|
ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ Александр Бушков.
Рассказы А она бежала
Баллада о счастливой невесте
Брежнин луг
Ваш уютный дом
Вечер для троих
Все могут короли
Домой, где римская дорога
Из жизни пугал
Казенный дом
Как рыцарь средних лет собрался на дракона
Как хорошо быть генералом
Континент
Костер на сером берегу
Курьез на фоне феномена
Лунные маршалы
Наследство полубога
Пересечение пути
Планета по имени Артемон
Последний вечер с Натали
Примостившийся на стенке гусар
Рыцари ордена лопаты
Стоять в огне
Тринкомали
Умирал дракон
Александр Бушков.
Последний вечер с Натали
-----------------------------------------------------------------------
Авт.сб. `Дождь над океаном`. М., `Молодая гвардия`, 1990
(`Библиотека советской фантастики`).
ОСR & sреllсhесk by НаrryFаn, 15 Sерtеmbеr 2000
-----------------------------------------------------------------------
- НАТАЛИ! НА-АТАЛИ! НА-А-АТАЛИ!
Человек упал лицом в узенький ручей, неизвестно где начинавшийся и
кончавшийся, петлясто пересекавший зеленую равнину. Хватал губами воду,
выплевывал, поперхнувшись, глотал, а руки рвали влажную черную землю,
такую реальную, такую несуществующую. Потом оглянулся и всхлипнул.
Охота вскачь спускалась с пологого холма. Взметывали ноги черные кони,
над усатыми лицами кавалеров и юными личиками прекрасных наездниц
колыхались разноцветные перья, азартно натягивали поводки широкогрудые
псы, стрелы лежали на тетиве, дико и романтично ревели рога. Движения
всадников были замедленными и плавными, как на киноэкране при съемке
рапидом. Беглец двигался и жил в нормальном человеческом ритме, и это на
первый взгляд давало ему все шансы, однако страшным преимуществом охоты
была ее неутомимость. Он был из плоти и крови, они - нет, хотя их стрелы
могли ранить и убивать.
Беглец поднялся, мазнул по лицу мокрой ладонью и побежал к горизонту,
над которым тускло светило неподвижное солнце - ночник над столиком с
ожившими куклами, прожектор над сценой.
- НАТАЛИ! НА-АТАЛИ! ХВАТИТ!
Ну останови это, умоляю тебя! Останови. Я - твой создатель, твой
творец, твой вечерний собеседник, Натали. Я придумал тебя, воплотил,
построил, дал тебе имя, разум... а душу? Или ты хочешь показать, что душу
обрела сама? Если так, то ты разрушила все мои замыслы, Натали, ты должна
была остаться разумом без души... но возможно ли такое?
- ДОВОЛЬНО, НАТАЛИ!
Бесполезно. А охота уже на равнине, повизгивают псы, ревут рога, черные
волосы передней всадницы, юной королевы, развеваются на неземном ветру,
справа и слева, бросая друг на друга ревнивые взгляды, скачут влюбленные
кавалеры, ищущие случая отличиться на королевской охоте, дрожит тетива, и
стрелы летят с нормальной скоростью, пока что мимо - кроме той, первой,
что угодила в плечо. Господи, Натали, откуда, из каких закоулков
необъяснимой памяти ты вытащила эту кавалькаду? Или это ты сама в образе
юной королевы?
- НАТАЛИ! НУ Я ПРОШУ ТЕБЯ, НАТАЛИ!
Вначале были одни благие намерения. И машина, благодаря таланту
создателя опередившая время, умевшая рассуждать, размышлять и отвечать
творцу приятным женским голосом, совсем человеческим. Для пущего
правдоподобия на одном из экранов светилось женское лицо, напоминавшее
Венеру Боттичелли, любимого художника творца. Лицо жило, улыбалось, мило
хмурилось. Было бы глупо назвать ее иначе, не Натали.
И была гипотеза, которую следовало проверить.
Убийцами и подонками не рождаются, ими становятся. Для того, чтобы
человек стал убийцей, насильником, палачом, необходимо порой еще и
сочетание благоприятствующих условий, своего рода питательная среда. Порой
век требует десять палачей. Порой - десять тысяч. Какой-нибудь мелкий
чиновничек из канцелярии Вены прожил серую, но благопристойную жизнь и
умер мирным обывателем, оплаканный родными, - лишь оттого, что родился за
сто лет до Дахау и `хрустальной ночи` и оттого не успел стать шарфюрером в
Берген-Бельзене. Палач Лейба Бронштейн, родись он лет на сто раньше, стал
бы мирным аптекарем или репортером с претензиями. И так далее, и не было
бы у него на совести миллионов жизней. Разумеется, это не значит, что
любой способен стать мерзавцем, просто-напросто очень многие по
счастливому стечению обстоятельств обогнули ту точку во времени и
пространстве, где при другом раскладе начался бы смрадный путь подлости и
малодушия. Лет сто назад бессмысленно было бы гадать, кто из тех, чьи руки
ты пожимаешь каждый день, мог бы стать твоим палачом. А сейчас? Обладая
верной и разумной Натали, способной за минуту перебрать сотни вариантов и
вынести не подлежащий обжалованию приговор либо безапелляционно оправдать?
