|
ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ Карло ВИЛЛА
ВЫГОДНАЯ СМЕРТЬ ОNLINЕ БИБЛИОТЕКА httр://www.bеstlibrаry.ru
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Не спрашивай, многочисленна ли вражеская рать, - спрашивай, где она.
Плутарх. Изречение Агиса из `Апофегм царей и полководцев` Бесконечная тень истины.
Пасколи. Застольные поэмы Глава 1 Быстрая езда - несолидна. Большие полномочия создают потребность в больших игрушках. Совершить кощунство. Ежедневно, кроме воскресений и всего месяца августа, в восемь часов утра
черный лимузин с шофером в темно-синей форме отъезжает от виллы
`Беллосгуардо`, что неподалеку от Портовенере, и направляется в город
Специя.
От уютной виллы до города, центра провинции Специя, не будет и десяти
километров, но мощный автомобиль целых четверть часа, горделиво покачиваясь,
преодолевает этот недолгий путь с прекрасными видами на море.
Летом глубинные течения и легкий утренний бриз в еще не рассеявшемся
тумане раскрашивают курчавые загривки волн, и они переливаются всевозможными
цветами. От индиго до густого кобальта и, наконец, до томной голубизны; а
главный прокурор республики в городе Специя, доктор Франческо Паоло Де Витис
- человек столь утонченный и неравнодушный к прекрасному, что, хоть и ездит
по этой дороге годами, лениво поглядывая на повороты и изгибы, каждое утро
неизменно впадает в восторг.
Однако он убежден, что проявление излишних эмоций едва ли совместимо с
его высокими полномочиями, и поэтому старается уделять всем этим красотам не
больше внимания, чем роскошному ковру от порога до порога.
Он то и дело просит шофера сбавить скорость:
- Помедленнее, Луиджи, помедленнее.
В самом деле, все вокруг под его надзором, и поэтому он никогда не
позволяет себе ехать слишком быстро - того и гляди упустишь какую-нибудь
важную подробность. И потому, особенно в ясную погоду, он повторяет:
- Помедленнее, Луиджи, не торопись...
Бедный Луиджи уже давно понял, что от него требуется. Но хозяин снова и
снова говорит: `Быстрая езда - несолидна`, - и каждый раз со словами `да,
ваше превосходительство` Луиджи слегка касается педали тормоза.
Длинный черный лимузин въезжает в город, вот он приближается к громаде
Арсенала, на фасаде которого укреплен изъеденный временем рекламный щит. Де
Витис выпрямляется на широких кожаных подушках и командует:
- Ну-ка подъедем поближе, вот так, хорошо... - и читает по слогам
бесчисленные надписи - `Фиат 650`... `Гранна Пьяве`... `Джинджер Эль`... `Ты
пользуешься Клинекс?`
Наметанный глаз прокурора равнодушно скользит по давно известным ему
рекламам, однако при виде новых его охватывает нетерпение, а добравшись до
раздела кинореклам, интересующего его больше других, он ощущает дрожь во
всем теле, он уже не просто внимателен, а прямо-таки взволнован: `Я -
Миа`... `Звездные войны`...
- Хорошо, хорошо, едем дальше... `По ком звонит колокол`... Смотри-ка!
`Железный префект`...
Но все как будто в порядке, сегодня утром тут нет ничего такого, что
требует его немедленного вмешательства. Правда, на афише фильма `Прямиком к
удовольствию` выглядывающий из постели женский зад, пожалуй, слишком
привлекает внимание, становится как бы эротическим центром композиции, но, в
сущности, это всего лишь силуэт, к тому же греховная часть проглядывает
сквозь решетку крупных, близко поставленных букв названия. И потом, это
старый фильм, из которого уже многое вырезано, - новые придирки были бы
смешны или даже привели бы совсем к противоположному результату. Бесполезные
меры всегда ослабляют воздействие мер необходимых.
Де Витис велит ехать дальше. Через несколько дней у него действительно
появятся заботы. Вот-вот разразится летний сезон, и лучше приберечь карающие
удары к началу пляжного столпотворения. Тогда уж в мишенях недостатка не
будет.
- Едем, едем дальше.
И он снова откидывается на мягкие кожаные подушки.
Такую задницу просто бессмысленно запрещать: кругом их уйма - куда более
вызывающих, причем не на экране, а в жизни; однако и карающие удары, дабы
они всегда достигали желаемого эффекта, следует дозировать, выдерживать
определенную паузу между залпами. Пускай противник успеет перевести дух.
