ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIP НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Юрий Никитин.
Гиперборей

ГЛАВА 1

Олег услышал приближающийся конский топот. На поляну выметнулся
храпящий конь. Всадник был огромен, лют, за плечами трепыхалась шкура
барса, на шее болталось ожерелье из волчьих и медвежьих клыков. Следом
через чащу проломились двое дулебских слуг, кони под ними шатались, роняли
пену.
-- Светлый обрин, собаки потеряли след оленя!
-- Каджи вас побери с такими псами! -- заорал всадник в шкуре барса.
Плеть свистнула, дулеб вскинул ладони, но узкая полоска кожи с
треском распорола рубаху на спине. Конь под дулебом всхрапнул, вздыбился,
едва не выбросив седока из седла, понесся через кусты.
Обрин, не выпуская плети, повернулся к Олегу. Тот сидел на пороге
пещеры, рядом на плоском камне сушились травы, корни, ягоды. Глаза обрина
налились кровью.
-- Молитвами живешь? А почему олень исчез? Почему псы след потеряли?
Кто ты есть, тварь?
Олег низко поклонился:
-- Пещерник я, светлый хозяин.
-- Пещерник, -- прорычал обрин, щеря острые зубы. Его пальцы крепче
сжали плеть, конь гарцевал, боком приближаясь к пещере. -- Гнушаешься
нашей жизни, с богами дружишь... На колени!
Олег поспешно упал на колени. Обрин с наслаждением -- даже привстал
на стременах! -- обрушил плеть на сгорбленную спину. Рубаха лопнула,
обнажив худую спину с резко выступающим хребтом. Поперек спины запылала
кровавая полоса.
Обрин остановил коня, процедил сквозь зубы:
-- Плечи как у быка, а от жизни прячешься... Тварь!
Люто свистнула плеть, рубаха лопнула в другом месте. Вздулся длинный
красный рубец. Налитые кровью глаза обрина выпучились, он часто задышал.
Плеть засвистела в воздухе, на землю, как осенние листья, опали обагренные
кровью лохмотья рубахи. Колени были на земле, голова покорно опущена.
Худое жилистое тело вздрагивало под свирепыми ударами. Спину крест-накрест
исполосовали багровые рубцы, а плеть все так же зловеще взлетала над
головой.
На поляну продрались, круша кусты, обрины и кучка пеших загонщиков из
примученных дулебов. Обрин осатанел, на синих губах повисла пена. Он
что-то орал, оскалив зубы как зверь. Конь испуганно дергался, дрожал от
щелкающих ударов. В воздухе запахло свежей кровью.
Один из обринов подъехал к всаднику с плетью, с готовностью бросил
ладонь на рукоять меча:
-- Тарган, позволь! Я смахну ему голову.
Обрин задержал руку с плетью над головой, оглянулся:
-- Чего?
Воин медленно потянул из ножен меч.
-- Плетью забивать долго... А так с одного маху.
Обрин повернулся к стоящему на коленях пещернику. Окровавленные
полосы рубашки свисали до земли, словно лыко, содранное свирепым медведем
с липы, спина и шея безобразно вздувались переплетением багровых рубцов,
многие сочились кровью. Невесть откуда налетели крупные, как жуки, зеленые
мухи, со злобным жужжанием падали на спину, жадно лизали сукровицу.
-- Пусть поживет, -- буркнул обрин. Он сунул плеть за пояс. -- А то
скоро пороть будет некого.
Гридни захохотали. Обрин повернул коня, копыта прогрохотали мимо
пещеры Олега. Один спешился, помочился у входа, затем с гиком и свистом
пустился догонять своих. У троих обров висели притороченные к седлам
зайцы, тетерева, один сумел добыть молодого кабанчика. Со смехом и
шуточками ехали к селению дулебов, где месяц тому назад истребили почти
всех мужиков, а молодых девок оставили для потехи. Один из обринов вдруг
оглянулся на Олега, сказал с удивлением:
-- А кожа у пещерника прямо дубленая!.. Ты раньше рассекал мясо до
кости, а у этого шкура едва-едва лопалась... Или у него не шкура, а кора?
-- Посидел бы ты в пещере, -- фыркнул другой. -- Там клопы размером с
жуков! Какую шкуру надо нарастить, а?

Олег спустился к ручью, что бежал в трех шагах от пещеры, смыл кровь.
Рассеченную кожу саднило, и он прислушался к забытому ощущению боли с
недоумением и смутной тревогой. Холодная вода постепенно остудила тело. Не
вылезая, Олег дотянулся до знакомых сочных стеблей, что склонились к воде,
выдернул, очистил от кожуры, пожевал луковицы. Язык защипало, рот
наполнился вязкой слюной. Он медленно вышел из воды, приклеил листья на
рассеченную кожу. Над головой уже перекликались беззаботные птицы, порхали
яркие бабочки, важно гудели шмели, похожие на крохотных медвежат. Муравьи
деловито доили тлей, таскали травинки...
В пещере он опустился на каменное ложе, закрыл глаза. Стены словно бы
сдвинулись, он ощутил знакомое оцепенение. В черноте поплыли цветные
пятна, в ушах зазвучали странные голоса. Он погружался все глубже, голоса
слышались все яснее, начал различать слова, обращенные к нему, но внезапно
слух уловил другие голоса, из другого мира!
