В Кремле объяснили стремительное вымирание россиян
ГНЕЗДА ГИГАНТСКОЙ ПТИЦЫ Назад
ГНЕЗДА ГИГАНТСКОЙ ПТИЦЫ

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Джеймс БОЛЛАРД
Рассказы

ГНЕЗДА ГИГАНТСКОЙ ПТИЦЫ
ГОЛОСА ВРЕМЕНИ
ЗАКОЛДОВАННЫЙ ПОЕЗД
ЗОНА УЖАСА
И ПРОБУЖДАЕТСЯ МОРЕ
ИЗ ЛУЧШИХ ПОБУЖДЕНИЙ
ЛЮК 69
МИСТЕР Ф. ЕСТЬ МИСТЕР Ф.
НЕПОСТИЖИМЫЙ ЧЕЛОВЕК
ОДНИМ МЕНЬШЕ
Утонувший великан
Хронополь
ЧЕЛОВЕК ИЗ ПОДСОЗНАНИЯ


Джеймс БОЛЛАРД

ГОЛОСА ВРЕМЕНИ


1

Позднее Пауэрс часто думал об Уайтби и о странных углублениях,
которые биолог выдолбил, казалось, без цели, на дне оставленного
плавательного бассейна. На дюйм глубиной и длиной в двадцать футов они
складывались в какой-то сложный иероглиф, похожий на китайский. Этот труд
занял у нее все лето и, забыв о других занятиях, измученный, он долбил их
неустанно долгими послеобеденными часами в пустыне. Пауэрс временами
приглядывался к нему, останавливаясь на минуту в окне неврологического
блока. Он смотрел, как Уайтби отмерял длину углублений и как выносил в
маленьком брезентовом ведерке трудолюбиво отколупываемые кусочки цемента.
После самоубийства Уайтби никто не интересовался углублениями, лишь Пауэрс
часто брал у администратора ключи, открывал ворота, ведущие к бесполезному
уже бассейну и долго приглядывался к лабиринту выбитых в цементе борозд,
до половины наполненных водой, вытекавшей из испортившихся труб.
Поначалу однако Пауэрс был занят окончанием своей работы в клинике и
планированием своего последнего уже ухода. После первых нервных,
панических недель он смирился с ситуацией, с тем самым полным спокойствия
фатализмом, с каким до тех пор соглашался на судьбу на судьбу своих
пациентов. К счастью, редукция физических и умственных градиентов
происходила в нем одновременно, летаргия и бессилие притупляли
беспокойство, а слабеющий метаболизм принуждал его к концентрации всего
внимания на создании осмысленных конструкций мысли. Все увеличивающиеся
изо дня в день периоды сна без сновидений становились даже целебными. Он
заметил, что ожидал периоды сна, не пробуя будить себя раньше, чем это
было необходимо.
Поначалу он постоянно держал на ночном столике будильник и старался
наполнять все более короткие часы бодрствования как можно большим числом
занятий. Он привел в порядок в библиотеку, каждый день ездил в лабораторию
Уайтби, чтобы просматривать свежие партии рентгеновских пленок, выделял
себе каждый час и минуту как последние капли воды. К счастью, Андерсен
объяснил ему бессмысленность такого поведения.
Отказавшись от работы в клинике, Пауэрс не забросил еженедельных
визитов и медицинских обследований в кабинете Андерсена. Это, правда, было
уже обычной формальностью, полностью лишенной смысла. Во время последнего
визита Андерсен сделал ему анализ крови; обратил внимание на все большую
набряклость мышц лица, слабеющие глазные рефлексы и небритые щеки Пауэрса.
Улыбаясь через ожог, Андерсен некоторое время раздумывал, что ему сказать.
Когда-то он еще пробовал утешать пациентов поинтеллигентней. Но с
Пауэрсом, который был способным нейрохирургом и человеком, находящимся в
гуще жизни, создававшим оригинальные вещи, разговор не был легким.
Мысленно обращался к нему: `Мне чертовски жаль, Роберт, но что же тебе
говорить?.. Даже Солнце остывает со дня на день`... Он смотрел, как Пауэрс
беспокойно постукивал пальцами по эмалированной поверхности стола,
поглядывая временами на схемы скелета, развешанные по стенам кабинета.
Помимо запущенного вида - неделю он уже носил одну и ту же не глаженную
рубашку и грязные теннисные туфли - Пауэрс производил впечатление
человека, владеющего собой и уверенного в себе, как конрадовский охотник,
без остатка примирившегося со своим несчастьем.
- Над чем работаешь, Роберт? - спросил он. - Все еще ездишь в
лабораторию Уайтби?
- Если только могу. Переправа на ту сторону по дну озера занимает у
меня около получаса, а будильник не всегда будит меня вовремя. Может,
следовало бы обосноваться там постоянно, - сказал Пауэрс.
Андерсен сморщил лоб.
- Есть ли смысл? Насколько мне известно, работа Уайтби имела
абстрактный характер... - он прервался, осознав, что такой комментарий
содержит критику неудавшихся исследований самого Пауэрса, но Пауэрс,
казалось, этого не замечал, приглядываясь в молчании очертаниям теки на
потолке. - Во всяком случае, не лучше бы остаться среди дел и вещей
знакомых, перечитать еще раз Тойнби и Шпенглера?