Машина осторожно набирает скорость, оставляя позади непристойный
рекламный щит. Она сворачивает на виа Никола Фьески, пересекает бульвар
Амендола и, проехав вдоль виа Саири, подруливает к третьему дому по виа
Грамши.
Лимузин едва успевает остановиться перед Дворцом правосудия, а швейцар
уже бросается открывать дверцу. Тем временем Луиджи, подхватив объемистый
портфель Де Витиса, торопливо подает его шефу - другой швейцар уже приоткрыл
огромную застекленную дверь.
Размеренный шаг достойного мужа еще не успел прозвучать на лестнице, а
третий служитель уже караулит лифт, чтобы кто-нибудь случайно не вызвал его
наверх; пригнувшись, стоит он в дверях и в этой неудобной позе выглядит еще
более смиренным, чем всегда.
Франческо Паоло Де Витис, не замечая суеты вокруг, с явным удовольствием
шествует по привычному пути, и в каждом его шаге чувствуется естественная
раскованность властелина, привыкшего внушать робость одним только своим
присутствием. Солдаты охраны вытягиваются, осчастливленные его скупым
приветственным жестом, дежурный и служащий справочного бюро поднимаются с
мест, дабы стоя пережить столь торжественную минуту. Большие полномочия
создают потребность в больших игрушках, и забавляться ими можно без
ограничений.
Взволнованным подчиненным, хором повторяющим `здравствуйте, господин
прокурор`, Де Витис отвечает легким кивком: строгий церемониал его появления
- лишь необходимая дань Закону - Закону, все статьи и возможные толкования
которого олицетворяет здесь он сам.
Ему доверена провинция сложная и неспокойная, особенно летом, когда
вместе с сезонным приростом населения появляются мириады преступных
соблазнов.
К немногочисленным, не слишком уютным заведениям, работающим круглый год,
в июле - августе добавляются временные киношки под открытым небом, ночные
клубы, сколоченные на скорую руку театральные площадки с крикливыми
названиями, главное назначение которых - совращать добродетель и
потворствовать пороку. Скоро толпы похотливых самок, сбежавшихся со всего
света, в необузданном веселье выставят напоказ свои бесстыжие тела, нагло
заголят ягодицы вроде бы для загара. К счастье, в этом году он, коему можно
и должно определять до сантиметра позволенную степень оголения, будет
действовать не один - по его просьбе из Рима специально пришлют нового
заместителя.
Думая об этом, Де Витис ощущает прилив удовлетворения, поскольку власть
определяется также и количеством лиц, которым можно временно передавать свои
полномочия.
Все, наверное, видели в Лувре картину Гвидо Рени `Благовещение`. Этакий
херувимчик кокетливо выпячивает пухлые губки, хотя библейский сюжет избран
автором вовсе не затем, чтобы позабавить зрителя, а с явным намерением
наставить его на путь истинный. Чем-то все это напоминает кормилиц,
принимающих слабительное, дабы не испортить желудок младенцу... Ну так вот,
если понаблюдать за Матильдой Маццетти, кажется, что она не столько занята
исполнением служебных обязанностей, сколько соблюдением сурового устава
кармелиток, и даже на службе старается умерщвлять свою плоть. Вот почему ее
устраивает работа с Де Витисом. Рядом с ним Матильде легче противостоять
гнусным искушениям Дьявола. Ее учили, что душа не должна пребывать в
праздности, и она постоянно подвергает душу испытанию.
Она впадает в искушение лишь затем, чтобы исправиться, снова стать
чистой, и это похвальное состояние духа не покидает ее и при самых обыденных
занятиях. Вычистить, продезинфицировать что-нибудь, неважно что - душу или
рабочее место, секунду назад бывшее грязным или заразным, - для нее
наивысшее наслаждение.
Вот сейчас, например, она, как всегда в начале рабочего дня, тщательно
протирает все в своей комнате большими бумажными салфетками, смоченными в
спирте. Одно из отделений ее шкафчика отведено под бактерицидные эмульсии,
порошки и пластыри, а по пятницам она уносит к себе домой шторы, чтобы
подвергнуть их собственноручной совершенно безукоризненной стирке. Она
готова вдыхать сладковатые, въедливые пары денатурата и проделывать всю эту
неблагодарную работу, лишь бы не подцепить какую-нибудь заразу.
