ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Сергей Михайлов.
Но ад не вечен

Отшельнику с острова Патмос
ПОСВЯЩАЕТСЯ

Земля имеет оболочку; и эта оболочка
поражена болезнями. Одна из этих болезней
называется, например: `человек`.

Фридрих Ницше
`Так говорил
Заратустра`

Земля слишком уж долго была домом для
умалишенных!..

Фридрих Ницше
`К генеалогии морали`

Будет война, голод, смерть, разрушения.
Последние люди будут выползать откуда-то и
греть ладони около развалин. Но и они не
останутся в живых. Но знаете? Я
благословил бы такой конец. Что ж?
Человечество слукавило, сфальшивило,
заслужило свою гибель и погибло. Все! Счет
чист!

Юрий Домбровский
`Факультет ненужных
вещей`

Глава первая

День прошел, а ты все жив...

Группа `Черный обелиск`

1.

Ядовито-желтое облако, вопреки всем законам природы, медленно
наползало с северо-запада. Оно ползло против ветра, ползло ровно,
уверенно, словно вдоль туго натянутой струны, притягиваемое невидимым
магнитом. А внизу, по земле, ползла зловещая его тень, оставляя за
собой прямой, как стрела, гигантский желтый след.
След был нешироким, метров сто в поперечнике, но как только облако
проходило, он начинал расползаться, поражая землю своими желтыми
метастазами -- так расползается в небе инверсионный след от реактивного
самолета. Там, в этой желтой зоне, прежние, привычные формы жизни
мгновенно мутировали, трансформировались, превращались в жуткий
уродливый гротеск, словно бы сошедший с картины иллюстратора
фантастических романов о внеземных монстрах.
Желтая жизнь жадно цеплялась за планету, и остановить ее
неумолимую поступь не могло уже ничто.

2.

Приход к власти демократических сил мало что изменил в жизни
города N-58. Сняли многокилометровые кумачовые лозунги, за одну ночь
исчезли портреты партийных лидеров, красный флаг на здании горсовета
сменился трехцветным российским полотнищем. Но бюст Ленина на главной
площади почему-то остался -- слишком уж кощунственным показалось
городским властям вот так сразу, за одну ночь, перечеркнуть прошлое.
Пускай стоит, авось времена изменятся, осторожно думали городские
головы -- и бюст вождя мирового пролетариата остался незыблем.
Слишком многое связывает нас с прошлым, чтобы одним махом, в
одночасье вырвать его из людских сердец. Человек инертен, и никакие
новые веяния не приживаются по одному лишь росчерку пера -- нужно
время, и порой немалое.
Но была еще одна причина, препятствовавшая крутому повороту в
сознании горожан. Безымянный город с безликой аббревиатурой вместо
названия относился к разряду закрытых и ни на одной карте, даже самой
подробной, обозначен не был. Концентратором людских ресурсов являлся
большой завод, а мозгом города считался некий исследовательский центр.
Все это скопом -- и город, и завод, и центр -- денно и нощно работало
на оборонную промышленность, или `оборонку`, как кратко именовали эту
отрасль народного хозяйства сами горожане.
Как и во многих подобных городах бывшего Союза, жизнь N-58
определялась нуждами военных ведомств, а военные, как известно, всегда
отличались повышенным консерватизмом. Резкий поворот суверенной России
во внешней политике и курс на сближение с Западом вылились в конверсию
и значительное снижение госассигнований на оборону, многие
перспективные проекты были заморожены, и даже космические исследования
потеряли былую значимость. Все это, без сомнения, не могло не тревожить
городские власти, которые, к слову сказать, представлены были в
основном людьми в военной форме. Новая политика и новые политики были
встречены ими весьма и весьма прохладно.
Потому и соседствовал рядом с трехцветным российским флагом
незыблемый гранитный Ильич -- как символ старых, лучших времен в
смутную эпоху перемен и развала былой мощной военной империи.

3.