Олег с отвращением ощутил, что сознание возвращается в прежний
неустроенный мир, мир грубости и злобы. Голоса стали громче, женские
голоса. Они доносились со стороны поляны, куда выходила его пещера. Олег
поднялся с ложа.
Затрещали кусты. Олег успел подумать с неудовольствием, что пустынную
часть леса за последний год стали посещать чересчур часто.
Ветки раздвинулись, на поляну продрались шестеро молодых женщин -- в
лохмотьях, полуголые, на плечах пламенели багровые рубцы. Женщины были
запряжены в конскую сбрую, тянули за две длинные оглобли. Ломая сочную
зелень, следом катила телега, на передке орал и махал бичом краснорожий
обрин. В телеге веселились еще трое -- пели, хохотали, швыряли в женщин
обглоданные кости...
Посреди поляны одна несчастная запнулась, упала, вторая рухнула
сверху. Колеса наткнулись на упавших, телега разом остановилась. Пьяный
обрин едва не слетел с передка, люто заорал на своем гортанном языке.
Плеть со свистом прорезала воздух, расплелась в длинный ремень с кусочком
свинца на конце. Женщины вскрикнули в один голос: сразу у троих брызнула
кровь.
Олег тяжело вздохнул, сделал шаг назад. Мир не меняется. А он еще не
отыскал нужные слова, единственно верные законы, которые приняли бы люди.
И обры, и дулебы, и поляне, и даже свирепые тиверцы...
Обрину надоело махать бичом, соскочил на землю. Был он высок, широк в
плечах, двигался тяжело. Плачущие женщины сгрудились в кучу, смотрели с
ужасом. Обрин пнул одну ногой, спросил хриплым голосом:
-- Кто остановил?
Женщины в страхе раздвинулись. В середке сидела молодая худенькая
девушка. Ее пальцы туго обхватывали подвернутую лодыжку. Тоненькая струйка
крови стекала из прокушенной губы, лицо было белое, как мел. Большие синие
глаза с ужасом встретили угрюмый взгляд огромного обрина.
-- Встань, -- велел обрин.
Девушка послушно приподнялась, тут же тоненько вскрикнула, упала.
Обрин опустил длинную волосатую руку, легко поднял. В другой руке блеснул
нож. Женщины закричали, заплакали, а обрин деловито и быстро перерезал
горло жертве, брезгливо отбросил вытянутой рукой в сторону, дабы не
испачкать одежду. Девушка упала среди зеленой травы, из толстой вены
хлестала струя темной крови.
Женщины плакали уже тихо, страшась рассердить могущественного обрина.
С телеги крикнули, голоса были нетерпеливые. Женщины ухватились за
оглобли. Пока обрин взбирался на телегу, они поменялись местами: с одной
стороны трое совсем молоденьких девушек, а за другую оглоблю ухватились
две женщины покрепче.
Олегу стало жарко, словно шел через пустыню. Он начал отступать в
глубь пещеры, но хищные глаза обрина уже узрели пещерника. Он стиснул в
кулак кнут, крикнул:
-- Эй, раб! Подойди.
Олег послушно вышел, пригибаясь, остановился перед телегой. Голову он
держал покорно склоненной, смотрел себе под ноги. Кнутовище больно ударило
снизу в подбородок, он поспешно вскинул голову. Обрин скривил толстые губы
в неприятной усмешке:
-- Эй, раб! Хоть ты и пещерник, но своих женщин жалко?
Олег с усилием разлепил губы, ответил хрипло, с удивлением
прислушиваясь к своему голосу:
-- Жаль...
На телеге захохотали. Молодой обрин швырнул обглоданной костью, а
возница сказал насмешливо:
-- Я могу их отпустить. Но повезешь тогда ты.
Олег стоял неподвижно, пытаясь проникнуть в смысл простых страшных
слов. На телеге довольно ржали трое хищных зверей, а в телегу были
впряжены пятеро кротких тварей, и если он, который вот-вот постигнет
Истину, заменит их, то их отпустят по своим норам. Они простые звери,
искры Рода в них едва тлеют, а он близок к богам, однако тоже совсем
недавно был простым зверем, очень простым зверем...
Он тяжело качнулся, подошел к женщинам. Те испуганно попятились. Олег
взялся за оглобли. Говорить не решился, он даже забыл, когда последний раз
произносил связные речи. Для тягостных размышлений и беседы с богами слов
не требовалось.
Обрин довольно оскалил крупные, как у коня, зубы:
-- Хорошо... Даже зверь защищает своих детей и женщин. Но учти, раб!
Я люблю ездить быстро.
Женщины, глядя на пещерника расширенными глазами, шарахнулись от
телеги, как стая вспугнутых птиц. Олег взял оглобли под руки. Дерево было
еще теплое, отполированное женскими руками, трещины темнели коричневыми
сгустками крови -- сколько женщин разодрали ладошки в кровь?
Обрин что-то крикнул, на Олега обрушился удар бича:
-- Оглох?.. Трогай, раб!
Сцепив зубы, Олег потянул нагруженную телегу. Обрин покрикивал,
щелкал бичом над головой, но не бил: Олег места знал, напрямик через кусты
не ломился, телегу не трясло. Олег мотал головой, оберегая глаза от
мелькающих веток.
-- Быстрее! -- крикнул обрин.
Олег прибавил шаг. Рассохшаяся телега скрипела, колеса шатались,
спицы потрескивали. Он бежал, высматривая сухую дорогу, свободную от
валежин, пеньков. Под ногами сочно трещали стебли папоротника, подошвы
скользили на грибах.