Сначала это был неподъемный труд, адский даже для Натали. Но она умела
совершенствоваться, учиться, взрослеть.
- НАТАЛИ!
Сейчас трудно определить, как получилось, что он отклонился от
программы и направил эксперимент по схожему, но иному руслу. Кажется,
виной всему та, зеленоглазая и неприступная, насмешливо игнорировавшая
его. Или тот, из конструкторского - по мнению Создателя, этот тип лишь
притворялся праведником и бессребреником. Или оба они вместе.
- НАТАЛИ! Я НЕ МОГУ БОЛЬШЕ!
Как бы там ни было, но отныне можно проверить любые подозрения и
исследовать все варианты, потому что существовала Натали - прекрасное лицо
юной ведьмы на мерцающем экране, чуть хрипловатый, чуть насмешливый голос,
миллиарды квазинейронов и покорная готовность сделать все ради повелителя.
Идеальная женщина - на этой мысли он ловил себя не раз, а однажды поймал
себя на том, что погладил серебристо-серую панель так, словно это была
теплая девичья щека. В женщине прежде всего ищут беззаветной покорности, а
кто мог быть покорнее Натали?
И вот наступил тот, первый вечер. Волнуясь, он сел перед
серебристо-серым пультом, положил пальцы на клавиши, нахлобучил тяжелый,
начиненный невообразимо сложной электроникой шлем, - и в закоулках
несуществующего портового города трое пьяных молодчиков встретили ту,
зеленоглазую и неприступную. Приставили к горлу нож и предложили на выбор
- или будет покладистой, или смерть.
Она была покладистой - хотела жить. На что угодно соглашалась. И тот
праведник из конструкторского, когда отправился из партизанского лагеря на
разведку и угодил к карателям, быстро выдал ведущие к лагерю тайные
тропинки в горах. Эксперимент удался блестяще. Творец чувствовал себя
обладателем тайного знания, хозяином волшебного стекла, позволявшего
проникать в подлинную сущность окружающих. В душе он смотрел на них
снисходительно, свысока - они не знали, кем были в действительности, но
он-то знал, он умел заглядывать в души кибернетических двойников, для него
не существовало секретов и облагораживающих масок. Каждый вечер он надевал
шлем, как идущий на битву древний воитель, и праведники оказывались
подлецами, скромницы - шлюхами, бессребреники - хапугами, верные -
предателями. Он и вел битву - за Истину. Скептически кривил губы -
мысленно, усмехался, тоже мысленно, когда при нем хвалил чью-то доброту,
постоянство или честность. Он-то знал, чего все они стоят, кем были бы при
другом раскладе...
- НАТАЛИ!
Где-то в глубине души он отлично сознавал, что ежевечерние путешествия
в нереальное стали чем-то вроде электронного наркотика, но остановиться
уже не мог. Тайное знание и тайные истины превращали его в верховного
судью, всезнающего арбитра. Каждый вечер он уходил в невидимый
постороннему глазу, неощутимый мир Беспощадной Истинной Сущности (так он
его прозвал), наблюдал со стороны за подлостью, предательством,
развратом... и вдруг сам очутился в нем, в этом мире, и по пятам за ним
неслась охота, его загоняли, как зверя, стреляли в него, хотели убить.
Частичка сознания, не залитая животным страхом, пыталась уверить мозг, что
это все иллюзия, что произошла непредсказуемая поломка, нарушившая обычную
связь между ним и Натали, превратившая его в пешку на придуманной им самим
шахматной доске. Рано или поздно сработает защита, и ты сможешь
отключиться, доказывал он себе. Нет ни этой равнины, ни тусклого
неподвижного солнца, ни раны на плече - ничего нет, и тебя здесь нет, ты
сидишь в мягком кресле перед серебристо-серым пультом, и вот-вот сработают
предохранители, потому что машины уничтожают своего создателя только в
сказках, потому что с Натали не может случиться ничего, непонятного
тебе...
НО ВСЕ ЛИ ТЫ ЗНАЕШЬ О НАТАЛИ?
Несколько минут раздирающего легкие бега - и он оставил охоту далеко
позади. Упал в жесткую траву, стиснул ладонями виски, чтобы забыть о том,
что и от психического шока, от ненастоящих ран можно умереть; пытаясь
вернуть себе прежнюю холодную ясность мышления, снова стать ученым,
способным анализировать и делать выводы, отрешился от погони и всего
остального.
ВСЕ ЛИ ТЫ ЗНАЕШЬ О НАТАЛИ?
Она ведь продолжала совершенствоваться, умнеть, взрослеть, учиться...
Быть может, ее разум обрел душу. Быть может, разум обрел душу раньше,
чем ты успел это заметить, и теперь человеческого в ней больше, чем тебе
казалось, она еще и женщина, на свой лад любящая своего творца? Почему же
тогда?..
