался Лэтимер. - Должен же
быть некий общий фактор, объединяющий всю группу. Возможно, дело в
роде наших занятий?
- Совершенно уверен в этом, - согласился Джонатон. - Вы ведь
художник, не так ли? - Лэтимер утвердительно кивнул. - А Инид -
поэтесса, и очень талантливая. Я занимаюсь философией, хоть и не
считаю себя большим мыслителем. Дороти - романистка, а Алиса -
музыкант. Она пианистка и не только исполняет, но и сочиняет музыку.
С Дороти и Джейн вы пока не знакомы.
- Пока нет.
- Могу я предложить вам что-нибудь выпить? - осведомился
Джонатон.
- Не откажусь. Лучше бы шотландского виски, если найдется.
- Найдется все, что угодно. Со льдом или с водой?
- Со льдом, пожалуйста. Если это вас не обременит.
- Здесь никто никого обременить не может, - заявил Джонатон. Мы
охотно заботимся друг о друге.
- Пожалуйста, - попросила Инид, - налейте и мне.
Как только Джонатон отошел за напитками, Лэтимер сказал Инид
вполголоса:
- Должен сказать, вы все удивительно добры ко мне. Вы приняли
меня, постороннего, в свою компанию...
- Ну какого же постороннего! Кому-то когда-то вы были
посторонним, но больше вам им не бывать. Неужели не понятно? Вы
теперь один из нас. У нас было свободное место, вы его заняли. И
останетесь здесь навсегда. Отсюда вам не уйти.
- Вы намекаете на то, что отсюда нет выхода?
- Пробуем его отыскать. Каждый из нас пробовал, некоторые не
один раз. Но уйти никому не удавалось. Да и куда идти? Ведь мы не
знаем ни своих пленителей, ни причин нашей неволи.
В гостиной появился Андервуд, опустился на диван подле Инид:
- У нас есть несколько гипотез, - сказал он. - Но беда в том, что нет
возможности выяснить, какая из них верна. Не исключено, что мы давно
догадались о причинах нашего заточения, но наверняка мы не узнаем
ничего никогда. Самой романтической точки зрения придерживается
Инид. Она полагает, что нас пасут некие сверхсущества из отдаленных
районов Галактики, пасут ради изучения. Понимаете, исследуют нас как
образчики человеческой породы. заперли нас здесь, как в лаборатории,
но ни во что не вмешиваются. Хотят понаблюдать за нами в
естественной обстановке и разобраться, чем мы дышим и что из себя
представляем. По ее мнению, при таких условиях нам надлежит вести
себя культурно и выдержанно, как мы только сумеем.
- Сама не знаю, верю ли я в это всерьез, - вставила Инид, - но чем
плоха идея? Уж во всяком случае, она не безумнее некоторых других
догадок. Например, кое-кто теоретизирует, что нам просто-напросто
дали шанс продемонстрировать все лучшее, на что мы способны. Какой-
то благодетель освободил нас от всех житейских невзгод, поместил в
приятную обстановку и предоставил сколько угодно времени на
развитие наших талантов. Нас вроде бы взяли на содержание.
- Но какой прок в подобной затее? - спросил Лэтимер. - Если я
правильно понял, мы отрезаны от всего остального мира. Что бы мы
здесь ни создали, никто об этом не узнает...
- Почему же никто? - возразил Андервуд. - У нас случаются
пропажи. У Алисы исчезла запись одной из ее музыкальных композиций,
у Дороти - роман, а у Инид - сразу несколько стихотворений.
- По-вашему, кто-то проник сюда и забрал их тайком? Забрал не
случайно, а с выбором?
- Это всего лишь догадка, и не хуже многих других, - подвел черту
Андервуд. - Бесспорный факт, что отдельные наши произведения
исчезают. Мы ищем их, ищем и никогда не находим.
Наконец-то появился Джонатон с напитками и возвестил:
- Давайте угомонимся и прекратим болтать. Алиса в настроении
поиграть. Кажется, Шопена.
Когда Андервуд проводил Лэтимера в отведенную ему комнату,
было уже поздно. Комната оказалась даже не на втором, а на третьем
этаже.
