В Кремле объяснили стремительное вымирание россиян
ДАЧНИКИ Назад
ДАЧНИКИ

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Святослав ЛОГИНОВ

ЗАМОШЬЕ


Наша родина Псковшина да Доншина

КОМАР

Весь август с Петрова дня держалась мокрая жара, травы никак не могли
отцвести, а маслята и волнушки в березняке сгнивали, не успев появиться на
свет. Зато в сентябре, когда все - и дачники, и деревенские кинулись на
мох за ягодой, в низовом бору высыпало видимо-невидимо лубянок и толстых
слизких серух. И хотя Настя знала, что внучка с мужем не сегодня-завтра
прикатят забирать клюкву, но все же отправилась в сосняк. Жить зиму чем-то
надо, а кадка, в которой обычно солились грибы, с самой весны сохнет
кверху дном в клетушке.
Идти в сосняк тем же путем, что и на мох: полем мимо огородов, а
потом через ивовые заросли по дороге пробитой трактором. Так просто через
иву не пройдешь - кусты переплелись и стали стеной. Сейчас стена
поднималась сухая, безлистная и просматривалась насквозь. Кусты погибли
летом, после того, как полный день кружил над полями самолет, поливая их
сверху какой-то пакостью. Летчик попался нежадный - досталось и огородам,
и ивняку по ту сторону поля. Огороды оклемались, картошка выбросила новую
ботву и пошла в рост. Лишь у дачников (свои баловством не занимаются)
сгорел горох на грядках. А вот ивняк засох, стоял черный и хрусткий. После
зимы выгонят в поле коров, Ванька-пастух по бездельной привычке начнет
палить сухую траву, с нею заполыхают мертвые кусты, а там и лес возьмется
негасимым низовым пожаром. Потом на пожарище явится вездесущая ивовая
поросль, и через несколько лет все станет по-старому, только леса будет
меньше, а ивы больше. Дело знакомое, так уже бывало.
Налитая водой тракторная колея выходила к лесу и обрывалась. Дальше
машине пути нет, трактористы, собравшись за ягодами, оставляли здесь
трактора и шли своими ногами. Тропа на мох уводила прямо. Настя сошла
вправо, где в черничном кочкарнике приглядела грибные места.
Желтая лубянка, каждая побольше блюдца, гриб спорый и чистый. Червь
ее портит редко, боится белого сока. Попадались и подберезовики с черной
головой и синеющей мякотью. Их Настя тоже брала - сушить. А то Леночка
приедет, спросит ведь сушеных грибков. Скоро набирка оказалась полна.
Настя присела на поваленную соснину, переложить грибы в заплечный короб.
Сзади захрустели под тяжелыми сапогами ветки. Нюрка, соседка и
дальняя свойственница перешагнула через соснину и уселась рядом с Настей.
- Ага, - гулким басом сказала она, - а я-то гадаю, кто все грибы
обломал...
- Лес большой, - отозвалась Настя. - Все не оберешь.
- Не говори, - прогудела Нюрка, - повадилось народу...
Она развязала мешок, принялась быстро перекладывать грибы. Берестяная
набирка была у Нюрки чуть не с ведро, и короб вдвое побольше настиного. За
глаза Нюрку звали Хап-бабой. Она была чуть не самой молодой в деревне,
всего год как вышла на пенсию, и единственная держала справное хозяйство.
Остальные по старости и одиночеству уже не могли исполнять всех работ.
- Комарья-то сколько, ворчала Нюрка, на секунду распрямляясь и
отмахиваясь рукой. - Когда они только пропадут, ироды? Сентябрь уже.
- А вот будет январь, так и пропадут, - подзудила Настя.
- Ну тебя, - обиделась Нюрка. - Как ты их только терпишь? Так и
вьются над тобой.
- Пусть вьются. Они меня не кусают. Покружат и улетят.
- Ври-и-и!.. - протянула Нюрка. - Вон на лбу сидит, как нажрался.
Настя провела ладонью по лицу, с легким удивлением глянула на
окровенившиеся пальцы.
- Значит, ему надо, - сказала она.
- Коли надо, зачем раздавила-то?
- А чтобы не хапал больше, чем унесть может.
Нюрка поняла насмешку, сердито засопела, отбросила в сторону
последний гриб - смявшийся старый подберезовик с мокреющей губкой, по
которой уже ползали желтые черви, затянула мешок и поднялась.
- Гляди, Наська, - пробасила она, - доегозишься. Семьдесят лет бабе,
а дурная, ровно девчонка.
- За мою дурь с меня и спросится, - ответила Настя и тоже поднялась.
Добрать опустевшую набирку было делом нескольких минут, и Настя
двинулась к тропе. Уже при самом выходе ей снова повстречалась Хап-баба.
- Наська! - крикнула она издали. - Я там комара пришибла! На тропе
лежит, бедненький, смотри не задави!
Вот шалая баба! - Настя в сердцах плюнула и пошла в сторону деревни.
И лишь через несколько шагов поймала себя на том, что зорче обычного
смотрит под ноги, словно и впрямь может среди стоптанного мха углядеть
прибитого Нюркой комара.
На болотную ягоду год случился удачным, и хотя целыми толпами бежали
с поезда городские, Насте они не были помехой. Пришлых поджимал обратный
поезд: не поспеешь на `шанхай` - куда деваться с ягодой? Городские паслись
по закраинам, лишь длинноногие мужики успевали дошагать к островам в
середине мха, но времени им оставалось совсем немного, и, стоптав ягоду,
мужики убегали пустые.