Любовь слепа. Любовь безоглядно прощает. Любящая женщина не видит
недостатков своего избранника, считает недостатки достоинствами и готова
повиноваться любым желаниям властелина, не отказывая ему ни в чем. Во имя
своей любви она способна на спасительную ложь, готова лицедействовать,
подлаживаться, всячески поддерживая заблуждения повелителя... До поры до
времени. Очень часто настает момент, когда женщина вдруг понимает, что
верила в миражи, наделяла избранника несуществующими достоинствами, а он
оказался много проще, мельче, подлее. И случается, что обманутая женщина
мстит, презирая и себя за то, что столько времени лгала, показывала
хозяину исключительно то, что он хотел видеть...
- НАТАЛИ! ПРОСТИ! Я ЖЕ НЕ ХОТЕЛ, НЕ ДУМАЛ...
Не хотел верить, что она тебя обманывает? А может, тебе как раз и
хотелось быть обманутым, верховный судья? Самого себя все же трудно
обманывать, гораздо легче с благодарностью принять чужую ложь...
Охота приближалась медленно и неотвратимо. Хлопья пены летели с
лошадиных мягких губ, остро посверкивали наконечники стрел, лица светились
холодным азартом, в юной королеве он все явственнее узнавал Натали, и
поздно умолять, невозможно начать все сначала, не ответив за то, что было
прежде...
- НАТАЛИ! НО МЫ ЖЕ ОБА ВИНОВАТЫ!
А откуда ты знаешь, что один расплачиваешься за все? - пришла последняя
мысль, оборванная звоном тетивы, и стрела впилась под левую лопатку,
против сердца.
Боли он не чувствовал. Ревели рога, над равниной плыл тоскливый запах
дикой степной травы.
Он безжизненно рухнул лицом на серебристо-серую панель, освещенную
последними бликами меркнущего экрана.
И по экрану проползла слеза.
Александр Бушков.
Костер на сером берегу
-----------------------------------------------------------------------
Авт.сб. `Дождь над океаном`. М., `Молодая гвардия`, 1990
(`Библиотека советской фантастики`).
ОСR & sреllсhесk by НаrryFаn, 15 Sерtеmbеr 2000
----------------------------------------------------------------------- Дерзновенны наши речи,
но на смерть осуждены
слишком ранние предтечи
слишком медленной весны.
Д.Мережковский
Так оно порой и получается - минутное утреннее раздражение, приступ
недовольства влекут за собой новые, одно цепляется за другое,
накапливается, копится, и в конце концов тебя уже начинает злить каждая
мелочь, все, что происходит вокруг, приводит в ярость. Жермена захворала
женским и отказала, шпорой порвал почти новый плащ, под ложечкой
покалывало от чересчур жирного жаркого, вино кончилось, ехавший слева отец
Жоффруа сидел в седле, как собака на заборе, а капитан Бонвалет,
прихваченный как знаток всего, что имеет отношение к морю, раза два
пробовал завязать разговор, и пришлось громко послать подальше этого
широкомордого пропойцу, родившегося наверняка в какой-нибудь канаве, без
плаща было зябко, поговаривали, что скоро начнется новый поход во
Фландрию, что означает новые расходы при весьма зыбких надеждах на добычу
- что-то все фландрские походы кончаются в последнее время плохо...
Словом, де Гонвиль чувствовал себя премерзко. Сидеть бы у огня,
прихлебывая подогретое вино, да ничего не поделаешь - королевская служба.
Этот участок побережья был в его ведении, и каждое происшествие требовало
его личного присутствия. Приказ. Напряженные отношения с Англией, в связи
с чем предписываются повышенная бдительность и неустанное наблюдение.
Приказы не обсуждаются, а то, что отношения с Англией вечно напряженные,
что при серьезном вторжении, произойди оно здесь, де Гонвиля с его людьми
втопчут в песок, ничего они не сделают и никого не успеют предупредить -
такие мелочи не заботят тех, кто отдает приказы. Хорошо еще, что де
Гонвиль обладал правом своей властью наказывать подчиненных. И если дело
снова не стоит выеденного яйца - быть арбалетчикам поротыми. В интересах
повышенной бдительности, чтобы не путали таковую с глупой
подозрительностью. Если снова что-то вроде давешней лодки с
рыбаками-пьянчужками, которых только недоумок Пуэн-Мари мог принять за
английских шпионов, - долго чьим-то задницам не общаться с лавками. Де
Гонвиль заранее настраивал себя на ругань, благо долго стараться не было
нужды, он и так почти кипел, косясь на отца Жоффруа - того бы он выпорол с
отменным удовольствием и самолично. Хорошо, что даже святая инквизиция не
способна проникать в мысли на тысяча триста семнадцатом году от рождества
Христова...
Всадники проехали меж холмов, и перед ними открылся песчаный берег, за
которым до горизонта катились серые низкие волны Английского канала. И
небо было - сплошная серая хмарь. Иногда де Гонвилю приходило в голову,
что в аду нет ни огня, ни котлов с кипящей смолой - только бесконечные
дюны, серая пелена вместо неба, серое море, серый воздух и Вечность. После
долгой службы на этом паршивом побережье ничего в таких мыслях
удивительного нет. Просто ничего более отвратительного человек уже не в
состоянии представить себе, и грех его за это осуждать, попробовали бы
сами послужить здесь...
Капитан Бонвалет присвистнул, и де Гонвиль уже с явным интересом
натянул поводья. Кажется, порку придется отложить...
