В Кремле объяснили стремительное вымирание россиян
ДЕМОН СОКРАТА Назад
ДЕМОН СОКРАТА

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Геннадий ПРАШКЕВИЧ

ДЕМОН СОКРАТА


1. ЮРЕНЕВ

Пакет подсунули под дверь, пока я спал.
Пакет лежал на полу, плоский и серый, очень скучный на вид. Он не был
подписан, он нисколько не бросался в глаза; впрочем, я и не торопился его
поднимать. Сжав ладонями мокрые, горячие на ощупь виски, я сидел на краю
дивана, пытаясь утешить, унять колотящееся сердце.
Я вырвался из сна.
Там, во сне, в который раз осталась вытоптанная поляна над черной
траурной лиственницей. Палатка, брезентовая, тяжелая, тоже осталась там. В
беззвездной ночи не было ни фонарей, ни луны, и все равно полог палатки
был светел, его будто освещал снаружи мощный прожектор. По этому светлому
пологу легко, как по стеклу отходящего от перрона вагона, скользили
смутные тени. Они убыстряли бег, становились четче, сливались в странную
непрерывную вязь, в подобие каких-то письмен, если такие письмена
существуют. В их бесконечном, ничем не прерываемом беге все время что-то
менялось, вязь превращалась в нечто вроде смутного рисунка. Казалось, я
уже узнаю лицо - чужое, и в то же время мучительно знакомое. Кто это?
Кто?! Я никак не мог, не мог вспомнить, я не мог даже шевельнуться. Я
умирал. Я знал, что я умираю. И все это время жутко и мощно билась в ушах
птичья быстрая речь, столь же жутко и мощно отдающая холодом и металлом
компьютерного синтезатора.
Я умирал.
Я знал, что я умираю.
Я не мог шевельнуть ни одним мускулом, мышцы закаменели, не мог даже
застонать, а спасение - я знал - заключалось только в движении. Сквозь
птичью быструю речь, удушавшую меня холодом и металлом, я слышал:
- Хвощинский!
И снова - грохот, жуть, ледяной холод в сердце.
- Хвощинский!
Я вырвался из сна. Я сумел вскрикнуть, двинуть какой-то мышцей,
вынырнуть из ужаса умирания.
Серый пакет лежал под дверью, в номере было сумеречно, горел ночник.
В дверь колотили ногой, незнакомые женские голоса перебивались рыком
Юренева:
- Где ключи? Где они? Всех к черту повыгоняю!
И он колотил ногой в дверь:
- Хвощинский!
Меньше всего я хотел сейчас видеть Юренева. Не ради него я приехал в
Городок, незачем Юреневу ломиться в мой номер, как в собственную квартиру.
В некотором смысле, понимал я, эта ведомственная гостиница ему и
принадлежит. Ну, скажем, не ему, а институту Козмина-Екунина -
таинственному закрытому институту. Все же Юреневу не стоило ломиться в мой
номер - два года назад мы расстались с Юреневым отнюдь не друзьями.
Не отвечая на грохот, на испуганные голоса, едва сдерживая
разрывающееся от боли сердце, я добрался до ванной. Ледяная вода освежила,
я будто очнулся. Возвращаясь, даже поднял с пола серый пакет - конверт это
был, казенный, серый и плоский - и бросил его на тумбочку. Потом. Все
потом. Сейчас важно отдышаться...
Собственно, в гостиницу я попал случайно.
В Городок я приехал вечером, идти было некуда, хотя в холл гостиницы
я зашел только ради телефона. Толстомордый сизый швейцар, - наверное, из
бывших военных, - ткнул толстым пальцем в объявление, напечатанное
типографским способом: `Мест нет`, и так же молча, с презрением, отчетливо
переполнявшим его, перевел палец левее: `Международный симпозиум по
информационным системам`.
Я понимающе кивнул:
- Вижу, вижу. Мне только позвонить.
Швейцар раскрыл рот, но вмешалась рыжая администраторша, сидевшая за
стойкой. Если быть точным, это парик на ней был рыжим. Помню, я еще
удивился: зачем надо надевать парик в столь душный, в столь томительный
июльский день?
- Звоните, - кивнула администраторша, заставив этим умолкнуть
швейцара.
Я бросил монету в автомат.
Длинные гудки.
`Зачем вообще носят парики? - размышлял я. - Ведь носят их вовсе не
лысые. И почему в швейцары, как правило, идут бывшие военные? У них что,
пенсия маленькая?`
В трубке щелкнуло. Мужской незнакомый голос отчетливо произнес:
- Слушаю.
- Андрея Михайловича, пожалуйста.
- Кто его спрашивает?
- Писатель Хвощинский.
- У вас к нему дело?
Я удивился.
- Разумеется.
- Перезвоните по телефону ноль шесть ноль шесть, - две первые цифры
подразумевались. - Вам ответит доктор Юренев.
- Простите, мне нужен не Юренев, а Козмин-Екунин.
Но трубку уже повесили.
Я оглянулся.
Рыжая администраторша, оставаясь за стойкой, не спускала с меня глаз.
Она буквально изучала меня. Их тут, наверное, подумал я, каждый день
призывают к бдительности. Вон как изготовился швейцар. Он явно готовит
какую-то фразу на прощанье.
Я набрал телефон Ии. Не хотел, не собирался ей звонить, но вот
набрал. Не мог не набрать. Не стоит лгать, действительно не мог. Я даже
обрадовался, услышав не ее, а незнакомый мужской голос:
- Слушаю.
- Ию Теличкину, пожалуйста.
- Кто ее спрашивает?