Настя же, натянув поверх сапог сшитые из пластиковых мешков чулки,
захаживала в такие места, где другие старухи опасались появляться. Парни в
высоченных болотниках, конечно, портили ягоду и там, но все стоптать не
могли, так что меньше чем по ведру Настя со мха не притаскивала. Нюрка
тоже не боялась мокрющих мест, и иногда Настя замечала посаженный на
верхушку усохшей сосенки ком мха, а где-нибудь неподалеку и согнутую спину
товарки. Подходить друг к другу на мху, выхватывать из-под рук ягоду было
не принято, и Настя сворачивала в сторону.
Осень шла богатая. В холодной кладовке добирался второй мешок клюквы,
в кухне над печкой множились вязки черных грибов. Двухведерная кадушка
была уже полна, и пожелтевшие лубянки доходили под толстым слоем
смородинного листа. Со дня на день должна была приехать Леночка.
К концу сентября пошли заморозки, по утрам трава седела инеем. Грибы
пропали, только городские ковыряли зеленухи и опят, которые Настя за
тонконогость почитала поганками. Зато клюква размягчела и стала сладить,
на нее слетелась вся птица, клики журавлей прорезали холодный утренний
туман.
Настя с мешком за плечами возвращалась со мха. Издали она заметила,
что верхушки яблонь в саду возле дома ходят ходуном. По тому как открыто,
по хозяйски обтрясали яблони, Настя сразу поняла, что Леночка приехала.
Возле дома стояли сколоченные из бревен тракторные санки. На краешке
санок сидел зять Володя и сосредоточенно курил. Увидав Настю, он
поднялся.
- Вот и хозяйка! - сказал он. - А я уж хотел уезжать, не повидавшись.
Леночка, разроняв собранные яблоки, бежала из сада.
- Бабуля! А я ключей не нашла!
- Ты еще реже приезжай, так и вовсе позабудешь, и где ключи лежат, и
где дом стоит.
Дома Настя первым делом стала затапливать печь. Раз приехала Леночка,
значит, на столе должна быть драчена. В плите ее как следует не
изготовишь.
Володя вытащил и уложил на санки оба клюквенных мешка.
- Негусто однако, - заметил он. Знал бы, что тут столько, Саню с
трактором подряжать бы не стал.
- Бабушка, это что, все?.. - страшным шепотом спросила Леночка. - Тут
только-только самим хватит! Я же тебе говорила, что в этом году за сданную
клюкву сапоги итальянские дают.
- Ноги за сапогами не ходят, - сказала Настя. - Молода была, так
зараз по полмешка приносила.
- Пять рублей ведь Сане отдал, - посетовал Володя. - Ему все равно,
на тракторе сколько везти.
- Яблок возьми, - сказала Настя.
- К бесу яблоки, - вдруг оживился Володя, - ты баб-Настя, лучше
скажи: лук родился?
- Родился. Возьми, сколько там надо...
За молоком и яйцами для драчены пришлось бежать к Нюрке. Сама Настя
не справлялась уже с коровой, а в этом году и кур не завела. Только
поросенка за пятьдесят рублей купила весной. Яичками, молоком и сметаной
на скоромные дня приходилось одалживаться.
Леночка уныло ковырялась в сковородке. Уплывшие сапожки не давали ей
покоя. Володька быстро, почти не жуя, глотал куски драчены.
- Эх, - сказал он вдруг, - такая знатная закусь и всухую пропадает!
Настя промолчала.
- Ну ладно, не жидись, - настаивал Володька. - Я же знаю, у тебя
есть.
- Ты что ли привез? - хмуро спросила Настя.
Водка у нее действительно была. Целая еще непочатая поллитра. Но
стравить ее Володьке Настя никак не могла. Пора уже навоз под будущую
картошку в огород вывозить, это значит, идти к Ваньке-пастуху или к
одноглазому Лехе в Андреево. А теперь, после постановления, мужики за
деньги стараться не будут. Ныне к деревне без водки никуда. Не Володька же
будет таскать навоз. И Настя осталась сидеть, не пошла за припрятанной
бутылкой.
Володя понял, что угощения не будет.
- Жадная у тебя бабка, Ленок, - сказал он, вылез из-за стола и исчез
в сенях.
Под окном затарахтел санькин трактор.
- Вы уже? - спросила Настя. - И не заночуете?
- Я останусь до завтра, - успокоила Леночка. - А Володя поедет. Ему с
утра на халтуру надо.
Настя убралась с посудой, вышла в сени. Все двери: на улицу, в хлев,
кладовку были распахнуты. Леночка, стоя посреди кладовки, сосредоточено
запихивала в мешок заплетенные в косы вязки чеснока. Два мешка с луком уже
стояли рядом с клюквой. Красный от натуги Володька, обхватив двумя руками
кадушку с грибами, волок ее к саням.
- Кадушку-то куда? - тихо ахнула Настя.
- Не бойсь, никуда твоя кадушка не денется, - отдуваясь сказал
Володя. - Сказал, что привезу обратно, значит так и будет.
Настя больше не вмешивалась и не помогала. Она только стояла и
смотрела.
Встала на сани кадушка, рядом поместились три ведра пареной брусники
и перевязанный старой юбкой короб с набранными Леночкой яблоками.
- Ой, тяжело как! - сказала Леночка. - Ведь в поезд не сядешь.