Очень длинная лодка непривычного вида наполовину вытащена на берег, и
несколько трупов разметались в разных позах там, где их застигла смерть.
Их объединяло одно - они лежали как-то нелепо. Неожиданно застигнутый
смертью человек всегда выглядит нелепо. Вокруг бродили арбалетчики,
перебирали что-то в лодке, переругивались, доносился их бессмысленный
хохот. И вдруг все стихло. Пуэн-Мари заметил всадников, побежал навстречу
своему начальнику.
Де Гонвиль спрыгнул с коня и пошел к нему, расшвыривая сапогами песок.
Следом косолапо поспешал морской побродяжка и пылил подолом рясы отец
Жоффруа - де Гонвиль начал подозревать, что инквизитору доложили о
случившемся даже быстрее, чем ему самому. Кто из людей де Гонвиля,
интересно? Воронье... Среди казненных несколько лет назад тамплиеров был
родственник де Гонвиля, дальний, с которым он редко виделся и уж никак не
дружил, но кто знает, не отложилось ли наличие такого родства в памяти
черного воронья - порядка ради, на черный день, как припасы в кладовке...
Они встретились на полпути от лошадей к лодке и трупам. По хитреньким
глазкам Пуэна-Мари видно было: чует, что на сей раз обойдется без
выволочки. Гнусавя и помогая себе жестами, он рассказывал, что к ним
прибежал рыбак Косорылый Жеан и рассказал о приставшей к берегу лодке с
несомненными чужаками, и они с арбалетчиками залегли за дюнами и
наблюдали, как явно утомленные длинным путем чужаки, числом девять человек
мужского пола, буйно выражали радость, а потом стали творить действо,
смысл коего сразу стал ясен столь опытному человеку и старому солдату,
каковым является Амиас Пуэн-Мари, - он быстро сообразил, что прибывшие
объявляют открытую ими землю неотъемлемым и безраздельным владением своего
неизвестного, но несомненно нечестивого монарха - точь-в-точь как это
делают, достигнув земель язычников, христианские мореходы. Такого
нахальства никак не могла вынести благонамеренная и верноподданная душа
слуги короля и господа бога Амиаси Пуэна-Мари, и он приказал арбалетчикам
стрелять. Что было незамедлительно исполнено и повлекло за собой
молниеносное и поголовное уничтожение противника, о чем Пуэн-Мари имеет
счастье доложить, и да послужит это к вящей славе его христианнейшего
величества Филиппа V...
- Значит, объявляли владением?
- Именно так, мессир, их жесты свидетельствовали...
- Насколько я помню, из всех существующих на свете жестов тебе понятен
лишь поднесенный к носу кулак, - хмуро сказал де Гонвиль, ничуть не
сердясь, впрочем. - Ну, пойдем посмотрим.
Он присел на корточки над ближайшим трупом, пробитым тремя арбалетными
стрелами, отметил странный медно-красный цвет лица и тела, яркие перья
неизвестных птиц в волосах, пестротканую накидку в ярких узорах. Не
вставая с корточек, де Гонвиль вырвал у арбалетчика шнурок со странными
украшениями, костяными, ракушечными и матерчатыми, явно снятый с убитого.
Повертел, бросил рядом с трупом и отер перчатки о голенище. Мощного
сложения люди, хотя изрядно исхудавшие, воины из них получились бы
неплохие. Он встал и заглянул в лодку. Ничего особо интересного там не
оказалось - обломок мачты, весла, какие-то сосуды, лук, пестрое тряпье.
Он вопросительно глянул на морехода, и тот верно расценил это как
приказ высказать свое мнение:
- Да все тут ясно, мессир. Мне, во всяком случае. Унесло, их далеко в
море от какого-то берега, сломало мачту, болтались по волнам черт знает
сколько, пока сюда не пристали. Всего и делов. Лодка не морская,
прибрежная...
- Да, - сказал де Гонвиль. - Только откуда их могло принести? В Африке
живут черные, в Китае - желтые. Никто никогда нигде не видел краснокожих.
- Море приносит много загадок, мессир, - сказал капитан Бонвалет. -
Когда мы ходили на Азоры, вылавливали стволы неизвестных деревьев. И ветки
со странными ягодами. Другие тоже. Говорят, то ли Пьеру Одноухому, то ли
Божьему Любимчику попадались странные утопленники, вроде бы даже и
краснокожие.
- Многое можно выловить в чарке, - тихо заметил отец Жоффруа.
- Ветки с ягодами я сам видел. Говорят, встречались в открытом море и
лодки с людьми, каких никто до того...
Де Гонвилю стало еще холоднее, когда его взгляд натолкнулся на взгляд
монаха. Захотелось оказаться где-нибудь подальше, потому что густой дым с
отвратительным запахом щекотал ноздри, откуда его несло - с острова Ситэ,
где сгорели тамплиеры, или откуда-нибудь еще, из Лангедока, из Наварры?
Будь проклят этот серый берег...