В ту зиму Игорю исполнилось четырнадцать лет. Он был невысок
ростом, бледен, худ, крепким здоровьем похвастаться не мог. Как,
впрочем, и все его сверстники из N-58: повышенная детская
заболеваемость была здесь обычным явлением.
Свою четырнадцатую зиму Игорь встретил там же, где и тринадцать
предшествующих: в двухкомнатной квартирке, которую делил со своими
родителями и из окон которой открывался тоскливый вид на грязную
кирпичную стену котельной.
Все эти годы он провел за бетонными стенами `пятьдесят восьмого`
-- если не считать, конечно, тех редких случаев, когда школьным
автобусом их вывозили за город. Детям необходим свежий воздух, твердили
умудренные опытом педагоги и убеленные сединами врачи из городского
госпиталя, и притихшую, посерьезневшую ребятню везли на `природу`.
Эти эпизодические выезды на `природу` чреваты были многими
опасностями и походили скорее на высадку санитарного десанта в
какой-нибудь забытый Богом тропический район, где свирепствовала по
меньшей мере бубонная чума или холера -- столь тщательно
инструктировались дети накануне поездки и столь усердно готовились к
этой операции сопровождавшие их взрослые.
На то были особые причины.
К бетонному периметру, оцепляющему город сплошным непроницаемым
кольцом, вплотную подступал чахлый, вымирающий лесок, который в свою
очередь обрамлял город вторым кольцом -- узким, рваным, с проплешинами,
просеками, черными стрелами асфальтовых дорог, расползающимися от
глухих городских стен подобно щупальцам гигантского осьминога. Дальше,
за лесополосой, до самого горизонта, тянулись лысые безжизненные холмы,
перемежаемые грудами мусора, залежами отходов химических производств и
отстойниками, парящими зловонным туманом и ядовитыми миазмами. И ни
единой деревушки, ни одного населенного пункта в радиусе ста
километров.
Вот в этот-то лесок и наведывался порой, не чаще двух-трех раз в
год, старенький школьный автобус, битком набитый бледной детворой.
Здесь не слышно было насекомых, не пели птицы (их здесь просто не
было), и даже лягушки не квакали теплыми июньскими вечерами. Здесь не
цвели цветы. Листья -- там, где они еще остались -- и редкая трава были
серо-стального цвета, толстый слой липкой пыли покрывал землю и мертвые
стволы деревьев -- а таких здесь, в этом `саду Эдемском`, было
большинство. Мутные маслянистые лужи, подернутые жирной нефтяной
пленкой, не пересыхали даже в самые жаркие летние дни и никогда не
замерзали зимой.
В самом городе деревьев не было вовсе -- если не считать
полудюжины традиционных голубых елей у здания бывшего райкома.
Но самое страшное было в другом: над этим городом никогда не
светило солнце.
Небо над городом и районами, прилегающими к нему, затянуто было
белесой пеленой, не рассеивающейся никогда. Ни один солнечный луч не
мог пробиться сквозь нее, и лишь зимой, в сухие морозные дни, над
городом порой всплывало грязно-багровое расплывчатое пятно, освещая
землю мутным сумеречным светом. Ничего общего с солнцем оно не имело.
Да и неба как такового, ясного, чистого, голубого неба, о котором
пишут в красивых книгах, неба, подернутого барашками легких облачков,
здесь не помнил уже никто. А дети, родившиеся и выросшие в `пятьдесят
восьмом`, чья жизнь была замкнута в бетонном кольце городских стен, и
вовсе не знали о нем. Как не знали они о солнце.
Здесь никогда не дул ветер. Вечно моросил легкий холодный дождь,
наполняя воздух сырой колючей пылью. Люди, и в особенности дети,
страдали от хронических бронхитов, астмы, пневмонии, туберкулеза,
страшной аллергии, многие умирали от странных, неведомых болезней,
ставивших в тупик местных врачей и заезжих светил медицины.
Игорь не был исключением: целый сонм недугов гнездился в этом
тщедушном теле, подтачивая организм, сокращая и без того безрадостные и
скучные дни мальчика.
Когда ему было пять лет, он, листая детскую книжку с яркими
картинками, впервые наткнулся на изображение солнца.
-- Что это, пап? -- спросил он, удивленно тыча пальчиком в круглый
оранжевый шар в углу страницы. От шара во все стороны исходили прямые
оранжевые стрелы-лучи.
Отец, как всегда занятый своими делами, пробормотал что-то
невразумительное и ушел от ответа. Мама, слышавшая вопрос маленького
сына, в тот вечер тихо плакала, запершись на кухне.
На следующий день из дома исчезли все книжки с рисунками солнца.
Отец не желал создавать себе лишние проблемы.
Среди взрослых существовало молчаливое соглашение: никогда, ни при
каких обстоятельствах не упоминать в разговорах с детьми о солнце, дабы
не подвергать их неустойчивую и еще не сложившуюся психику ненужным
потрясениям и стрессам. Солнце было вычеркнуто из их жизни, как были
вычеркнуты голубое небо, зеленая трава, пение птиц, летняя гроза,
шумный прибой океана, и еще многое, многое другое. Даже в школе учителя
старались избегать запретных тем, а география, природоведение и
астрономия сводились к перечислению полезных ископаемых, добываемых в