- Писатель Хвощинский.
- У вас к ней дело?
Я еще больше удивился.
- Разумеется.
- Перезвоните по телефону ноль шесть ноль шесть. Вам ответит доктор
Юренев.
- Простите, мне не Юренев нужен.
Трубку повесили.
Я тоже повесил трубку. В самом деле, не Юреневу же звонить. Кому
угодно, только не Юреневу. Разыщу ребят из газеты, устроюсь на ночь.
Скажем, Славку разыщу - он приютит. Не хотел я звонить Юреневу.
- Товарищ Хвощинский!
Я обернулся.
Рыжая администраторша улыбалась из-за стойки приветливо, даже
загадочно. Она привстала, что незамедлительно отметил швейцар и вытянулся
по стойке смирно.
- Что же вы так, товарищ Хвощинский? - администраторша как бы и
укоряла меня, мягко, приветливо укоряла. - Мы вас ждем, номер вам давно
заказан, а вы первым делом к телефону!
- Заказан? Давно?
Администраторша заглянула в какие-то бумаги.
- Почти месяц назад заказан, - ее голубые глаза пронзительно впились
в меня, она никак не могла понять тайну столь долгого моего отсутствия. -
Вы, наверное, к нам прямо из-за границы?
- Да нет, - ответил я, понимая, что администраторша ошиблась и сейчас
исправит ошибку.
- Это неважно, неважно. Я и не спрашиваю ни о чем, - вдруг
спохватилась администраторша. - Просто номер ждет вас почти месяц. Мы его
аккуратно убираем. Юрий Сергеевич так и сказал: держать в чистоте,
Хвощинский чистоту любит. Вот мы и ждем, ждем. Вещи-то ваши где?
- На крыльце. Сумка спортивная. С сумкой меня швейцар не пустил.
- Служба такая, - извинительно улыбнулась рыжая администраторша. - Вы
уж на него не сердитесь. Проходите, проходите прямо в номер. Вы чай любите
или кофе? Не стесняйтесь. Если чаю хотите или кофе, звоните дежурной по
этажу. Она сделает. Вы же у нас проходите по рангу иностранца.
Она вдруг закричала на швейцара:
- Что стоишь? Неси в номер вещи.
Фокусы Юренева, подумал я тогда. Провидец.
Но сейчас, чуть погасив боль в сердце, снова свалившись на диван,
весь мокрый после ледяного душа, я чувствовал лишь злое недоумение -
какого черта Юренев ломится ко мне посреди ночи?
Шум, возня, голоса за дверью не смолкали.
- Ключи! Где ключи? Всех разгоню!
Сердце медленно успокаивалось. Я даже прислушался.
- Таньку, Таньку сейчас найдут, - оправдывались, суетились за дверью
женские голоса. - У Таньки ключи. Сейчас ее найдут - Таньку.
- Дверь вышибу! - озверел Юренев.
- Юрий Сергеевич... Да Юрий Сергеевич! - суетились женские голоса. -
Неудобно... Иностранцы здесь... Всех перебудите...
Юренев только еще громче ударил ногою в дверь.
Где спички?
Я нащупал коробок; в нем, правда, оставалась одна спичка. Я ее зажег,
раскурил сигарету. Странно, что Юренев еще не поднял на ноги всю
гостиницу.
Открывать я не собирался.
- А вот и Танька, - радостно заголосили за дверью. - Где ты там
ходишь? Вот она, вот она, Юрий Сергеевич.
Я хмыкнул.
И в этот момент дверь наконец распахнулась.
`Два ангела напрасных за спиной...`
За широкой спиной разъяренного Юренева прятались, впрочем, не ангелы,
а скорее испуганные ангелицы, все раскрасневшиеся и встрепанные, а самой
встрепанной и раскрасневшейся выглядела Танька.
Зато Юренев был в форме. Он был разъярен, но в форме.
Он был в той самой форме, когда уже совершенно не важно, рассыпаются
ли седеющие кудри по влажным вискам и по огромному влажному лбу или ты
просто небрежно прижал их к потной голове потной огромной ладонью. Джинсы
с заплатами на коленях, сандалии на босу ногу, под расстегнутым пиджаком
вызывающая футболка, на футболке дивный рисунок: бескрайняя степь и в
траве высоченный фаллической формы камень с алой надписью на верхушке:
`Оля была здесь`.
Плечистый, разъяренный, моргающий изумленно, выпятив вперед брюхо,
Юренев мощными руками развел, вытолкнул ангелиц и захлопнул дверь. За пять
метров несло от Юренева коньяком и кофе. `Счастливчик Хвощинский! -
заревел он, наливаясь уже не яростью, а торжеством. - Не нашлись бы ключи,
я бы дверь вынес!`
- С тебя станется.
Мои слова его не смутили. Он просто не заметил моих слов, не обратил
на них внимания. Он добивался своего, он находился в номере, он
торжествовал победу. `Меня танком не остановишь! - торжествовал он. - Но
тебе повезло, повезло, Хвощинский!`
Я все же усмехнулся.
Юренев кого угодно мог загнать в тупик. Может, за неистовость и взял
его Козмин-Екунин в лабораторию исследований новых методов получения
информации. Там он и вырос как ученый. Я когда-то даже спросил его: `А
что, разве известных методов получения информации мало?` Юренев
возмутился: `А тебе разве не все равно? Ты писатель, ты глазами, ушами
работай. Зачем тебе все такое, зачем тебе излишнее знание? Оставайся самим
собой. Ври побольше, повеселее. Ты же никогда не видел живых
землепроходцев или стрельцов, вот и ври, пока есть возможность. Что тебе
наши методы? Разве тебя может всерьез взволновать то, что состояние
Вселенной на нынешнюю эпоху несколько противоречит второму началу
термодинамики?`
`А оно противоречит?`
Мое невежество восхищало Юренева, он пузыри пускал от восторга. Он
опять и опять промерял глубины моих познаний. Вот почему мы помним
прошлое, а не будущее? Вот почему время не течет вспять? Вот почему
Вселенная вообще существует?
