ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Елена ХАЕЦКАЯ
Сборник рассказов и повестей

СУДЬЯ НЕПОДКУПНЫЙ
ПРАХ
СЕМЕРО ПРАВЕДНЫХ В РАЮ ХОЗЯИНА
ДЕВОЧКИ ИЗ КОЛОДЦА
МИРРА И ДЬЯВОЛ
ИСАНГАРД И КОДА: ЖЕЛТЫЙ КАМЕНЬ ЗИРАТ
СВЯЩЕННЫЙ ПОХОД

Елена ХАЕЦКАЯ

СУДЬЯ НЕПОДКУПНЫЙ

Если выпало в Империи родиться,
лучше жить в глухой провинции у моря.

Иосиф Бродский

Аткаль был рабом Хаммаку. Так, во всяком случае, значилось по
таблицам.
Ибо официальные документы составлялись на глиняных таблицах, как
повелось исстари. Только потом уже данные передавались в
компьютерную службу городской информации.
Но компьютер компьютером, а богов гневить незачем. Скучные,
неизобретательные люди -- граждане Сиппара. Консервативные. Да и
службу-то информационную завели в городе на пятнадцать лет
позже, чем появилась она в Вавилоне. Все артачились отцы города,
берегли городскую казну, и без того сильно разворованную.
По этим самым таблицам выходило, что Аткаль учтен был по
долговым обязательствам его родителей; тогда же была определена
цена ему -- 25 сиклей немаркированного серебра. Таким-то образом
и перешел малолетний Аткаль в собственность госпожи Китинну,
матери Хаммаку.
Госпожа Китинну, в свою очередь, преподнесла мальчика своему
сыну -- подарок сделала на день рождения. Хаммаку, по
малолетству, о том не ведал; несколько лет прошло, прежде чем
понимать начал, что к чему. А тогда был Хаммаку таким же
несмысленышем, как его раб; они и выросли, можно сказать,
вместе.
Так что на самом деле вместо брата был Аткаль своему молодому
господину.
Где один, там и другой.
Пойдет, например, молодой Хаммаку к воротам Думуку. До ночи не
смолкает там буйное торжище. Есть, на что поглядеть, что
послушать, обо что кулаки размять. Там-то непременно найдет себе
занятие Хаммаку -- обязательно сыщется кто-нибудь, кто ему не
угодит, не ценой на товар, так рожей, не рожей, так мятыми
бумажными деньгами, а то просто пена в пивной кружке
подозрительно жидкой покажется. Аткаль тут как тут: стоит за
спиной господина своего, поддакивает, вставляет словцо-другое.
А то понесет обоих в кабак к чернокожей Мелании. Сколько раз уж
напивался там Хаммаку до положения риз. И Аткаль, бывало, не
отстает от господина своего: тоже лыка не вяжет. Так вдвоем,
друг за друга хватаясь, идут по улице, песни горланят: господин
в лес, а раб по дрова.
Возвращаясь домой пьяным, не упустит Хаммаку случая пошалить: то
по витрине камнем ахнет, чтобы поглядеть, как весело брызнут
стекла. То к девкам начнет приставать. И здесь не в стороне
Аткаль: битое стекло каблуком, каблуком; девке строптивой по
шее, по шее: не ломайся, когда благороднорожденный волю свою
изъявляет. Сказано: ложись, значит, ложись, хоть на траву, хоть
на мостовую, хоть в сточную канаву. А после Хаммаку, глядишь, и
сам к той же девке сунется. Иная быстро смекнет, которому из
двоих отказать
нельзя, а кто перетопчется. А другая, глядишь, и Аткалю даст. Но
Аткаль в любом случае не в обиде. Нрав-то у него незлой.
Кроме того, замечено было, что Аткаль всегда оставался трезвее
хозяина. Не было еще случая, чтобы не довел кровинушку до дома.
И госпожа Китинну ценила молодого раба. Смотрела сквозь пальцы
даже на мелкие кражи в доме (а такой грешок за Аткалем по
незрелости лет водился). Сумел убедить ее раб в полезности
своей, потому терпели его в хозяйстве. И даже пороли реже, чем
следовало бы.
А следовало бы.
Хоть как брат был Аткаль для Хаммаку, а по глиняным таблицам все
же числился его рабом.