Для нее работа - искупление грехов, и каждый день превращается в тяжкое
единоборство с Дьяволом, который, впрочем, всякий раз отступает перед ее
смирением и трудолюбием. Де Витис неспроста приблизил ее к себе.
Суровая, как алебастровый светильник, Матильда Маццетти излучает
внутреннее сияние такой мощи, что у всякого, кому посчастливится взглянуть
ей в лицо, тут же возникнет потребность совершить кощунство. Набожны вы или
нет, но не сможете не восхищаться ею.
Эта жертва безоглядной любви к Христу неизменно с готовностью спешит на
зов Де Витиса, которому она нужна именно из-за ее несокрушимого целомудрия.
Матильда незаменима при разборе наиболее спорных случаев. Ничего
удивительного! Ведь она живет в столь тесном общении с Богом!
Матильда все еще протирает салфеткой поверхность письменного стола, когда
раздается звонок внутреннего телефона. Она знает, кто звонит, ей больше не
от кого ждать приказаний.
Отбросив скомканную салфетку, она хватает трубку и успокаивает шефа:
- Да, ваше превосходительство.., иду, ваше превосходительство...
И тут же несколько раз энергично проводит смоченной спиртом салфеткой по
телефонному аппарату - только после этого кладет трубку. Затем выбрасывает
бумагу в корзину и выходит в боковую дверь, прихватив ручку и блокнот.
Де Витис встречает ее нетерпеливым жестом. Без нее ё он как без рук.
- Ну, начнем.., и ничего не пропускайте, это очень важно. Часто все
решают детали, а мы должны действовать с максимальным соблюдением
гражданских прав...
- Начнем с анонимных писем, господин прокурор? Бывают дни, когда больше
всего именно анонимных писем, а для сердца Матильды, как-никак женского
сердца, в корреспонденции - особое очарование и притягательность. Однако эти
трусливые послания хоть и содержат массу мерзостей, но написаны обычно
вполне благопристойным, даже невинным языком, дабы вызвать больше доверия у
властей и побудить их к действию. Поэтому успевший все проглядеть Де Витис
непреклонен.
- Нет, сегодня нет ничего особенного, можете передать их Нордио..,
начнем-ка с протоколов, - и весь превращается в слух, а Матильда
приглушенным от волнения голосом читает первую страницу:
- Двадцать второго мая сего года... - и, медленно продвигаясь вперед, с
отчаянно бьющимся сердцем, все более нетвердым, смятенным голосом,
продолжает:
- ..в двадцать часов тридцать минут я, нижеподписавшийся, бригадир
Аристиде Паскалис, посетил кинотеатр `Дузе` с целью просмотра фильма,
указанного в заявлении некоей Анны Ди Марцио, проживающей в Специи по
адресу... - и вот наконец, опустив в ужасе ресницы, Матильда приступает к
сути:
- ..когда актер Буччи, в роли вора, забирается в квартиру Тоньяцци, его
ловит с поличным любовница хозяина, очень молодая и нахальная особа, на ней
коротенькие брючки, и Буччи, просунув ей руку между ног, явно ощупывает
ей...
Вот оно! Матильда в отчаянии, чуть не в обмороке, но спасения нет, она
это знает и потому, переведя дух и набравшись мужества, читает едва слышно:
- ..половые органы, что вызывает у нее сладострастные ощущения, а в
процессе последующего плотского сношения неоднократно произносятся
непристойные слова и целые фразы, как-то...
О нет, это уже слишком! Глаза смиренной Христовой невесты уже пробежали
мерзостный перечень, но язык отказывается ей повиноваться... Господи,
пронеси мимо чашу сию! Но Де Витис беспощаден:
- Ну?
Он и сам затаил дыхание, сцена может потерять смысл и значение, поэтому
Матильда, судорожно глотнув и не поднимая головы от страницы, после
повторного повелительного `ну?` решается:
- А именно...