той или иной точке планеты, тщательному вызубриванию законов Кеплера и
умению переводить парсеки в световые годы и обратно. О Копернике и
Джордано Бруно не упоминалось вовсе: слишком тесно их судьбы связаны
были с солнцем.
Нельзя сказать, что родители не любили Игоря, нет, это было не
так, просто оба, и отец, и мать занимали ответственные должности в
исследовательском центре и целиком, без остатка, отдавали себя работе,
суткам пропадая в лаборатории, забывая порой и о сне, и о еде, и о
собственном сыне. По мере своих сил и возможностей они заботились о
нем, в мечтах своих лелея надежду на то, что когда-нибудь, лет этак
через пятнадцать, их единственный сын вырастет и станет известным
ученым, которому суждено будет продолжить дело своих родителей. И, вне
всяких сомнений, он останется работать в `пятьдесят восьмом`. Работать
на благо государства и во имя процветания оборонной промышленности. По
крайней мере, в этом открытых разногласий у них не было. Впрочем...
Впрочем, в самой глубине души мама Игоря мечтала об иной судьбе
для подрастающего сына. Пусть будет кем угодно -- ученым, как того
хотел отец, артистом, сапожником, барменом в валютной забегаловке (а
почему бы и нет?) -- лишь бы не в этом проклятом городе. Сердце матери
чувствовало: этот город убьет его. Убьет наверняка, еще прежде, чем
мальчик встанет на ноги. Как два года назад убил соседскую девочку Машу
-- ей было тогда десять лет, -- с которой Игорь дружил едва ли не с
пеленок.
Но эти крамольные, потаенные мысли она не смела высказывать никому
-- ни сыну, ни немногим друзьям, ни даже супругу. В первую очередь
супругу. Слишком фанатично относился к своей работе отец Игоря. Он бы
просто не понял ее и посоветовал бы обратиться к психиатру.
В городе был всего один кинотеатр (впрочем, большего и не
требовалось), в котором месяцами крутили одни и те же фильмы. Раз в
месяц в городском клубе устраивались дискотеки, но и те часто срывались
из-за вето, накладываемого городскими властями: нечего, мол, нашей
молодежи трясти задами под ихний заграничный пилеж и скулеж. И тогда в
пустом клубе вместо долгожданных дискотек всю ночь напролет пыхтел и
надрывался сводный духовой оркестр, наполняя сонную атмосферу городка
бравурными маршами и классикой советского песнепроизводства. Иных
развлечений в городе не имелось.
Правда, в каждом доме пылился обязательный телевизор, но ни один
из них никогда не включался. Город жил под своего рода экранирующим
куполом, и пробиться сквозь него не могла ни одна, даже самая мощная
телепередающая станция. Кое-как, с грехом пополам, еще работали
радиоприемники и допотопные радиолы, но и те больше боролись с
радиопомехами, нежели передавали что-нибудь вразумительное и
членораздельное.
Игорь рос, предоставленный самому себе. Друзей у него было
немного, а с тех пор, как от астмы умерла соседская девочка Маша, его
единственная подруга, он вообще перестал знаться со своими
сверстниками. Учился он кое-как, подолгу пропускал занятия в школе в
связи с бесконечной чередой повторяющихся болезней, редко выходил во
двор, чтобы поиграть с другими детьми или покататься на велосипеде, и
почти никогда не ходил в кино.
Единственное, чему он отдавал все свое свободное время -- а его у
него было более чем достаточно -- были книги. Он читал запоем, взахлеб,
проглатывал одну книгу за другой, коротал в одиночестве
долгие-предолгие вечера. Нет, он не был одинок, с ним вместе, в их
двухкомнатной клетушке со всеми удобствами, жили персонажи чудесных
произведений: отважные рыцари и прекрасные дамы, сошедшие со страниц
романов Вальтера Скотта и Дюма, быстроногие и коварные индейцы,
рожденные воображением Фенимора Купера и Майна Рида, герои поэм
Шекспира, Гете, Шиллера. Он читал Достоевского, Пушкина, Сервантеса,
Бальзака; `Консуэло` прочитал дважды, а `Хронику Амбера`, зачитанную
буквально до дыр, целых четыре раза. Он читал все, что попадалось под
руку в городской библиотеке, благо, что библиотека в городе
действительно была хорошей. Мальчик жил в вымышленном мире полюбившихся
героев, а мысли его, всегда светлые, солнечные, переполненные
романтическими грезами, витали где-то там, в далеких тропических
странах, на берегах бурных морей, во дворцах восточных раджей и
средневековых замках королей-рыцарей. Там, где светило солнце.
О солнце он знал, не мог не знать. Книги твердили о нем каждой
своей страницей, каждой строчкой, и никакие умолчания взрослых, никакие
запреты отца (который очень недоброжелательно относился к его увлечению
`пустыми книжонками`, твердо убежденный в их негативном влиянии на ум
сына), -- ничто не могло скрыть от мальчика правду. Он никогда не видел
солнца, это так, но знал, что где-то оно все-таки есть. И страстно
мечтал взглянуть на него хоть одним глазком.
Но даже в самых смелых, самых фантастических своих грезах он не
смел предположить, что мечте его суждено будет сбыться, и очень скоро.