- Твое невежество бездонно, оно безгранично! - восхищался он.
И сейчас он рычал с некоей даже жалостью ко мне:
- Какмарг! Тагам! Это по-чукотски, Хвощинский. Тебе не объяснишь, не
поймешь ведь. Тагам! Тагам! Ты и в родном языке путаешься - я это сам в
какой-то рецензии читал.
- Зачем мне чукотский? - отвернулся я.
Юренев остановился как вкопанный - огромный, плечистый, окруженный
густым облаком ароматов:
- То есть как - зачем?
И опомнился, моргнул торжествующе:
- Изучишь! Чукотский - не самый трудный язык. Ты изучишь. Ты теперь
многое изучишь, раз уж вернулся к нам. Потом ты ведь все же и не полная
бездарь.
Он даже всхрапнул от восторга. Он сдвинул в сторону лежащие на столе
книги и бумаги, полупустой графин, пепельницу с одиноким окурком и, как
фокусник, начал извлекать из оттянутых карманов пиджака какие-то
подозрительные кульки, почти полную бутылку, плескалось в ней что-то
коричневое, и, совсем уже торжествуя, выложил прямо на скатерть
изжульканный соленый огурчик, весь в крошке укропа и табака.
- В буфете стащил! - с торжеством прорычал Юренев. - Буфетчица
отвернулась, а я стащил. Я бы два стащил, да боялся - рука в банке
застрянет. У Роджера Гомеса рука тонкая, его бы рука в банке не застряла,
но Роджер впал в испуг. Будь у меня такая рука, как у Роджера Гомеса, я бы
штук пять огурчиков вытащил, а Роджер впал в испуг. Тоже мне - колумбиец!
Читал, наверное? Мафия у них там, наркотики. Знаем теперь, какая у
колумбийцев мафия!
- Нельзя было купить?
- С ума сошел! - Юренев чуть не протрезвел от возмущения. - `Купить`!
Он завалился в просевшее кресло - и кресло под ним охнуло. Футболка
на груди растянулась, я отчетливо увидел верхушку фаллического камня, ее
действительно украшала надпись: `Оля была здесь`. И он все время пребывал
в движении.
- `Купить`! - еще раз фыркнул он. - Ты глупостями набит, Хвощинский.
Ты на аксиологии сломался, это не только твоя беда, система ценностей
подкашивала многих, не только таких как ты. Ценить надо не то, что ты
всегда можешь получить в руки, - он изумленно моргнул. - Ценить следует
невероятность! `Купить`! - еще презрительнее фыркнул он. - Я, Хвощинский,
ценю то, что добыть или понять почти невозможно. Я люблю обходить это
`почти`.
Провидец.
Так прозвали Юренева еще много лет назад.
Впрочем, иронизируя, я отдавал ему должное.
Ведь это Юренев заставил Леньку Кротова купить лотерейный билет, а
потом, самодовольно рыча, отмахивался, не желал принимать даже самую малую
долю весьма приличного выигрыша. Это он не пустил Ию в командировку в тот
крошечный и несчастный киргизский городок, что через неделю был снесен с
лица земли солевыми потоками. Это он предсказал трем одиноким девушкам из
отдела кадров поголовную и внезапную беременность, что ввергло в гнев
Козмина-Екунина, когда все три девушки вдруг ушли в декретный отпуск.
Короче, что-то за словами Юренева всегда стояло.
- Стаканы! Где стаканы?
Поскольку я даже не привстал, Юренев сам принес стаканы, сам
сполоснул их - торопливо и быстро. И тут же налил, выказывая явное
нетерпение:
- Ну, трогаем! Трогаем, трогаем, Хвощинский! А то мы тебя ждем, а ты
где-то за бугром болтаешься. Мало тебе Алтая было? Угомониться не хочешь?
Лучше бы он не поминал об Алтае.
- Трогай! Трогай! - он даже постанывал от нетерпения.
Я невольно усмехнулся и Юренев сразу расцвел:
- До дна! Махом до дна!
И зарычал, заглотив свою порцию:
- Бабилон!
Его любимая поговорка.
- Схватило? То-то же. Это спирт на орешках. На кедровых орешках.
Сильно? - он пригладил рукой упрямые седеющие кудри. - Я спиртом на
орешках Роджера Гомеса поднимаю. Он колумбиец, у них там мафия, - Юренев
изумленно моргнул. - Я сам эту штуку настаиваю. Сильная штука. С ее
помощью избавиться от похмелья - пара плюнуть!
- От трезвости тоже.
- Вот верно! И от трезвости! - он восхищенно моргнул, потом
озабоченно полез в карманы. - Тебе что... Ты рецензий ждешь, тебе на все
наплевать!..
И уставился на меня:
- Не будет, не будет тебе хороших рецензий!
Провидец.
Номер в гостинице он, в конце концов, мог держать, полагаясь на некую
случайность. Городок - место мне не чужое, все равно бы заехал... А вот
откуда он знает о том, что я действительно жду рецензий на свой роман?
- Книгу мою читал?