-- Еще быстрее!
Деревья замелькали чаще, он едва успевал высматривать чистый путь,
ибо дороги в этой части леса нет. Потому и поселился здесь -- звериные
тропки, странные дорожки, если кто и пользовался ими кроме зверей, то
разве что лешие, исчезники, чугайстыри.
Один обрин вдруг заорал пьяным голосом:
-- Раб, гони на холм!
Плечи ожгло плетью. Он задыхался, жадно хватал ртом воздух. Перед ним
протянулась поляна, заросшая сочной травой, слева -- молодой ельник, а
вдоль него шла звериная тропка на холм. Его называли еще Лысой горой --
деревья срубили сотни лет назад, свели кусты, а на вершине поставили
деревянное капище и трехсаженного Сварога из старого темного дуба. После
прихода обров там теперь пепелище и кости волхвов...
Он чуть пришел в себя, пока тащил через ровную, как стол, поляну.
Перед холмом разогнался -- земля сухая, каменистая, с разбега потащил
телегу. Дорога поднималась покато, но вскоре тяжесть начала тянуть назад.
-- Гони! -- визжал обрин.
Оглобли выскальзывали, мокрые от пота, в глазах темнело от прилива
крови, в ушах стучали молотки. Олег потащился шагом, хрипя и налегая на
оглобли из последних сил. Оглобли дергали из стороны в сторону,
подбрасывали.
Сзади свистели, визжали. Плечи ожгло. Обрины спорили, вырывали бич у
возницы -- но не из жалости к человеку-лошади -- каждый хотел бить, видеть
клочья человеческой кожи, вспухающее мясо, брызги крови.
Задыхаясь, он дергал телегу, упирался изо всех сил, наклонился так,
что почти скользил лицом по земле. В груди хрипело, воздух врывался в
горло с жестяным свистом, перед глазами плыло. Плечи чувствовали
обжигающие удары, но помнил только одно: не упасть. На вершине холма будет
отдых.
Лохмотья уже второй за день рубахи свалились. Солнце жгло больно,
громадные оводы жадно облепили плечи и спину -- там текла сукровица,
вспухли толстые рубцы. Обрин вдруг захохотал, с азартом принялся стегать
бичом:
-- За скотом надо присматривать!.. Его загрызут мухи, если не
заступиться! -- И от хохота едва не выпал из телеги.
Под ногами Олега осыпались камешки. Запах гари доносился такой,
словно капище сожгли вчера, а не месяц тому назад. Обрин с наслаждением
вытянул его во всю длину бича, прибив пару оводов. Олега перекосило от
боли, однако телега уже вытащилась на вершину Лысой горы. Обрин рявкнул,
велел остановиться. Олег рухнул без сил. Обры слезли с телеги, заговорили
-- с вершинки видно пять весей дулебов, петлю реки, две старицы и крупное
городище, где раньше жил вождь дулебов с его малой дружиной.
Олег задыхался, воздуха не хватало. В горле сипело, перед глазами
стоял красный туман. Обры что-то говорили между собой. Он слышал только
гортанные звуки, грубый жестокий смех -- странный народ, пришел неизвестно
откуда, с неслыханной жестокостью покорил дулебов -- мирное, кроткое племя
славян. Истребили старейшин, волхвов, надругались над женщинами. Не было у
обров большей потехи, чем запрячь в телегу молодых женщин и поехать к
друзьям на пир. Женщин ставили в конюшни к лошадям, только обращались
намного хуже, чем со скотом. Издевались так гадко, что даже Олег однажды
смутно удивился: что за народ славяне? Почему терпят?
Дружный хохот заставил повернуть голову. Среди обгорелых бревен,
раскиданных головешек взвилась черная пыль: поднялся упавший пьяный обрин
-- в пятнах копоти, злой. Трое хохотали, хлопали друг друга по плечам.
Четвертый, не отряхиваясь, подошел к Олегу, дал сильного пинка:
-- Поехали в село, раб!
Его друзья с готовностью забрались в телегу. Олег поспешно ухватился
за оглобли. Ноги еще дрожали от усталости, а когда взглянул вниз, сердце
похолодело. Заставят бежать вскачь, а телега тяжелая. Понесет -- костей не
соберут, ежели с разбега да на дерево.
Он почти не помнил, как и куда спускал телегу. Смутно удивился, когда
на плечи обрушился жгучий удар, а страшный голос проревел:
-- Стой, раб! Приехали.
Он без сил повалился в дорожную пыль. Мучительно ныло исполосованное
тело, кровоточащие ссадины запорошило серой пылью, оводы и слепни взвились
со злым жужжанием и тут же упали обратно, спеша захватить места на ранах.
Краем глаза видел в двух шагах бревенчатую стену, но не было сил повернуть
голову.
Обры слезли, один грубо попинал носком сапога лежащего без сил
человека:
-- Эй, раб! Теперь буду ездить на тебе.
Другой предложил веселым голосом:
-- Устрой состязание с Кроманцолегом! Клянусь кобылицей Большого
Тумана, еще так не ездил. Пусть хан выставит своего знаменитого жеребца, а
ты этого раба. Клянусь сосками небесной Кобылицы, я поставлю на раба.
Обрин оглянулся, смерил взглядом распростертого в пыли Олега -- в
темных пятнах от смешавшейся с кровью пыли. Поколебавшись, бросил жестко:
-- Эй, раб! Послезавтра побежишь против скакового жеребца. В телеге,
как и он. Если обгонит -- умрешь немедленно.