4.

Весть о приближении необычного атмосферного явления, получившего
вскоре название `желтого облака`, пришла в город по каналу
правительственной связи. По прогнозам метеорологов, ровно через две
недели, день в день, облако накроет город. Никто из горожан облака не
видел, но слышали о нем уже все -- слухи, подобно отраженной волне,
намного опережали само явление. Страх закрадывался в сердца людей,
сгоняя с их и без того невеселых лиц скупые улыбки и лишая покоя. Но
когда у бетонных стен, увенчанных сигнальной проволокой, появились
первые мутанты, городом овладела паника.
Подошла уже середина апреля, но морозы все еще стояли под двадцать
пять-тридцать градусов -- весна в этом году явно запаздывала. Весть о
срочной эвакуации города обрушилась на людей внезапно и в первый момент
вызвала нечто вроде шока. Покидать благоустроенные квартиры и ехать
неведомо куда, с одной стороны, никому не хотелось, но с другой... в
самых потаенных уголках души, куда не было доступа никому, люди питали
отчаянную надежду когда-нибудь вырваться из ненавистного `пятьдесят
восьмого` и навсегда вычеркнуть его из памяти, как кошмарный сон.
Теперь, похоже, надежды становились реальностью.
Так или иначе, но обстоятельства вынуждали в спешном порядке
бежать из обреченного города -- ведь город стоял на пути `желтого
облака`, несущего смерть, безумие и безнадежную, беспросветную
желтизну.
Мутантов становилось все больше и больше. Желтыми тенями бродили
они по городским окрестностям, оглашая близлежащие холмы и мусорные
горы диким воем и леденящим душу хохотом. Пораженные неведомым недугом,
они повсюду оставляли желтые следы, и смельчаки, отважившиеся выйти за
пределы города, не раз натыкались на цепочки этих жутких отпечатков,
отчетливо желтевших на свежевыпавшем снегу. Но после несчастного
случая, когда один из горожан не вернулся вечером в город, а спустя
двое суток был обнаружен бездыханным, замерзшим и абсолютно желтым в
трех километрах от бетонной стены, городские власти запретили жителям
покидать город под страхом суровой кары.
Были мутанты горбатыми, приземистыми, косолапыми, с тремя глазами
и огромными слоновьими ушами. Их постоянно колотили судороги
неудержимого хохота, рвавшегося наружу из недр пораженных ядовитой
желтизной грудных клеток, при этом жалкие подобия лиц морщились в
уродливых гримасах. Они были безумны, безумны и абсолютно желты.
Вереница грузовиков потянулась из города нескончаемым потоком,
увозя в неизвестность людей, оборудование и материальные ценности.
Работники секретных объектов, составляющие подавляющее большинство
населения города, подлежали эвакуации вместе с заводом и
исследовательским центром. У этих людей не было выбора, специфика их
работы и строжайшая дисциплина требовали от них беспрекословного
подчинения вышестоящему руководству. Вместе с ними покидали город и их
семьи.

5.

Но на долю Игоря выпала иная судьба. Посовещавшись друг с другом и
придя к мнению, что болезненный процесс адаптации на новом месте,
наверняка сопряженный с суетой, неустроенностью и нервотрепкой,
нежелательны для сына, родители мальчика решили на некоторое время,
пока все не утрясется, отправить его к деду Мартыну, старому леснику,
обитателю одинокой сторожки где-то в нехоженых лесах Восточной Сибири.
Деда Мартына Игорь видел всего раз в жизни, лет семь назад, когда тот
приезжал к ним погостить; тогда седой старик произвел на мальчика
неизгладимое впечатление, вызывая впоследствии ассоциации с чем-то
древним, былинным, богатырским. Потому он и пришел в такой восторг,
когда отец объявил о своем решении. Еще бы! Окунуться в жизнь, полную
приключений, романтики, суровой борьбы за существование, неожиданных
встреч с таежными обитателями, а долгими вечерами сидеть у весело
потрескивающего костра, бок о бок с чудесным, сильным дедом Мартыном и
слушать, слушать, слушать его нескончаемые истории о своем житие-бытие
-- ничего более заманчивого и восхитительного Игорю даже во сне не
снилось. И ко всему прочему, не нужно будет ходить в школу. Словом, нет
худа без добра, решил про себя Игорь.
Но была у него еще одна мысль, тайная, невысказанная, жадная
мысль, заставляющая детское сердце бешено биться.
Он увидит солнце. Солнце.
В тот же день к деду Мартыну полетела телеграмма-молния.

6.

Прошлым летом снова зашел разговор об отпуске. У мамы была
давнишняя мечта, ставшая со временем ее идеей-фикс: съездить на юг, к
морю, поплескаться в теплой соленой воде, послушать мягкий,
убаюкивающий шум прибоя, полной грудью вдохнуть влажный морской воздух,
напоенный ароматами экзотики и субтропиков, понежиться под знойными
лучами кавказского солнца. Человек не может жить без солнца, и мама не
была исключением.
Но из года в год идею долгожданного отпуска приходилось
откладывать до лучших времен -- то из-за болезни мальчика, которая
вдруг наваливалась на него с неожиданной силой, то из-за срочной
работы, которую спускали в исследовательский центр откуда-то `сверху`,
то из-за осложнившейся политической обстановки. `Там стреляют, --
мрачно говорил отец. -- Лучше переждать`.
В то последнее лето поездка к морю снова не состоялась: город из
последних сил тужился над выполнением срочного заказа министерства
обороны. Пик этой сверхважной, по словам отца, работы пришелся как раз
на летние месяцы. Само собой разумеется, отец наотрез отказался от
поездки к морю или куда бы там ни было еще. Он жил только работой, все
остальное для него было малозначащим и второстепенным. Даже здоровье
сына.
Но теперь, когда в город пришла беда, всем жителям предстояло
отправиться в вынужденный бессрочный `отпуск`. По крайней мере, Игорь
об этом не жалел. Он был счастлив.

7.