- С ума сошел, время тратить! - Юренев шумно рылся в отвислых
карманах своего нелепого пиджака. - Где эта чертова зажигалка?.. Твои
книги я и раньше в руки не брал... - он врал, конечно. - Где она, черт
побери? В буфете, наверное, оставил... Роджер подарил, а я, значит,
оставил... Огурчик увел, а зажигалку оставил... Классная зажигалка...
Спички где? - Рявкнул он. - Тебе что, не платят за романы?
- Если и платят, то не спичками.
- Дождешься!
Он обхлопал все карманы, заглянул зачем-то под стол, перевернул
плоский серый пакет, оставленный мною на тумбочке. От толчка дверца
тумбочки отошла, Юренев сразу узрел бутылку `Тбилиси`.
- Ну вот! - восхищенно выдохнул он, будто бутылку и искал. - Помнишь,
помнишь, что я люблю! - и нагло выставил бутылку на стол. - К такому
коньячку, - он жадно потянул породистым носом, - лимончик бы!
Он даже огляделся, будто пытаясь понять, где я прячу лимон.
- А рецензий не жди, не жди. Будут тебе, конечно, рецензии, но лучше
бы их не было.
- Ты еще не академик?
Он довольно заколыхался. Как спрут.
- Академик? Зачем?.. Спички где? - вот что его интересовало - спички.
- Бабилон! Писатель без спичек!
Он нашел пустую коробку и разочарованно раздавил ее в огромной
ладони. Скорее машинально, я тоже полез в карман рубашки. Спичек, понятно,
там не было, зато я нащупал пальцем копейку. Два года ее таскаю в кармане.
Она чуть пальцы мне не обожгла.
- Бабилон! - ярился Юренев. - В буфете надо было стащить! Видел я,
были там спички!
- Что за страсть тащить все чужое?
- Что еще за чужое? Опять чушь несешь. Ничего нет на свете чужого,
Хвощинский.
- А что есть? - наконец удивился я.
- Неупорядоченное множество случайностей, - яростно отрезал Юренев и
изумленно моргнул. - Вот так. Ни больше, ни меньше.
Я снова сунул пальцы в карман.
Копейку, что так обжигала мне пальцы, два года назад вручил мне
Юренев. Уже не на Алтае, уже в Городке. Даже не в Городке, а на
железнодорожном вокзале. Я уезжал один, ночью. Я никого не хотел видеть.
Ни Ию, ни Козмина, ни тем более Юренева. Но Юренев приехал на вокзал.
- Бежишь?
- Уезжаю.
- Надолго бежишь?
- Я уезжаю, не бегу.
- Нет, бежишь, - Юренев выругался. - Ну и катись себе! - и сунул мне
что-то в руку. Я взглянул: копейка.
- За какие услуги?
- У Ии спроси.
- У Ии?
- У нее, у нее, придурок.
Интересно, помнит он о копейке?
Я с трудом прогнал невеселые воспоминания: ночной вокзал, ругающийся
Юренев... Все же он проводил меня. Мог плюнуть, но проводил...
- Ну, Бабилон! Где спички?

2. ОГОНЬ ИЗ НИЧЕГО

Все это время скучный серый пакет валялся на тумбочке. Ни я, ни
Юренев им не заинтересовались.
Спирт ли подействовал или сказывалось позднее время, мы вдруг впали в
болтливость. То и это, и опять то, без всякой системы. А небо меж тем
начинало светлеть, какая-то птаха за окном пискнула.
Дерьмо твои книги, рычал Юренев, на спички заработать не можешь.
Ничего, возражал я, ты пойдешь и украдешь. Совести у тебя хватит.
Но идти воровать Юренев не собирался. Он даже к колумбийцу, спавшему
где-то неподалеку, идти не хотел. Он злился, рычал, рылся в моих вещах.
`Тоже мне - писатель! Исторические романы пишет! А спичек нет!` - `У тебя
тоже нет, - вяло защищался я. - И попомни мои слова, ты плохо кончишь. У
тебя страстишки низменные. Ты клептоман. Еще Андрей Михайлович говорил -
ты плохо кончишь. Кипятильник украдешь у горничной и сядешь лет на пять.`
- `Отсижу, выйду честный, - рычал Юренев. - Ты скряга. Ты из-за спичек
старого друга отправишь в тюрьму.` - `Сам такой. Торчишь везде поперек
горла. Куда ни позвоню, везде - обратитесь к Юреневу! Чего ты приперся? Я
тебя звал?`
- Спички, черт побери!
- Ты международные симпозиумы проводишь, - вяло отбивался я. - Твоего
вида швейцар трепещет, ты по-чукотски разговариваешь. Пошел бы да украл.
Я не боялся обидеть Юренева. Обычно он обижался только когда сам
хотел обидеться. Он меня просто не слышал. Он в ярости раздувал грудь. Я
видел: `Оля была здесь`.
- Ты писака. Ты только писака. Рядом с тобой даже Гоша Поротов -
классик. Помнишь Гошу? - вдруг изумленно моргнул он. - Вот на гошину книгу
будут рецензии. Большие хорошие рецензии. По смыслу тоже дерьмо, но
большие, хорошие. Он этого заслужил.
Юренев вдруг надул и без того толстые щеки и голосом Гоши Поротова,
высоким, чуть ли не женским, прокричал:
- `Только снова заалеет зорька на востоке, раздаются крики уток на
речной протоке: ахама, хама, хама, ик, ик, ик!` Вот как писать надо! Живой
как жизнь! Это не о тебе, это о Гоше сказано. Знаешь, какая у него была
зажигалка? Он ее сам соорудил. Из охотничьего патрона.