- Ничего, мужики на станции пособят, - успокоил Володя.
Он уселся на соломе рядом с вещами, обняв их сколько мог, чтобы не
попадали от толчков, и кивнул ожидающему в тракторе Сане. Трактор дернул,
санки, оставляя в земле две глубокие борозды, потащились следом.
- Как он там справится, бедный? - сказала Леночка.
- Грибы сушеные забыли, - словно отвечая ей, проговорила Настя.
- Ничего, они не тяжелые. Я завтра поеду - захвачу.
Настя обошла дом, аккуратно прикрывая распахнутые двери.
Володька уехал - ну и ладно. Теперь они вдвоем с Леночкой
посумерничают. Загребущие все-таки руки у парня. Надо же, дубовую кадушку
уволок! И назад не привезет. Поленится. Теперь грибы в ведра запасать
придется. Лубянок уж не найти, остается опята брать. Ну так что ж, другие
берут и хвалят. Опенок, хоть и малый гриб, но тоже спорый, кучами растет.
Только сегодня, возвращаясь со мха, Настя заметила здоровенный выворотень
весь желтый от молодых опят. Вот и пригодится находка, все-таки зима будет
с грибами.
Леночка, отправившаяся в обход дома, спустилась с чердака.
- Что я нашла!.. - сказала она. - Там наверху еще мои куклы лежат. Я
думала их давно в печке пожгли. А они лежат.
- Пусть лежат, - сказала Настя. - Пригодятся.
- Ты у меня запасливая! - засмеялась Леночка. - Пойдем чай пить.
Ночью спалось плохо. Вроде бы вечер прошел как надо, за чаем и
разговорами, а спалось плохо. Мыши ли громче обычного шуршали за обоями,
или слишком жарко было в дважды топленной избе, но уснула Настя далеко за
полночь. И почти сразу проснулась от того, что сквозь сон ей почудился
тонкий, зудящий, комариный писк. Хотя какие тут могут быть комары? Пропали
комары давно.
Настя медленно провела ладонью по лицу и вздрогнула, почувствовав,
что пальцы стали влажными и липкими. И так странно-знакомо было это
ощущение, что Насте померещилось, будто она различает в сплошной тьме
кровавые пятна на концах пальцев.
- Зачем раздавила-то? - вспомнился нюркин голос.
- А чтобы не хапал больше, чем унесть может...
Настя поднялась с постели. Непонятная тоска холодными пальцами сжала
грудь. Шумно сдвинув стул, Настя сделала в темноте три шага, опустилась на
холодные плахи пола. Где-то впереди, в красном углу висели иконы. Настя не
часто вспоминала о них. По праздникам ходила в церковь в Погост, остальные
дни обходилась так. Домашнее благословение не казалось святым, и, когда
случалось, по одиночеству Настя беседовала с ликами, то в этих разговорах
было немного почтительности. Егория-победоносца фамильярно звала
судариком, Николу - старичком, деву Марию - так и вовсе `девахой`.
- Что, деваха, жалеешь своего парня-то? - спрашивала Настя, обтирая
пыль. - Жалей.
И вот теперь, стоя на коленях перед невидимыми досками, Настя била
поклоны, не зная, на что жаловаться, чего просить.
Леночка заворочалась под одеялом и, проснувшись, испуганно позвала:
- Бабуля, ты что?..
- Грех... - выдавила Настя.
- Да какой у тебя грех? - Леночка нашарила на столе коробок, зажгла
спичку.
- Комара убила. Совсем, насмерть.
- Ты что, с ума рехнулась?!
Леночка прошлепала босыми ногами к выключателю. Комнату залил яркий,
чужой свет.
- Что ты, бабуля, опомнись, какой комар?
- Комар, - повторяла Настя. - Он ко мне по-хорошему, без трактора, а
я его насмерть убила. Грех...

ЯЩЕРА

Последние сотни метров дались особенно тяжело, кочкарник шел как
специально неровный, выдергивать ногу из хищно хлюпающего мха было все
труднее. А под конец у самого берега, как это обычно бывает, встретилась
топкая полоса, и пришлось тащиться вдоль нее, выискивая упавшую березу. И
как странно было почувствовать под ногами твердую землю, идти, удивляясь
быстроте и легкости ходьбы.
Впрочем, легкости хватило ненадолго. Крутой, словно искусственно
насыпанный склон и высокая, никогда не кошенная трава останавливали не
хуже болота. Пройдя лишь несколько метров, мужчины, не сговариваясь
опустились на землю, отставили туески, на дне которых перекатывались
шарики морошки, и освободились от рюкзаков, полных все той же твердой
ягоды. Георгий принялся с кряхтением стаскивать сапоги, Артем, знающий,
сколько еще предстоит идти по мокрому, благоразумно не стал разуваться.
Дети же повели себя совершенно по-разному. Андрюха, впервые попавший
в подобную передрягу, и не нашедший никакой прелести в хождении по болоту,
даже не вышел на материк, красный и потный уселся на валежине, зло
отмахиваясь от наседавших слепней. Даша, ради которой, собственно, был
сделан этот почти двухкилометровый крюк, сначала вертелась вокруг Андрея,
уговаривая его скорее бежать на вершину, где земляника, и откуда все-все
видно, но Андрей и от нее отмахивался, словно от кусачей мухи. Поняв, что
от Андрюшки толку не добьешься, Даша ускакала на вершину одна. Вскоре
сверху донесся крик:
- Папа, гляди, где я!