Четыре дня спустя пришел ответ от деда. Выехать не могу, писал
старый лесник, мальчика встречу там-то и там-то. Далее следовали
инструкции, как добраться до их глухого таежного уголка. Отец
недовольно поморщился, мама сильно побледнела.
-- Он же еще ребенок, -- сказала она, не зная, куда деть от
волнения руки. -- Ехать через полстраны одному! Да мыслимо ли это?
-- Старый ворчун всегда был несговорчив, -- небрежно бросил отец,
пожимая плечами. -- Пускай едет, ему уже пора становиться
самостоятельным. Четырнадцать лет -- это не так уж и мало.
-- Нет-нет, -- горячо запротестовала мама, -- так нельзя.
У Игоря все внутри похолодело. Весь план поездки к деду Мартыну
оказался под угрозой срыва. Этого нельзя было допустить, он должен был
что-то предпринять. Что-нибудь, что могло бы убедить маму.
-- Я доеду, мама! -- срывающимся голосом крикнул он. -- Доеду, вот
увидишь. Ну пожалуйста!
Мама заколебалась. В мольбе сына было столько страсти и
неожиданного упрямства, что она невольно взглянула на него совершенно
иными глазами. Перед ней стоял уже не маленький послушный мальчик, а
долговязый нескладный подросток, заявлявший о своем желании ехать
открыто и настойчиво. Она вдруг поняла, что за долгими годами
кропотливой работы в лаборатории центра она просмотрела, как сын стал
превращаться в мужчину. И еще поняла, что мальчик, пусть
подсознательно, страстно стремится вырваться из того заколдованного
круга, куда замкнула их семью неумолимая и слепая судьба. Гордость за
сына наполнила ее сердце, на глаза навернулись слезы. `Пусть едет`, --
неожиданно для самой себя решила она.
-- Поезжай, Игорек, -- мягко сказала она и ласково погладила его
по голове. Игорь уже не помнил, когда она в последний раз делала это (в
семь? девять лет?), и в душе его вдруг что-то перевернулось. Он обнял
мать и крепко прижался к ней всем телом. Случайно взглянув на свое
отражение в зеркале, он увидел, что щеки его стали влажными от
предательских слез. В этот краткий миг близости он твердо решил, что
никогда, никогда не покинет маму. Но миг прошел, и радостная улыбка
заиграла на его бледном лице.
-- Я приеду к вам, как только вы устроитесь, мам, -- убежденно
сказал он.
Отец нетерпеливо заерзал на стуле.
-- Не думаю, чтобы это случилось скоро, -- уронил он, уткнувшись в
документацию, разложенную на письменном столе. -- Будь молодцом, сын,
слушайся старика. Уверен, все образуется.
-- Мы напишем тебе, Игорек, -- сказала мама, печально улыбаясь. --
И главное, не забывай принимать таблетки. (Игорь глотал их пачками,
особенно в дни обострения хронического бронхита, которым он страдал
чуть ли не с пятилетнего возраста.) О господи! -- испуганно всплеснула
руками мама. -- Там же нет врачей.
-- Свежий воздух -- лучшее лекарство, -- безапелляционно изрек
отец. -- Да и старик, думаю, неплохой знахарь. Все они там, в тайге,
испокон века врачуются травами и всякой лесной всячиной. Барсучий жир,
говорят, считается панацеей от всех болезней, и еще пихтовое масло.
Старик сам разберется, что к чему.
Отец ронял слова сухо и спокойно, как обычно. Он всегда бывал
спокоен и невозмутим, когда дело не касалось его работы. Но мама, мама
не находила себе места от охватившей ее неясной тревоги. Материнское
сердце сжималось от тоски и смутных предчувствий, что-то подсказывало
ей, что незримая, злая сила должна вмешаться в их планы и разрушить их.
Что-то нехорошее, ужасное случится в самое ближайшее время.
Но заговорить с мужем о своих терзаниях она не посмела, его сугубо
рациональному уму чужда была вся эта `мистическая дребедень`. `Слишком
много в наш век развелось разных шарлатанов`, -- часто повторял он о
чудесах экстрасенсорики и парапсихологии, сообщения о которых изредка
появлялись в местной прессе. В предчувствия он не верил, как не верил
во все то, что не могло быть подтверждено точно поставленным
экспериментом и подвергнуто строгим математическим выкладкам. Его
рационализм доходил порой до абсурда: как-то раз он заявил, что
сомневается в существовании позитрона, так как никто до сих пор не
сумел пощупать его пальцами.
Игоря спешно собрали в дорогу, и через два дня он покинул родные
бетонные стены `пятьдесят восьмого`.
Мама старательно скрывала слезы, помимо ее воли наворачивавшиеся
на глаза, улыбка ее была вымученной и неестественной. Отец, как всегда,
оставался спокоен.
Игорю тоже хотелось плакать -- ведь он впервые расставался со
своими близкими. Но еще больше ему хотелось смеяться.
Солнце -- вот что его ждало впереди. Солнце и загадочный дед
Мартын.
Если бы он только знал, что видит своих родителей в последний раз!

Глава вторая

Как разбита планета.
И где же, земля, твои осколки?

В. Розанов

1.

Из окон вагона он так и не увидел солнца. Над всей обширной
территорией Сибири, от Урала и до Амура, небо было затянуто густым
непроницаемым слоем облаков. Вялил снег -- чистый, пушистый, мягкий,
укутывая землю и нескончаемые леса гигантским белым покрывалом. Такого
снега в `пятьдесят восьмом` Игорь не видел никогда.
Мальчик не отчаивался, он знал, что рано или поздно все-таки
увидит таинственное солнце, просто очень хотелось, чтобы это случилось
поскорее. Как и все дети, он был нетерпелив, но его нетерпение не было
простым сиюминутным капризом -- оно было мечтой.