Я перебил Юренева.
- Кому ни звони, все ссылаются на тебя. Я теперь трубку телефонную в
руки брать не буду.
- Ахама, хама, хама! - торжествовал, рыча, Юренев.
- Почему, черт побери, без тебя тут ничто обойтись не может?
Юренев самодовольно выкрикивал:
- `Захватив ружьишко, Ое с песней мчится к речке. Вы сейчас,
певуньи-утки, будете все в печке. Ахама, хама, хама, ик, ик, ик!`
Странно, но с Юреневым меня лет десять назад свел Андрей Михайлович
Козмин-Екунин.
Конечно, к тому времени я уже наслушался всякого об их закрытом
институте. В каких-то домах я не раз встречался с Андреем Михайловичем,
уже тогда членом-корреспондентом Академии. Правда, до настоящих бесед дело
как-то не доходило. Но Андрей Михайлович знал мои книги, а я в тот год был
в ударе - неплохо писалось да еще и везло. Наработав с утра несколько
страниц, я натягивал спортивный костюм и бежал вниз по Золотодолинской к
Зырянке. Речка почти неприметная, но тем не менее знаменитая. Однажды,
сбегая по отсыревшей тропинке, я чуть не сбил с ног Козмина.
Выглядел он диковато.
Тяжелый прорезиненный плащ чуть не до земли, тяжелые резиновые
сапоги, на голове что-то вроде шлема танкиста. На груди, на плечах, на
поясе подвесные карманы с аппаратурой, за спиной увесистый рюкзак.
Дополняли картину длинные усы несколько антенн. Крошечные датчики
крепились даже на дужках очках. Истинно робот! Я оторопел.
- Простите, пожалуйста, - Андрей Михайлович всегда отличался
вежливостью. - Вы ведь туда бежите? - он ткнул рукой в сторону живописной,
украшенной соснами и камнями, горки. - Не надо туда бежать. Именно сегодня
вам не надо туда бежать.
- Почему? - я несколько растерялся.
- Вы ведь правой рукой работаете? - склонив голову набок, Козмин
будто прислушивался к чему-то. - На пишущей машинке вы работаете правой
рукой?
Я кивнул.
К стыду своему, я так никогда и не научился работать на машинке всеми
пальцами.
- Вот и не надо сегодня туда бежать, - повторил Андрей Михайлович. -
День сегодня такой. Можете руку сломать.
- Правую? - тупо уточнил я.
Он вежливо подтвердил:
- Правую.
- Но я не понимаю...
- И не надо, не надо! - Козмин вежливо улыбнулся. - Лучше погуляйте
со мной. Вам сегодня вообще не надо никуда торопиться.
Странная беседа.
Мы гуляли и разговаривали. О человеческих судьбах, о судьбах книг, о
таинствах творчества, о великих играх, итог которых всегда один -
проигрыш. Человек никогда не может выиграть у природы. Человек никогда не
может сыграть вничью с природой. Человек, наконец, никогда не может не
проиграть природе. Есть что-то величественное в том, что мы уходим, а
природа остается. Еще мы говорили об экспериментах, требующих для их
выполнения людей истинно непредвзятых, даже ограниченных, черт возьми! А
кончил Козмин-Екунин несколько неожиданно: хотите побывать на Алтае? Вот
он планирует несколько выездов в поле. Опять же, сотрудники интересные -
Юренев, Теличкина.
Я хотел.
Я ничего не спросил о его странном наряде. Похоже, Козмину это
понравилось. А Алтай меня всегда интересовал. Рериховские места. Дымка
вечности густа над Алтаем.
Впрочем, поездка эта случилась не скоро, до нее я со многими
сотрудниками Козмина успел перезнакомиться.
- Ахама, хама, хама! - Юренев опять разъярился. - Спичек у него нет!
Придурок.
И сунул сигарету в толстые губы, завозился в кресле, удобно
устраиваясь.
Я удивленно замер.
С Юреневым явно что-то происходило. Он вдруг побледнел, кровь отлила
от широкого лица, будто на него поташом плеснули. Огромный лоб Юренева
покрыла густая испарина, под полуопущенными веками странно округлились
зрачки. По-моему, он уже вообще ничего не видел.
Но он шумно втягивал воздух, он жевал сигарету, он явно к чему-то там
такому приноравливался, и меня вдруг обдало мерзким ледяным холодком.
Сквозняк?
Вряд ли. Дверь была заперта, да и за окном ни ветерка, ни одна
веточка не дрогнула, а след, оставленный в раннем утреннем небе реактивным
самолетом, казался таким нежным и тонким, что в его петле, как мог бы
выразиться Юренев, и ангел бы не смог удавиться.
Яркая точка вспыхнула перед бледным лицом Юренева. Вспыхнула и
погасла. Но сигарета уже дымилась. Юренев удовлетворенно выпустил клуб
дыма и торжествующе открыл глаза.
- Ахама, хама, хама!
- Ик, ик, ик, - потрясенно подтвердил я. Как это у него получилось?
Я разозлился: все перерыл, спички искал, а ему ничего такого и не
нужно.
- Буфетчицам показывай свои фокусы. Или колумбийцам. Сам говоришь, у
них мафия.
А гостиница уже просыпалась.
Какие-то голоса, шаги, гудение водопроводных труб - обыденные вечные
шумы.
В дверь постучали.
- Да, - разрешил я.
В номер вошли два крепких молодых человека. Они вежливо кивнули мне и
сказали Юреневу:
- Мы за вами.
Они явно знали, что Юренев находится у меня.