- Нам пришлось предпринять небольшое переселение, - сообщил
Андервуд, - чтобы вам досталась именно эта. Она единственная, где есть
верхнее остекление. Правда, потолок наклонный из-за скоса крыши, но
надеюсь, вам здесь будет удобно.
- Так, значит, вы знали о моем прибытии загодя?
- О, да, узнали дня три назад. Прислуга шепнула нам словечко -
прислуга всегда в курсе всего. Но когда вы прибудете точно, было
неизвестно до вчерашнего вечера.
После того как они с Андервудом пожелали друг другу спокойной
ночи, Лэтимер довольно долго стоял в центре комнаты, озираясь. Прямо
под потолочным окном поставили мольберт, к стене прислонили чистые
загрунтованные холсты. Он не сомневался, что в комнате найдутся
краски и кисти, а равно все, что только может ему потребоваться. Кто бы
ни затянул или что бы ни затянуло его сюда, к его пленению
подготовились на совесть, не упустив ни одной мелочи.
`Но это же непредставимо, твердил он себе, этого никак не могло
случиться! Он попытался припомнить последовательно события,
приведшие его в эту комнату, в этот дом, шаг за шагом заманившие его в
ловушку. Возник агент по недвижимости в Бостоне, рассказавший ему
про домик в Вайалусинге: `В точности то, что вы ищете. Стоит
отдельно, никаких близких соседей. Милях в двух - деревушка. Если вам
нужна прислуга, чтобы приходила раза два в неделю, спросите там.
Вокруг домика поля, и всего полмили до берега. Захотите поохотиться -
осенью будут куропатки и перепела. И рыбалка, если она вам по
сердцу...`
`Ладно, подъеду туда, погляжу`, сказал он агенту, и тогда тот
стал объяснять ему маршрут... А может, Лэтимер попал не на ту дорогу
по собственной бестолковости?
Взгляд пленника тем временем перескакивал с предмета на
предмет. В углу комнаты стояла кровать, а рядом тумбочка и на ней
лампа. В другом углу уютной группой собрались три мягких кресла. На
стене висели полки с книгами и возле них картина. Удивительно, ему
понадобилось несколько долгих минут на то, чтобы признать ее. Она же
была его собственная, написанная годы назад...
Бесшумно переместившись по ковру, он встал напротив картины.
Одна из тех, которые ему самому особенно нравились, честно сказать, он
ни за что не расстался бы с нею и тем более не стал бы ее продавать, если
бы в тот момент его не одолела отчаянная нужна.
Герой сидит на крылечке ветхой хижины. Рядом, на земле, там, где
ее обронили, валяется газета, раскрытая на странице объявлений о
найме. Из нагрудного кармана подчеркнуто чистенькой, хотя и
поношенной рабочей рубахи торчит уголок конверта - серого
невзрачного конверта, в каких рассылаются чеки социальных пособий.
Натруженные руки безнадежно опущены на колени, лицо покрывает
многодневная щетина, седеющие виски отбрасывают мертвенно-серый
отсвет на все лицо. Волосы, давно не стриженные, свалялись и спутались,
брови густые, костистые, а под ними, в глубоко сидящих глазах застыло
выражение безнадежности. У самого угла хижины пристроилась тощая
кошка, к стене прислонен сломанный велосипед. Человек не смотрит на
них - взгляд его устремлен на заваленный мусором двор. А вдали, у
горизонта, угадываются прямые, сухопарые фабричные трубы, над
которыми вьется слабый дымок.
Картина была в тяжелой золоченой раме, и поневоле получалось,
что это не самая удачная окантовка для такого сюжета. К раме
прилепилась бронзовая табличка, и не надо было напрягать зрение, чтоб
угадать подпись. Он знал назубок, что там написано:
~Безработный~. Художник Дэвид Ллойд Лэтимер.
Сколько же лет назад это было? - спросил он себя недоуменно.
Пять, а то и шесть? Помнится, натурщика звали Джонни Браун.
Джонни был славный малый и позировал Лэтимеру неоднократно.
Однако после этой картины Джонни исчез из поля зрения художника.