Ноги обрина исчезли из поля зрения. Олег услышал другие голоса, не
разобрал слов из-за своего хриплого дыхания, затем донеслось властное:
-- Ты пещерник, значит, смерти не боишься. Но умрут и женщины этого
села. Плохо умрут. Очень медленно и очень плохо.
Олег с трудом согнул ноги, уперся дрожащими руками в землю, встал.
Его качнуло, он стиснул зубы, удержался. Улица дергалась, перед глазами
плыло, качалось. Он повернулся, с огромным усилием потащился обратно к
стене леса, скорее чувствуя ее влажное дыхание, чем видя.
Когда пробирался через кустарник, в голове прояснилось, а перед
глазами перестали вспыхивать огненные мухи. Он заглушил боль в мышцах,
спине -- все пройдет, и боль, и жажда, и усталость. Надо отстраниться,
здесь не искать. Ведь все, что видим и чувствуем, знаем, все то, что
называем этим белым светом, -- лишь тень от Настоящего мира, в который он
вот-вот прорвется. Люди рождаются, живут и умирают в этом плоском мирке,
так и не познав Настоящего, не заглянув за край. Лишь самые стойкие из
подвижников заглянули, если верить слухам, в тот мир, обрели бессмертие,
стали богами! А он всегда был стойким. И к цели шел прямо, не отвлекался.
Его шатало, но -- силы постепенно возвращались, шаг выровнялся.
Исхлестанная спина немилосердно зудела, кровь застывала коркой, изорванная
кожа под ней стягивается в целое. Он чувствовал, как вспухшие рубцы
опускаются, рассасываются.
Он еще только подходил к поляне, когда тяжелое предчувствие заставило
ускорить шаг. Поляна вытоптана, над трупом девушки возятся с утробным
рычанием два волка. Один равнодушно взглянул, продолжая тянуть кишку из
разгрызенного живота -- пещерника оба знали -- второй злился, взрыкивал
сквозь сжатые зубы: не мог оторвать измочаленную грудь, хотя упирался
лапами изо всех сил.
Олег прошел мимо, чувствуя странное бессилие. У входа в пещеру синели
распластанные на его сушильном камне внутренности убитого лося. При его
приближении со злым жужжанием взвился рой жирных зеленых мух. Такие же
огромные толстые мухи облепили щедрую россыпь конских каштанов у входа в
пещеру. Из пещеры несет кислой вонью -- туда заходили оправляться человек
пять-шесть здоровых мужчин, судя по мощному запаху.
Олег сел на пень в сторонке от входа. Загажено, вытоптано, испакощено
-- но мудрому здесь помехи нет. Нагажено -- уберет, испорчено жилище --
проживет без оного. В этом плоском мире, тусклой тени Настоящего, его
ничто не обидит и не заденет -- он выше. Да, выше, однако тело живет пока
здесь, в одном мире с этой убитой девушкой, загаженной пещерой,
воинственными обрами, которые восхотели ездить напрямик через эту часть
заповедного леса. Если обры будут терзать его и дальше, то он не сможет
непрерывно думать об Истине, пытаться проникнуть мыслью за край!
Медленно солнце опустилось за вершины деревьев, всплыла луна, небо
потемнело, и высыпали крупные звезды. Затем луна ушла, звезды поблекли на
светлеющем небе, на востоке начала шириться сверкающая полоска, а он все
сидел -- утренние пташки принимали за огромный валун, а белка даже
пыталась грызть у него на плече сосновую шишку. Такие же тяжелые, как
валуны, мысли ворочались в голове, и Олег чувствовал странное облегчение
-- ощущение человека, который отыскал оправдание, дабы увильнуть от тяжкой
работы, ухватившись за ту, что легче.
-- Я вынужден прервать отшельничество, -- проговорил он вслух,
вслушиваясь в собственные слова. -- На время! На самое короткое время. Я
просто вынужден выйти в этот простенький мир...
Стараясь не наступать в дерьмо, он вошел в грот. Пещера была
небольшой, свод невысокий, с нависающими острыми глыбами -- ходить
приходилось втягивая голову в плечи. У левой стены было узкое каменное
ложе из огромного плоского камня. По преданию, на нем спал богатырь Скиф.
При желании можно было даже углядеть ямки от локтей, но Олег лишь
улыбнулся, когда впервые услышал такое -- он знал, как и на чем спал Скиф,
сын Колоксая, внук Таргитая.
Тяжело вздохнул, нагнулся, крепко ухватился снизу за камень. Мышцы
напряглись, кровь бросилась в лицо, страшно вздулись вены. Он хрипло
застонал, жилы трещали от натуги. Камень звучно чмокнул, отрываясь от
земли, ноги Олега обдало могильным холодом.
В последнем усилии он поднял каменное ложе, поставив на ребро. В
глубине выдолбленной в камне узкой домовины холодно блеснуло длинное
лезвие булатного меча. Рядом виднелся короткий парфянский лук,
составленный из широких костяных пластин, под ним угадывалась полоска
праха от истлевшей тетивы. В углу выдолбленной щели лежали два мотка
запасной тетивы. Олег коснулся пальцем -- рассыпались в серую пыль.