`Да какая тут тайна! - разозлился я на себя. - Он же ночью
переполошил всю гостиницу!`
Юренев кивнул.
Он пускал дым, он блаженствовал. `Ахама, хама, хама, - бормотал он
удовлетворенно. - Сейчас и поедем, мальчики. А ты, Хвощинский, - кивнул он
мне, - время не теряй. Учи чукотский язык. Пригодится.`

3. ПАКЕТ

А утро уже кипело - июльское, душное. Воробьи дрались. К окну можно
было не подходить - так нежно, так мощно пахло листвой.
`Учи чукотский язык.`
Я выругался.
Все во мне протестовало. Я приехал в Городок не ради Юренева и уж не
ради чукотского языка. Мне было бы трудно объяснить, что заставило меня
сойти с поезда. Билет у меня был до Иркутска. А ведь Юренев знал, знал,
что я приеду!
Провидец.
Проветрив номер, я принял душ. Сердце работало вполне нормально, а
вот фокус Юренева из головы не выходил. Как он умудрился разжечь сигарету?
И это его: не жди, не жди рецензий... Откуда ему знать, какие будут
рецензии?
Это НУС, решил я. Это все НУС. Козмин-Екунин, Ия, Юренев - они
всегда, и безусловно по праву, гордились созданием своей сверхмощной,
перерабатывающей любую информацию системы. К Нусу, к Необходимому существу
Анаксагора, создание Козмина-Екунина, понятно, не имело никакого
отношения. Нус Анаксагора - это некое организующее начало, без которого
невозможны построения, а НУС Козмина все-таки машина. Ну, не совсем
машина. Система. Так точнее, хотя менее понятно. Ни один человек на Земле,
даже самый гениальный, не может владеть той информацией, которой владеет
общество в целом. А вот НУС может! Она, кажется, знает уже кое-что такое,
о чем не догадываются и узкие специалисты...
Почему я так раздражен?
Это все сны, решил я. Они отнимают у меня силы. Вот придет ночь, я
усну и снова потянется тяжелая цепочка все тех же снов.
Думать об этом не хотелось.
Хотелось кофе.
Терпеть не могу швейцаров, дежурных, горничных; но, помня слова рыжей
администраторши, я позвонил.
- Кипятку? - безмерно удивилась дежурная по этажу. - Вы хотите варить
кофе?
- А почему нет?
- Так я сама вам его сварю.
- Вот как? Тогда покрепче, - разрешил я.
И усмехнулся. `Вы у нас проходите по рангу иностранца.` Такое можно
услышать только в нашей стране. Интересно, что за кофе сварит дежурная?
Бурду из растворимых и нерастворимых осадков?
В дверь постучали.
Так быстро?
Я с искренним удивлением рассматривал симпатичную пожилую женщину.
Кажется, ночью она тоже стояла за спиной разбушевавшегося Юренева.
- Вот кофе. Я крепкий сварила, - дежурная осторожно поставила поднос
на стол. - Вафли, сахар, лимон. Вас устроит?
- Конечно, - я полез в карман. - Сколько за все это?
- Ничего, - улыбнулась дежурная. - Все услуги оплачены.
Я раздраженно выпятил губу:
- Кем?
Дежурная широко улыбнулась. Она приняла мой вопрос за шутку. Не желая
усугублять положение, я тоже улыбнулся:
- И часто у вас принимают гостей по рангу иностранцев?
- Ну что вы! - как бы даже виновато возразила дежурная. - Я тут много
лет работаю. Вы на моей памяти второй.
- Кто же был первым?
Дежурная понимающе заулыбалась:
- Нам не положено интересоваться...
- Так это же я, а не вы интересуетесь, - успокоил я ее. - Я,
наверное, задерживаю вас. Вам, наверное, домой пора.
- Пора-то пора, - странно замялась дежурная. Что-то ее все-таки
беспокоило, может, мои дурацкие вопросы. - Только все равно ждать
придется.
- Ждать? Чего?
- Звонка из больницы. Я в Бердске живу, а больница здесь, рядом.
Несподручно домой, а потом вновь в больницу.
- Простите, не знал, - я отхлебнул кофе, он оказался отменного вкуса.
- Кто-то из близких?
- Да дед у меня, - вдруг произнесла она беспомощно. - Пальцы дед
отморозил.
Дедом она называла мужа, это я понял. Но выходило, что-то дед
залежался с отмороженными пальцами - июль на дворе. На всякий случай, из
чисто человеческого сочувствия, я поддержал дежурную: зимы у нас суровые.
Я вот в детстве пальцы на ноге примораживал, до сих пор на погоду ноют.
Помните, в какой обувке ходили после войны...
Дежурная кивнула.
- Помню.
Получилось у нее жалостливо. Она явно искала утешения, что-то ее
здорово расстраивало.
- Я утром домой звоню. Всегда утром звоню домой. У нас телефона нет,
у соседа телефон, я ему и звоню, он машинистом работает. Веранды у нас
рядом, он деда крикнет, дед берет трубку. А тут ничего такого. Сосед мне
говорит: слышь, Шура, увезли твоего. У меня сердце обмерло - куда увезли?
Да в больницу, говорит, ты не переживай, пальцы дед отморозил. Ты после
дежурства сама зайди в больницу, там же рядом.
- Не понимаю, - сказал я, попивая кофе. - Когда ваш дед отморозил
пальцы?
- Да утром, я же говорю, - дежурная скорбно опустила глаза. - Я же
говорю, звоню утром соседу, он машинист, веранды у нас рядом...
- Утром? Сегодня утром?