Артем отыскал фигуру дочки среди ветвей и крикнул:
- Молодец!
- Смотри, куда забралась? - удивился Георгий, - как бы не убилась...
- Не убьется, - успокоил Артем. - У нее тут все деревья освоены.
Тарзанит вовсю, совсем одичала.
Мимо с независимым видом прошел Андрей. Земляника и неохватные сосны
с толстыми, удобными для лазания сучьями соблазнили и его.
- Пошли и мы, - позвал Артем. - С вершины вид потрясающий.
- Чего смотреть-то? Болото, - сказал Георгий, но тоже поднялся.
Остров, к которому они так долго шли, представлял собой крутой холм,
метров на двадцать взлетавший над окрестными мхами. Он плотно зарос
строевым лесом и от этого казался еще выше. Было совершенно невозможно
понять, как на ровном месте могла образоваться эта чудовищная по величине
и к тому же совершенно правильной формы куча песка.
Тяжело дыша, мужчины выбрались на вершину.
- Да!.. - потрясенно протянул Георгий.
Одно дело знать, что находишься в самом сердце мохового болота,
рассуждать, что в длину в нем километров сорок, а в ширину чуть меньше
десяти - другое дело увидать это своими глазами. Пейзаж, казалось бы
примечательный лишь своим однообразием, в таких масштабах обретал значение
вселенского символа. Всюду, покуда различал взор, топорщили
японски-изогнутые ветки, усаженные почернелыми старыми шишками, чахлые в
рост человека сосенки. Свободные от карликовых сосен мокрые речажины
уходили вдаль длинными ярко-зелеными языками. Пятна высокого красного мха
казались каплями охры, сорвавшимися с кисти титанического живописца,
осмелившегося писать этот слишком большой даже для него простор. И без
того далекий лес отодвинулся еще дальше, окунувшись в голубой туман
горизонта. Лишь несколько островков вроде того, на котором они стояли, но
поменьше, создавали необходимую каплю разнообразия.
- Страшно, - сказал Георгий, кивнув вниз. - Туда спустишься, и ты как
на блюдце у кого-то. Или, еще хуже - под микроскопом. Ты - инфузория, а
оно сверху, огромное. Теперь понимаю, почему предки бога изобрели.
- Лось бежит, - перебил Артем, показывая пальцем на серое пятно,
плывущее среди засохших вершинок. - Ребятня, лося видите?!.
- Ура!.. - завопили с соседних деревьев.
Лось продолжал двигаться, не меняя хода, и вскоре скрылся за одним из
островов.
- А ведь нам пора, - спохватился Артем. - Дома уже волнуются, что нас
с детьми так долго нет.
Когда они спустились вниз и гуськом двинулись по вымешенной ногами
ягодников моховой тропе, Артем произнес, обращаясь сразу и к товарищу, и к
обоим детям:
- Больше всего меня на мху поражает несоответствие огромного
пространства и тщательности отделки детали. Видели, сколько здесь всего, а
ведь любая нитка плауна ювелирно отделана, всякая сосенка в сад камней
просится, на каждой кочке росянка ютится, пьяника, другая травка. Лягушата
разные...
- И слепни, - вставил Андрюха.
- И слепни тоже, - согласился Артем. - Живут, чем-то кормятся, ведь
не нами же, мы для них - так, заблудший деликатес. Только тут понимаешь
по-настоящему, что природа не для людей, а сама по себе. Все эти лоси,
кабаны - они здешние, а мы - гости...
- Мой Андрюшка, когда маленьким был, - вставил Георгий, - не верил,
что звери действительно в лесу живут. Утверждал, что они только в сказках
по лесу бегают, а взаправду живут в зоопарке.
- Подумаешь, - сказал Андрей. - Ты так и сейчас веришь в динозавров.
Будто в Африке динозавры водятся.
- А что? - возразил сыну Георгий. - Запросто. Видал, какая здесь
глухомань? А в Африке болота во сто крат больше здешних, а людей во сто
раз меньше. К тому же, дикари, необразованные. Нашли же в Южной Америке
тапира, так почему не найти и динозавра?
- Ты еще про целакантуса расскажи, - подначил ученый сын, - и про
дракона с острова Комодо.
По всему было видно, что Андрюшка не раз слыхал отцовские доводы и
изрядно наскучил ими.
- Вот она - современная молодежь, - нравоучительным голосом лицемера
сказал Артем, - полагают, что все в мире уже открыто и упрятано в зоопарк.
А между тем, вовсе не обязательно ездить за динозаврами в Африку. Или ты
думаешь, наши места менее глухие? Или деревенские бабки сильно
образованные? Вон, Дарья Артемьевна соврать не даст, они тут все вместо
`маринованные грибы` говорят `эмалированные`.
- Что-то ты не туда разогнался, - Георгий не мог спокойно наблюдать
профанацию любимой идеи. - Для динозавров здесь слишком холодно, а старухи
местные, хоть и малограмотны, а в родных местах каждую травинку знают.
Знахарки все подряд.
- Не говорил бы, чего не понимаешь, - снисходительно усмехнулся
Артем. - Вот, определи, что это за трава?
- Дудка! - в один голос откликнулись Георгий с сыном, а Андрей
добавил:
- Мы не бабки, можем и не знать.
- Вот и неправда! - закричала Даша, завороженно слушавшая отца и
ожидавшая минуты, чтобы встрять и поразить присутствующих своими знаниями.