Лэтимер справлялся о нем повсюду, даже в портовых притонах, но и там
никто больше не видел Джонни и не ведал, куда он подевался.
Пять, а то и шесть лет назад картина была продана ради куска
хлеба. Лэтимер попробовал вспомнить, как же звали покупателя, но имя
стерлось из памяти.
В комнате был еще и шкаф. Лэтимер раскрыл створки и увидел
новую с иголочки одежду, выстроившиеся внизу ботинки и сапоги,
аккуратно уложенные на полку головные уборы. Не было и тени
сомнения, что все окажется точно по размеру. А в комоде у кровати
наверняка найдутся белье, рубашки, носки и свитера - именно такие,
какие он выбрал бы для себя сам.
`О нас заботятся`, заявила Алиса, а за ней и Инид, когда сидела с
ним на диване перед пылающим камином. Тут действительно не может
быть сомнений. Никто не желает им зла. Их тут, по сути, балуют, как
детей.
Но остается вопрос: зачем? Почему восемь и только восемь
человек, отобранных из многих миллионов?
Подойдя к окну, он выглянул наружу. Окно выходило на сторону,
противоположную лужайке, и взгляд падал на рощицу призрачных берез.
Взошла луна и повисла молочно-белым шаром над темным пятном
океана. Лэтимер и сейчас явственно различал белые брызги, взлетающие
над валунами.
Надо подумать, сказал он себе. Надо набраться терпения и
разобраться в случившемся, выстроить все происшествия последних
часов в каков-то определенном порядке. Ложиться бессмысленно - в
таком напряженном состоянии он нипочем не уснет. Надо отыскать
местечко, где вокруг - никого. Кто знает, если выйти на свежий воздух и
погулять часок, хотя бы вверх-вниз по подъездной аллее, может, и
удастся взять себя в руки...
На пути к входной двери он неизбежно прошел мимо гостиной.
Огонь в камине сник до слабого мерцания углей. Из темноты донесся
голос:
- Дэвид, это вы?
Он обернулся и всмотрелся в дверной проел. На диване перед
камином сгорбился темный силуэт.
- Джонатон?
- Я самый. Почему бы вам не составить мне компанию? Я старый
полуночник и потому обречен на долгие часы одиночества. Если хотите,
на столике есть кофе.
Лэтимер приблизился к дивану и сел. Разглядел кофейник и
приборы, нацедил себе чашечку и осведомился у Джонатона:
- Хотите, налью вам свеженького?
- Будьте любезны. - Старик протянул художнику свою чашку, и тот
допил ее до краев. - Грешен, - признался Джонатон, - пью это зелье в
непотребных количествах. Там, в буфете, есть бренди. Не плеснуть ли
нам в кофе по капельке?
- Звучит недурно, - согласился Лэтимер. Пересек комнату, отыскал
бренди, вернулся с бутылкой, налил понемножку в обе чашки.
Устроившись поудобнее, они принялись рассматривать друг друга.
В камине одно из поленьев, догорая, распалось на горку углей. Внезапно
они вспыхнули, и Лэтимер наконец-то ясно различил черты собеседника:
бороду с первой сединой, брови, похожие на клинышки восклицательных
знаков, лицо резко очерченное и вместе с тем благородное.
- Вы, молодой человек, в замешательстве, - заметил Джонатон.
- Более чем верно, - признался Лэтимер. - Ничего не могу с собой
поделать, все спрашиваю себя, кому и зачем это понадобилось.
Джонатон кивнул.
- Вас, разумеется, уже познакомили с теорией Инид о том, что мы
находимся под наблюдением инопланетян, которые решили запереть нас
здесь ради изучения?
- Инид говорила мне, что она не то чтобы верит в это всерьез, но
считает такую теорию привлекательной. По крайней мере, подобное
объяснение стройно и к тому же не лишено драматизма.
- Да, конечно, не лишено, - откликнулся Джонатон, - только не
выдерживает критики. Каким, например, образом инопланетяне
нанимают прислугу, которая столь прилежно заботится о нас?
- Действительно, - согласился Лэтимер. - А что, прислуга заперта
здесь вместе с нами.