Глядясь в лезвие меча, он перво-наперво укоротил волосы. С холодного
харалуга -- в этих краях именуемого булатом, а еще севернее зовущегося
сталью, -- на него смотрело хмурое лицо исхудавшего мужчины. Без бороды он
выглядел особенно изможденным, но распиравшие кожу кости были широкими, их
опутывали сухие жилы, крепкие, как просмоленные канаты на баллистах
ромеев.
Олег вышел из пещеры, выпрямился во весь рост, а он был выше самого
рослого из обров. Грудь была широкая, как наковальня деревенского кузнеца,
а руки длинные, жилистые. Левая чуть толще, грек бы сказал, что пещерник
подолгу упражнялся с мечом, вот мясо и наросло, но даже грек не определил
бы, что пещерник одинаково владеет обеими руками. А кто определил, тот уже
никому не скажет.
Швыряльным ножом выстрогал короткое копье, насадил поржавевший
наконечник. Когда на поляну беспечно вышел молодой олень, Олег сказал
тихо:
-- Прости, брат...
Копье ударило с такой силой, что острие вышло с другой стороны. Олень
упал, забился, взрывая землю копытами и рогами. Его крупные глаза с укором
и непониманием смотрели на подходившего пещерника -- тот раньше всегда
давал ему сочные листья, гладил, говорил ласковые слова, выбирал колючки.
Олег поспешно перерезал молодому зверю горло, на глазах у него
закипали слезы. Кровь брызнула тугой струей, стебли травы протестующе
закачались, стряхивая с листьев алые капли. Волки уже затаскивали в кусты
труп девушки, но вмиг оглянулись, чуя свежую кровь, их уши поднялись.
-- Прочь, -- сказал Олег. Голос вернулся к нему после многолетнего
молчания, и волки сразу ощутили превращение мирного пещерника во что-то
другое, опасное. Один попятился, другой попытался оскалить зубы. Но Олег
тяжело шагнул к ним, и оба проворно исчезли в кустах.
-- Кажется, надо закопать, -- проговорил Олег в раздумье. -- Или
сжечь? Не помню, как принято у дулебов. И не надо говорить вслух, я не
принимал обет учить человеческой речи зверей и птиц!
В этот день он впервые за последние годы ел мясо. Голова закружилась
от непривычной сытости. Он вдруг ощутил настоящий звериный голод,
унижающий человека, тем паче пещерника. Затем вырыл яму, закопал
обезображенный труп девушки, сверху навалил камни и валежины, чтобы зверье
не растаскало человечьи кости.
Ночью он дважды просыпался, движимый непонятным голодом, ел остывшее
мясо. Рано утром развел жаркий костер, поджарил мясо на углях, наелся и
снова ощутил забытую тяжесть в желудке. В его руки и тело возвращалась
недобрая, усердно заглушаемая все эти годы сила.

ГЛАВА 2

Когда солнце поднялось высоко, он услышал далеко за деревьями
сердитые крики, женский плач и надсадный скрип старой, рассохшейся телеги.
На его изгаженную поляну одна за другой вышли женщины -- тащили телегу.
Одна была брюхатая, лицо ее побелело, она дышала с хрипами. На телеге
сидел на передке старый мужик, грузный и неповоротливый. Кнут его
постоянно щелкал, но плечи женщин пока были целы. Лишь одна захлебывалась
слезами, а через руку у плеча опускался багровый вспухший рубец.
Мужик заорал, едва завидел еще издали Олега на пороге пещеры:
-- Раб! Тебе было велено сегодня явиться к обринскому терему!
Олег медленно поднялся на ноги. Он все еще с трудом находил слова, но
слова его падали тяжелые, как валуны:
-- Иди и скажи... Я пещерник. В мирскую жизнь не вмешиваюсь. Пусть и
меня оставят в покое.
Мужик ахнул, соскочил с телеги с неожиданной для его грузного тела
легкостью. Кнутовище он держал как копье, так и попер на пещерника:
-- Ты... ты разумеешь, что глаголешь?.. Обрины здесь хозяева!.. Кто
им смеет противиться?.. Иди, а то всю нашу весь сожгут, народ изничтожат.
Иди добром, говорю...
Он раскрутил кнут, с яростью бросил вперед длинный конец. Олег быстро
шагнул навстречу, перехватил кисть, и кнут выпал из онемевших пальцев
войта. Олег сжал сильнее, услышал слабый хруст костей. Войт завизжал
тонким бабьим голоском, рухнул на колени. Олег поднял его за шиворот,
другой рукой цапнул за пояс, поднял и швырнул в телегу.
-- Иди и скажи, -- повторил он. Я не вмешиваюсь. Не трогайте меня.
Женщины с плачем потащили телегу обратно. Войт выл, катался в сене,
грозил карами. Олег опустился на пень, погрузился в тяжелые думы. Оставят
ли в покое?
Обычно завоеватели ломают сопротивляющихся, но храмы не трогают,
волхвам не вредят. Вовсе не замечают пещерников, пустынников, столпников,
юродивых. Те не от мира сего. Они живут в другом мире, лишь тела влачатся
еще здесь, запаршивленные, в коросте, жалкие.
Он задумчиво потрогал подбородок. Внезапно рука отдернулась.
Непривычно. Не потому ли сбрил бороду, что за нее часто хватают чужие
руки, чтобы рывком вскинуть голову вверх и ударить по горлу?..
Он начал вслушиваться в себя, погружаясь в темное оцепенение, услышал
шорохи, голоса, далекий зов. Голос показался незнакомым, но чем Олег
вслушивался, тем больший страх заползал в душу. Это был его голос.