И вот они звучат, ужасающие слова, отчеканенные негодующими устами,
подобно взрывам петард, а Де Витис зачарованно слушает, повернувшись спиной
к письменному столу и следя за полетом чаек в голубом прямоугольнике
раскрытого окна. Глава 2 Три генерала на один Вавилон. `Лилиана для вас`. Наслаждаться природой, не выходя из дома. Могильные цветочки. Специя помнит трех генералов. Первым был генерал от артиллерии -
Бонапарт, он предрек ей большое будущее. Другой, генерал инженерных войск,
некий Кьодо, отстроил ее, несмотря на упорное сопротивление адмиралов
Сардинского королевства, которые собирались построить военную судоверфь в
Генуе. И наконец, Ламормора, генерал берсальеров <Берсальеры - особые
подразделения итальянской пехоты.>, поддержавший предприимчивого Кьодо и
сумевший одолеть бюрократов Савойского герцогства. Из тихого рыбацкого
поселка Специя превратилась в крупный средиземноморский порт, и сделано это
было военными, не имевшими ни малейшего отношения к морю. Сейчас возведенные
сооружения оценивают в несколько миллиардов, а Кьодо - случалось такое в
старину - умер в нищете, и вдове его вместо пенсии предложили взять в аренду
табачную лавку в Турине.
Вокруг верфи развернулось бурное строительство, прокладывались улицы,
высаживались пальмы и платаны, и местное население быстро выросло с семи
тысяч до семидесяти. Затем оно перевалило за сто тысяч, люди съезжались со
всей Италии: из Тосканы, Эмилии-Романьи, Сардинии, Неаполя, Сицилии, - так
что от смешения множества диалектов возник настоящий Вавилон на непрочной
основе тосканско-эмилианского говора, подвергшегося неизвестно почему
сильному испанскому влиянию: вместо `много` здесь говорят `мучо`, друга
называют `амиго`, а работу не иначе как `трабахо`.
Город рос, и росли огромные рабочие кварталы в северном районе, один за
другим возникали совершенно одинаковые, словно отлитые в одной форме дома с
огромными дворами и общими чанами для стирки. Сбитые с толку однообразием,
местные почтальоны часто путали адреса, так что жители были в курсе чужих
дел, а город с самого рождения был предрасположен к сплетням, наветам и
суесловию.
Но девиз фирмы `Лилиана для вас`, престижного посреднического агентства
по сдаче внаем недвижимости, всегда, даже в разгар курортного сезона,
оставался незыблемым: скромность и деликатность прежде всего.
Эта фирма на углу виа Спалланцани и бульвара Гарибальди то ли из-за
своего места в самом центре города, то ли из-за вкрадчивой деловитости
хозяйки сумела выделиться среди других, и пухленькая Лилиана обзавелась
постоянной клиентурой по всей стране, включая Рим.
Промышленники и политические деятели в поисках уютного уголка охотно
прибегают к советам и обширной картотеке Лилианы, которую она постоянно
обновляет; вот и сейчас она ведет переговоры о сдаче внаем прелестного
флигеля у моря. Предполагаемый съемщик, учтивый, но строгий господин в
дымчато-сером костюме, изучает варианты, разглядывает ворох фотографий, а
владелица агентства, как ловкий зазывала, расписывает преимущества каждой
квартиры:
- А тут ваша жена могла бы.., вы сказали, она у вас обожает солнце, да?
Но клиент перебивает ее, он говорит с сильным римским акцентом, словно
защищаясь и прося о поддержке:
- Нет, я не для себя снимаю; для себя я бы так не привередничал. Мне
поручили этим заняться, и я должен решать за других, поймите... Речь идет об
очень важном лице, желающем сохранить инкогнито, я полагаюсь на вашу
скромность. , - Не продолжайте, все ясно!
Лилиана уязвлена. Ее главные достоинства проявляются именно в сложных
ситуациях, а работа под покровом тайны - ее конек. Тем более, что за это и
платят лучше. Она пристально смотрит в глаза растерявшемуся посреднику и с
напускным безразличием осведомляется:
- Вы его родственник?
- Нет, секретарь; мне поручено подписать контракт от его имени, и я хотел
бы удостовериться.., насчет уединенности квартирки, вы мне это гарантируете?
И еще, в ней должно быть много солнца. Синьора, которая в ней поселится,
просто помешана на солнце.
- Ну, тогда у меня есть именно то, что ей нужно! - умиленно восклицает
Лилиана и, наклонившись над альбомом с фотографиями, показывает одну из них,
сопровождая это потоком слов:
- Как видите, квартирка достаточно уединенная и при этом в двух шагах от
города. Кроме того, дом стоит на холме, в одном из самых красивых и уютных
уголков побережья, кругом все утопает в зелени... Наконец, море там прямо
под окнами, и загорать можно, не выходя из спальни... Вот почему эту
квартирку каждый год выбирают молодожены.., им стоит только поднять жалюзи -
и у них солярий, не надо ничего на себя напяливать, не надо никуда
тащиться... Наслаждаются природой, не выходя из дома, понимаете?