2.

Лесник был суров и молчалив. Всю дорогу, от станции до сторожки,
он не проронил ни слова, задумчиво глядя в окно попутки и крепко сжимая
свою двустволку. Это был сильный, высокий старик с пышной седой
бородой, жилистыми руками и зорким, пронизывающим взглядом серых глаз,
глубоко сидящих под кустистыми бровями.
На станции, встретив внука, он крепко обнял его, осведомился о
здоровье родителей, молча кивнул, услышав, что все здоровы, подхватил
небольшой чемоданчик с пожитками Игоря и широко зашагал к ожидавшему их
грузовику. Игорю пришлось спешно догонять деда. Он был обескуражен
встречей, ожидая более теплого приема, и тем не менее где-то в глубине
души был рад, что суровый дед Мартын оказался холодно-деловит с ним, не
сюсюкал, как с маленьким мальчиком, не гладил по головке, как это
обычно делали друзья и знакомые родителей, изредка бывавшие у них дома,
-- дед принял Игоря как взрослого, на равных, что очень импонировало
четырнадцатилетнему мальчугану.
Отчасти Игорь был прав: дед Мартын видел в нем человека почти
взрослого и в достаточной мере самостоятельного, но не только этим
объяснялась его сдержанность. В местной газете, купленной им здесь же,
на станции, в ожидании поезда, который как всегда запаздывал, внимание
старого лесника привлекла одна небольшая заметка под заголовком:
`Нашествие желтого дьявола: конец света или новое оружие массового
уничтожения?` В заметке, в частности, говорилось: `Как сообщают наши
корреспонденты с места событий, город N-58, являющийся объектом
оборонного характера, в самом скором времени постигнет страшная
трагедия. По прогнозам ученых через трое суток город окажется подвержен
воздействию некоего аномального явления, получившего в обиходе название
`желтое облако`. Природа данного явления до сих пор не изучена и
представляет загадку для науки; известно лишь одно: местность, над
которой проходит `желтое облако`, окрашивается в характерный желтый
цвет, или, как выразился известный физик В. Самойлов, `все, что
оказывается в тени неведомого феномена, теряет возможность к отражению
всех частот видимого спектра электромагнитных излучений, за исключением
желтого цвета`. Как уже сообщалось ранее, данное явление вызывает у
всего живого совершенно непредсказуемые мутации. Во избежание трагедии
город N-58 вместе с промышленными предприятиями и научными учреждениями
срочно эвакуирован. Буквально следом за сообщением об эвакуации
`пятьдесят восьмого` из областного информационного агентства в редакцию
поступило известие о появлении еще трех `желтых облаков`, замеченных в
различных регионах восточной части России. К сожалению, момент их
появления зафиксировать не удалось, поэтому остается только гадать об
источнике их возникновении. Вычислив траектории движения новых
`облаков`, ученые пришли к весьма любопытному, но далеко не
утешительному выводу: все три `облака` ползут в направлении аналогичных
городу N-58 закрытых объектов оборонного характера. Что это: происки
враждебных государств, испытывающих новое оружие массового уничтожения,
или звено в цепи обрушившихся на нашу планету неведомых и чудовищных
катастроф?`
В раздражении отшвырнув газету, старый лесник предался невеселым
думам. В памяти воскресли события последних недель, широко освещенные
не только в российской, но и в мировой печати. `Зеленый огонь`,
пришедший из космоса сквозь `озоновую дыру` над Антарктикой и в
считанные часы уничтоживший антарктический ледник на всей территории
материка. Бесследное исчезновение Оркнейских островов близ северных
берегов Шотландии. Странные явления в Западной Сахаре, ставшие причиной
гибели многих тысяч людей. `Гонконгский синдром`, ввергнувший население
Восточного Китая в страшную эпидемию. А теперь эти `желтые облака` и
трехглазые мутанты... Средства массовой информации наперебой сообщали
все новые и новые подробности из очагов аномальных явлений, ученые
безрезультатно бились над неразрешимыми загадками -- а человечеством
между тем овладевала всеобщая паника, грозившая перерасти во всемирную
неконтролируемую катастрофу.
С чего же все началось? Действительно ли все происходящее на Земле
есть единая цепь каким-то образом связанных между собой событий? Старый
лесник не верил в происки враждебных государств, причину случившегося
-- и продолжавшегося случаться все вновь и вновь -- он видел в ином.
Все началось три месяца назад, после того злополучного испытания
на Новой Земле. Одновременно с ядерным взрывом небывалой мощности на
новоземельном полигоне, день в день, час в час, минута в минуту,
прогремел аналогичный взрыв в пустыне Невады. Что произошло потом,
никто толком не знает. Оба полигона были сметены с лица Земли, в общей
сложности погибло более тысячи человек, а на месте испытаний
образовалась бездонная дыра порядка десяти километров в диаметре,
прошившая Землю насквозь. Тогда, в первые дни после ядерного
катаклизма, никто еще не понимал, что планета вступила в новую фазу
своего существования -- фазу агонии. Мало кто понимал это и сейчас.
Вот и с озером Медвежьим творится что-то неладное. Правда, об
озере никто, кроме деда Мартына, пока не знал.