- Это горичник болотный, у него стебли красные, а на горе большущие дудки
- дягиль лекарственный, а у деревни в старом мочиле - вех ядовитый, а
вдоль дороги - купырь лесной и тмин. А называются они зонтичные, потому
что у них наверху зонтик как у укропа. И морковка тоже зонтичная, и
пастернак, только у них зонтики на другой год бывают!..
- Видите?.. - засмеялся Артем. - Дашка все знает, а попробуй местных
спроси - тот же ответ: дудка. Есть у нас в Замошье одна - Панька.
Знахаркой слывет, чуть не ведьмой. Я с ней говорил, так для нее и репей, и
татарник, и даже лесной василек, все на одно лицо, всему одно название -
колючий дед! А вы говорите: динозавры вымерли. Хотя здесь их действительно
нет, - продолжил он, перейдя на задумчивые и даже печальные интонации, как
говорил всегда, когда начинал импровизировать какой-нибудь, чаще всего
бесцельный розыгрыш. - Прав Жора, холодно для них. Здесь царство
земноводных: тритоны в каждой луже, лягушки так из под ног и брызжут. И
сохранились здесь древнейшие земноводные, а вовсе не рептилии.
- Величайшее открытие века - неведома лягушка! - проскандировал
Андрюха.
Артем прикинул, что они уже незаметно прочвакали почти полпути до
леса, и, вздохнув, сочувственно обратился к Георгию:
- Плоховато твой сын естественную историю знает. Объяснил бы ты ему,
что был когда-то за Земле каменноугольный период, и жили тогда стегоцефалы
- симпатичные такие зубастые лягушата, а вернее - тритончики, длиной до
пяти метров...
- Правда? - восторженно переспросила Даша.
- Чего мне врать-то?
- И ты говоришь, они тут сохранились? - спросил Георгий.
Было непонятно, спрашивает ли он всерьез или разгадал приятеля и
подыгрывает ему.
- Пятиметровых теперь, конечно, не встречается, - отступился Артем, -
а вот метр, даже полтора, это запросто. Местные их называют гадами, как
змей. А иногда говорят: ящера. Ящерка - маленькая, так обычных ящериц
кличут, а ящера - большая, это стегоцефал. Лежит такая тварь в мокрой
траве, пасть распахнута - живой капкан да и только. Его не заметишь, пока
прямо на хвост не наступишь.
- И тогда он тебя слопает.
Артем не разобрал, кто сказал это, но среагировал мгновенно:
- Нет, конечно. Стегоцефалы добычу целиком глотают, так что человека
ему не одолеть, разве что Дашку. Они лягушек едят, зайца могут схватить
зазевавшегося, куропатку. Ну, еще падаль едят, дрянь всякую.
- Чего тогда его бояться? Пойти да поймать... - голос Андрюхи звучал
неуверенно, боясь, что его сейчас поднимут на смех, он оставлял себе путь
к отступлению, но серьезный вид взрослых и правдоподобные детали начинали
убеждать.
- Ты попробуй. Во-первых, стегоцефал зверь редкий, можно здесь всю
жизнь прожить и ни одного ни увидать. На открытый мох он не выползает, в
сухом лесу не встречается, прячется в кустах у речажин, в мокрых завалах.
Ты там без топора шагу не сделаешь, мимо пойдем - покажу. К тому же,
стегоцефалов ловить не так уж безопасно. Это тупая тварь, хватает все, что
движется. Стегоцефал - значит плоскоголовый. Здоровая зверюга, а ума ни на
грош. Я с ними дважды встречался, и охоты их ловить эти встречи мне не
прибавили. Первый раз я просто струсил и удрал. А второй и того хуже. Я
его не заметил, так он мне в сапог впился. Приличный экземпляр -
сантиметров семьдесят. Сапог прокусил, я еле ногу успел вытащить. Потом
полчаса мучился, пока сапог отнял.
- Зачем отнимать, он все равно уже прокушенный, - скорее для порядка
придрался убежденный рассказом Андрей.
- Что же мне потом в одном сапоге тащиться? Но главное не это.
Желудок у стегоцефала, конечно, луженый, что угодно переварит, но
резинового сапога и ему не осилить. Заглотал бы сапог, а потом издох.
Жалко.
- Я бы, - сказал Андрей, - схватил его, когда у него зубы в резине
увязли, и связал.
- Чем? Штанами? - вмешался Георгий. - А потом тащил бы его на руках.
Сколько там было верст?
- Пять.
- Вот именно. Тоже удовольствие хорошее.
- Я бы все равно его поймал, - не сдавался Андрюха, но тут же,
спохватившись, невпопад брякнул: - Только никаких стегоцефалов нет, это вы
выдумываете.
- Есть! - сказала Даша. - Я сама видела. Вот такой, - она развела
руки. - Только я думала, это крокодил. Он в кустах за деревней у ям, где
раньше лен мочили, прячется.
`Вот и союзник появился`, - подумал Артем, а вслух сказал:
- Зачем его ловить, пусть себе живет. Сами подумайте, мы в Европе. До
Питера триста километров, до Москвы немногим больше. Если там узнают о
доисторических чудовищах, сюда миллион самодельных натуралистов нагрянет.
Каждый первым делом захочет чучело набить. Так они за месяц не только
стегоцефалов, но и простых лягушек повыведут.