- Ну да, - в усталых глазах дежурной проскользнула растерянность. - Я
вот звоню, а сосед: ты, дескать, сама зайди.
- Дед на морозильной установке работает?
- Да ну вас! - испуганно отмахнулась дежурная. - Я про такую и не
слышала и не хочу слышать. Мало ли что, у нас с этим строго. У меня дед
баньку по средам топит. Всегда у него все с середины. Не по субботам, а по
средам, значит. Так он любит, так привык, такой у него план. И греется.
Заляжет на полке и греется. Зимой так, и летом так. Привычка. И вчера вот
так пошел греться...
- Может, он сломал руку? Не обморозил, а сломал?
- Да ну вас! Я тоже так думала.
- Ну, не сломал, а скажем, обжег. Или ошпарил. Баня все-таки.
- Да отморозил! Говорю, отморозил. И не руку, а пальцы на руке. Я уже
звонила в приемный покой. Отморозил. Оттяпают теперь пальцы.
- Так уж сразу оттяпают?
- А чего смотреть? - рассудительно протянула дежурная. - Так и
оттяпают. Мне же сказали: сильно отморожены пальцы.
Я не знал, как ее успокоить. Врачам виднее, в конце концов.
Конечно, виднее. Она и не спорит.
Дежурная разгорячилась.
Дед у нее на пенсии, совсем смирный, не пьет. Дежурная вдруг
подозрительно повела носом - и я обрадовался, что успел спрятать бутылки.
Вот совсем смирный дед. Истопит баньку, погреется. А раньше слесарь
хороший был, ему Юренев Юрий Сергеевич хорошо работу оплачивал.
Я видел, дежурной хочется выговориться.
- Вот живи себе спокойно, - вздохнула она. - Да только спокойно нынче
не проживешь. То нога вот, а раньше - письма.
- Какие письма?
- Ну да, вы же не знаете... Дед письма стал получать, - дежурная
испуганно подняла глаза. - Бывало, штук по тридцать в день.
- От родственников?
- Откуда у него столько? - дежурная быстро оглянулась на дверь. - Я
тоже сперва подумала - от родственников. А там отовсюду письма, даже из
Вашингтона. Откуда у него родственники в Вашингтоне?
- Из Вашингтона?
- Ну да. Я соседей стала стесняться. Говорила сперва: да так,
знакомые пишут. А какие там знакомые! Дед и языков не знает. Еще баба
какая-то стала вязаться к деду. Чего, мол, забыл про нее? И урка какой-то:
дескать, в Вятке по одному делу шли. А из Вашингтона который, тот все с
обидой, с обидой. Приеду, мол, в гости. А как мы такого гостя примем? -
дежурная смотрела на меня с испугом. - И все с обидами, все с жалобами. У
одного дом сгорел, другой судится, третий выпить любит, а все мой дед
виноват. А мне ли его не знать, он под крылом моим, считай, пятый десяток.
Да и что мы выделить можем? У деда пенсия, у меня вот работа, а тот, что
из Вашингтона, тот требовал тридцать тысяч долларов. И требовал сильно,
добавлял - это на первый раз. Что нам, по миру идти? Хорошо, я Юрию
Сергеевичу пожаловалась - тоже родственники! Он это дело, слава Богу,
быстро прикрыл, нет теперь писем. Даже дядька из Казани перестал писать, а
он родной дядька. И вот еще... Пальцы... Это что же такое? Весь Бердск
будет смеяться!
- Разобраться надо, - совсем запутался я. - Вы сходите, сходите в
больницу.
- Вот я и собираюсь.
- Пакет это вы принесли? - кивнул я в сторону тумбочки. Мне хотелось
отвлечь дежурную от ее мыслей.
- Какой пакет?
- А вон на тумбочке лежит.
- Да нет, я не приносила. Может, из организаторов кто-нибудь? Вы ведь
на симпозиум приехали? К Юрию Сергеевичу?
- В некотором смысле, - вздохнул я.
- Душевный он человек, - с некоторой опаской вздохнула и дежурная.
Она вышла. Я, наконец, остался один.
Устало откинувшись в кресле, я поднял взор и увидел под самым
потолком паучка. Паутинка была прозрачная, казалось, паучок висит в
воздухе. Ему было хорошо, ему никто не рассказывал про отмороженные в
июльский зной, да еще в бане, пальцы. И никто не раскуривал перед ним
сигарету, не пользуясь ни зажигалкой, ни спичками. Зачем я, собственно,
вышел из поезда? Ехал бы дальше, добрался бы до Благовещенска. У Светки
Борзуновой книга стихов выходит...
Ладно.
Я дотянулся до пакета и вскрыл его.
Фотографии. Три штуки.
Я всмотрелся.
Знакомое что-то. Крупнопанельный пятиэтажный дом фасадом на знакомый
проспект. Сосна с обломанной вершиной, под сосной обломанные ветки. Ветром
их обломало?.. Битое стекло на асфальте, в стене дома дыра, будто изнутри
выдавили панель. Я отчетливо видел внутренности квартиры - перевернутое
кресло, край ковра, заброшенный на письменный стол...
С ума сойти! Это же квартира Юренева.
Конечно... Вот кресло столь редкого в наши дни рытого зеленого
бархата. Вот на стене семейный портрет с обнаженной женщиной в центре.
Семьи у Юренева никогда не было, он заказал этот портрет Саше Шурицу - для
смеха... Странно, почему картина не свалилась? Там же вроде взрыв
произошел...
Обломанная сосна, дыра в стене, перевернутое кресло... Зацепившись за
что-то, чуть не до второго этажа свисал вниз длинный алый шарф.