Пауэрс коротко рассмеялся.
- Это было бы последнее дело, на которое мне пришла бы охота. Я хотел
бы забыть Тойнби и Шпенглера, а не напоминать их себе. А по правде говоря,
я хотел бы забыть все, но мне наверняка не хватит времени. Как много можно
забыть за три месяца?
- Вероятно все, если только хочется. И не пробуй соревноваться со
временем, - сказал Андерсен.
Пауэрс кивнул головой, повторяя себе мысленно эти слова.
Действительно, он пробовал соревноваться со временем. Прощаясь с
Андерсоном, он внезапно решил выкинуть будильник и раз и навсегда
освободиться от магии времени. Чтобы помнить об этом, он снял с руки часы
и не глядя передвинул стрелки, после чего сунул часы в карман. По дороге к
паркингу он осознавал свободу, которую получил после этого простого
действия. Он исследует теперь обходы и боковые улочки коридора времени.
Три месяца могут быть вечностью.
Он заметил свой автомобиль и пошел к нему, закрывая глаза рукой от
лучей Солнца, проходящими через параболическую выпуклость крыши над
лекционным залом. Он как раз собирался сесть в машину, когда заметил, что
на покрытом пылью окне кто-то выписал 96 688 365 498 721.
Поглядев через плечо, он узнал припаркованного рядом паккарда. Он
наклонился, чтобы заглянуть внутрь него, и увидел молодого, светловолосого
мужчину с высоким лбом, который приглядывался к нему через темные
солнечные очки. Около него за рулем сидела кудрявая девушка, которую он
часто видел вблизи факультета психологии. У девушки были интеллигентные,
слегка раскосые глаза и Пауэрс припомнил, что молодые врачи называли ее
`девушкой с Марса`.
- Калдрен, ты все еще следишь за мной? - спросил он.
Калдрен кивнул.
- Почти все время, доктор, - он остро посмотрел на Пауэрса. - Вы не
показываетесь последнее время. Андерсон сказал мне, что вы отказались от
работы и двери в вашем кабинете постоянно замкнуты.
Пауэрс пожал плечами.
- Я пришел к выводу, что мне нужен отдых. Есть много дел, которые
стоит обдумывать вторично.
Калдрен усмехнулся полупрезрительно.
- Мне очень жаль, доктор. Но не впадайте в депрессию из-за временных
затруднений. - В этом момент он заметил, что девушка с интересом
приглядывается к Пауэрсу. - Кома очарована вами, - добавил он. - Я дал ей
прочитать ваши статьи из `Аmеriсаn Jоurnаl оf Рsyсhiаtry` и она
старательно их проштудировала.
Девушка мило улыбнулась Пауэрсу, уничтожая на момент враждебность
между мужчинами. Когда Пауэрс кивнул головой все направлении, она
перегнулась через Калдрена и сказала:
Как раз сегодня я закончила автобиографию Ногухи, великого японского
медика, который открыл спирохету. В каком-то смысле вы его мне
припоминаете - столько вас в каждом из пациентов, которыми вы занимались.
Пауэрс усмехнулся, потом взглянул на Калдрена. Мгновение они уныло
смотрели в глаза друг другу, через минуту правая щека Калдрена дернулась
нервным тиком. Калдрен с усилием овладел мускулами лица, злой, что Пауэрс
был некоторое время свидетелем его замешательства.
- Как пошли у тебя сегодня дела в клинике? - спросил Пауэрс. - Все
еще у тебя бывают... головные боли?
Калдрен сильно сжал губы, видимо, раздраженный вопросом.
- Кто в конце концов занимается мной, вы или Андерсон? Есть у вас
право задавать мне сейчас такие вопросы?
Пауэрс пожал плечами.
- Нет, скорей всего, - сказал он. Внезапно он почувствовал себя
страшно усталым, жара вызывала у него чуть ли не головокружение, ему
хотелось расстаться с ними как можно скорей. Он открыл дверцу машины, но
осознал, что Калдрен может поехать за ним, чтобы столкнуть его где-нибудь
по дороге в кювет, или заблокировать своей машиной дорогу так, чтобы он
вынужден был ехать за Калдреном в жаре полудня. Калдрен был способен на
любое безумство.
- Ну, я должен уже идти, есть еще кое-какие дела, - сказал он, а
потом добавил более резко. - Позвони мне, если Андерсон когда-нибудь не
сможет тебя принять.
Он махнул им на прощание рукой и отошел. В стекле окна он еще видел,
как Калдрен внимательно приглядывается к нему.
Он вошел в здание отдела неврологии и несколько минут стоял чуть ли
не счастливый в холодном вестибюле. Наклонам головы поздоровался с
медицинскими сестрами и вооруженными револьвером стражником у столика
привратника. По каким-то странным причинам, которые он никогда не мог себе
уяснить, спальные залы блока всегда были полны зевак, большей частью
чудаков и сумасшедших, которые пришли сюда, чтобы предложить больнице свои
магические антинаркотические средства. Часть из них были и нормальными
людьми. Многие прибыли с тысячемильных расстояний, гонимые, видимо,
странным инстинктом, как мигрирующие животные, чтобы осмотреть место, в
котором навеки упокоится их род.