3.

Часа через три попутка высадила их у небольшого селения, где дед
Мартын обычно останавливался, когда ехал в районный центр.
Небо, насколько хватало глаз, обложило белесо-серыми, совсем уже
не зимними, облаками. С востока потянул слабый морозный ветерок. Завтра
к полудню, самое позднее к вечеру этот робкий ветерок превратится в
настоящую пургу -- последнюю пургу этого сезона. Уходящая зима с
большой неохотой покидает тайгу и часто напоследок преподносит
неожиданные сюрпризы.
А потом, когда пурга утихнет, появится солнце. Старый лесник редко
ошибался в своих прогнозах.
-- На лыжах ходишь? -- спросил он у внука, впервые подавая голос
за долгие часы однообразного переезда.
-- Хожу, -- ответил Игорь. -- Второе место по школе, даже медаль
имею, -- гордо добавил он.
-- Добре, -- кивнул дед. -- Верст двадцать по тайге осилишь?
-- Осилю.
Что-то в глазах Игоря заставило деда Мартына пристальней
вглядеться в бледное лицо внука.
-- Что-нибудь не так, паренек? -- спросил он, готовя лыжи к
лесному переходу.
Мальчик судорожно набрал воздух в грудь и... промолчал. Потом
опустил глаза и покачал головой.
-- Тогда поспешим, -- коротко сказал дед, -- путь неблизкий.
Игорь снова кивнул, не решаясь поднять на деда глаза. Он так и не
осмелился спросить о солнце, в самый последний момент слова застряли в
горле, прилипли к языку. И не насмешек старого лесника боялся мальчик,
а его ответа. Как знать, не окажется ли, что и сюда, в этот глухой
таежный край, солнце никогда не заглядывает? Нет, пусть лучше
неведение, чем крушение последней надежды. Надежды когда-нибудь увидеть
солнце.
Он промолчал.
Но с этого момента лесник не сводил с него своих зорких серых
глаз. Он видел, что на душе у мальчика далеко не безмятежно. Как и на
его собственной душе.

4.

Настоящую тайгу Игорь видел впервые. Те чахлые ряды совершенно
одинаковых, обезличенных, пронумерованных, разбитых на квадраты по
сортам, видам и типам деревьев их городской лесополосы ни в какое
сравнение не шли с этим таежным первозданным хаосом.
Вековые гиганты, покрытые мхом и трутовиками, соседствовали здесь
с молоденькими стройными двухлетками, и единственным законом, которому
подчинялся растительный и животный мир сибирской тайги, было
безудержное стремление к свету, солнцу, жизни. Сильные выживали --
слабые погибали, и не было в этом законе ни злого умысла, ни коварства,
ни человеческой подлости, а была лишь одна высшая справедливость. Снег
скрипел под лыжами, вторя потрескиванию мачтоподобных, без единого
сучка, гладкоствольных сосен, которые мерно покачивались в такт изредка
налетавшим порывам все еще морозного, но уже пахнущего весной ветра.
Снегопады обходили этот таежный край стороной, и если старому леснику
не изменяла память -- а память ему изменяла очень редко, -- в последний
раз снег выпал здесь недели две назад. Поэтому лыжня, по которой шли
дед и внук -- дед впереди, внук, пыхтя, сзади -- была хорошо
проторенной, и идти по ней было одно удовольствие. Еще до наступления
вечерних сумерек путники добрались до одинокого заброшенного зимовья,
где и решили переночевать.
-- Жив, парень? -- спросил дед Мартын, разжигая печь, и в его
пышных усах мелькнула скупая улыбка.
-- Жив, -- чуть слышно отозвался мальчик, хотя сам едва ли был в
этом уверен. От усталости он буквально валился с ног.
-- Добре. С рассветом снова тронемся в путь. Еще двадцать верст, и
мы дома.
После приготовленного на скорую руку ужина Игорь заснул как убитый
-- сказался трехчасовой переход по тайге.
На следующий день, к полудню, путники добрались до сторожки деда
Мартына.
А час спустя над тайгой разразилась пурга.

Глава третья

...пришел великий день гнева Его, и кто
может устоять?

Откровение Иоанна
Богослова

1.