Жили они в городе Сиппаре, в двух переходах от Вавилона. Невелик
и скучен Сиппар.
Но и Сиппара достигает душное дыхание вавилонье, где все
смешалось: тяжелые женские благовония и дымы кадильниц на
многочисленных алтарях (ибо кому только не поклоняются в
Вавилоне!), кисловатый дух человеческого пота и сытный чад от
готовящихся блюд (ибо сытнее и вкуснее, чем в иных местах Земли,
едят в Вавилоне)...
Каждый вдох, каждый выдох огромного города жадно ловит Хаммаку.
Точно голодный на запах хлеба, тянется к любому слушку из
столицы. И коростой от испарений Вавилона покрылась душа
Хаммаку.
Все это видела мать, госпожа Китинну, хозяйка дома. Каждый вечер
возносила она горячие молитвы, обратясь лицом туда, где в
громаде черных садов высились стены храма Эбаббарры.
И слушало обитавшее там божество.
-- О Шамаш, Солнце Небес Вавилонии! -- говорила старая женщина,
и тяжелые золотые серьги качались среди черных с проседью,
густых ее волос речи в такт. -- Каждый день проходишь ты от
Востока к Закату. Держишь путь от пределов Шаду, где
поднимаешься с ложа твоего, до пределов Амурру, где ждет тебя
новое ложе. Видишь с небес все, чинимое людьми, и нет ничего,
что не было бы доступно божественному твоему взору. Потому
назван ты богом Справедливости, Судьей Неподкупным.
Почтив такими словами божество, переходила мать Хаммаку к
заботам, что тяжким камнем лежали у нее на сердце.
-- Нынче же, в воскресенье, в день твой, принесу тебе еще одного
ягненка, сосущего мать, и пусть кровь его прольется в твою честь
на золотом алтаре. Убереги моего сына Хаммаку, удержи от
бесчинств. Пусть бы поменьше таскался по девкам, не мотал бы
деньги по кабакам. Полно тревоги сердце мое. Что будет, когда не
станет рядом с ним матери? Кто позаботится о том, чтобы хватало
ему и хлеба, и кефира, и сладких булочек с маком?
Не напрасны были тревоги госпожи Китинну. Скончалась в самом
начале лета и похоронена была в семейном склепе, о котором сама
же заранее и позаботилась, ибо слишком хорошо знала беспечный
нрав своего сына.
К началу месяца арахсамну завершился траур по матери.
Унылое время простерлось над Сиппаром. Листья с деревьев
облетели, снег выпал и тут же растаял. Под утро подмораживало.
Как раз наутро и гнал Хаммаку раба своего за пивом, либо за
кефиром, смотря по тому, какой напиток употреблялся накануне. На
гололедье, да с похмелья поскользнулся и грянул головой об
асфальт несчастный Аткаль. И так умом не крепок, а тут совсем
дурачком сделался. Пил себе пиво да улыбался под нос. Как будто
ведомо ему что-то стало. Будто тайну ему какую-то доверили, и
болтается эта тайна у него во рту, в зубы стучится -- на волю
просится.
Хаммаку разозлился, два раза по морде ему съездил -- не помогло;
он и отступился. Не до улыбочек аткалевых, у самого голова
трещит.
Тут кстати и день рождения молодого господина подоспел -- 11
арахсамну //6 ноября//. Двадцать семь лет назад появился на свет
младенец, зачатый в законном браке от благородных и
благороднорожденных родителей; отделен был от последа,
погребенного надлежащим образом и при соблюдении всех обрядов;
обмыт, запеленут и закутан ради предохранения от сквозняков -- и
в таком виде поднесен к материнской груди.
С тех самых пор ничего, кроме тревог и неприятностей, не видела
от него госпожа Китинну. Но рука у хозяйки дома была твердая:
крепко держала она в узде своего неистового отпрыска. Умела
приструнить, когда надо. Могла и денежного содержания на
неделю-другую лишить. А истерики Хаммаку были для нее как свист
ветра в трубе.
И вот мать умерла. Как с цепи сорвался Хаммаку. Поначалу еще вел
себя более-менее смирно. Будто пробовал: а что будет, если из
материнского приданого, для будущей жены Хаммаку сберегаемого,
взять золотые серьги да пропить их?
Попробовал. Пропил.
И ничего ему не было. Ни от богов, ни от людей.
Напротив. Весело было. Девки -- те даже целовали ему руки и
ноги. Заодно и верному Аткалю перепало. Пока господин шалил с
девицами, раб сзади стоял, дергал его за полу, знаки делал, рожи
корчил. И снизошел Хаммаку -- отцепил от себя самую щуплую из
девиц, наделил раба своего: пользуйся, Аткаль. А девке строго
наказал: `С ним пойдешь`. И пошла, не посмела перечить.
Хаммаку это очень понравилось.
Да и Аткалю понравилось.
Вот напьется Хаммаку, двинется по знакомым кабакам куролесить;
Аткаль за ним тенью. Встретит знакомого, позовет с собой. Тот
хоть и понимает, из чьего кармана деньги на угощение, а
благодарность испытывает все-таки к Аткалю: кабы не позвал
Аткаль, ничего бы и не было -- ни веселья, ни даровой выпивки,
ни баб.
На свой день рождения пышный пир устроил молодой господин
Хаммаку. Полон дом гостей назвал.
Пришли к нему сыновья богачей. Многие уже тишком ощупывали
деревянную облицовку стен, шарили глазами по комнатам -- удобно
ли расположены; понимали -- недалек день, когда Хаммаку заложит,
а то и продаст дом свой.
Явились и гости поплоше, попроще. Их Аткаль втихомолку
наприглашал, о чем Хаммаку не то чтобы не знал, а как-то не
задумывался.
Аткалевы гости тоже глазами по сторонам зыркали, однако же
воровать ничего не смели. С самого начала предостерег их насчет
этого Аткаль: `Чтоб рук не распускали. Замечу -- выдам властям.
И не местному бэл-пахату, а ордынцам, когда за данью приедут.
Брошусь в ноги и будь что будет`.
Угроза подействовала. И хоть знали все, что голос Аткаля не
может звучать громко в Сиппаре, да и нигде не земле -- виданое
ли дело, чтобы голос раба где-нибудь звучал громко? -- а кто их
знает, ордынцев, могут ведь и услышать.