Пауэрс прошел коридором, который вел к конторе администрации, взял
ключ и через теннисный корт дошел до бассейна на противоположной стороне
двора. Бассейном уже несколько месяцев не пользовались и замок в дверях
действовал только благодаря стараниям Пауэрса. Войдя внутрь, он замкнул за
собой дверь и, медленно двигаясь по некрашенным доскам, дошел до самого
конца - наиболее глубокой части бассейна. Он остановился на трамплине и
минуту смотрел на идеограмму Уайтби. Идеограмма была кое-где прикрыл
мокрыми листьями и клочками бумаги, но образ все еще можно было разобрать.
Он занимал чуть ли не все дно бассейна и на первый взгляд припоминал как
бы огромный солнечный диск с четырьмя радиальными плечами - примитивную
юнговскую мандалу.
Раздумывая, что склонило Уайтби выбить незадолго до смерти эту
странную фигуру, Пауэрс внезапно заметил что-то движущееся по середине
диска. Черное, покрытое скорлупой животное длиной в фут возилось в грязи,
с трудом приподнимаясь на задних лапах. Скорлупа животного была изрисована
и в какой-то степени напоминала панцирь армадила. Дойдя до края диска,
животное на секунду задержалось, заколебалось, после чего отступило
обратно к центру, не желая, или не имея возможности перейти узкий ровик.
Пауэрс осмотрелся вокруг, потом вошел в одну из кабин, окружающий
бассейн, и сорвал с заржавевших держателей небольшой шкафчик для одежды.
Держа его, он спускался по хромированной лестнице на дно бассейна и
приблизился к явно обеспокоенному животному. Оно пробовало бежать, но он
схватил его и впихнул в шкафчик.
Животное было тяжелым, весило по крайней мере не меньше кирпича.
Пауэрс дотронулся до массивного оливкового панциря, из которого
высовывалась треугольная голова, похожая на голову ужа. Он смотрел на
ороговевшие конечности, которые видом напомнили ему вдруг шипы
птеродактиля. Минуту он приглядывался морганиям глаз с тремя веками,
смотревших на него со дня ящика.
- Ожидаешь сильной жары, - сказал он тихо.
- Этот свинцовый зонтик, который на себе носишь, должен тебя
охлаждать...
Он закрыл дверку, вылез из бассейна, прошел через контору
администратора и направился к своему автомобилю.
`...Калдрен все еще за что-то на меня обижен (написал Пауэрс в своем
дневнике). По каким-то причинам не хочет согласиться со своей изоляцией,
постоянно вырабатывает новые ритуалы, которые должны заменить ему часы
сна. Я должен быть, быть может, сказать ему о своем быстро приближающемся
нулевом рубеже, но он наверняка воспринял бы это как последнее,
непростительное оскорбление. Я имею в избытке то, чего он так отчаянно
жаждет. Неизвестно, что могло бы случиться. К счастью, эти мои ночные
кошмары в последнее время пока ослабели...
Отодвинув дневник в сторону, Пауэрс наклонился над столом и некоторое
время смотрел через окно на белое дно высохшего озера, тянущееся до самого
горизонта. На расстоянии трех миль, на противоположном берегу, в ясном
воздухе второй половины дня вращалась чаша радиотелескопа; с его помощью
Калдрен неустанно вслушивался в Космос, бродя в миллионах кубических
парсеков пустоты, как кочевники, открывающие море на берегах Персидского
залива.
За спиной Пауэрса мурлыкал климатизатор и холодная струя воздуха
расплывалась на светло-голубых стенок комнаты, едва видных в сумерках.
Снаружи воздух был ясным и тяжелым, из зарослей позолоченных кактусов тут
же под окнами клиники выливались волны жара, разливаясь по острым террасам
двадцатиэтажного здания неврологии. Там, в молчащих спальнях,
изолированных замкнутыми ставнями, неизлечимых спали своим бессонным сном.
Было их уже в клиники больше пятисот, обитателей форпоста гигантской армии
сомнамбуликов, выполняющей свой последний марш. Едва пять лет минуло с тех
пор, как в первый раз распознали симптомы наркомы, но огромные
правительственные больницы уже были готовы к приему тысяч. Случаи наркомы
становились со дня на день все более многочисленными.
Пауэрс почувствовал себя усталым. Он глянул на руку, туда, где обычно
носил часы, задавая себе вопрос, сколько еще времени до восьми, до начала
его сна на этой неделе. Он засыпал сейчас всегда перед сумерками, и знал,
что вскоре подойдет его последний рассвет.
Часы были в кармане и он напомнил себе, что решил его уже никогда не
использовать. Так что он сидел, присматриваясь к книжным полкам,
располагавшимся напротив письменного стола. На них был ряд переплетенных в
зеленое публикаций Комиссии по Атомной Энергии, которые он принес сюда из
библиотеки Уайтби, как и статьи, в которых Уайтби описал свою работу в
Тихом океане после взрыва водородной бомбы. Многие из них Пауэрс знал чуть
не наизусть, читал их сотни раз, стремясь понять последние открытия
умершего биолога. Насколько легче было бы забыть Тойнби!