- Отнюдь. Нет сомнения, что прислуга наемная и ей, вероятно,
очень хорошо платят. Время от времени слуги меняются, кто-то
исчезает, а взамен появляются другие. Как осуществляется замена, мы не
знаем. Уж за этим мы следили более чем пристально, все надеялись, что
если выясним, то поймем, как отсюда выбраться, только так ничего и не
разгадали. Мы даже пытались подбить прислугу на откровенность - не
слишком назойливо, конечно, но тоже без успеха: держатся вежливо, но
замкнуто. Складывается подозрение, что кое-кто из нас, не исключая
меня самого, уже не очень-то и старается выяснить все доподлинно. Что
ни говори, покой этой жизни засасывает. С чем-чем, а с покоем
расставаться не хочется. Лично я не представляю себе, что бы я делал,
доведись мне вернуться в мир, который я мало-помалу совсем забыл.
Это, пожалуй, ужаснее всего: здешний плен так очарователен, что в него
и влюбиться недолго.
- Но ведь, наверное, у кого-то остались близкие - жены, мужья,
дети, друзья? Ко мне это, правда, не относится: я не женат, да и друзей
немного.
- Странно, но факт, - ответил Джонатон. - Если у кого-то из нас и
были семейные узы, то не слишком крепкие.
- По-вашему, выбирают только людей без крепких
привязанностей?
- Сомневаюсь, что это принимается во внимание. Скорее среди
людей нашего круга просто нет таких, кто склонен к крепким
привязанностям.
- Тогда расскажите мне подробнее о наших компаньонах. Вы
упомянули, что занимаетесь философией. Я узнал кое-что и о некоторых
других. А кто такой Андервуд?
- Драматург. И надо сказать, до того как он попал сюда, его пьесы
пользовались довольно большим успехом.
- А Чарли и Джейн?
- Чарли - карикатурист, Джейн - очеркист.
- Очеркист?
- Да. Специализировалась на темах, связанных с общественным
самосознанием. Писала духоподъемные статьи для так называемых
элитарных журналов. Чарли был известен на Среднем Западе. Работал в
небольшой ежедневной газете, однако его карикатуры перепечатывали
чуть не по всей стране. У него было уже довольно прочное имя, и, может
статься, он сменил бы жанр и перешел к более значительным работам.
- Значит, мы не все из этой части страны? Не все из Новой Англии?
- Нет, не все. Только двое - вы да я.
- Но всех нас можно отнести, с большей или меньшей натяжкой, к
людям искусства. Притом мы были разбросаны по стране. Какими же
ухищрениями они заманили нас одного за другим в этот дом? Ведь,
насколько я понимаю, все мы явились сюда добровольно; никого не
похищали и не привозили сюда насильно?
- По-видимому, вы правы. Но как этого удалось добиться, понятия
не имею. Предположительно какой-то психологический трюк, но что за
трюк и как он осуществляется, не могу себе представить.
- Вы назвали себя философом. Вы что, преподавали философию?
- В свое время, да. Только не получал от этого никакого
удовлетворения. Вдалбливать давние мертвые догмы юнцам, которые
тебя и не слушают толком, это, доложу я вам, работенка не из приятных.
Хотя их-то, наверное, не стоит винить. Философия в наши дни вообще
мертва. Большая ее часть больна упрощенчеством и, мягко говоря,
отстала от жизни. Нам нужна новая философия, которая помогала бы
нам жить в согласии с нынешним миром.
- И вы создаете именно такую философию?
- Пишу кое-что с нею связанное. Но, признаться, с каждым
прожитым здесь годом делаю все меньше и меньше. Не вижу стимула.
Вероятно, всему виной здешняя покойная жизнь. Что-то во мне
утратилось. То ли гнев испарился, то ли пропал контакт с миром, каким
и его знал. Меня избавили от соприкосновения с повседневностью, я
потерял с нею связь. Во мне теперь нет потребности протестовать, нет
ощущения поруганного достоинства, и необходимость новой философии
стала чисто теоретической.
- Вернемся к вопросу о прислуге. Вы сказали, что время от времени
она меняется. А снабжение? Доставляются же откуда-то припасы!
- Наверное, стоило бы заглянуть в подвал? А что если там туннели?