Чувствуется, что доверенный почти сдался, сраженный этим шквалом
красноречия. Он уже принял решение, но не считает возможным уступать сразу -
из-за престижа своего ведомства и из уважения к лицу, чьи интересы он
представляет, - если он и не вправе назвать его имя. Поэтому он еще
некоторое время прикидывается несговорчивым.
- Меня беспокоит незащищенность дома, - отваживается он наконец, - и эти
открытые окна на первом этаже...
Но Лилиана учуяла выгодное дельце и твердо верит в успех: она умеет
обольщать и при необходимости может этим пользоваться.
- Я уже сказала, дом стоит на холме, да и окна в трех метрах над улицей.
И еще вокруг высокая проволочная сетка, огромные пальмы и розы в
человеческий рост... Согласитесь, это надежный заслон от любопытных глаз.
Рослая и крепкая владелица агентства подсаживается ближе к господину,
слегка касаясь его тонкой тканью летнего платья.
- Настоящий бункер, уверяю вас. Хозяин дома не посчитался с расходами,
лишь бы отгородить свою половину дома от половины жильцов, в результате они
оказались просто изолированы.
Грудь лукавой Лилианы, ненадежно прикрытая платьем, решает исход дела, и
доверенный переходит к главному - небрежно, словно о каком-то пустяке,
спрашивает:
- Сколько?
Но Лилиану этим не проймешь и, просияв самой лучезарной из своих улыбок,
она абсолютно спокойно называет чудовищную сумму - теперь она ничем не
рискует. И действительно, ее собеседник - простак, каких мало, - уже раскрыл
чековую книжку, спросив только:
- На чье имя выписывать?
- Напишите, пожалуйста, `Лилиана для вас`.., благодарю... - и в то же
мгновение, когда приезжий протягивает ей подписанный чек, проставляет дату и
сумму на заранее приготовленном бланке. - А вот вам расписочка... Как
видите, здесь написано `Этторина Фавити`. Это имя экономки. Мы держим связь
с домовладельцем через нее; но это только лишний раз гарантирует соблюдение
тайны, не правда ли?
Он спешит покончить с этим делом и, отведя протянутую руку с бланком,
ограничивается кивком и кратким ответом:
- Нет, расписку вы отдадите самой синьоре вместе с ключами.
Выйдя на бульвар Гарибальди, Никола Маино зажмурился от слепящего солнца.
Работа у него неблагодарная, он часто признается себе в этом, но стоящая.
Полстраны ахнет, если он назовет того, кто ему платит. Но солнце уже высоко,
и надо поторопиться известить обо всем заинтересованное лицо.
Никола Маино прекрасно понял, что даму, которая поселится в снятом доме,
ждет отставка; после этой встречи пути обоих разойдутся. Уж очень она
назойливая, а его хозяин сейчас на взлете, у него совсем другое на уме.
Чтобы подсластить пилюлю, ее мужа переводят в другой город, а вскоре
назначат на новую должность.
Он доходит до угла виа Торино и, приятно оглушенный хором цикад,
несколько секунд наслаждается расстилающимся вокруг звучащим ковром. Ровное
и непрерывное гудение напоминает ему партийные съезды. Однако у цикад
неподражаемая способность вызывать эхо и отвлекать от житейской суеты. Он
входит в необъятный зал почтамта и вздрагивает от внезапной прохлады.
Чувствуешь себя как в церкви - нефы, облицованные мрамором стены, - но
иллюзия исчезает при взгляде на электронные часы, показывающие без двадцати
двенадцать.
Маино берет телефонный бланк и пишет быстрым угловатым почерком, стараясь
как можно хитрее зашифровать свое сообщение: `Встреча окрестностях Портовенере тчк солнце и секретность гарантируются
тчк приему все готово ключи в агентстве тчк`. Он перечитывает телеграмму: что-то не очень. От этого `солнца` в
сочетании с `секретность гарантируется` даже и не пахнет политикой, а
`приему все готово` рядом с `ключами` и `агентством` может навести
случайного читателя на совершенно нежелательные (то есть совершенно
правильные) мысли. Поэтому вместо `солнца` Маино вписывает `открытость`: а
`ключи` за ненадобностью вычеркивает. Вот что получается: `Встреча окрестностях Портовенере тчк открытость и секретность абсолютные
тчк приему все готово в агентстве тчк`. Так гораздо лучше. Похоже на обычную телеграмму. В правом верхнем углу он
делает пометку `в министерство - служебная - срочно` и, узнав, где кабинет
начальника почтамта, направляется туда. Самое большее через час телеграмма
будет в Риме. Можно бы и позвонить, но сегодня хозяин в разъездах до
позднего вечера, вряд ли его застанешь, а телеграмму ему доставят
обязательно, где бы он ни был.