Под Ордой жили вавилонские города тридцать шестой год. С той
поры, как поросло травой забвения Великое Кровопролитие, жили,
можно сказать, не тужили. Орда напоминала о себе нечасто. В
Сиппар два раза в год наведывался на косматой лошадке
низкорослый кривоногий человек с узкими глазами на плоском лице;
с ним еще десяток таких же узкоглазых. Бэл-пахату, городской
голова, с нижайшими поклонами выносил дань -- большой холщовый
мешок, набитый серебряными слитками, каждое клейменое, лучшего
качества. Ордынец даже
в здание мэрии зайти не всегда соизволит, только в мешок
заглянет, проверит, точно ли серебро. Навьючит на лошадь; с тем
и уедет. Ни здрасьте, ни до свиданья.
В самом начале ордынского владычества, на втором или третьем
году Великого Кровопролития, мэр города Аррапха решил подшутить
над косоглазым: вынес ему в мешке вместо серебра столько же по
весу булыжников, из мостовой выломанных. Ордынец мешок с данью
взял, не проверив, да так и уехал в степи.
Неделю Аррапха за живот держалась, чтобы пояс не лопнул от
смеха. Целую неделю поносила невежд-завоевателей. Косыми глазами
своими не отличают серебро от камней! Драгоценностью предстало
варварам то, что топчут ногами благородные граждане -- вот
каковы эти варвары!
На десятый день смеха вернулись ордынцы. Было их больше тысячи.
Вошли в город на рассвете вместе с большим торговым караваном.
Разговаривать не стали -- вырезали все население, не пощадив ни
женщин, ни детей. Заодно и пришлых купцов из каравана истребили,
хотя вот уж кто был решительно не при чем.
Больше с данью никто шутить не решался.
В местные дела ордынцы носа не совали. Под солнцем их
безразличия процветали торговля и храмы, сельское хозяйство и
ремесла обширной Империи. Кто разберет темные души косоглазых --
странный они народ, непостижимый для цивилизованного человека.
Маячили ордынцы где-то в степях к северу от Вавилона, далеко от
стен городских. Каким богам молились, чем там, в своих степях,
занимались? Охота еще думать об этом...
Иной раз, случалось, испытывали ордынцы потребность в людской
силе. Однажды в Сиппар нагрянули -- было это года через два
после рождения Хаммаку. От серебра на сей раз отказались, вынь
да положь им двести молодых мужчин.
Покуда отцы города думу думали, списки ворошили, рвали друг у
друга бороды, разбираясь, кто и сколько задолжал казне и с кого,
следовательно, надлежит снять большее количество молодых рабов,
ордынцы решили вопрос по-своему. Не стали дожидаться. Прошлись
по улице, захватили столько человек, сколько им требовалось, и,
связав веревкой, угнали в степи.
Таким образом угодили в рабство несколько благороднорожденных.
Потом в Орду ездили родители знатных юношей, валялись у грязных
сапог косоглазого владыки, молили отпустить сынков, деньги
трясущимися руками совали. Ордынцы на деньги и не поглядели.
Владыка же сказал отцам сиппарским, над горем их посмеявшись:
`Всего вашего серебра не хватит, чтобы заставить нас в
сиппарском полоне копаться, искать для вас сыновей. Все вы на
одно лицо, и противное это лицо`. И ушли ни с чем отцы
сиппарские.
Но это было давно, года через два после того, как глаз Шамаша
впервые упал на Хаммаку.

Что же увидел глаз Шамаша в день нынешний, 11 арахсамну 36-го
года?
Увидел он пиршественные столы, загромоздившие столовую покойной
госпожи Китинну. Не хватило одного стола рассадить всех гостей
Хаммаку. Пришлось нести еще два. Один взяли из кухни, другой у
соседей заняли. Заодно и самих соседей в гости зазвали. Аткаль
постарался. Юлой вертелся, у всех на виду, у всех на слуху: как
можно без Аткаля?
Никак не можно.
Противно Шамашу.
Да и кому бы понравилось: стол весь в объедках, в винных лужах,
морды у гостей пьяные, распухшие, речи ведутся бессвязные.
Но вот поднял голову и вскричал Хаммаку, вспомнив неожиданно о
брате своем названном:
-- Где Аткаль? Хочу видеть Аткаля!
Тотчас услышал его Аткаль, подбежал, мокрый рот растянул в
счастливой улыбке -- дурачок дурачком с тех пор, как об асфальт
стукнулся.
-- Раб! -- обратился к нему Хаммаку. И глубоко задумался.
Аткаль ждал с терпением. И любовь светилась во взгляде его
темных, слезливых от выпитой водки глаз.
И исторг Хаммаку такой приказ:
-- Свечек желаю именинных числом двадцать семь!
Аткаль искренне огорчился:
-- Да где ж я их возьму?
-- Не знаю, -- немилостиво произнес Хаммаку. -- Ищи где хочешь,
но чтобы через пять минут были.
И ушел с пиршества озадаченный Аткаль -- свечи именинные
господину своему искать. Где бродил и долго ли отсутствовал --
того не понял никто, включая и самого Аткаля, ибо все были
чудовищно пьяны. Но свечки числом ровно двадцать семь добыл. На
вопрос, откуда добро (не похитил ли, а то отвечай потом за
дурака), только улыбался улыбочкой своей, таинственной и глупой.

И Хаммаку рукой махнул: и впрямь, не все ли равно. Главное --
вот они, свечечки. А то какой день рождения без именинных огней?
Мама -- та всегда пирог большой заказывала в пекарне. И
приносили пирог маленькому Хаммаку -- огромный, как тележное
колесо...
Не стало мамы, и наперекосяк все пошло. Вот и пирога нет, не
побеспокоился никто.
Повелел Хаммаку рабу своему стать на колени. Аткаль приказу
подчинился, на колени стал, лицо к брату названному поднял,
улыбнулся. Чуял, задумал что-то Хаммаку. Какую-то знатную
шалость.
-- Голову ровно держи! -- прикрикнул на него Хаммаку.
И начал привязывать свечки к волосам Аткаля -- одну за другой.
Тщательно привязывал -- не хотел раба своего подпалить. Да и в
доме пожар совершенно лишнее дело.
Привязывал и приговаривал: `Подарок ты мой ко дню рождения...`
Потом зажигалку вынул из кармана.
Гости, смекнув, в чем забава, смеяться начали. И Аткаль смеялся,
хотя горячий воск стекал ему на голову, больно обжигал. Хорошую
шутку отмочил Хаммаку, с фантазией человек. Далеко пойдет, если
не прирежут его по пьяной лавочке.
Только когда свечи почти до самых волос аткалевых догорели,
соблаговолил господин Хаммаку -- дунул. С третьего раза все
загасил под общий хохот и гром аплодисментов. Пнул Аткаля ногой
-- иди, не нужен больше.
Поднялся Аткаль и вышел на улицу. Волосы слиплись от воска, на
левом виске обгорели немного, лицо в потеках сажи, хмель из
головы выветрился. Шел и давился слезами, а отчего так ломило в
груди, и сам понять не мог.