Беседуя таким образом, путешественники добрались к следующему
острову, низкому и болотистому, где, словно подтверждая слова Артема, на
каждом метре тропки нежились в лучах низкого солнца десятки
разнокалиберных лягушек. Затем тропа по широкой дуге огибала повалившийся
горелый лес. Покрытые мохом деревья лежали внахлест в несколько ярусов.
Мох и мелкая травка нивелировали местность, путь казался довольно ровным,
так что Георгий неосмотрительно предложил пройти прямиком.
- Давайте, - согласился Артем, но сам остался на тропе.
Андрюха, балансируя на стволах, углубился в завал метров на
пятьдесят, но потом сорвался и по пояс провалился в выгоревшую яму, по
счастью сухую.
- Хватит, - испугался Георгий. - Ноги переломаем.
- Скажи лучше - стегоцефал утащит, - добавил Андрей.
Они сняли Дашу, качавшуюся как на качелях на конце елового хлыста, и
вернулись на тропу. Дорога, обходя гиблое место, вывела их к лесу. В лесу
уже начинало заметно темнеть, так что разговор сам собой прекратился. Лишь
когда они вышли в поле, и вдали в призрачном свечении белой ночи
обозначились шиферные прямоугольники деревенских крыш, Даша спросила:
- Папа, а если стегоцефала очень-очень хорошо кормить, он пять метров
вырастет?
- Вряд ли, - ответил Артем. - Уцелела только мелкая разновидность.
Полтора метра - предел. А что, тебе мало?
- Мало, - вздохнула Даша. - Я хочу пять.
- Да нет никаких стегоцефалов! - жалобно выкрикнул Андрюшка. - Дядя
Артем, ведь это вы смеетесь!
- Я смеюсь? - удивился Артем. - Ничуть. Я серьезен, как никогда. Я
даже ни разу не улыбнулся. А тебе, друг мой, не мешало бы осознать, что
природа, равно как и наука, умеет много гитик. Скажи, где пролегает
северная граница распространения цикады?
- Я почем знаю? - буркнул Андрюшка.
- Так я подскажу. На широте Москвы. Вернешься в город - проверь в
энциклопедии. А сейчас дойдем до поворота - и сам услышишь.
Они прошли еще немного, Артем остановился, повелительно поднял
ладонь. И словно в ответ на этот знак из травы грянул такой
оглушительно-переливчатый серебряный звонок, что он сразу заглушил и
самозабвенное стрекотание кузнечиков и скучную песню коростеля, сходную с
треском заводимых часов.
- Цикада! - восторженно выдохнул Георгий. - Ты волшебник, Артем. Где
ты ее раскопал?
- Здешняя. Второй год хожу слушать. Видишь, живет. А наука говорит,
что их тут нет.
В это время, перекрывая его слова и разливы цикады, из ближайших
кустов раздался резкий, скрежещущий, какой-то отчаянный звук.
- Что это? - вздрогнув, разом спросили Андрюшка и его отец.
- Лягушечка кричит, - простодушно объяснила Даша.
- Чего она так? - Андрюшка, словно маленький, прижимался к отцу.
- Наверно ее змейка кушает.
- А не стегоцефал?
- Не... Стегоцефал сразу глотает - ам! - и готово, а змея потихоньку
ест, вот лягушечка и кричит.
- Во, где простота нравов! - пробормотал Георгий. - С вами поживешь,
в любую ящеру поверишь.
- Артем!.. Жора!.. - донесся со стороны деревни крик.
- Нас кличут, - сказал Артем, повернулся в сторону деревни, сложил
ладони рупором и заорал:
- Идем!..


На следующее утро Георгий с Андрюшкой уезжали в город. Дашу будить не
стали, решили, пусть отоспится после вчерашнего похода. Провожать гостей
пошел один Артем. Через три часа, возвращаясь со станции, он встретил свою
дочь. Даша топала по высушенной жарким солнцем дороге в полном
обмундировании: в брюках, куртке и резиновых сапожках. По дороге за ней
волочился привязанный веревкой и перемазанный в пыли дохлый кот. Все это
очень походило на известную сцену из Марка Твена, но никак не могло
обрадовать Артема, заставшего дочку за таким неожиданным занятием.
- Что это? - сурово спросил он.
- Это Тишка, - объяснила Даша, - баб-танин кот. Его Туман задрал,
собака большущая из соседней деревни.
- Я понимаю, что Тишка, - сказал Артем, - но для чего ты с ним
таскаешься? Неужели лучше дела не нашла?
- Это для стегоцефала. Я решила его кормить, может все-таки вырастет
пять метров. Я уже ворону отнесла дохлую, а теперь - Тишку.
- Ты знаешь, - осторожно сказал Артем, - я думаю, что стегоцефала
здесь все-таки нет. Во всяком случае, кормить его дохлыми воронами не
стоит. Да и где он здесь будет прятаться, деревня рядом.
- Я же говорила, в кустах на льняных мочилах.
Артем преотлично знал это место. Как-то, желая спрямить путь из лесу,
он попытался пройти через не слишком широкую полосу кустов. Выбрался назад
через полчаса, изодранный ивняком и ракитой, мокрый до нитки, с болотными
сапогами полными воды и с тех пор зарекся ходить через мочила. Когда-то
там действительно мочили лен, но за полста лет все заросло непролазным
кустом, а затянутые илом мочильные ямы превратились в настоящие западни.
Пускать туда дочку одну было просто опасно. А запрещать... Какой толк
запрещать, все равно она ходит, где вздумается.
- Знаешь что, - сказал он, - пошли вместе, покажешь мне своего
стегоцефала.