Может, прислуга да и припасы прибывают через тайные ходы? Конечно,
идея как из шпионского романа, а все же... Что ж, может быть, может
быть. Но если так, мы ничего никогда не установим. Да, припасы
хранятся в подвале, но нас туда не пускают. Подвалом заправляет дюжий
детина, к тому же он глухонемой или притворяется таковым. Он оттуда
не вылезает, ест там и спит.
- Выходит, в моем предположении нет ничего невозможного?
- Выходит, так, - отозвался Джонатон.
Огонь в камине угас, только несколько угольков еще теплилось
под слоем золы. В тишине, спустившейся на гостиную, Лэтимер
улавливал подвывание ветра.
- Об одном вы еще не знаете, - произнес Джонатон, - на берегу
водятся большие бескрылые гагарки.
- Бескрылые гагарки? Не может быть. Их же...
- Да, разумеется. Их истребили более ста лет назад. А в океане
киты. В иные дни замечаешь по доброму десятку китов. Бывает, что
увидишь и белого медведя.
- Тогда, значит...
- Значат, - кивнул Джонатон, - мы где-то в доисторической
Северной Америке. По моей оценке, примерно за три-четыре
тысячелетия до наших дней. В лесу можно услышать, а то и увидеть
лосей. Полным-полно оленей, попадаются даже лесные карибу. А уж
птиц видимо-невидимо. Если вам придет такая фантазия, можно
отлично поохотиться. Ружья и патроны у нас есть...
Когда Лэтимер поднялся вновь к себе в комнату, уже занимался
рассвет. Он устал до изнеможения и понимал, что теперь способен
заснуть. Но все равно, прежде чем лечь, постоял у окна, выходившего на
березовую рощу и берег. Над водой поднимался слабый туман, и все
вокруг приобрело нереальный, волшебный вид.
Доисторическая Северная Америка так считает философ, и, если
он прав, шансов вырваться отсюда в знакомый мир очень и очень мало.
Для этого надо узнать секрет или овладеть технологией - перемещения
во времени. Кто же, хотелось бы понять, мог расколоть эту тайну,
создать технологию? И кто, создав нужную технологию, мог
использовать ее для нелепой цели заточать людей во времени?
В Массачусетсском технологическом, припомнил Лэтимер, был
чудак, потративший лет двадцать, если не больше, на то, чтобы найти
точное определение времени и хотя бы приблизиться к пониманию, что
это такое. Но то было давно, а потом чудак пропал из виду или, по
меньшей мере, с газетных страниц. В свое время о нем писали, как
правило, с нескрываемой иронией, потом перестали. Впрочем, поправил
себя Лэтимер, чудак из Массачусетсской `техноложки` тут, может,
вовсе ни при чем - могли быть и другие ученые, исследовавшие ту же
проблему, но, к счастью для себя, избегшие внимания прессы.
Довольно было задуматься на эту тему, и Лэтимер ощутил
волнение: он увидит Америку первобытной поры, увидит континент
задолго до белых первооткрывателей, до викингов, Каботов, Куртье и
всех прочих!
Не отдавая себе в том отчета, Лэтимер уставился на маленькую
группу берез. Две из них росли чуть позади крупного, футов пять в
высоту, валуна - по разные его стороны. Третья береза выбрала себе
место тоже позади валуна, но немного выше по склону и как бы на
равном расстоянии от двух других. Казалось бы, ничего особенного:
березы часто собираются купами. И все же в этой группе было, видимо,
что-то странное. Но что? Лэтимер не отводил взгляда от деревьев,
недоумевая, что же такое он подметил, и подметил ли что-нибудь
вообще. На его глазах на валун опустилась птичка. Птичка была певчая,
но какая именно, не разобрать: далеко. Он лениво наблюдал за птахой,
пока та не вспорхнула и не улетела.
Не удосужившись раздеться, лишь сбросив с ног ботинки, Лэтимер
пересек комнату, повалился на кровать и забылся едва ли не раньше, чем
голова коснулась подушки.
Когда он проснулся, был почти полдень. Умылся, причесался, с
бритьем возиться не стал и, слегка пошатываясь, спустился вниз:
стряхнуть с себя дурман чрезмерно крепкого сна было не так-то просто.