Но всему приходит конец, и хорошему -- скорее, чем плохому.
Закончилось материнское приданое. Все пропил Хаммаку на
радостях, что нет за ним больше глаза. Уплыли за полцены в
жадные руки торговцев платья, выкрашенные синей и пурпурной
краской, драгоценности, особенно же -- диадема с зелеными
камнями в трех зубцах. Даже кое-какую мебель продали.
Вокруг Хаммаку уже торговцы недвижимостью виться начали.
Отпихивали друг друга, вели с молодым хозяином липкие,
многозначительные разговоры. И впрямь, дошло уже до того, что
начал прикидывать Хаммаку, не заложить ли ему дом свой.
А потом неожиданно одумался. На удивление всем встряхнулся. И в
пропасть, для него заботливо приготовленную, так и не шагнул.
Друзьям Хаммаку это, понятное дело, не понравилось.
До того даже дошло, что то один, то другой тащил Аткаля в кабак,
угощал там за свой счет, а после жадно выспрашивал у него,
пьяненького: `Что это с молодым господином приключилось?`
Аткаль даровую выпивку принимал с охотой и, по обыкновению
своему, еще дружков приводил -- пусть и тем перепадет немного
радости. Приятели Аткаля сплошь были дрянь и голодранцы, но дом
Хаммаку стоил того -- терпели стервятники и Аткаля, и дружков
его.
Однако только то и сумели из раба вытянуть, что ударился он
головой об асфальт, что господин Хаммаку далеко пойдет,
поскольку фантазия у него богатейшая, и что, возможно, откроет
господин Хаммаку свое дело.
`Да какое дело-то?` -- допытывались у Аткаля. Тот не отвечал,
поскольку и сам ничего не знал. Только так, догадывался.
Но так или иначе, а в деньгах Хаммаку нужду испытывал. И долго
бы ломать ему голову, к раздумьям не слишком привычную, если бы
не счастливый случай.
В начале зимы прибыл в Сиппар приказчик вавилонского банкира.
Звали приказчика Рихети.
Случай свел его с Хаммаку у торговых ворот, где приказчик
привязал своего осла, поручив пареньку из лавочки за небольшую
плату стеречь животину и ее поклажу. Сам же отправился по своим
делам, устроив ослика, как думал по наивности, наилучшим
образом.
И вот выясняется, что и паренек-то к лавочке никакого отношения
не имеет, и что за такие деньги не то что осла -- ослиный помет
стеречь никто не станет, а главное -- ни осла, ни паренька, ни
денег своих господину Рихети не видать уже никогда.
Настроение господина Рихети было не из лучших. Ибо нравы
провинциальные оказались грубы, а народишко куда как
неотесанный.
Тут-то и подвернулся ему Хаммаку.
На самом деле Хаммаку давно околачивался поблизости --
любопытствовал. Выждал момент и объявился: вот он я. Вы из
столицы, господин? Оно и видно. Сразу заметно, что вы из
Вавилона. И выговор чистый. И одежда пошита исключительно. Да и
парикмахер, по всему видать, у вас отменно опытный...
-- А толку-то? -- Господин Рихети сердито оборвал цветистую речь
молодого сиппарца. И с досадой махнул рукой. Пухлой такой
ручкой, с женскими почти ямочками у каждого пальца.
Был этот господин Рихети такой кругленький, толстенький, с
лоснящимся лицом. Имел крупную глянцевитую лысину, по которой
так и тянуло пощелкать ногтем, и густые черные брови,
приподнятые как бы в вечном удивлении.
И глядя на огорчение почтенного этого господина, все больше
проникался Хаммаку искренним желанием облегчить ему тяжкую ношу
неприятностей. Сгладить неприятное впечатление, произведенное
Сиппаром. Воистину, это не более чем недоразумение. И если
господин соблаговолит...
Словом, Хаммаку пригласил вавилонца к себе в дом -- это совсем
недалеко отсюда, господин! -- на стаканчик доброй домашней
наливки. Чисто символически. Не на улице же разговаривать.
Рихети согласился.
Несмотря на опустошения, произведенные кутежами Хаммаку в
домашней казне, жилище его все еще хранило память о госпоже
Китинну и выглядело вполне благопристройно. Разрушить дом -- на
это тоже время требуется.
Когда вошли, спугнули трех жуликоватых с виду бездельников,
собравшихся вокруг бутылки. Щедр был Аткаль, когда заходила речь
о хозяйских запасах. Одного Хаммаку кое-как знал -- раб из
соседского дома, помогал Аткалю столы таскать на памятный тот
день рождения. Остальных впервые видел.
-- Брысь, -- в спину им сказал Хаммаку.
Господин Рихети проводил их глазами, подумал о чем-то, едва
вслух не высказался, но смолчал. До поры.
Позволил усадить себя в кресло, принял из рук молодого хозяина
стаканчик, наполненный красным сладким вином, густым -- хоть в
пирог вместо начинки клади. Поговорили о пустяках. Потом спросил
Рихети, не трудно ли по нынешним временам содержать такое
количество рабской прислуги. В три горла кушать не будешь, а
использовать рабов в услужении -- не приносит никакой прибыли.
Хаммаку пожал плечами.
-- Да я бы и продал одного-двух, да где покупателя сыщешь? В
Сиппаре состоятельных людей мало.
-- Об этом-то я и хотел бы с вами поговорить, -- уронил Рихети.
И еще раз огляделся в доме. Хороший дом, доверие внушает.
Чувствуется здесь крепкая хозяйская рука.
Хаммаку неожиданно напрягся. Ему хотели предложить какую-то
сделку. Он встал, налил еще вина, себе и гостю. Пожаловался на
сиппарский климат. Вроде бы, недалеко от Вавилона, а насколько
хуже здесь погода. Зимой мокро, летом ни жары тебе настоящей, ни
дождей, для сельского хозяйства столь необходимых. Да, в Сиппаре
жить -- здоровье терять.
Гость вежливо позволил себе не согласиться. С точки зрения
климата Вавилон, конечно, благоприятнее. Однако воздух
вавилонский... Выхлопные газы... Одна только труба химкомбината
чего стоит!.. Нечестивцы, воистину нечестивцы. Построили ее выше
башни Этеменанки, хотя издревле запрещено в Вавилоне возводить
что-либо выше башни Этеменанки. Того и гляди разгневаются боги.
Впрочем, городским властям нет до того никакого дела. На взятках
жиреют...
Хаммаку ни в малейшей степени не трогало оскорбление, нанесенное
химкомбинатом священной башне Этеменанки. Однако же он покивал и
похмурил брови. Ужасно, когда не соблюдаются традиции.
Чудовищно. В голове не укладывается.
Провинция все же чище, продолжал господин Рихети. И старину
чтит. И, главное, нет этого отвратительного смога.
Хаммаку позволил себе напомнить собеседнику, что для молодого
предприимчивого человека Вавилон представляется обширным полем
деятельности, в то время как Сиппар -- сущая дыра и захолустье,
только для ссылки и пригодное.
Рихети пожал плечами. Многое зависит от того, как повести дело.
В Вавилоне чрезвычайно жесткая конкуренция. А здесь, в
провинциальной глуши, многое еще предстоит сделать впервые. И
тот, кому это удастся, может -- при наличии известной ловкости
-- неплохо подняться.
-- В любом случае, я ничего не могу начать без хорошего кредита,
-- сказал Хаммаку. Более молодой и нетерпеливый, он первым
заговорил без обиняков.
-- Я не уполномочен фирмой выдавать кредиты, -- так же прямо
ответил Рихети.
Но таким тоном было это сказано, что Хаммаку не успел ощутить
даже мимолетного укола разочарования. Ясно было, сейчас
последует предложение. И неплохое предложение. Выгодное. Может
быть, даже очень выгодное.
Рихети попросил еще вина. И, если можно, какого-нибудь печенья.
Хаммаку поспешно обслужил своего гостя.