Черная стена где-то в фоне сознания бросила тень на его мысли и на
секунду у него потемнело в глазах. Он вытянул руку за дневником, думая о
девушке, которую видел в машине Калдрена (Кома, как назвал ее Калдрен; еще
одна сумасшедшая шутка Калдрена) и ее замечанию о Ногухи. Аналогия
касалась, вероятно, больше Уайтби, чем его. Чудовища в лаборатории были
только порождениями воображения Уайтби, как к примеру, та панцирная жаба,
которую он нашел утром в бассейне. Думая о Коме и о дружеской улыбке,
которую она ему подарила, он записал в дневнике.
`Проснулся в 6.33 утра. Последний визит у Андерсона. Он дал мне
понять, что дальнейшие визиты лишены смысла и лучше буду чувствовать себя
в одиночестве. Заснуть в восемь? (Предопределенность сроков меня
поражает).
Он остановился на секунду, потом добавил:
`Прощай, Эниветок!`

2

С девушкой он встретился на следующий день в лаборатории Уайтби. Он
поехал туда сразу после завтрака, забрав с собой зверька, найденного в
бассейне; он хотел заняться им, прежде чем тот умрет. Единственный
панцирный мутант, на которого он наткнулся до этого, едва не оказался
причиной его смерти. Месяц назад, когда он ехал вокруг озера на
автомобиле, то ударил передним колесом в зверька, уверенный, что попросту
раздавит его. Но насыщенный свинцом панцирь животного выдержал, хотя
внутренности были разможжены, сила удара столкнула машину в кювет. Он взял
тогда с собой панцирь, взвесил его позднее в лаборатории и обнаружил, что
тот содержал около 600 граммов свинца.
Многие разновидности растений и животных начали производить тяжелые
материалы, которые должны были служить вам радиационная защита. В горах,
лежащих по ту сторону пляжа, двое старых золотоискателей пробовали
заставить работать брошенные восемьдесят лет назад золотодобывающие
машины. Они заметили, что растущие вокруг шахты кактусы покрыты желтыми
пятнами. Анализ показал, что растения начали поглощать количества золота,
оплачивающиеся при переработке, хотя содержание золота в залежи было ниже
границы оплачиваемости. Таким образом старая шахта начала в конце концов
приносить прибыль.
Проснувшись в то утро в 6.45 на десять минут позднее, чем в
предыдущий день (он констатировал это, слушая по радио одну из постоянных
утренних программ) - он неохотно съел завтрак, около часа запаковывал
книги, после чего адресовал посылки брату.
Получасом позднее он уже был в лаборатории Уайтби. Лаборатория
помещалась в геодезическом куполе стофутового диаметра, построенном рядом
с квартирой, на западном берегу озера, на расстоянии около мили от летней
резиденции Калдрена. Вилла не использовалась со времени самоубийства
Уайтби. Большинство экспериментальных растений и животных вымерло, прежде
чем Пауэрс получил разрешение на доступ в лабораторию.
Сворачивая в подъездную аллею, Пауэрс увидел Кому, стоявшую на
вершине купола. Ее стройная фигура ярко выделялась на фоне ясного
утреннего неба. Она помахала ему приветственно рукой, соскользнула по
стеклянным плитам купола и соскочила на дорогу рядом с машиной.
- Добрый день, - сказала она улыбаясь. - Я пришла посмотреть ваш
зоопарк.
Калдрен утверждал, что вы меня не впустите, если он будет
сопровождать меня поэтому я ему сказала, что пойду одна.
И пока Пауэрс в молчании рылся в карманах, разыскивая ключи, она
добавила:
- Если хотите, я выстираю вам рубашку.
Пауэрс усмехнулся, глядя на свои покрытые пылью, пропотевшие манжеты.
- Неплохая, мысль, - сказал он. Выгляжу я действительно несколько
запущенно. - Он открыл двери и взял Кому за руку. Не знаю также, почему
Калдрен болтает такие глупости. Он может приходить сюда, когда только
захочет.
- Что у вас там, в ящике? - спросила Кома, указывая на шкафчик,
который он нес.
- Наш дальний родственник, которого я только что открыл. Очень
интересуя особа. Сейчас я его вам представлю.
Передвижные перегородки длили здание на четыре части. Две из них
служили складом, наполненным запасными контейнерами, аппаратурой и кормам
для животных. Они прошли как раз в третью, в которой размещался гигантский
рентгеновский аппарат, 250-мегаперовый Дж_Е_Макситрон, установленный
вблизи подвижного круглого стола. Везде вокруг лежали защитные бетонные
блоки, похожие на большие кирпичи.
В четвертой части помещался зоопарк Пауэрса. На скамьях в раковинах
были расставлены виварии, на вентиляционных крышках были наклеены графики
и записи, разных очертаний и цветов. На полу виднелись электрические
провода и резиновые трубы. Пока они шли вдоль контейнеров, за матовыми
стеклами двигались тени живущих внутри существ. В глубине ниши, рядом со
столом Пауэрса, они услышали шедший из клетки шум.
Поставив ящичек, Пауэрс взял со стола кулек орешков и подошел к
клетке. Маленький, черноволосый шимпанзе в пилотском шлеме приветствовал
их, повиснув на решетке, веселым верещанием, после чего, оглядываясь через
плечо, отскочил к пульту, установленному на задней стенке клетки. Он начал
поспешно нажимать клавиши и клетка наполнилась мозаикой цветных огней.