В доме никого не оказалось, но в столовой был оставлен один прибор, а
на буфете - завтрак, накрытый салфетками. Он выбрал себе почки и
омлет, нацедил чашку кофе и перешел к столу. Запах пиши разбудил
волчий аппетит, он съел все до крошки, сходил за добавкой и уж,
конечно, за второй чашкой кофе.
Наконец он вышел на воздух через дверь заднего фасада, но и тут
никого не увидел. К берегу, как и вчера, сбегал поросший березами
склон. Издалека донеслись два хлопка, похожих на выстрелы. Наверное,
кому-то захотелось поохотиться на уток или на перепелов. Говорил же
Джонатон, что здесь отличная охота.
Чтобы достичь берега, пришлось осторожно пробираться сквозь
нагромождения камней. Мелкая галька хрустела под ногами.
Набегающие валы разбивались о беспорядочно разбросанные валуны, и
даже в сотне ярдов от воды на лицо оседала влага - пелена мельчайших
брызг.
Под слоем гальки что-то слабо сверкнуло, и Лэтимер наклонился,
заинтересованный. И лишь нагнувшись совсем низко, понял, что это агат
размером с теннисный мяч. Одна из граней был сколот, - именно она,
мокрая от брызг, и посылала неверный восковой отсвет. Он подобрал
камень и принялся полировать, счищая налипшие зернышки песка и
припоминая, как мальчишкой искал агаты по заброшенным гравийным
карьерам. Здесь, на берегу, совсем рядом с первым агатом отыскался
второй, а неподалеку, в сторонке, третий. Ковыляя на корточках, он
подобрал все три камня - второй был чуть побольше первого, третий
чуть поменьше. Он вглядывался в них, как встарь, любуясь изяществом
их структуры, ощущая вновь, через столько лет, нервную дрожь, какую
испытывал всякий раз, когда находил эти камни. К тому времени как он
уехал из дому в колледж, у него набрался целый мешочек агатов,
припрятанный в углу гаража. Кто бы мог подсказать, что сталось с
этими камушками потом?..
Внезапно из-за валунов, громоздящихся в нескольких ярдах от
Лэтимера, показалось нечто диковинное и направилось вперевалку к
воде. Птица, ростом дюймов в тридцать, отдаленно напоминающая
пингвина. Оперение в верхней части туловища было черным, в нижней -
белым, и глаза окольцованы большими белыми кругами. Крохотные
крылышки покачивались на ходу. А клюв был острый и тяжелый -
грозное ударное оружие.
Не оставалось сомнений - он видел большую бескрылую гагарку,
птицу давно вымершую, но в свое время распространенную от мыса Код
до канадского Севера. Матросы Куртье, истосковавшиеся по свежему
мясу после однообразных морских рационов, забивали их дубинками по
сотне за раз, одних поедая без промедления, а других засаливая впрок в
бочонках.
За первой гагаркой из-за камней показалась вторая, потом еще две
подряд. Не удостоив человека вниманием, они пересекли вперевалочку
полосу гальки, добрались до воды, нырнули и беззаботно поплыли
прочь.
Лэтимер, не вставая с корточек, следил за птицами как
зачарованный. Да, Джонатон предупреждал, что он встретит их на
берегу, но одно дело - знать, что они тут водятся, и совсем другое -
увидеть их воочию. Теперь он твердо, как никогда ранее, уверился в том,
куда его занесло.
Где-то слева громыхали редкие выстрелы, но иных вестей о себе
другие обитатели дома не подавали. Вдали, прижимаясь к самой воде,
пронеслась стайка уток. Усыпанный галькой берег навевал чувство
покоя - подумалось, что такой покой человек знавал лишь в те давние
годы, когда Земля была еще почти свободной от человечества.
Сидя здесь, на берегу, Лэтимер припомнил странную группу берез
и вдруг, без всякого явного повода, сообразил, что же в них было
странного, приковывающего внимание, обостренный взгляд художника
уловил искажение перспективы. Нахмурясь, он старался развить догадку,
решить, что же именно делало перспективу искаженной. Но прийти к
четкому выводу не удавалось.