Стоял, глядел, как пьет Рихети. Солнечный блик плясал на лысине
приказчика. Хилый солнечный лучик чудом пробился сквозь толщу
зимних облаков -- и все для чего? Только лизнуть череп пожилого
вавилонца и тут же исчезнуть.
Наконец Рихети отставил стакан. Вздохнул.
-- Все не могу успокоиться из-за этого проклятого осла.
Хаммаку терпеливо ждал.
И дождался.
Дело заключалось в следующем. Господин Нидинта, владелец
крупного банка в Вавилоне -- собственно, интересы его фирмы и
представлял уважаемый господин Рихети -- нажил, а затем и
многократно увеличил свое состояние, умело используя рабов,
отпущенных в самостоятельное плавание. На оброк.
Господин Рихети не сомневается: уважаемый господин Хаммаку
превосходно осведомлен о том, что многие почтенные граждане
преумножают свое состояние именно таким способом. Выдают рабу
все необходимое для того, чтобы тот мог открыть свое дело.
Рюмочную-закусочную, например, или лавочку. А после только
процент с прибыли получают. И это выгодно, чрезвычайно выгодно.
Правда, поначалу требуются некоторые вложения. Но они полностью
окупаются в течение двух-трех лет. Господин Нидинта имеет тысячи
таких рабов. Собстве
нно, на этих-то рабских забегаловках, киосках и мастерских по
ремонту обуви и было создано грандиозное состояние господина
Нидинты.
-- Насколько я понял, у вас ведь имеется излишек рабов? --
продолжал Рихети.
Хаммаку кивнул, не задумываясь.
Рихети еще раз оглядел своего собеседника с головы до ног.
Среднего роста, немного тяжеловесного сложения, с крупными,
грубоватыми чертами лица, в которых, однако, чувствовалась
порода.
-- Суть моего предложения такова. Вы продаете господину Нидинте
одного из своих рабов.
Хаммаку криво улыбнулся.
-- За него вы получите, скажем, шестьдесят сиклей серебра
наличными, -- продолжал Рихети. -- Этому рабу будет выдан кредит
-- еще сто сиклей. На эти деньги он должен открыть свое дело.
Какое -- господину Нидинте безразлично. В течение двух лет он
должен выплатить своему хозяину всю сумму кредита, а по
истечение этого срока будет платить лишь 20 процентов от общей
годовой прибыли. Это средний банковский процент.
-- А моя-то выгода в чем? -- жадно спросил Хаммаку.
-- Вы можете работать с ним в доле, -- пояснил Рихети. -- При
надлежащем умении, вложив шестьдесят сиклей, вы будете получать
процент с оборота, вообще не участвуя в операциях. Вы
когда-нибудь слышали о комменде?
Хаммаку никогда ни о какой комменде слыхом не слыхивал. Пришлось
выслушать. Маленький приказчик увлекся, прочитал целую лекцию.
Комменда, узнал Хаммаку, создается путем сложения взносов
нескольких дельцов. Выгодно всем, когда каждый из пайщиков не
имеет достаточно средств вести дела в одиночку. Прибыль при этом
делится в соответствии с размерами паев.
Прибыль -- но не работа. Если один из пайщиков раб, а второй --
гражданин Империи, то независимо от размеров доли гражданина,
основную работу будет делать, понятно, раб.
-- Следовательно, если ваш личный взнос составит шестьдесят
сиклей, а начальный капитал, предположим, будет равняться ста
шестидесяти... Вы улавливаете мою мысль, господин Хаммаку?
Хаммаку заверил собеседника в том, что да, улавливает.
-- Ваш доход будет равен... -- Приказчик возвел глазки к
потолку, пошевелил пухлыми губами. -- Да, 37,5 процента от общей
прибыли. Еще 20% нужно будет выплачивать господину Нидинте.
Итого, 42,5% останется на развитие дела. Ну, еще нужно вычесть
налоги, конечно, но в целом... Совсем неплохо.
Хаммаку еле заметно дернул уголком рта. Господин Рихети уловил
гримасу и спокойно повторил -- видно было, что он говорит о
вещах, чрезвычайно хорошо ему знакомых.
-- Вы будете получать свои проценты, не делая ровным счетом
ничего.
Ну, это вряд ли, подумал Хаммаку. Не следует переоценивать
умственные способности Аткаля. И недооценивать его мелкую
бытовую хитрожопость.
-- Хорошо. Я продам вам одного из своих рабов, -- медленно
проговорил Хаммаку, как бы взвешивая в последний раз все `за` и
`против` (на самом деле он все уже решил).
Приказчик вынул из плоского портфельчика бумаги, набросал
черновик купчей.
-- Завтра перепишу у нотариуса на глиняные таблицы, -- сказал
он, завершив работу. -- Вы не подскажете, где в Сиппаре
нотариальная контора?
-- Да там же, где гончарная мастерская, -- ответил Хаммаку. --
На первом этаже горшки лепят и тут же продают из оконца. На
втором сидят писцы, а на третьем -- нотариус. И компьютерная
служба городской информации там же, только в соседней комнате.
Очень удобно.
Приказчик еще выше задрал свои густые брови. Больше ничем
удивления не выразил.
-- А страховка на раба оформлена?
-- Разумеется, -- уверенно произнес Хаммаку. На самом деле он
понятия не имел об этом. Всеми делами покойная мать занималась.
-- Вы позволите на нее взглянуть?
-- Конечно.
Хаммаку поднялся, прошел в кабинет матери. Долго громыхал в ларе
глиняными таблицами. Наконец, откопал несколько документов.
Притащил в гостиную, держа в подоле рубахи. Приказчик терпеливо
дожидался, сложив пухлые руки на коленях. В большой полутемной
комнате казался толстячок потерянным и грустным.
Хаммаку выгрузил таблички ему на колени. Рихети выбрал одну,
поднес к глазам, вчитался.
-- Да, это страховка, -- пробормотал он себе под нос. -- Так,
что у нас тут... В случае болезни... Увечье от несчастного
случая... Смерть, проистекшая от болезни, несчастного случая
либо суицида... Условия договора при наличии побега... оговорены
отдельно. -- Маленький человечек поднял лицо. -- Замечательно.
Вы чрезвычайно предусмотрительный хозяин, господин Хаммаку.
Хаммаку, сам того не желая, расцвел. А приказчик продолжал:
-- Простите, что беспокою, но не имею права обойти еще одну
формальность: медицинские справки на раба.
Хаммаку предъявил медицинские справки -- без них страховку не
оформляли. От стоматолога, от невропатолога, флюорография. Везде
`без патологий`, разумеется. Сам подивился их обилию:
мать-покойница, оказывается, ежегодно гоняла Аткаля по всем
врачам.
-- Из кожно-венерологического диспансера нет, -- сказал
приказчик.
-- Да не болен он ничем, -- проговорил Хаммаку. Очень уж ему не
хотелось возвращаться в комнату матери, искать среди табличек
справку из КВД. -- Он вообще с девками не трахается. Импотент
он.
Господин Рихети промолчал. Но с таким видом промолчал, что
Хаммаку понял: без справки этой не будет ни ста сиклей, ни
шестидесяти сиклей, ни комменды -- вообще ничего.
Поплелся. Долго копался. Нашел. Табличка оказалась разбитой.
Господин Рихети поглядел, покачал головой.
-- Извините меня, господин Хаммаку, -- мягко, но вместе с тем
непреклонно произнес он, -- но принять от вас документ в таком
состоянии я никак не могу.
-- А если так?..
Хаммаку полизал края слома, попытался слепить половинки.
Приказчик поднялся, аккуратно сложил таблички в портфельчик,
обернув их предварительно чистыми тряпицами.
-- С вашего разрешения, завтра я сниму копии и заверю все эти
документы. Вечером жду вас в холле отеля `Золотой бык`. Кстати,
там приличные номера?
Хаммаку, дальше бара этого отеля не ходивший, кивнул.
-- Перед второй стражей -- вам подойдет? -- продолжал приказчик.