- Ловкач, - сказал Пауэрс, похлопывая шимпанзе по спине. Потом он
высыпал в лапу тому горсть орешков. - Чересчур умен для этого, а? -
добавил он, когда шимпанзе ловким движением фокусника, демонстрирующего
свое искусство, бросил орешки себе в рот, все время вереща.
Смеясь, Кола взяла несколько орешков и дала их обезьяне.
- Он великолепен. Ведет себя так, словно разговаривает с вами.
Пауэрс кивнул головой.
- Да, он действительно со мной разговаривает. Он располагает
двумястами словами, но не может справиться с разделением слогов.
Из холодильника, стоявшего около стола, он вынул полбуханки
нарезанного хлеба и вручил ее шимпанзе, который тот час же, словно только
того и дожидался, схватил с пола тостер и поставил его на столе посредине
клетки. Пауэрс нажатием кнопки включил ток и через минуту с тостера
долетел шелест нагревающейся проволоки.
- Это один из интеллигентнейших экземпляров, какие мы имеем. Уровень
его интеллигенции равняется более-менее разуму пятилетнего ребенка, но в
определенных отношениях шимпанзе гораздо более автономен, - сказал Пауэрс.
Из тостера выскочили два кусочка хлеба, которые шимпанзе тут же
схватил, после чего, словно нехотя ударив лапой в шлем дважды, прыгнул к
будке, построенной в углу клетки, где с рукой, с полной свободой
свешивавшейся через окошечко, начал спокойно и не спеша есть.
- Он сам себе построил этот дом, - сказал Пауэрс, выключая ток. - Не
плохо, а? - он показал одновременно на брезентовое ведро, из которого
торчало несколько уже засохших стеблей пеларгонии. - Он следит притом за
цветами, сам себе чистит клетку, безустанно щебечет, осыпая нас потоком
шуток. В высшей степени, как видите, великолепный и забавный экземпляр.
Кома не могла удержаться от смеха.
- Но для чего этот шлем? - спросила она.
Пауэрс заколебался.
- Это для самозащиты. У него временами болит голова. Все его
предшественники... - он прервался и поглядел в сторону. - Пойдемте,
поговорим с другими жильцами, - сказал он.
Они в молчании прошли на другой конец зала.
- Начнем сначала, - сказал Пауэрс и снял стеклянную крышку с одного
из контейнеров. Кола заглянула внутрь. В мелкой воде среди камешков и
ракушек она заметила маленькое, округлое существо, облепленное словно бы
сеткой щупалец.
- Морской анемон. А точнее, бывший морской анемон. Примитивное
кишечнополостное, - сказал Пауэрс и показал пальцем на отвердевший хребет
существа. - Он залепил отверстие и превратил канальчик во что-то, что
можно бы назвать зародышем позвоночника. Позднее щупальца переродится в
нервную систему, уже сейчас реагирует на цвет. Взгляните. - Он взял
фиолетовый платок Комы предложил его над контейнером. Щупальца начали
сокращаться и расслабляться, потом свиваться, словно хотели локализовать
впечатление.
- Любопытно, что щупальца полностью не реагирует на белый цвет. В
нормальных условиях щупальца реагируют на смены давления, как барабанная
перепонка в человеческом ухе. И сейчас щупальца словно слышат краски. Это
означает, что существо приспосабливается к существованию вне воды, к жизни
в статичном мире, полном резких, контрастных цветов.
- Но что все это значит? - спросила Кома.
- Еще минуту терпения, - сказал Пауэрс.
Они прошли вдоль скамьи до группы контейнеров в форме барабанов,
сделанных из антимоскитной сетки. Над первым из них висела огромная,
увеличительная микрофотография чертежа, напоминавшего синоптическую карту,
а над ней надпись: `Дрозофила - 15 ренг./мин.`
Пауэрс постучал пальцем в маленькое окошечко барабана.
- Фруктовая мушка. Ее огромные хромосомы прекрасно подходят для
исследований, - сказал он, наклонился и дотронулся пальцем до огромного
улья в форме буквы `Ъ`, висящего на стенке барабана. Из улья выползло
несколько мух. - В нормальных условиях каждая из них живет отдельно. Здесь
они создали форму общественной жизни и начали выделять что-то вроде
разведенной сладковатой жидкости, напоминающей мед.
- А зачем это, - спросила Кола, касаясь пальцем чертежа.
- Схема действия ключевых генов, - сказал Пауэрс. Он провел пальцем
по стрелкам, ведущим от центра до центра. Над стрелками виднелась надпись
`лимфатические железы`, а ниже `запирающие мышцы, темплет`.
- Это немного походит на перфокарту пианолы, правда? - спросил
Пауэрс. - Или ленту компьютера. Достаточно выбить рентгеновскими лучами
один из центров, и уже меняется черта, возникает что-то новое.
Кома посмотрела на второй контейнер и с отвращением стиснула губы.
Через ее плечо пауэрс увидел, что она смотрит на огромное, похожее на
паука насекомое. Оно имело размеры человеческой руки, а волосатые
конечности толщиной, по меньшей мере, с человеческий палец. Мозаичные
глаза напоминали огромные рубины.