Могильные цветочки. Так называет их мама. Милое название, нечего сказать,
и Луиза Савелли, в замужестве Конти, то и дело поглядывает на них.
Она уже успела подзагореть, а впереди еще целое лето, солнца ей хватит,
скоро она приедет на Ривьеру и уж там-то будет загорать сколько угодно; но
пока что эти отвратительные пятна, выступившие на руках, на плечах, на груди
и даже на животе, портят и уродуют кожу, все еще упругую и розовую. Они как
будто не собираются исчезать. Под загаром они, быть может, и станут
незаметнее, но пока она не строит особенных иллюзий. И снова она
оглядывается на цветы; в народных названиях всегда есть доля правды. А если
это предостережение?
Вдруг у нее эпителиома - проще говоря, рак?
Правда, ей только сорок, но разве страшная болезнь не косит без разбору и
старых, и малых? Во всяком случае, она ни за что не желает верить, будто это
признак увядания, как говорил ей дерматолог. И не поверит никогда! Просто не
допускает.
Луиза нервно расхаживает по комнате и каждый раз, дойдя до окна,
подставляет руки жарким лучам солнца. Это, конечно, ничего не даст, но
все-таки... В конце концов она подносит руки к вороту блузки и, расстегнув
пуговицы, с нарочитой медлительностью распахивает ее. Из-за этого искусно
управляемого занавеса на сцену, словно величественная декорация, являются
роскошные, знающие себе цену груди, до того внушительные, словно наполнены
они золотыми монетами, которые при сотрясении звенят; да и цветом они
напоминают золото. И они могут стать началом ее конца? Она осторожно
приподнимает их на ладонях, следя, чтобы обе получили одинаковую дозу
спасительных лучей. Груди словно младенческие головки, которые ласкают
нежные материнские руки. Неужели их будут мять и ощупывать в поисках ужасных
уплотнений?
Конечно, в Специи у нее будет уйма времени, чтобы подставлять их солнцу,
но сейчас мрачные слова матери не дают ей покоя, точно некое грозное
предупреждение. Глава 3 При дворе Короля-Солнца. Двери Рая. Спектакль начинается. Богатая инкрустация, гнутые ножки, затейливые ручки - все это делает
мебель работы Андре-Шарля Буля величавой и внушительной, достойной
блистательного двора Короля-Солнца.
Андре-Шарль - родоначальник многочисленного рода мебельщиков, работавших
главным образом по заказам королей Франции в ХVII и ХVIII веках. Именно он
изобрел изысканную технику инкрустации, которая заключается в том, что на
предварительно обработанных пластинах черного дерева выкладывают сложные
узоры из бронзы, серебра, цветных камней, а порою даже из слоновой кости,
черепахового панциря и перламутра. Благородные материалы позволяли добиться
совершенства, немыслимого при обычной технике.
Лишь очень немногие вещи можно с уверенностью считать творениями самого
Андре-Шарля; и не только потому, что он не ставил личного клейма, а главным
образом из-за того, что после него в его стиле `будь` работали другие
французские мастера.
К числу вещей, создателем которых бесспорно был сам Андре-Шарль, вместе с
двумя комодами в версальском дворце Трианон и парными буфетами, которые
Людовик ХIV в 1700 году подарил герцогу Анжуйскому, эксперты относят и
массивное бюро с витыми колонками - собственность Франческо Паоло Де Витиса.
Эта вещь находится на его вилле в Портовенере. Она примечательна не
только своей редкостью, но и оригинальным устройством створок и ящичков,
спрятанных за средними дверцами. Но в отсутствие хозяина дверцы всегда
закрыты: прокурор позволяет им распахивать свои пленительные объятия лишь
для себя одного. Придя домой, сняв строгий костюм, надев просторный халат и
удобные лайковые домашние туфли, он торопится заглянуть в таинственное лоно
`буля` с помощью крохотного ключика, который ревниво хранит в жилетном
кармане.