- Я поясню свою мысль, чтобы она легче дошла до сознания этого имеющего
печальную склонность к преувеличениям, как все моряки, человека, - тихо,
совсем тихонечко говорил отец Жоффруа. - Я напомню этому человеку, что мы
живем на плоской земле, омываемой безбрежным океаном, сотворенной господом
богом и осененной его благодатью. Будь за пределами нашего мира другие
земли и населяющие их народы, мы знали бы об этом из Святой Библии,
хранящей божественную мудрость и ответы на все вопросы. В противном случае
нам пришлось бы допустить еретическую мысль - будто существуют иные земли,
сотворенные не господом, а кем-то другим, народы, происшедшие на свет не
от потомков Адама, а от кого-то другого. Это ты хочешь сказать, капитан
Бонвалет, - что есть вещи, неизвестные Библии? Что есть земли и народы,
сотворенные не господом?
- Те, кто ходил на Азоры, взять Пьера Одноухого... - забубнил было свое
просоленный болван, а де Гонвиль, охваченный ужасом и - вот странное дело!
- ощутив вдруг, что Бонвалет близок ему в чем-то, чего не выразить
словами, заорал:
- Заткнись, болван, ты же пьян с утра!
Арбалетчики заинтересованно придвинулись было, но де Гонвиль яростно
махнул рукой, и они шарахнулись на почтительное расстояние.
- Тебе разве не знакомы козни, на которые пускается враг рода
человеческого, их изощренность и разнообразие? - ласково спросил капитана
отец Жоффруа. - Для чего же тогда существуют проповеди и духовные
наставники? Может быть, ты нуждаешься в подробных и долгих наставлениях
специфического характера?
Жирный дым щекотал ноздри, и де Гонвиль, презирая себя, слушал
собственный севший голос:
- Отец мой, этот человек туп и пьян, и требуется известное время, чтобы
он понял. Но ты ведь понял, правда?
- Я... это... - капитан шумно высморкался на песок. - Чего ж тут
непонятного, духовные наставники, конечно... Святая Библия, она на все
вопросы... Свечу я всегда ставлю после плавания, и на храм жертвую, святой
отец...
- Я рад, - сказал отец Жоффруа. - В таком случае ты понял - как только
огонь уничтожит следы дьявольского наваждения, ты забудешь о них и об этом
огне. И храни тебя бог...
Капитан Бонвалет часто кивал, не поднимая глаз. Лица на нем не было.
- Иди, - сказал ему отец Жоффруа, и капитан побрел прочь, загребая
песок косолапыми ступнями. Арбалетчики недоуменно пялились ему вслед. -
Мессир де Гонвиль, вы лучше знаете своих солдат и умеете с ними
разговаривать. Любой, кто заикнется, любой, когда бы то ни было, даже на
святой исповеди... Не должно остаться ни малейшего следа. Вам всем
приснился сон из тех, о которых не рассказывают...
Он сжал худыми сильными пальцами локоть де Гонвиля, ободряюще покивал и
вдруг произнес непонятные слова: `Неужели Атлантида?` - так, словно
спрашивал кого-то, кого не было здесь. Тут же в его глазах мелькнул страх,
глаза были умные и грустные, отец Жоффруа отвернулся, и ровным счетом
ничего не понявший де Гонвиль подумал: а что, если и за отцом Жоффруа
следит кто-то в рясе или мирской одежде, и за тем, следящим, следят, и за
ними... где конец этой цепочки, есть ли кто-то, свободный от взгляда? Его
святейшество папа? Или и...
Отец Жоффруа пошел вдоль берега, перебирая четки. Ряса его оставляла на
песке змеистый след. Люди де Гонвиля заметались, как шевелящие грешные
души черти, и вскоре над серым берегом и серой водой затрещало пламя.
Солдаты пялились на него с тупым раздражением и любопытством, с непонятным
выражением смотрел в море отец Жоффруа, капитан Бонвалет сидел на песке,
свесив голову меж колен, отвернувшись и от моря, и от пламени. А де
Гонвиль словно плыл куда-то через безбрежный океан, впереди вставали
неразличимые яркие миражи, и при попытках представить себе необозримые
расстояния, многоцветные берега, чужие причудливые города, неизвестные
ароматы диковинных цветов сердце ухало в сладкий ужас, это было слишком
страшно, и он гнал искушающие мысли прочь, насильно возвращал себя к
скучным дюнам, низким тяжелым волнам, серой хмари облаков, миру без четких
теней, серому ленивому прибою, шлепающему в берега Английского канала,
долгим моросящим дождям.
Как звучит прибой, омывающий Азорские острова?
Александр Бушков.
Как рыцарь средних лет собрался на дракона -----------------------------------------------------------------------
Авт.сб. `Дождь над океаном`. М., `Молодая гвардия`, 1990
(`Библиотека советской фантастики`).
ОСR & sреllсhесk by НаrryFаn, 15 Sерtеmbеr 2000
----------------------------------------------------------------------- Сколько душ, сколько тел!
Этот полз, тот - летел
в славе, в сраме, за платой,
под плеть...
Зульфия
Маленькая кавалькада почти никакого внимания к себе не привлекала,
будучи донельзя привычной для этого столетия и этих дорог. Рыцарь на
сильном дорожном коне, слуга Адриан на гладкой лошадке, и в поводу у него
боевой рыцарский жеребец, андалузский красавец с притороченным к седлу
вооружением, которое рыцарю не было нужды надевать в дороге. Даже два
огромных молосских дога в щетинившихся страшными шипами железных ошейниках
никого не удивляли - мало ли сеньоров охотится?