- Тебе нельзя, - не согласилась Даша. - Там мокро, а ты без сапог. И
вдруг он за ногу цапнет?
- Я сбегаю за сапогами. Быстро. Только ты никуда не уходи и Тишку не
трогай. Ладно?
Вскоре они уже шли рядом по дороге, а Тишка пылил сзади грязным
боком.
- Бросила бы ты его, - безнадежно попросил Артем.
- Это для Стеши, - отрезала Дашка и добавила другим, просящим
голосом: - Можно я стегоцефала буду Стешей звать?
- Зови как хочешь, - согласился Артем, кляня себя за дурацкую
выдумку. Дернул же черт за язык! Захотелось над Андрюшкой подшутить, а
получилось, что подшутил над собой. И девчонке голову задурил.
- Как ты думаешь, Стеша уже съел ворону?
- Вряд ли. Я полагаю, он испугался тебя и ушел в другое место.
- Не, я тихонечко ходила. А что он зимой делает?
- Забьется под валежник и спит как все лягушки.
Под эти разговоры они дошли до мочил. Даша, хватаясь руками за ветки,
юркнула внутрь. Артем с Тишей на веревочке ломился следом.
- Здесь!.. - прошептала Даша, оборачиваясь. - Гляди, ворону съел.
На вытоптанном пятачке земли валялось несколько сломанных серых
перьев.
`Лисица`, - хотел сказать Артем, но в этот момент сбоку взметнулась
трава, и серо-зеленая тень с жирным чавканьем сомкнула широкую пасть на
его сапоге.
Сдавленно вскрикнув, Артем дернулся и потащил за собой из кустов всю
тварь, в которой и впрямь было больше метра длины. Тварь извивалась,
хлопая по грязи коротким треугольным хвостом, упиралась вывернутыми по
бокам немощными лапками и постепенно все глубже затягивала в глотку обутую
в сапог ногу.
Все было в точности так, как придумал он в разудалую минуту веселого
трепа. Только сейчас это происходило на самом деле и потому было страшно.
- Ногу выдергивай! - визжала сзади Дашка.
Артем рванулся еще раз и, чувствуя, как раздирают кожу пронзившие
литую резину зубы, выдернул ногу из голенища.
Плоскоголовый, закрыв глаза и судорожно давясь, жрал сапог.
Артем схватил Дашу в охапку и, прихрамывая на босую ногу, ринулся
прочь. Сейчас он ничуть не удивился бы, если бы разом ожили все сказки,
что он рассказывал когда-то дочери.
- Скорей, скорей! - бормотал он, продираясь сквозь кусты, а Даша
извивалась у него в руках и кричала:
- Папа, отними сапог! Он его не переварит, ты же сам говорил!

СВЕЧКА

Боль сначала щекотнула под ребрами справа и тут же ввинтилась в тело,
разлилась по животу, стрельнула в спину. У Паньки еще хватило силы
повесить на гвоздь ковшик, сделать три шага в комнату и боком повалиться
на кровать. Тело больше не слушалось, боль вползла в него словно ядовитый
гад и теперь грызла и плевала обжигающим ядом. Панька мычала сквозь сжатые
зубы, судорожно дергала головой. Боль не позволяла даже кричать, не
оставляла никакой надежды, что когда-нибудь она кончится.
Но все же боль отступила. Не исчезла, только утихомирилась, забралась
обратно под ребра, затаилась там, давая передышку. И тогда Паньке стало
страшно. Живо вспомнилось, что так же каталась по расхристанной постели и
выла, сжав зубы, столетняя бабка Тоня. А Панька, в ту пору совсем молодая,
едва двадцать стукнуло, суетилась вокруг, предлагая лукового отвара или
тертой свеклы, надеясь, что послабит старуху, и непонятная хворь уйдет.
Это теперь боль стала своей, знакомой, а тогда, в сорок шестом году
Паня и понятия такого не имела, чтобы хворать. Хотя чужих болячек
навидалась довольно. В сорок первом партизаны забрали ее на острова,
пожалели оставлять пацаночку на глазах у фашистов. В партизанском
госпитале на Ушкуйной горе Пане пришлось всяко, но оттого ли, что сама
никогда не болела, или еще почему, привыкнуть к чужой боли не могла.
Тогда же столкнулась Панька и с бабкой Тоней. Древняя старуха, хорошо
помнившая еще барскую крепость, конечно, на острова не бежала, оставалась
в своем доме в Рубшино, даже фотографии родных со стен не сняла, хотя
многие изображенные там были военными и с орденами. По ночам часто
раздавался стук в бабкино окно, и старуха, изругав гонца, что из лесу в
деревню за травой бежит, передавала вязки трав, вместе с наказом `вашей
девке`, как с этой травой поступать. Старухиных проклятий не боялись,
напротив, опасались похвалы. Говорили про бабку Тоню, что у нее дурной
глаз, и не без причины говорили. Замечали люди за ней такое свойство. Но и
помочь бабка Тоня умела лучше других, и в болезни, и просто в беде.
Война бабку Тоню не тронула, а вот в голодную сорок шестую весну ей
заплохело. Фельдшера в колхозе не было, люди по привычке послали за
партизанской сестрой, хотя Паня ничем не умела помочь умирающей, но никак
не могшей преставиться старухе.
Вечером бабке Тоне стало получше, она открыла глаза и позвала
неожиданно ясным голосом:
- Подь-ка сюда, девонька...