Хаммаку снова кивнул.
-- Вот и отлично, -- сказал господин Рихети. -- Вы приносите мне
справку из КВД, мы подписываем итоговый договор купли-продажи, и
я передаю вам наличные деньги. Если вы не имеете возражений, я
хотел бы зарегистрировать сделку не в Сиппаре, а в
информационной службе Вавилона.
Хаммаку возражений не имел и был сама любезность.
Едва только закрылась за приказчиком дверь, как Хаммаку заревел
на весь дом:
-- Атка-а-а-аль!..

Какой еще КВД? Зачем?
Аткаль ничего не понимал.
Хаммаку побагровел, выкатил глаза и рявкнул:
-- Кто тебе сказал, что ты должен что-то понимать? Тебе не надо
ничего понимать! С чего ты взял, что тебе надо понимать? Тебе
надо подчиняться. Слушаться. И больше ничего.
Аткаль свесил голову.
-- Да был я там недавно, в этом КВД...
-- Недавно? Что ты называешь `недавно`? Еще мать была жива,
гоняла тебя, пидора!..
-- Да не болен я ничем... -- уныло тянул свое Аткаль.
Но Хаммаку раздухарился, ничего не желал слушать.
-- В городе бытовой сифилис! А ты шляешься по бардакам, со
всякой сволочью тискаешься, ни одной потаскухи в городе не
пропустил!..
-- Так вместе же и шляемся, -- попробовал было огрызнуться
Аткаль. -- Тогда и проверяться вместе.
-- Я-то здоров, -- высокомерно сказал Хаммаку.
-- Ну так и я здоров, -- вякнул Аткаль.
Хаммаку отвернулся, встал.
И потащился Аткаль в КВД на осмотр. Он так ничего и не понял.