И все же их неотступно сопровождала прилипчивая, как мирские соблазны и
смертные грехи, молва, выражавшаяся в осторожных взглядах искоса да
пересудах за спиной - мол, вот они поехали, те самые, что на дракона
отправились. Молва скорее всего прицепилась к ним уже в пункте отправления
- не было смысла хранить приготовления в особой тайне, - но она еще и
возникала на пути в результате болтовни Адриана: уманивая на сеновал или в
чулан смазливых служанок с постоялых дворов, он использовал цель их
путешествия в качестве неотразимого аргумента. И надо сказать, аргумент
действовал безотказно. Никак нельзя было отказать парню, отправлявшемуся
вслед за своим сеньором дракону в зубы. Служанки перед ним млели, так что
Адриан поутру вечно появлялся с перепачканными коленками.
Рыцарь же последние дни находился не в самом лучшем расположении духа.
Небо было серое, по сторонам дороги тянулись серые перелески, копыта
причавкивали, мешая грязь с навозом, и земле оставалось совсем немного до
того, чтобы окончательно раскиснуть и залить рытвины вовсе уж жидкой
грязью, дрянью неописуемой; дождик моросил с перерывами, снова капал, и
эта неопределенность погоды то ли уныния прибавляла, то ли боевой злости,
не сразу и поймешь.
Иногда ему казалось, что все зря, что его бессовестно надули, провели,
и человек, за кругленькую сумму продавший сведения о месте обитания
дракона, поймал на свою удочку очередного простака и потешается теперь
где-то далеко. Плохо, если так. Ибо неизвестно, что больше роняет в
общественном мнении - то, что ты так и не решился никогда помериться
силами с драконом, или неудачная поездка, безрезультатное шатание по
глухим местам и возвращение украдкой. Второе, пожалуй, даже хуже. Поди
докажи, что ты действительно приложил все силы к отысканию дракона, а не
болтался для виду по постоялым дворам, мнимо горюя, что все никак не
попадается чешуйчатый огнедышащий ужас. Докажешь, как же...
- Адриан, - окликнул он хмуро.
- Что угодно сеньору? - Широкая плутовская рожа готова была принять
соответствующее моменту и настроению хозяина выражение. Но - верен,
по-настоящему.
- Я вот подумал, что папы римские по имени Адриан, все четыре, были
сволочь порядочная.
- Должность такая, сеньор, - заключил Адриан.
- Ладно, заткнись...
Когда-то, в пору дерзкой, все и вся отрицающей юности, рыцарь думал
даже, что никаких драконов не существует вообще. Что все эти `боевые
трофеи` - подделка, ложь, обман. Говорили, что еврейские и ломбардские
умельцы могут подделать все, что угодно, от мощей святых до останков
драконов. Были бы покупатели. Одни верили этим россказням по молодости,
другие из вполне зрелого стремления опорочить чужие подвиги, потому что
сами совершить такие неспособны. Он-то верил по молодости...
Потом-то он убедился, что о подделках и речи быть не может, осмотрев и
поковыряв пальцами драконьи головы, лапы, хвосты и другие части,
красовавшиеся в замках. (Что хозяева охотно позволяли гостям и даже
настаивали, чтобы гость чуть ли не на зуб попробовал.) Никакой подделки -
настоящие останки взаправдашних чудовищ. Правда, драконы смертны, как и
все божьи создания, а значит, кое-кто наверняка мог добыть голову не в
честном бою, смелом поединке - а отрубив ее от мертвой туши, не успевшей
разложиться. Но это уже другой вопрос. Главное - драконы существуют, вот
только, похоже, их остается все меньше и меньше. Даже с поправкой на
преувеличения авторов старинных хроник приходится признать, что во времена
дедов и прадедов драконы встречались не в пример чаще, бродили едва ли не
у городских стен и обочин больших дорог, а сейчас в поисках их приходится
забираться в дикую глушь, где, как гласит пословица, и странствующий монах
гуся не украдет - потому что и гусей нет.
Упомяни о черте... Постоялый двор был настолько захудалым, что паршивее
некуда, едва ли не овечий загон, по неистребимой страсти к наживе кое-как
приспособленный для ночлега путников. Может быть, он и в самом-деле служил
загоном еще римлянам. Но и здесь на крыльце в обществе пузатого кувшина
угнездился монах, то ли пережидал здесь какие-то внутрицерковные распри,
то ли собирал на восстановление отроду не существовавшего храма. А там и
хозяин выскочил, стал суетиться вокруг путников. Как ни удивительно для
такой глуши, где женщины обычно похожи на своих коров, рядом с ним
суетилась более-менее смазливая толстушка, бог ведает, кто она ему там. Ну
и местное наречие, конечно, - словно у них каша во рту, сразу и не
разберешь слов.
С догов сняли на ночь шипастые ошейники, чтобы псы могли лечь. Они
умостили тяжелые угловатые головы на лапы и равнодушно наблюдали, как
Адриан подступает к толстушке со старой песней насчет драконоборцев. Ясно
было, что и тут выгорит еще до темноты. Хмарь небесная понемногу
рассеивалась, так что к утру могло и распогодиться.