Глубокий, скорбный, нечеловеческий.
Олег потряс головой, не желая слушать. Голос вещал правду, голую
правду, а когда человек к ней готов?
Он знал, что он -- самый большой трус на свете. Он панически боялся
погибнуть. Боялся боли. Становилось дурно, когда смотрел на молодецкие
забавы, кулачные бои. Увидев человека со шрамами, холодел от ужаса так,
что подгибались ноги. Воображение рисовало картину залитого кровью лица,
он словно чувствовал боль, сердце начинало стучать чаще, а ноги сами
уносили в лес, где он был в безопасности.
Только отчаянный трус мог додуматься не позволять даже ударить себя.
Смелые парни могли получать по роже -- как с гусей вода, сплевывали кровь
с разбитых губ и дрались дальше, а он не мог, не мог!
-- Я не хочу! -- вскрикнул он. -- Опять кровь, убийства, пожары?... И
в конце концов такая мучительная смерть?
Внезапно еще один голос прорвался из небытия в его мозг. Совсем
другой -- нечеловечески мудрый, ясный. Олег опустил веки, во тьме
заблистали искорки на обнаженных мечах, проступили неясные фигуры,
озарились слабым трепещущим светом. Олег видел, как с телеги сбросили
войта, тот ползал в ногах хмурых обринов, что-то верещал, вскидывал руку
со сломанной кистью. Несколько обринов бросились седлать коней. Вот уже
ворота распахиваются, выезжают трое... нет, четверо... пять человек.
В глазах потемнело, видение исчезло. Олег попытался встать, но
услышал другой голос -- тоже ясный, мудрый, но уже строгий, властный.
Высветилось крупное лицо: бледное, с запавшими глазами. Донесся слабый
голос:
-- Брат... что случилось?
Олег крепко зажмурился, разом открыл сознание: Свет мгновенно исчез,
была долгая темнота, затем голос сказал потрясенно:
-- Да, я увидел все, благодарю. Но ты не должен уходить с ясной
дороги! Ты был один из Семи, теперь отступник, а скоро станешь простым
смертным!
-- Я не мог! -- ответил Олег.
-- Мог... Даже на плахе мудрец может мыслить мудро! Ты самый молодой
из Семи, твое юное сердце не выдержало...
Олег молчал, ибо шестеро бывших братьев по Совету в этот миг и так
через его глаза видели обров, пожары, кровь, девушку с перерезанным
горлом. Мудрецы живут в недоступных горах, пустынях, размышляют о путях
человечества непотревоженно. Под их незримым руководством создаются и
рушатся империи, строятся города, возникают новые народы, а старые
исчезают бесследно -- человечество крохотными шажками двигается к Свету,
постоянно оступаясь, попадая в ямы, тупики, а то и скатываясь к подножию
горы.
-- Ты слишком близко от людей, -- донесся печальный голос. -- Видишь
их боль... Тебе нужно уйти немедленно. В горы. Надо видеть не отдельных
людей, а народы. Для народа страдание бывает очищающим лекарством... Беда
пробуждает от спячки...
-- Народ состоит из отдельных людей!
-- Когда смотришь с очень высокой горы, а в Тибете высокие и холодные
горы, то видишь всю землю разом. Видишь движение народов, видишь Добро и
Зло. Но даже Зло надо иногда оставлять, потом оно принесет немало Добра...
-- Мы не можем видеть одно будущее! -- возразил Олег.
-- Да, видим сразу несколько... на выбор. Но выбираем, лепим, строим!
Наш опыт позволяет решать за целые народы... Твоя беда, что живешь рядом с
людьми. Их стоны поколебали бы даже нас, а ты -- самый молодой и
горячий...
Это я-то горячий, подумал Олег хмуро. А ему кажется, что в жилах
течет вместо крови вода подземной реки мертвых.
Голос сказал настойчиво:
-- Уходи сейчас же. Мы дадим тебе направление... Будем ждать в наших
горах.
-- Сегодня уйти не смогу, -- ответил Олег.
-- Наша связь слабеет, разве не видишь? Ты уже потерял половину
своего Дара. Если не поднимешься над видимым, то связь оборвется вовсе. Ты
уже не один из Семи Тайных Мудрецов, но ты все еще Вещий, ты не простой
весянин... Но, покинув пещеру, покинув поиски Истины -- станешь им...
Голос ослабел, пока не затих вовсе. Олег открыл глаза, перед ним была
каменная стена. Да, он опустился так низко, что уже не видит весь Белый
Свет, а только эту пылающую в пожарах и битвах землю. Если падение не
остановить, то завтра увидит уже не землю, а лишь эту весь... Но
большинство людей вообще видят только свой дом, свою семью, свой огород.
Они совсем не мудрые, верно. Им лишь бы спасти семьи, детей, а соседи
пусть спасаются сами. Они трусливые и невежественные. Злобные и коварные.
Подлые... Но все-таки люди. Подлые, ибо не научились благородству. Глупые,
ибо не видят пути к мудрости. Дерутся друг с другом, ибо не подсказали им,
что все -- родня, что, убивая другого, всякий убивает частицу себя...
Он услышал резкий топот множества копыт. Со стороны веси на поляну
галопом выметнулись вооруженные всадники. Впереди мчался крупный молодой
воин, булатный шлем блистал, кольчуга позванивала крупными кольцами. За
спиной звякал щит, справа на поясе висел короткий меч, слева вспыхивал
длинный узкий кинжал -- признак десятника.