Вот он переоделся, повернул в замке ключик, и за распахнутыми дверцами
бюро открылись другие, внутренне дверцы; а сам он уселся за стол и весь ушел
в созерцание несравненной художественной композиции. Перед ним распахнулись
двери Рая.
Бюро стоит у стены столовой, в полном одиночестве, как и положено
антикварной мебели, а обеденный стол прокурора - как раз напротив. Таким
образом, бюро все время у него перед глазами, и за едой он то и дело
поглядывает на него: ведь приоткрытое чрево `буля` поистине полно чудес.
На правой от зрителя внутренней дверце вызывающе разлеглась, дразня
своими формами, рельефная женская фигурка.
Де Витис восхищается кропотливой работой чеканщика и краснодеревщика,
сумевших так зримо подчеркнуть волнующую округлость грудей и ягодиц юной
особы, и он признает, что эти выставленные напоказ парные выпуклости и
длинная пышная коса цвета старого золота, змеящаяся по спине до бесстыжих
бедер, вполне отвечает его идеалу женщины.
Схватив позолоченный колокольчик, он энергично встряхивает его и громко
восклицает:
- Этторина, обед!
В свои сорок с лишним лет Этторина Фавити сохранила коренастую фигуру
крестьянки, с детских лет день-деньской гнувшей спину и не выпускавшей из
рук мотыги. Ей не было и десяти лет, когда отец приспособил ее к нелегкому
делу - подрезать и прививать виноград, заставлял таскать камни и складывать
их в вечно осыпающиеся ограды на крутых склонах между Риомаджоре и Манареа.
Она не только превосходно ведет дом и справляется с покупками, но
сделалась также незаменимой помощницей в разных мелких делах и
исполнительницей деликатных поручений.
Этторина поспешила явиться на зов хозяина, неся в высоко поднятых руках
дымящуюся суповую миску. По жаркой погоде, а также по привычной небрежности
она под куцым халатиком не носит белья, поэтому при каждом шаге виден
прямо-таки взрыв цветущей плоти.
Де Витис в жизни не решился бы преодолеть барьер, отделяющий человека его
положения от жалкой прислуги, но он вынужден признать, что непрерывное
колыхание столь изобильного тела, упорно рвущегося наружу из-под скудных
покровов, не оставляет его равнодушным; при условии, что его собственное
тело, конечно же, полностью в его власти. Он не сомневается: стоит ему
поманить пальцем или просто подмигнуть - и это дитя природы будет у его ног.
Возможно, она окажется совсем неопытной, и уж наверняка - растерянной и
неловкой, но все же роскошной, полной влекущей тайны. Да, а что будет потом?
С каждым днем Де Витис все чаще задает себе этот вопрос, ибо для него самое
главное - последствия.
Впрочем, он всегда считал, что умышленно затянутое ожидание сладостнее,
нежели само свершение; ведь за первым совокуплением может следовать лишь еще
одно совокупление - и ничего больше, а неосуществленная мечта дарит куда
более острые ощущения и к тому же не грозит постыдной неудачей.
Сквозь пар, поднимающийся над суповой миской, он следит за ленивыми
движениями этой женщины, упивается каждым подрагиванием ее тела, но у него
нет других желаний, кроме одного - просто любоваться ею, не ввязываясь ни в
какие истории. Желание само по себе дает гораздо больше, чем обладание.
Этторина плавно разворачивается и берет курс на кухню, неся высоченную
гору посуды, покачивающуюся в ее неутомимых руках; Де Витис не может
оторваться от этого зрелища. Вдруг она оглядывается и ни с того ни с сего
обращается к нему:
- Знаете, ваше превосходительство...
Де Витис вздрагивает от неожиданности. Ему вовсе не хочется терять лицо.
Захваченный врасплох, он быстро переводит глаза с ее колыхающихся
округлостей на свою тарелку. Однако Этторина успела поймать его взгляд; с
какой-то нарочитой медлительностью она повторяет:
- Знаете, ваше превосходительство...
- Ну что?
Де Витис, конечно же, не смутился: он у себя дома, а его дом - вся
провинция. Он отвечает сухо и, оторвав взгляд от пустой тарелки, устремляет
его на полураскрытое чрево `буля`. А она продолжает:
- Тут звонили из агентства...
- А, хорошо.., пора уже, - тихо отвечает Де Витис.
- Сказали, квартира сдана.
- Пора уже, - только и повторяет Де Витис.
- А съемщики люди приличные...