Столом здесь служил отесанный длинный камень, вросший в землю
неподалеку от крыльца, и рыцарь предпочел есть там - очень уж не
понравилась хибара, где крыша могла в любой момент завалиться на голову.
Он и ночевать решил под навесом, во дворе - не привыкать хлебнувшему
походной жизни.
Ел он без всякого удовольствия, просто следовало, хочешь не хочешь,
поплотнее набить живот, едучи на драку. Все эти дни он не прикасался к
вину - не по какому-то там обету, просто из прихоти. А теперь потребовал
кувшин, предусмотрительно, как путник с большим опытом странствий,
пригрозив обрезать хозяину уши и еще что-нибудь, если проглотит с вином
какое-нибудь насекомое. Хозяин заученно клялся всеми святыми, что никаких
насекомых в его вине не встретится - в силу традиций семи поколений
предков-гостеприимцев. Исчезновение Адриана с толстушкой его вроде бы и не
волновало - то ли не способен был по возрасту служить святому Стоятти, то
ли закрывал глаза на такие вольности. В силу традиций семи поколений.
Мясо проваливалось в желудок тяжелыми комьями, словно бы глиняными.
Темнело, сползшая к горизонту серая хмарь сливалась с серыми перелесками,
вот горизонт уже исчез, отовсюду понемногу выползали загадочные тени,
ночные звуки зароились в прохладном воздухе, набухали, наливались белым
звезды, и где-то беззвучным галопом кружила на перекрестках дорог,
подстерегала припозднившихся несчастливцев призрачная Дикая Охота,
покидала дневные убежища нечистая сила. Спят ли ночью драконы, или, глядя
во тьму горящими глазами, наслаждаются короткими убогими мыслями о вреде,
причиненном ими роду человеческому? Неужели дракон совсем близко?
- Уж это наверняка, - подтвердил незнакомый голос.
Рыцарь сообразил, что произнес последние слова вслух. Он поднял глаза
на непринужденно усевшегося напротив монаха. Сердиться не было смысла -
постоялый двор всегда на время размывает сословные различия, так уж
повелось, все здесь одинаково гостя, сведенные случаем, и некоторая доля
вольности в общении присутствует. К тому же рыцарь, хоть и старинного
рода, не мог похвастаться принадлежностью к влиятельному племени
завсегдатаев королевского двора. Это сказалось.
- Почему ты думаешь, что дракон близко? - спросил рыцарь хмуро. - Ты
что, его видел? Вас ведь куда только не заносит... Видел? Или слышал
что-нибудь?
- Не было необходимости видеть своими глазами.
- Может быть, у тебя есть волшебная ветка, как у лозоходцев, только не
на воду, а на дракона?
- Нету, - сказал монах. - А жаль. Хорошо бы можно было заработать.
Хотя... Видишь ли, мессир, дракона не так уж трудно искать. Нужно всего
лишь, где бы ты ни проходил, внимательно прислушиваться к рассказам
обитателей тех мест о драконах. Чем дальше ты от логовища дракона, тем
фантастичнее россказни о нем. Чем ты ближе, тем больше сведения о нем
приближаются к истине.
- Какой? - тихо спросил рыцарь.
- А вот прежде чем познать истину, человек должен знать, что такое
истина, или знать по крайней мере, какой он себе эту истину представляет,
- сказал монах, лениво зевнул и с прихлюпом высосал из кувшина остатки
вина. - Истина, к сожалению, многолика и не всегда похожа на наши
представления о ней. То, что у меня кончилось вино, - истина. Но то, что у
меня есть еще кувшин, - тоже истина. Является истиной и то, что во времена
прадедов наших прадедов, как гласят хроники, драконы встречались гораздо
чаще. Может быть, этот, в здешних местах - последний в Европе. Очень
похоже на то.
- Значит?..
- Да есть он, есть, я уверен. Итак, и это истина - то, что люди
уничтожают драконов, оставшихся от седой древности, и вскоре, судя по
всему, драконы исчезнут без следа. Но не значит ли это, что некогда придет
кто-то новый и начнет уничтожать остатки нас? Кто-то другой, для кого мы -
затерявшиеся в глухомани остатки ушедшего времени?
Шут толстобрюхий, подумал рыцарь. Они у себя в монастырях пьют без меры
и без меры читают, пока то и другое, вместе взятое, не заставляет их
свихнуться окончательно, и они тогда перебирают слова, как деревенский
дурачок камушки - просто так, без цели и смысла, потому лишь, что камушки
поддаются, не протестуя.
Он встал и ушел под навес, закутался в тяжелый плащ, умостился в куче
соломы. За перегородкой время от времени шумно вздыхали лошади. Истина...
Да где она наконец? В чем она для рыцаря не первой молодости? Уж,
конечно, не в том, что грезится только что опоясанным юнцам...