Паня подошла, бабка Тоня глянула на нее, спросила:
- Ты, что ли Панька замошинская?
- Я.
- Ну и как, помогали мои травки?
- Помогали.
- А теперь, девонька, ты мне помоги. Мне уже никакая польза не нужна,
мне помереть осталось.
- Ну что вы, бабушка...
- Ты не бойся, я не отравы прошу. Свечку за меня поставь.
- Бабушка, я же комсомолка, - растерялась Паня, - нам в бога верить
не положено.
- А ты не верь. Ты в церкву к заутрени приди, свечку поставь
богородице скорбящей и скажи: `За спасение души грешницы Антонины`.
Обещаешь?
- Обещаю, баба-Тоня.
- А я тебе все передам. Слыхала, небось, что про меня говорят?
Молчишь. Значит, слыхала. И не испугалась, пришла. Это хорошо. Я тебе все
отдам, и доброе, и худое, а ты потом дальше передашь. Без этого помирать
тяжко. Ты только смотри, завтра свечку не забудь. А власть когда твоя
будет, ты про нее лучше не думай, для себя ничего не хоти, так легше... И
до последнего, как я, силу не держи, отдай раньше, на покое поживи...
Обещание Панька исполнила, сходила в Погост и поставила свечку. И
хотя из Замошья вышла еще затемно, а обратно всю дорогу чуть не бежала, но
к началу работы все же не поспела.
В колхозе после войны не оставалось ни тракторов, ни лошадей, пахали
на себе, а землю под картошку поднимали лопатой. Норма была две сотки в
день. Отмерял урок Колька - бригадир, парень чуть постарше Пани. В сорок
первом он успел уйти от немцев, жил в эвакуации. В сорок четвертом окончил
школу младших командиров и очутился на фронте как раз в родных псковских
краях. Только войны на долю младшего лейтенанта Покровского досталось
ровно три дня, и теперь он ходил, дергая контуженной головой и пряча от
посторонних взглядов культю покалеченной руки с нелепо торчащим, случайно
уцелевшим мизинцем. Верно не мог Колька простить миру своей инвалидности,
но только был он вечно зол, взвинчен и с людьми говорил не по-людски, а
словно в атаку поднимал.
- Явилась, не запылилась!.. - зловеще пропел Колька, увидав Паню. -
Это где же ты гуляла?
- Бабка Тоня рубшинская помирает, - ответила Паня, свечку просила
поставить. Я в Погост бегала.
- Ди-ивно! - колькин голос высох, стал ломким, как прошлогодняя
солома. - Посевная идет, а она по церквам гуляет! Комсомолка... Ладно, иди
на делянку, разбираться с тобой будем потом...
И уже уходя, крикнул:
- А бабка твоя померла! Только что померла, рубшинские сказали.
`Небось еще и свечка не догорела`, - подумала Панька.
Панино дело Колька вынес на комсомольское собрание. Ячейка в колхозе
была невелика, собрались быстро. Колька в две минуты доложил панино
преступление и добавил:
- Обсуждать тут нечего, предлагаю - гнать ее из комсомола, - и первый
поднял руку. Зорко обвел взглядом собравшихся, и руки остальных тоже
неуверенно поползли вверх.
Только андреевский Леха, панин одногодок, продолжал сидеть,
разглядывая сцепленные на коленях руки. Так же как и Колька был Леха бит
войной, но не на фронте, а здесь же на мху, в партизанах. Осколочный шрам
косо пересекал его лицо, невидящий глаз чуть поблескивал из-под опущенного
века, поэтому казалось, что Леха подмигивает кому-то.
- Ты почему не голосуешь? - колькин голос поднялся на зловещую
надрывную ноту.
- Я голосую, - сказал Леха. - Я против.
- Как это против?
- А так. Ты Паньку без году неделя знаешь, а я с ней войну на
островах мыкал. Панька в отряде за сестру милосердия была. Сколько народу
они с бабкой Тоней из могилы вытащили, - Леха провел пальцами по шраму на
лбу и продолжал, уставившись мертвым, подмигивающим глазом в переносицу
бригадиру: - И сейчас она и в церковь ходила, и на поле опоздала не из-за
себя, а потому что о покойнице Тоне старалась. Ей учиться надо на
фельдшера, а может и на доктора, а ты из комсомола гнать! Кто ж ее возьмет
после такого?
- Ясно... - протянул Колька. - У вас тут порука. Спелись. Но у меня
это не пройдет, здесь я партизанщины не допущу...
Паня увидела, как багровея полез из-за стола Леха, и упредила его,
сказала зло и хлестко:
- Дала бы тебе по морде за такие слова, да рука на калеку не
поднимается. А ты, к тому же, и воин знатный. Так что живи, коли
получится.
Колька хлебнул раскрытым ртом воздуха, сел, потер лоб целой рукой.
- Хорошо, - сказал он дребезжащим голосом. - Позиции определились.
Большинство за исключение. Переходим ко второму вопросу. А посторонних, -
остро улыбнулся он, - попрошу очистить помещение...
Панька поднялась, боком вышла из-за стола. Клеенчатая дверь закрылась
за ее спиной. Последнее, что расслышала Панька, были слова бригадира,

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ



Док. 118143
Опублик.: 20.12.01
Число обращений: 1


Разработчик Copyright © 2004-2019, Некоммерческое партнерство `Научно-Информационное Агентство `НАСЛЕДИЕ ОТЕЧЕСТВА``