- Это не выглядит приятно, - сказала Кола. - А что это за веревочная
лестница, которую он плетет? - Когда она поднесла палец к губам, паук
двинулся, залез в глубину клетки и стал выбрасывать из себя спутанную
массу нитей, которые продолговатыми петлями повисли под потолком клетки.
- Паутина, - сказал Пауэрс, - с той только разницей, что состоит она
из нервной ткани. Те лестницы, которые вы видите, являются наружной
нервной системой, словно бы продолженным мозгом, который паук может
выкачивать из себя в зависимости от обстоятельств. Мудрое изобретение. Это
намного лучше, чем наш собственный мозг.
Кома на несколько шагов отступила от клетки.
- Ужасно. Не хотела бы я иметь с ним дело.
- Он не так страшен, как выглядит. Эти огромные глаза, которые в вас
всматриваются, слепы. Их чувствительность уменьшается, зрачок реагирует
только на гамма-лучи. Стрелки ваших часов светящиеся. Когда вы двинули
рукой перед окном, паук прореагировал. После четвертой мировой войны он
действительно окажется в своей стихии.
Когда они вернулись к столу, Пауэрс включил кофеварку и подал стул
Коме. Потом он открыл ящичек, вынул из него закованную в панцирь жабу и
положил ее на куске бумаги на столе.
- Узнаете? Это товарищ наших детских лет, обычная жаба. Она построила
себе, как видите, достаточно солидное бомбоубежище. - Он положил жабу в
раковину, открыл кран и смотрел, как вода мягко стекает по панцирю. Вытер
руки о рубашку и вернулся к столу.
Кома убрала подальше на глаза волосы и смотрела на него с
любопытством.
- Ну скажите же мне наконец, что все это значит, - попросила она.
Пауэрс зажег сигарету.
- Это ничего не значит. Тератологи годами производят чудовищ. Вы
когда-нибудь слышали о так называемой `молчащей паре`?
Кома покачала головой.
Минуту Пауэрс задумчиво смотрел на нее.
- Так называемая `молчащая пара` является одной из самых старых
проблем современной генетики, не позволяющая себя разгадать тайна двух
пассивных генов, которые появляются у небольшого в процентах числа живых
организмов и не имеют ни одной ясно определенной функции в строение или
развитии этих организмов. Много лет биологи пробовали оживить их, а скорее
принудить к действию, но трудность была в том, что эти гены, даже если
существуют, не дают себя легко отделить среди других, активных генов,
находящихся в оплодотворенных яйцеклетках, а кроме того, нелегко
подвергнуть их действию достаточно узкого пучка рентгеновских лучей так,
чтобы не повредить остальной хромосомы. И все же, в результате
десятилетнего труда биолог по фамилии Уайтби изобрел эффективный метод
полного облучения всего организма, базирующийся на наблюдениях, которые он
сделал в области радиологических повреждений на островке Эниветок.
Минуту царило молчание.
- Уайтби заметил, - продолжал дальше Пауэрс, - что повреждения,
являвшиеся следствием взрыва, были большими, чем это следовало по величине
энергии, по непосредственному облучению. Это было результатом того, что
протеиновая структура в генах запасала энергию таким же способом, как и
колеблющаяся в резонанс мембрана.
- Вы помните аналогию с мостом, распадающимся под влиянием шага
полка, идущего в ногу? Уайтби пришло в голову, что если бы ему удалось
определить сначала критическую резонансную частоту структуры в каком-то
выбранном молчащем гене, он мог бы облучать небольшой дозой весь организм,
а не только органы размножения, и действовать лишь на молчащий ген, без
повреждения остальных хромосом, структуры которых реагировали бы
резонансно на совсем другой вид частоты. - Рукой, в которой он держал
сигарету, Пауэрс обвел вокруг, - Вы видите здесь плоды этой изобретенной
Уайтби техники `резонансного перемещения`.
Кома кивнула.
- Молчащие гены этих организмов были разбужены? - спросила она.
- Да, всех этих. То, что вы тут видит, это лишь несколько из тысяч
`экземпляров, которые прошли через эту лабораторию. Результаты, можно
сказать, поразительные.
Он встал и опустил противосолнечные жалюзи. Они сидели тут же под
выгнутой крышей купола и все более сильное солнце становилось трудно
выдерживать. В полумраке внимание Комы привлек стробоскоп, сверкающий в
одном из контейнеров. Она встала и подошла туда, присматриваясь мгновение
к высокому подсолнечнику с толстым ребристым стеблем и просто невероятно
огромным диском. Построенная вокруг цветка так, что видно было только его
верхнюю часть, виднелась труба, сложенная грязно-белых, мастерски
подогнанных камешков с подписью:
`Мел: 60000000 лет.`
Рядом на скамье были установлены три меньших трубы с этикетками:
`Песчаник девонский: 290000000 лет`, `Асфальт: 20 лет`, `Полихлорвинил: 6
месяцев`.
- Вы видите эти влажные белые диски на лепестках? - спросил Пауэрс,
подходя к Коме. - В какой-то степени они регулируют метаболизм растения.