Воин поднял коня на дыбы перед остатками костра, крикнул звонко:
-- Пещерник уже ест мясо?.. Распять его на ближайшем дереве.
Сзади на Олега прыгнули с коней двое обринов, прижали к земле.
Десятник крикнул, в его руке блестел обнаженный меч, и Олега потащили
через поляну к толстому приземистому дубу. Остальные соскочили с коней,
гурьбой двинулись следом. Гортанные голоса звучали разочарованно.
-- Распять и сжечь вместе с деревом, -- добавил десятник.
Один из обринов послюнил палец, поднял, пробуя ветер:
-- Огонь понесет в сторону веси... Как бы не выгорела.
-- А нам что? Уцелевших заставим срубить нам хоромы на новом месте. А
сами пусть живут в норах.
Пещерника поставили спиной к дубу. Обрин подошел, потряхивая дорожным
мешком, выудил два железных штыря, второй обрин принес тяжелый кузнечный
молот. Олег поднял голову -- на него смотрели дикие звери: кабаны, волки,
медведи, рыси, шакалы. О двух ногах, с виду вроде люди, лишь по личине
люди, а внутри -- звери лютые. Двое зверей прижимали его руки к дубу,
больно выворачивая лопатки. Обрин с молотом крикнул нетерпеливо:
-- Поверни ладони, раб!
Олег не двигался, с горечью всматривался в лица. Обрины попытались
разжать его кулаки, один с силой ударил коленом в живот, наконец гаркнул:
-- Да забивай выше! Если в ладони, то сорвется.
-- Не сорвется. Позавчера так распяли одного.
-- Этот тяжелее!
Олег ощутил холодное прикосновение штыря. Обрин ткнул острым концом
ему в кисть, держал на вытянутой руке, опасливо глядя на обрина с молотом:
-- Гляди не промахнись, дурень!
-- Не боись. Раз по пальцам, раз по... другому месту. Держи крепче!
Олег встретился взглядом с глазами десятника. Тот наклонился с коня,
в лице было наслаждение, рот приоткрылся. Поймав взгляд пещерника, он
сказал почти ласково:
-- Ты будешь умирать очень медленно. Мы это любим.
Обрин с молотом широко замахнулся, на его толстых губах мелькнула
улыбка -- видел страх в глазах приятеля, что держал штырь. Олег страшно
взвизгнул, обрины на мгновение оторопели, застыли. Его рука метнулась
вперед, кости молотобойца хрустнули, другой рукой Олег ударил в глаза
того, кто все еще держал штырь. Двое, которые только что выворачивали ему
руки, едва начали приходить в себя, как один согнулся от удара ногой в
пах. Олег выдернул у него из ножен меч, успел вскинуть над головой,
защищаясь от меча обрина, который раньше держал левую руку.
Они обменялись двумя ударами, но обрин был слишком потрясен, и острие
меча с хрустом рассекло ему переносицу. Он закричал и рухнул на колени,
выронив меч и ухватившись обеими руками за кровоточащую рану.
Олег повернулся к десятнику, который с трудом удерживал испуганную
лошадь:
-- Ты можешь вернуться. Скажи, пусть меня оставят в покое.
Десятник был белым, губы тряслись, но рука привычно выдернула меч, он
закричал срывающимся голосом:
-- Я воин! Я убивал врагов десятками!... Я бросал горы трупов...
-- Не хвались, на рать идучи, -- ответил Олег горько, -- а хвались,
идучи с рати... Горы трупов женщин и детей?
Десятник завизжал, пустил коня вскачь. Олег отпрыгнул, отбил удар
меча. Десятник быстро приходил в себя, руки перестали трястись. Он уже
смотрел прицельно, бил точно, а конь поводьев слушался.
Второй раз Олег отпрыгнул, но кончик меча чиркнул по голому плечу.
Улыбка десятника стала шире, глаза заблестели. Тонкая струйка крови
пробежала по руке Олега, с локтя сорвались частые алые капли.
Олег пригнулся, всем видом показывая, что прыгает под коня и распорет
брюхо. Десятник свесился далеко влево, пытаясь достать пещерника, мечи с
лязгом сшиблись, другой рукой Олег ухватил врага за край кольчуги, и конь
освобожденно пронесся дальше.
Десятник гулко ударился о землю. Олег опустил саблю, однако десятник
прыгнул прямо с земли -- глаза вытаращены, зубы хищно блестят. Олег
парировал удар, тут же ударил сам, отвернувши в последний момент лицо,
чтобы не видеть, как острое железо крушит человеческие кости.
Его трясло, дыхание вырывалось из пересохшего горла с жестяным
стоном. Руки дергались, губы прыгали. Он торопливо ходил кругами по
поляне, унимая дрожь, отводил глаза от убитых и умирающих. Повезло, что
застал врасплох, иначе пятерых не одолеть -- давно не держал в руках
смертоносного оружия.
Он потрогал одного ногой:
-- Жив, не притворяйся.
Обрин молчал, Олег приложил острие меча к его горлу. Капли крови
стекли по лезвию, побежали по незащищенному горлу и образовали лужицу в
ямочке между ключицами. Обрин открыл глаза, прохрипел:
-- Тиамат... Прими меня в свой мир...