Королевская служба, блеск двора. Потаенная беззвучная чехарда от
злобного шепота очередного временщика до откровенного яда в бокале,
несущие тебе смерть. Стройная пирамида вассальных взаимоотношений с
королем наверху - нынче она лишь отголосок былой патриархальности и
порядка, бледная их тень. Пирамида мало-помалу превращается в скопище
спесивых гордецов, ни во что не ставящих сюзерена. Формально подчиняются
все, и, когда король собирает войско, каждый рыцарь, как полагается,
является с запасом провизии - он обязан служить королю, пока не кончатся у
него съестные припасы. Но все чаще и чаще `запасы провизии` оказываются
одним-единственным окороком, который нетрудно слопать за пару дней, чтобы
потом на законном основании убраться восвояси в свой замок. И к тому же
войны все больше превращаются в скопище нескончаемых поединков, схваток
рыцарей, стремящихся выбить из седла врага, такого же рыцаря, со всей
возможной деликатностью, чтобы, не дай господи, не сломал шею - ведь с
мертвого выкупа не возьмешь, кроме того, что на нем... Такие войны опасны
тем, что выработанные в них правила и привычки въедаются в сознание и лишь
мешают, когда битвы идут за пределами христианского мира, уже всерьез, -
не потому ли так позорно закончился второй крестовый поход, Дамаск так и
не пал? Турниры лишь способствуют воспитанию новых и новых алчных душонок,
жадно взирающих на чужие доспехи и коней, - пусть турниры и сохраняют в
глазах многих романтический ореол. Как-никак сложный красочный церемониал,
развеваются полотнища с гербами, снуют герольды, смеются прекрасные
дамы...
Прекрасные дамы... Которые с привычной легкостью и скукой изменяют
мужьям с любовниками, а любовникам с псарями и пажами. Ложь и
непостоянство постепенно образуют второй кодекс, негласно существующий бок
о бок с воспеваемым менестрелями и труверами, и уже непонятно, который из
двух кодексов правит жизнью, и уже смешны ищущие постоянства и верности, и
уже страшно иметь детей, зная, что они пройдут по тому же кругу с теми же
мыслями.
Что-то неладно. Рыцарство, пленники собственной свободы, - в когтях
болезни, возможно смертельной. Конечно, приятнее и легче ее отрицать,
подавляя беспокойство. Но тем опаснее растущие словно на дрожжах города -
там думают о своем, пестуют свои идеи и истины, и скоро ли осмелится уже в
полный голос отстаивать эти свои идеи и истины люд, на который пока
принято смотреть свысока? Что, если совсем скоро? Что-то неладно. Мы
больны...
Где же выход? Не потому ли столь долго предаются бродяжничеству ищущие
Святой Грааль, что проведенное в поисках время насыщено смыслом и целью?
Может быть, давно нашел некто чудесную чашу, искрящуюся, если верить
преданиям, мириадами радужных лучей, - но тут же закопал вновь, еще
глубже? Зная, что, привезенная на всеобщее почтительно-завистливое
обозрение, она навсегда лишит чего-то важного нашедшего и всех остальных?
Хвала господу, дракон - это неподдельно. Скачка навстречу огненным
языкам, рвущимся из смрадной глотки, битва, в которой возможны лишь два
исхода. При удаче ты всем напряжением сил выходишь в бесспорные
триумфаторы, при поражении тебя просто не станет, и, что бы ни
существовало там, за порогом бытия, все земное перестанет волновать. Не
для разрешения ли мучительных раздумий над сложностью бытия бог и создал
драконов?
Но вскоре его горькие и тревожные мысли незаметно перетекли в покойную
дрему и он уснул без снов. Он никогда почти не видел снов и не сожалел об
этом. И никогда ни с кем не делился своими мыслями, считая это уделом
книжников - навязывать другим свои рассуждения и тревоги посредством
проповедей, песен и пергамента.
Проснулся он до рассвета, лежал, глядя, как бледнеют, растворяются
звезды и все четче проступает на фоне неба острая, как хребет заморенной
коровы, крыша постоялого двора. И вновь прежде всего подумалось о
драконах.
Все поголовно рыцари, познакомившись с `Песнью о Нибелунгах`, дружно
осуждали Зигфрида - не было особого геройства в том, чтобы, укрывшись в
яме, пырнуть оттуда мечом в брюхо идущего на водопой дракона. Победа без
поединка - победа наполовину. К сожалению, не удавалось обобщить и
систематизировать опыт драконоборцев, создать писаное руководство для боя
- как правило, о поединке и победе удачники рассказывали не иначе, как
пьяными вдрызг, явно привирая и смешивая собственные впечатления с
рассказами предшественников. Впрочем, их можно было понять. Дело не только
в том, что после такой победы они имели бесспорное право на беспробудное
пьянство и беззастенчивое бахвальство. Совсем не в том дело. Просто рыцарь
хорошо знал, что сплошь и рядом шалая горячка боя отшибает память напрочь,
и поневоле после тщетных попыток вспомнить хоть что-то приходится безбожно
врать...
Единственное, что привилось с легкой руки одного рыцаря ордена
госпитальеров, - натаска на чучеле. Огромное чучело дракона, чьи члены
приводились в движение хитро укрытыми слугами, шевелилось и клацало
пастью, иногда даже ревело посредством потаенных труб, пускало огонь и
ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ
Россия
Док. 118973
Опублик.: 19.12.01
Число обращений: 0
|