Очень впечатляющая фотография. Юренев любит такие шуточки.
Но странно, странно...
Я взглянул на вторую фотографию и оторопел.
Какая-то неопределенная дымка; пыль, наверное... Лестничная площадка,
запорошенная кирпичной пылью... И Юренев... Это был он! И он безжизненно
лежал на голом полу, вцепившись рукой в стойку перил. Даже футболка на нем
была знакомая, та, где на фаллическом камне написано: `Оля была здесь`.
К черту Олю!
Совсем недавно Юренев сидел передо мной, ахал, ухал, пытался
раскурить сигарету... И пакет тогда уже лежал на тумбочке. Что за черт?
Я набрал номер Юренева.
Длинные гудки.
Может, он и впрямь на бетонном полу валяется? Глупости! Я сплюнул.
Фокусник!
Все равно меня пробирало морозом.
Длинные гудки.
Их просто не могло существовать - таких фотографий. Подделка. Это
подделка.
Но кому такое нужно? Юреневу?
Придурок!
Длинные гудки.
Кому еще позвонить? Ие? Козмину?
Я собирался уже бросить трубку, когда Юренев отозвался, причем весьма
раздраженно:
- Что еще?
- Ты дома? - растерянно спросил я.
- А где мне быть? - он обалдел от моей наглости. - Ты меня всю ночь
спаивал, постыдись! Могу я, наконец, отдохнуть?
- Спаивал?
- А то нет? Кто коньяк привез? Дерьмовый коньяк, кстати.
Я бросил трубку.
Ничего с провидцем не случилось, так, очередной фокус.
А пальцы, отмороженные в летней баньке?..
Я вытащил третью фотографию.
Заросший травой овраг. Зелень, спокойствие. Солнце пробивается сквозь
ветви. Длинная деревянная лестница, вытянувшаяся вдоль мощных труб
отопления. Тишина и покой. Сонный летний покой. И у самого ручья сухая
коряга.
Я хорошо знал это место.
Когда-то я часто посещал это место.
И сейчас, на фотографии, я тоже был там, хотя правдой это быть не
могло. Я действительно знал и любил это место, но с Ией я никогда там не
бывал. А на фотографии мы целовались. Сидели на сухой коряге и целовались.
Кому нужна такая подделка?!

4. КУПИТЬ ШТОПОР

Я еще раз тщательно изучил фотографии.
Если это подделка, то классная.
Чудовищная дыра в стене, алый шарф, размотавшийся до второго этажа,
Юренев, валяющийся на бетонном полу, мы с Ией...
Но почему овраг? Целующимися нас можно было сфотографировать только
на Алтае, нигде больше. Ведь копейку, которую я до сих пор таскаю в
кармане, Ия передала мне после Алтая... В том овраге мы не могли
целоваться, мы даже никогда вместе там не были.
Алтай...
Разумеется, я не входил в число научных сотрудников полевого отряда,
но находился как бы в привилегированном положении - меня ввел в отряд сам
Козмин-Екунин.
Три водителя, Юренев, Ия и я. Газик и два трехосных ЗИЛа с жесткими
металлическими фургонами. Аппаратура.
Аппаратура была весьма непростой. Насколько я знаю, она являлась как
бы частью НУС, но вполне самостоятельной автономной частью.
Что мы искали? Зачем нам понадобилась столь сложная аппаратура? Раза
два я пытался задавать такие вопросы, но Юренев до подробностей не
снисходил. Что ищем? Ну, плазмоиды, скажем, ищем. Поймешь что-нибудь?
Объясняю популярно: плазмоиды - это нечто вроде аналогов НЛО. Слыхал?
Неопознанные летающие объекты.
Если Юренев и привирал, то с большим вдохновением.
- Хочешь подробностей? - его толстые губы смеялись. - Найди Дмитриева
и Журавлева `Тунгусский феномен - вид солнечно-земных связей`, там все
сказано. Издано `Наукой`, год, кажется, восемьдесят четвертый. Почитай,
тебе не во вред.
Не знаю, как на самом деле обстояло дело с НЛО или плазмоидами, но
поиск, на мой взгляд, велся несколько странно. Антенны НУС торчали над
фургонами, бесчисленные датчики были разбросаны по всем окрестным горам,
лесам и долинам. А в сами фургоны Юренев напрочь запретил кому-либо
заглядывать. Как поставили ЗИЛы буквой `Т`, так они и стояли. Жили мы в
палатках, несколько в стороне, а вблизи не было ни юрты, ни поселка.
Труднее всех переносили вынужденную изоляцию водители - им запрещалось
покидать территорию лагеря или приглашать гостей. Круглые сутки они
резались в карты, а то со скуки играли с Юреневым в чику - я не раз
заставал их за этим занятием. Но вот нам с Ией повезло. Юренев дал нам
задание купить штопор.
Этот штопор Юренев высмотрел еще в прошлом году, подыскивая место для
лагеря. Есть такой поселок в степи - Кош-Агач. Последнее дерево. Последняя
тень. Край света.
Голые выжженные камни, не степь - пустыня. Злобное солнце, ветхие
руины древних могильников. На горячих желтых камнях, приспустив крылья,
как черные шали, восседали одинокие орлы. Пахло каменной крошкой, сухой
пылью, справа и слева нависали кровавые, насыщенные киноварью обнажения.

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ



Док. 118469
Опублик.: 20.12.01
Число обращений: 1


Разработчик Copyright © 2004-2019, Некоммерческое партнерство `Научно-Информационное Агентство `НАСЛЕДИЕ ОТЕЧЕСТВА``