Разместить офис в собственном доме показалось Хаммаку
несолидным. Не станут люди заключать сделки там, где еще вчера
беспечно пьянствовали. Не захотят увидеть в собутыльнике
делового человека.
И потому потратил часть средств на то, чтобы снять помещение. За
ту ничтожную сумму, которой он мог рискнуть, ему предложили
небольшой подвальчик, три ступеньки вниз, недалеко от торговых
ворот.
(`Помещение, конечно, неважное, оно и понятно. Зато, как ни
погляди, господин, а место безупречное, бойкое. Вы только
рекламный щит у входа в тупичок поставьте`.)
В течение следующих двух недель совсем загонял Хаммаку Аткаля.
Тот носился по городу с накладными, производил закупки по
спискам, дважды был бит разгневанным Хаммаку, чего прежде не
водилось и потому воспринялось с мучительной обидой.
Впрочем, от первоначального шока Аткаль оправился довольно
быстро. И вся эта лихорадочная деятельность даже стала
доставлять ему удовольствие. Тем более, что Хаммаку предложил
Аткалю возглавить дело. Сказал, на первых порах только помогать
будет оформлять сделки, поскольку лучше знает работу с
компьютером.
Помня о том, что впереди светит большая пожива, вместе с тем не
забывал Аткаль и о малых выгодах нового своего положения `главы
фирмы`.
Например, приобретая телефоны внутренней связи, исхитрился --
взял один подешевле, пользованный. Разницу приберег для себя.
Впрочем, не стоит бумать, будто Аткаль был каким-то ловкачом,
только и ждущим случая набить карман за счет своего господина.
Вовсе нет.
Наоборот, Аткаль ловил любую возможность растранжирить,
размотать, прокутить. Ибо если тело Аткаля было обращено в
рабство, то душа его оставалась крылатой. Любви и признания
жаждала душа Аткаля. А как заслужишь ее, любовь эту самую, если
ни красоты, ни ума, ни иных достоинств? Вот и пытался брать
щедростью, покупая добрые чувства людей. Не умел получать даром;
потому и платил. Тратил налево и направо, как только
подворачивался удобный случай. Поскольку же своих денег не
водилось, тратил чужие.
Вот и с разницей за телефонные аппараты так поступил. Едва лишь
вышел из магазина, выше головы навьюченный коробками, как
приметил на углу знакомого. Как-то раз вместе к одной девчонке
цеплялись; через то, можно сказать, породнились.
Опустил Аткаль коробки на мостовую и окликнул знакомца по имени
(а звали того Базуза).
Высок ростом, широкоплеч, красив Базуза. Охранником в богатом
доме служит. Поговаривают, будто на его счету несколько десятков
покойников. Впрочем, сам Базуза этого не говорил. Но и не
отрицал.
-- Аткаль! -- обрадовался Базуза.
Поболтали немного. И снова взгляд Аткаля обратился к коробкам.
-- Купил по случаю, -- пояснил он в ответ на вопрос приятеля. --
Оргтехника, телефоны, то, се...
-- Дело открыть решил? -- Базуза прищурился.
-- Да подвернулось тут... -- небрежно обронил Аткаль. -- Мы с
Хаммаку в доле.
Базуза позволил себе улыбнуться.
-- Как брат тебе Хаммаку, -- сказал он.
Аткаль перевел разговор на другую, более интересную тему.
-- Дотащить не поможешь? Не рассчитал я что-то, носильщика не
нанял.
Базуза расхохотался.
-- Халяву любишь, вот и не нанял, -- заметил он.
Руки у Базузы как у Аткаля ноги, плечи как оглобля. Почему бы не
быть Базузе откровенным?
Аткаль решил быть гордым. Плечом повел, подражая названному
брату -- Хаммаку так делал.
-- За мной не пропадет, -- сказал он. -- Угощаю.
Вдвоем донесли товар до офиса, после вместе в кабак пошли; там и
спустили денежки на пиво да на податливых баб.
Таков был Аткаль.