Дед Мартын жил в лесу в полном одиночестве, в стороне от людей и
их проблем. Более тридцати лет назад схоронил горячо любимую жену, и с
тех пор ни один человек не занял ее место в сердце старого отшельника.
Он вполне обходился без человеческого общения, справедливо полагая, что
все люди без исключения лживы, порочны и способны на любую подлость.
Ему с избытком хватало общества четвероногих и пернатых жителей тайги,
с которыми он делил радости и горести холостяцкого существования. С
браконьерами был непримирим, подчас даже жесток, и за это не раз бывал
на волосок от смерти, когда невидимая пуля, пущенная рукой двуногого
хищника, проходила в двух сантиметрах от его виска. Зверье же всякое и
таежный лес оберегал он пуще жизни собственной, ибо знал, что нуждаются
они в его заступничестве. И лесные твари отвечали ему взаимностью. Был
даже случай, когда старый медведь-шатун встрял в его конфликт с группой
браконьеров, обратил последних в бегство и тем самым спас, возможно,
деда Мартына от верной смерти. Словом, жили они в ладу и согласии.
В районный центр дед Мартын наведывался в случае крайней нужды: за
солью, спичками, мукой, патронами для своей двустволки, кое-какой
одеждой и новостями; все остальное давала ему тайга. Рядом со
сторожкой, которую он обустроил согласно своим привычкам и желаниям,
был разбит небольшой огород, где в теплое время года росла кое-какая
зелень, огурцы, помидоры, картошка и даже цветы. Жила у деда Мартына
собака неизвестной породы, большая, лохматая, непоседливая. Но главной
достопримечательностью глухого таежного угла было озеро Медвежье.
Впрочем, озеро -- слишком громко сказано, так, небольшое озерко метров
пятидесяти в поперечнике, с крутыми, заросшими можжевельником и малиной
берегами, зато рыбы в нем водилось столько, что ее можно было черпать
ведром -- по крайней мере, за раз пяток мелких либо одна крупная в
ведре да окажется. Смастерив небольшую лодку, старый лесник частенько
выезжал на озеро и промышлял рыбной ловлей. Рыбу заготавливал впрок --
коптил, вялил, солил. Голода дед Мартын не знал и не боялся, тайга с
избытком давала ему все необходимое.

2.

Дед имел обыкновение вставать рано, вместе с рассветом. Но в то
утро, первое утро их приезда в сторожку, он изменил своим привычкам и
поднялся позже обычного. `Мальчуган устал, пусть выспится хорошенько`,
-- решил он еще с вечера.
Но когда он встал, мальчика в доме уже не было. Постель его была
пуста, шубы на вешалке не оказалось. `Вот так-так, -- озадаченно
подумал лесник, -- а мальчонка-то что-то замыслил`.
Он быстро накинул на плечи тулуп и вышел на крыльцо.
Пурга улеглась еще ночью -- сквозь сон дед слышал, как завывала
она в печной трубе, как яростно билась в окна. Свирепый ветер разметал
тяжелые тучи и унесся прочь. С восточной стороны сторожку замело почти
до самой крыши.
Дед Мартын вдохнул полной грудью чистый морозный воздух. Стояла
ясная, тихая, солнечная погода, над лесом, в недосягаемой вышине,
голубело помолодевшее небо. На солнце снег понемногу таял, покрываясь
тонкой ослепительной, режущей глаза корочкой льда, но в тени мороз был
еще крепок и суров. Птицы, чуя агонию зимы, весело носились в кронах
таежных великанов, а от их радостного гомона звенело все вокруг. Где-то
далеко-далеко вела счет годам кукушка. Дышалось легко и свободно, и на
какой-то миг старый лесник забыл обо всем на свете -- о тревогах и
недобрых предчувствиях, терзавших его в последние недели, о зловещих
предзнаменованиях, которые уже витали в воздухе, о `желтых облаках` и
необъяснимых катастрофах, сотрясавших Землю. Но только на миг.
Потом он увидел мальчика.

3.

Игорь стоял в нескольких шагах от крыльца. Неуклюже растопырив
руки, запрокинув голову кверху, выпучив круглые глаза, неотрывно
смотрел он на солнце. По щекам текли слезы, но мальчик не замечал их.
Он боялся шелохнуться, боялся даже вздохнуть, обычно бледные щеки его
раскраснелись, уши пылали, впалые ресницы подрагивали. В глазах
мальчика сиял неописуемый восторг.
Он смотрел на солнце.
Дед Мартын стоял как вкопанный. В первый момент он ничего не
понял. Он взглянул вверх -- и тут же отвел глаза, зажмурившись. Дневное
светило пылало нестерпимым огненным сиянием. `Да как же это можно! Он
даже не моргает. Да что с ним?`
Скрип снега под ногами лесника вывел мальчика из оцепенения и
заставил обернуться. Какое-то время его глаза, ослепленные ярким
солнечным светом, невидяще скользили по лицу старика. Но прошла минута,
и взгляд его обрел осмысленное выражение.
-- Что с тобой, паренек? -- встревожено спросил дед Мартын.
-- Солнце, -- прошептал Игорь с каким-то исступленным восторгом.
-- Это ведь солнце, да?
У старого лесника внутри все перевернулось. В один короткий миг
страшная истина вдруг открылась ему. Он понял все. Понял причину
смятения, царившего в душе мальчика, его мертвенно-бледный цвет лица,
угнетенность, подавленность, немой, невысказанный вопрос в печальных,
уже недетских глазах, сокровенные слова, готовые сорваться с губ -- но
так и не срывавшиеся.
И вот теперь он увидел солнце. Увидел впервые. И слова были
произнесены, вопрос задан -- хотя ответ на него был ясен уже без слов.
-- Солнце, внук. -- Голос деда Мартына предательски задрожал. --
Солнце, малыш.
-- Я так и знал, -- снова прошептал Игорь и неожиданно всхлипнул.

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Россия

Док. 117636
Опублик.: 19.12.01
Число обращений: 0