Изо рта у него хлынула кровь. Олег вынес из пещеры чистые тряпицы,
быстро смастерил лубки, вложил сломанную руку и крепко привязал. На рану в
плече наложил лечебных листьев, примотал чистыми лентами. Насильно
заставил выпить горький отвар, сказал:
-- Я волхв, умею лечить. Ты приедешь к своим, скажешь, что я --
пещерник, который хочет, чтобы его оставили в покое.
Он забросил обра поперек седла на самую смирную с виду лошадь,
хлестнул по толстому крупу. Лошадь тронулась, а когда скрылась за
деревьями -- до слуха Олега донесся учащающийся топот: обрин перестал
притворяться умирающим, схватил поводья.
Олег вернулся на свой камень, где вот уже несколько лет встречал
рассвет в лесу. Трава на поляне вытоптана, изломаны стебли, блестят капли
сока. По краю бродят кони: шумно срывают молодые листья с кустов, под
копытами хрустят прошлогодние сосновые шишки, расклеванные птицами. Пахнет
свежепролитой кровью, а за кустами, в глубине, уже началось осторожное
шевеление. Ветки явора закачались под налетевшими воронами. Из четырех
обринов один был еще жив, но жизнь вытекала с последними каплями крови. Он
изо всех сил терпел боль, прикидывался убитым, дабы обрадованный враг не
бросился глумиться над живым: сдирать кожу, выкалывать глаза -- кромсать
ножом мертвого не так сладко. Олег чувствовал печаль и горечь. Уходит из
жизни человек. Он не только не видел настоящего мира, для которого рожден,
но и своего плоского не успел рассмотреть! Вышел из тьмы и ушел во тьму.

Вечером Олег подстрелил молодого кабанчика. Очищая собранные мечи от
застывшей крови, посмотрелся в лезвие, удивленно покрутил головой.
Изможденное лицо прямо на глазах теряет смертельную бледность, исчезли
провалы щек, на глазах округляются плечи. В который раз с великим трудом
вскарабкался почти к вершине, откуда рукой дотянуться до Настоящего, но
как быстро скатывается к подножию в простенький мир, где удар мечом или
пущенная стрела служат самым веским доказательством правоты! Уж не про
него ли придумана притча, в которой человек безуспешно тащит на вершину
горы огромный камень?
Обры -- воины-звери, подумал он, воскрешая старые клички. Для них
сильный как бык, храбрый как лев, лютый как волк -- не слова из песни
кощюнника. Они подражают зверям, изо всех сил -- на беду, довольно успешно
-- стараются превратиться в зверей. Поедая убитого хищника, принимают его
повадки, ибо мощь и душа зверя обязательно переливаются в их тела. Ритуал
поедания почти убитого противника у обров привел к воинскому людоедству,
как случилось во многих племенах: голову на отрез, еще у живых противников
пожирают печень, пьют кровь.
Они подражают зверям в походке, надевают шкуры, украшают себя клыками
и когтями убитых зверей. Полагают, что обладают неуязвимостью, если
впадают в бешенство в бою, отбрасывают щиты, а на противника бросаются с
неистовой яростью, с криком, воем, пеной на трясущихся губах. Это приводит
в оцепенение жителей веси, нагоняет страх на противника, если тот сам
разъярен недостаточно или не жаждет окрасить меч в крови. Но если человек
не дрогнет, выдержит первый бешеный натиск воина-зверя, что тогда?
Олег посмотрел на свои ладони, сжал и разжал пальцы. Обры -- не
просто одно из племен, которое, как и другие племена, как и он сам,
блуждает в полумраке, отыскивая дорогу к свету. Обры -- племя, стремящееся
во тьму, старающееся приблизиться к зверю, изо всех сил гасящее ту искру
божественного огня, которую зажег в людских душах великий Род. Значит,
обры -- его враги. Не враги его народа, здесь все народы -- осколки его
племени, а враги его души...
Он запоздало и с некоторой досадой напомнил себе, что все племя не
может стремиться к свету, как не может стремиться и к мраку, а обры вряд
ли племя, скорее, тайное или явное воинское сообщество, братство, какие
часто встречал у разных народов. Например, хатты с железными ошейниками,
что странным образом из знака бесчестия превратились в знак чести. Олег
напряженно размышлял, но руки уже работали, умело выпарывали из убитого
оленя жилы, сдирали слизь, натягивали... Он сам удивился, как работали
умело, словно он и не провел долгие годы в уединении, безмолвии, в
тягостных раздумьях об Истине.
Вскоре две новые тетивы были готовы: одна на лук, другая в запас.
Предыдущие истлели, пока он искал Истину, но не заржавел грозный двуручный
меч, когда-то назвал его Последним Криком. Он не помнил, когда пришел
обычай давать мечам имена, но уже у Таргитая был такой меч. На мече
клялись, меч был признаком свободного человека, боги вовсе не расставались
с мечами. Даже новый пророк заявил, что не мир он принес, а меч, а если у
кого нет меча, то пусть продаст плащ свой и купит меч. Но ведь еще
Таргитай, ныне Сварог, пытался перековать мечи на орала! Поторопился
певец...
Олег нахмурился, раздраженно повел лопатками, поправляя меч за спиной
на перевязи. У него просто меч. Просто двуручный меч, у которого не может
быть имени, ибо он, Олег, давно не волхв, не боец, а мирный пещерник,

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIP НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Док. 117477
Опублик.: 20.12.01
Число обращений: 2