Не таков был Хаммаку. Если уж брался за что-то, так всерьез. Не
поленился в Вавилон съездить, накупить там книг -- по большей
части были то справочники, сборники нормативных текстов,
рекомендации и прочая скукотень.
Из Вавилона вернулся потрясенный, два дня еще на кровати лежал,
в потолок глядел, губами двигал. То вспоминал о всех дивах
столичных, какие встретились. То убытки подсчитывал. Ужас как
все дорого в Вавилоне. А дороже всего тот товар, за которым он,
Хаммаку, ездил, -- информация.
Аткаль же все время отсутствия Хаммаку беспорочно пьянствовал и
о делах не думал вовсе.
На третий день по возвращении встал Хаммаку и потребовал к себе
Аткаля. Трезвого и чисто умытого.
Аткаль явился.
Спал часа три, похмельем истерзан жестоко, рожа расцарапана, на
скуле синяк. Топорщатся волосы, подросшие после бритья наголо
(иначе никак воск не вывести было). Печальный вид имел Аткаль,
представший пред очи господина своего.
Хаммаку только головой покачал.
-- Садись за стол, -- велел.
Аткаль повиновался. Тупо уставился на книги. Раскрыл одну --
сводки, диаграммы. Аж в глазах потемнело. Умоляюще глянул на
Хаммаку.
Тот губы искривил.
-- Прочти.
И тут в голос взвыл Аткаль.
Но Хаммаку ничем не проймешь: ежели втемяшилось в голову
названному брату и хозяину заставить Аткаля прочесть эти книги,
значит, судьба Аткалю читать их.
И начал читать Аткаль.

Хаммаку заплатил вступительный взнос и стал пользователем
общеимперской информационной сети. Теперь он получил доступ ко
многим видам коммерческой информации. По личному коду мог
входить в различные конференции, общаться с другими
пользователями со всей Империи. Имел возможность заключать
контракты, не выходя из своего офиса, за которым, кстати, так и
сохранилось прежнее название -- `Три ступеньки вниз`.
Настоящая работа пошла только в конце зимы, когда сиппарцы,
недоверчивые ко всему новому, осознали, наконец, очевидную
выгоду сотрудничества с `Тремя ступеньками`.
Настало время рассказать о том, в какое дело вложил Хаммаку
деньги, полученные от приказчика господина Нидинты. Было оно и
доходным, и богоугодным одновременно. Хаммаку продавал
индульгенции.
Прежде незамедлительное отпущение грехов гражданин Сиппара мог
получить только от Шамаша, обитающего постоянно в сиппарской
Эбаббарре.
Если же человек полагал, что дело о его прегрешении находится,
скажем, в ведении Наны Урукской, то ему ничего не оставалось,
как бросать чад и домочадцев на произвол судьбы и тащиться в
Урук, в храм Наны, -- замаливать грех, покупать индульгенцию.
Домой после такого паломничества возвращались чистенькими. В том
смысле, что полностью очищались и от грехов, и от грошей. В
кармане дыра, в душе чистота, полмесяца выброшены псу под хвост,
проведены в утомительных странствиях по раскисшим дорогам
Империи.
И ничего не поделаешь. Ибо сказано: каждый грех в руке своего
бога. Драки и прочие насилия, чинимые свободными горожанами друг
другу, -- дело Нергала. А вот насилие, чинимое женщине, -- это
дело Наны. Пустобрехам же на брюхе вымаливать прощение у
Нинурты, который ненавидит бесполезную трату времени. И так
далее.
Можно, конечно, и у Шамаша, своего, домашнего, прощения
попросить, да что толку-то? Все равно, что обидеть Бабуту, а
извиниться перед Кибуту.
С появлением в городе бизнеса Хаммаку все изменилось. Едва
только согрешив, шел человек в офис `Три ступеньки`. Ибо вовсе
не следует думать, будто люди сиппарские были злонравны и
нравилось им прозябать в холодной липкой глине прегрешений
своих. Напротив. Могли бы -- избавлялись от них как можно
скорее. И если бы не непомерные траты на дорогу, разбрелись бы
по всем четырем ветрам, каждый к богу своих преступлений.
Пришел однажды в офис `Три ступеньки` и Базуза. Нужда пригнала.
Спустился, дверь толкнул, огляделся, `здрасьте` сказал. В первой
же комнате за столом сидел Аткаль. Глава фирмы.
На столе перед Аткалем два телефона, городской и местный. На
полке, за спиной Аткаля, толстые папки с подшитыми документами.
Сбоку чахлый плющ приткнулся. По левую руку от Аткаля еще одна
дверь, и из-за этой двери слышно, как ревет принтер.
Аткаль в кресле откинулся, на Базузу поглядел. И стал Базуза
как-то немного ниже ростом и уже в плечах.
-- Садись, -- милостиво кивнул ему Аткаль. -- В ногах правды
нет.
Охранник из богатого дома оглянулся, плюхнулся в кресло.
-- Неплохо тут у тебя, -- сказал он.
-- Не жалуюсь, -- согласился Аткаль.
-- Занят сейчас?
-- Работа.
Базуза понимающе кивнул.
-- Ты по делу или как? -- спросил Аткаль, всем своим видом
показывая, что ему некогда.
-- По делу.
Аткаль покивал, взялся за местный телефон. Из-за двери, что была
слева, донесся пронзительный звонок. Потом голос Хаммаку:
-- Аткаль?
-- Клиент. Нужно оформить.
-- Хорошо, пусть зайдет.
Голос Хаммаку отчетливо слышался и из телефонной трубки, и из-за
двери. Аткаль положил трубку и кивнул Базузе.
-- Зайди к моему компаньону, он оформит. Касса тоже там.
Базуза поднялся, прошел во внутреннее помещение офиса. Комната
ничем не отличалась от первой, за исключением одного: на столе,
кроме телефонов, стоял компьютер.
-- Сердечно рад вас видеть, господин Базуза, -- приветствовал
клиента Хаммаку, устремив на него цепкий взгляд. -- Садитесь.
Даже манеры -- и те изменились у Хаммаку. Когда это он
насобачился? Базуза -- незатейливый наемный убийца рядом с этим
утонченно-вежливым господином.
Охранник тяжеловесно опустился в кресло напротив стола. Хаммаку

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Россия

Док. 118333
Опублик.: 19.12.01
Число обращений: 0