Оно буквально видит время. Чем старше окружение, тем медленнее метаболизм.
В контакте с трубой из асфальта его годовой цикл развития длится неделю, в
контакте с полихлорвинилом - два часа.
- Видит время, - повторила за ним Кома. Она взглянула на Пауэрса, в
задумчивости прикусывая нижнюю губу. - Это невероятно. Неужели это
создания будущего?
- Не знаю, - сказал Пауэрс. Но если и так, то их Ашр будет чудовищно
сюрреалистичен.

3

Он вернулся к столу, вынул две чашки из ящика, налил в них кофе и
выключил кофеварку.
- Некоторые утверждают, что организм, имеющие молчащую пару генов, -
предвестники какого-то всеобщего продвижения кривой эволюции, что молчащие
гены - это что-то вроде кода, послания, которое мы, низшие организмы,
носим в себе для использования высшими, которые должны появляться после
нас. Быть может, мы открыли этот код слишком рано, - сказал Пауэрс.
- Что вы под этим понимаете?
- Потому что, делая выводы из смерти Уайтби, опыты, проделанные тут,
в лаборатории, не окончились удачей. Каждый буквально каждый из облучаемых
им организмов вошел в фазу полностью некоординированного развития,
создавая высокоспециализированные органы чувств, назначения которых мы не
можем даже отгадать. Последствия этого развития катастрофические - анемон
буквально разлетится на кусочки, дрозофилы пожрут друг друга и так далее.
Осуществится ли будущее, заключенное в этих растениях и животных,
когда-нибудь, или это лишь наша экстраполяция - кто может сказать? Иногда
мне кажется, что эти вновь созданные органы чувств лишь пародия на
планированную реализацию. Экземпляры, которые вы тут видите, пока еще в
ранней фазе второго цикла развития. С течением времени их вид будет все
более странным и невообразимым.
Кома наклонила голову.
- Так, но что такое зоопарк без надзирателя? Что ждет человека?
Пауэрс пожал плечами.
- Более-менее один человек из ста тысяч имеет молчащие гены. Может,
они есть, у вас, может, у меня? Никто еще не отважился поддаться полному
облучению. Не упоминая уже о том, что это равносильно самоубийству, опыты,
результаты которых мы видим здесь показывают, что самоубийство это было бы
жестоким и ужасающим.
Он выпил кофе, чувствуя внезапно огромную усталость и скуку.
Изложение результатов многолетней работы очень его утомило.
Девушка наклонилась к нему.
- Вы выглядите очень бледным, - сказала она заботливо. - Вы плохо
спите?
Пауэрс принудил себя усмехаться.
- Слишком хорошо, - сказал он. - Сон не доставляет мне никаких
трудностей.
- Ох, если бы это можно было сказать о Калдрене, - произнесла Кома. -
Спит он слишком мало, я каждую ночь слышу, как он ходит по комнате. Но все
же это лучше, чем быть неизлечимым. Как вы думаете, может, следовало
применить метод облучения к пациентом, спящим в клетке? Может, это
разбудило бы их, прежде чем придет конец. Может, кто-нибудь из них
является носителем этих молчащих генов?
- Каждый из них имеет их, - сказал Пауэрс. - Эти два факта в сущности
стоят друг с другом в тесной связи. Он был теперь уже чрезвычайно уставшим
и раздумывал, не попросить ли девушку оставить его одного. Потом все же
перешел на другую сторону стала и вытащил из-под него магнитофон. Включив
его, он перемотал пленку и отрегулировал громкость.
- Мы часто говорили друг с другом об этом, Уайтби и я, - сказал он. -
В последней фазе этих разговоров я начал их записывать. Уайтби был великим
биологом, так что послушаем что он сам мог сказать по этому поводу. Именно
в этом суть дела. - Он нажал на клавишу и добавил. - Я проигрывал это уже
тысячу раз, так что лента немного попорчена.
Голос пожилого мужчины, резкий и раздраженный, поднимался над
помехами и Кома без труда разобрала слова.
Уайтби: ради бога, Роберт, погляди на статистику ФАО. Несмотря
пятипроцентного роста продукции с акра в течение последних пятнадцати лет
Мировое производство пшеницы падает почти на два процента. Та же самая
история повторяется аd nаusеаn. Это касается всех остальных продуктов -
корнеплодов и зерновых, молока и сои, мяса - все падает. Сравни это с
целой массой параллельных явлений - от изменений в области путей миграции
до удлиняющихся год от года периодов зимовки у зверей - и ты увидишь, что
общая закономерность неотвратима.
Пауэрс: Естественный прирост в Европе и Южной Америке не показывает
никакого снижения.
Уайтби: Конечно, нет, но об этом я уже говорил. Пройдет сто лет, пока
такой крошечный упадок плодовитости окажет какое-нибудь влияние в
областях, где всеобщий контроль рождаемости создает искусственный
резервуар. Посмотри на стороны Дальнего Востока, а особенно на те, где
смертность новорожденных держится на одном и том же уровне. Население
Суматры, например, демонстрирует спад больше чем на пятнадцать процентов
за последние двадцать лет. Это статистически значимый спад! Ты отдаешь
себе отчет в том, что еще двадцать или тридцать лет назад последователи
неомальтузианства кричали о `взрыве` в естественном приросте населения.