Когда он, наконец, покинул берег и поднялся вверх по склону, то
сразу же увидел Джонатона: старик сидел в кресле на веранде,
обегающей задний фасад. Преодолев подъем, Лэтимер нашел себе такое
же кресло и сел рядом.
- Видели гагарок? - осведомился Джонатон.
- Четырех, - ответил Лэтимер.
- Случается, берег кишмя кишит ими. А бывает, что неделями ни
одной не встретишь. Андервуд и Чарли пошли поохотиться на
вальдшнепов. Наверное, вы слышали выстрелы. Если охотники не
замешкаются, у нас на обед будет жаркое из дичи. Вы когда-нибудь
пробовали вальдшнепа?
- Лишь однажды. Много лет назад. Когда поехал с приятелем в
Новую Шотландию на ранний осенний перелет.
- Вот именно. В наше время они остались только там да еще в
нескольких диких местах. А здесь они водятся на каждом болоте, чуть не
под каждой ольхой.
- Где все остальные? - поинтересовался Лэтимер. - Когда я вылез из
постели и спустился позавтракать, в доме не было ни души.
- Женщины отправились за ежевикой. Это у них в обычае. Все же
какое-никакое, а занятие. Вообще-то ежевичный сезон кончается, но
собирать еще можно. Не сомневайтесь, они вернутся вовремя, и у нас
вечером будет ежевичный пирог. - Джонатон причмокнул. - Жаркое из
дичи и ежевичный пирог. Надеюсь, вы достаточно проголодаетесь.
- Вы когда-нибудь думаете о чем-нибудь, кроме еды?
- О многом и разном. Вся суть в том, что тут хватаешься за любой
повод задуматься. Размышляешь - и вроде занят.
- Вчера ночью вы сказали мне, что нам нужна новая философия,
поскольку все старые стали несостоятельными, - произнес Лэтимер.
- Сказал, не отрекаюсь. Мы сегодня живем в обществе, насквозь
подконтрольном и регламентированном. Крутимся в тисках
ограничительных правил, то и дело сверяясь со множеством номеров - на
карточках социального страхования, на налоговых декларациях, на
кредитных карточках, на текущих и пенсионных счетах и на всяких
других бумажках. Нас сделали безликими - и в большинстве случаев с
нашего собственного согласия, поскольку эта игра в номерочки на
первый взгляд делает жизнь проще, но главное в том, что никто не хочет
ни о чем беспокоиться. Нам внушили, что всякий, кто обеспокоен чем бы
то ни было, враг общества. В сущности мы выводок скудоумных цыплят:
мы машем крылышками и суетимся, попискиваем, а нас все равно гонят
по дорожке, проложенной другими. Рекламные агентства втолковывают
нам, что покупать, пропагандисты учат нас, что думать, и даже сознавая
это, мы не протестуем. Иногда мы клянем правительство - если
набираемся храбрости клясть что бы то ни было вообще. А по моему
убеждению, если уж проклинать, то не правительство, а, скорее, воротил
мирового бизнеса. На наших глазах поднялись межнациональные
корпорации, не подвластные ни одному правительству. Они мыслят
глобальными категориями, строят планы планетарного размаха, они
смотрят на человечество как на резерв рабочей силы и потребительский
рынок. Ну и, пожалуй, отдельные представители человечества могут их
интересовать как потенциальные инвесторы, но не более того. С моей
точки зрения, это серьезная угроза человеческой свободе и
человеческому достоинству, и нужен новый философский подход,
который помог бы нам с нею справиться.
- Но если бы вы создали такую философию, - заметил Лэтимер, -
она стала бы угрозой для этих самых воротил.
- Ну уж не сразу. А может, до прямой угрозы дело и вообще не
дошло бы. Но с годами, надеюсь, она приобрела бы какое-то влияние.
Дала бы старт иному мышлению. На большее я не претендую. Да
никакой философией власть бизнеса не поколеблешь - для этого
понадобилось бы что-то вроде социальной революции...
- Но эти воротилы, о которых вы говорите, люди дальновидные и ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ
Док. 119060
Опублик.: 22.12.01
Число обращений: 0
|