Оказывается, что это не взрыв, а наоборот. Добавочным факторам является...
В этом месте лента, видимо была перерезана и склеена. Уайтби более
уже спокойным голосом говорил:
...попросту, так как меня это интересует, скажи мне, сколько ты ночью
спишь?
Пауэрс: Не знаю точно. Около восьми часов.
Уайтби: Пресловутые восемь часов. Спроси любого, сколько времени
отнимает у него сон, и он автоматически ответит, что восемь часов. В
действительности спит около десяти часов, как и большинство людей. Я
неоднократно проверял это на себе. Я сплю около одиннадцати часов. А еще
тридцать лет назад люди посвящали на сон не более восьми часов, а веком
раньше шесть или семь. В своих `Жизнеописаниях` Вазари пишет, что
Микеланджело спал не дольше четырех-пяти часов в сутки, рисуя весь день, и
это в возрасте восьми-десяти лет, а потом еще работал по ночам
анатомического стала, с лампой над головой. Сейчас мы считаем это чем-то
по разительным, но современники не видели здесь ничего необычного. Как ты
думаешь, каким способом древние, от Платона до Шекспира, от Аристотеля до
Фомы Аквинского, могли достичь так многого за своего жизнь? Так как у них
было шесть или семь часов в сутки дополнительно. Очевидно, кроме фактора
времени у нас еще и более низкая степень метаболизма. Добавочный фактор,
который никто не принимает во внимание.
Пауэрс: Можно предположить, что этот увеличивающийся период сна
является формой компенсации, какой-то массовой попыткой к бегству от
огромного стресса городской жизни в конце двадцатого века.
Уайтби: Можно бы, но это было бы ошибкой. Это попросту биохимическая
проблема. Темплеты рибонукленовой кислоты, которыми начинается протеиновая
цепочка в каждом живом организме, использованы, а матрицы, которые
определяют свойства протоплазмы - становятся бесформенными. И ничего
удивительного, если принять во внимание, что они работают беспрерывно
около миллиардов лет. Самое время на капитальный ремонт. В той самой
степени, в которой ограничено время жизни каждого организма, существования
колонии дрожжей или любого другого вида, тем же способом ограничена во
времени жизнь всего органического мира. Всегда считалось, что кривая
эволюции идет в гору, хотя в действительности она давно уже достигла своей
вершины и теперь снижается, ко всеобщему биологическому кольцу. Это,
признаюсь, ужасающая и трудная для усвоения картина будущего, но эта
картина единственная правдивая. Через пол миллиона лет наши потомки,
которых сейчас мы воображаем себе как существа с огромным мозгом,
путешествующие среди звезд будут скорее всего голыми дикарями с заросшими
лбами, с воем бегущими по больнице, абсолютно как неолитический человек
попавший в ужасающую инверсию времени. Поверь, мне жаль их также, как себя
самого. Мой полный провал, абсолютный недостаток права на какое-нибудь
моральное или биологическое бытование уже сейчас заключен в каждой клетке
моего тела...
Лента окончилась, кассета крутилась еще минуту прежде чем
остановиться. Пауэрс выключил магнитофон и инстинктивно потер напрягшиеся
мышцы лица. Кома сидела в молчании, смотря на него и слушая стук косточек
в коленке, которым забавлялся шимпанзе.
- Уайтби считал, - прервал молчание Пауэрс, - что молчащие гены
являются последней отчаянной попыткой живой природы удержаться, как
говориться, голову над прибывающей водой. Жизнь всех организмов зависит от
количества энергии, излучаемой Солнцем. В момент, когда это количество
достигнет критического пункта, мы перейдем линию смерти и ничто не
сохранит нас от полной гибели. В защитных целях у живых организмов
образовалась аварийная система, которая позволяет приспособиться к
радиологически более горячему климату. Мягкокожие организмы создают
панцири, содержащие большие количества тяжелых металлов - защитные щиты от
излучения. Уайтби утверждал, что все это заранее проигранное дело, но я
временами сомневаюсь... - он улыбнулся Коме и пожал плечами. - Ну,
поговорим о чем-нибудь другом. Как долго вы знаете Калдрена?
- Более-менее три недели, хотя кажется, чего прошла уже тысяча лет, -
сказала Кома.
- Что вы о нем думаете? В последнее время я как-то не контактировал с
ним.
Кома улыбнулась.
- Я сама не слишком часто его вижу. Он постоянно приказывает мне
спать. Калдрен способный человек, но живет он только для себя. Вы играете
в его жизни значительную роль. Собственно, вы являетесь единственным моим
серьезным соперником.
- Я думал, он просто меня не выносит.
- Это лишь видимость. В действительности он неустанно о вас думает.
Потому постоянно следит за вами. - Она внимательно взглянула на Пауэрса. -
Мне кажется, он чувствует себя в чем-то виноватым.
- Виноватым? - удивился Пауэрс. - Он чувствует себя виноватым? Я

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ




Россия

Док. 117570
Опублик.: 19.12.01
Число обращений: 0


Разработчик Copyright © 2004-2019, Некоммерческое партнерство `Научно-Информационное Агентство `НАСЛЕДИЕ ОТЕЧЕСТВА``