- Надеюсь!
- Надежные люди.., и очень уважаемые...
- Дальше?
Ему хочется узнать о них побольше. Нельзя осуждать его за это, ведь
флигель примыкает к его дому.
- В агентстве говорят, что они из Рима.
- Ну хорошо, а какого возраста, женаты ли?
- Женаты.., то есть точно там не знают, сказали только, что детей нет.
- Молодые?
- В агентстве думают, что да, правда, сами они не появлялись, прислали
секретаря.
- Секретаря? - Де Витис поражен; такое у него случается впервые. А
Этторина продолжает:
- Говорят, им очень нужен покой...
- А кому он не нужен!
- И чтобы никто не мешал.
- Ладно, ладно...
Прокурор лишь кивает, увлеченный нахлынувшими мыслями. Она молода, дети
под ногами путаться не будут - это уже замечательно. Лицо его светлеет,
взгляд устремлен на распахнутое нутро `буля`. Наконец, не сводя глаз с
амурчика, развалившегося на средних дверцах, он кричит служанке, которая
возится на кухне:
- Когда управишься здесь, сходи туда и наведи порядок. Сегодня пятница,
двадцать девятое, они могут приехать уже завтра.
Этторина открывает входную дверь, а ее хозяин удобно устраивается в
кресле перед `будем`. Этторина закрывает за собой калитку, хозяин же
принимается колдовать над дверцами и ящичками, пока наконец перед ним не
открывается небольшое отверстие в задней стенке.
Тем временем Этторина уже хлопнула дверью флигеля, и Де Витис приникает к
круглому отверстию, из которого льется мягкий свет. Там, за стеной, вскоре
появляется Этторина, она расхаживает по роскошно обставленной спальне. Забыв
обо всем на свете, Де Витис вращает маленькое зубчатое колесико и поудобнее
располагается в кресле. Спектакль начинается. Глава 4 Исключительная возможность. Победоносная кири-велла. Роскошь, которая стоит слишком дорого. Лигурия - область обособленная, горы, укрывающие от холодных северных
ветров, и постоянно дующий бриз делают ее климат удивительно мягким.
Благодаря столь резким климатическим условиям, растительность здесь
покрывает даже те места, которые в других широтах оставались бы бесплодными.
Неудивительно, что многие желают посетить эти края даже зимой. А о лете и
говорить нечего.
Однако о супругах Конти, летящих на полной скорости по изгибам
приморского шоссе навстречу дивному краю, нельзя сказать, что они
отправляются на отдых; во всяком случае, глава семьи сильно в этом
сомневается.
Франко Конти, с необычайной поспешностью переведенный из Рима в
прокуратуру одного из городов Лигурии, еще не понял причины своего
внезапного перемещения. У чиновников министерства юстиции, во всяком случае,
у немолодых, есть негласное правило: во всем находить приятную сторону. Но
его новая должность не обещает ни радостей, ни развлечений. После двадцати
лет прозябания в министерстве стать заместителем Де Витиса, старого товарища
по факультету, - такую пилюлю проглотить непросто.
Он и Де Витис вместе поднимались по ступенькам служебной лестницы, но,
когда дошло до высоких постов, доктору Конти, ставшему вечным заместителем,
припомнили его демократические симпатии и позицию, занятую им в конфликтах с
профсоюзами. Его заподозрили в либерализме - вот почему он все время
пребывал на второстепенных должностях. А Де Витис, ревностный хранитель
существующего порядка, круто взмыл вверх.
Нет, здесь Конти не светит ни приятная жизнь, ни интересная работа. Де
Витис как никто умеет все забрать в свои руки, при нем вряд ли будет случай
отличиться и получить давно положенное продвижение по службе. Однако в
министерстве не было возможности нарушить установленный порядок, даже если
обратиться в высший юридический совет.
Так, может быть, сам Де Витис назвал его имя и добился его назначения? Но
зачем? И вообще, возможно ли это? Вряд ли, ведь прошло столько лет.
Озабоченный, изнемогающий от жары, он ведет машину, время от времени
искоса поглядывая на сидящую рядом жену, ее молчание начинает его угнетать.
Солнце поднялось высоко, оно раскаляет крышу, в открытые окна налетает
вязкая пыль, от которой больно дышать. Конти кажется, что в горле у него
кусок наждачной бумаги, а в носу, почему-то вдруг очень чувствительном,
щиплет так, что на глазах выступают слезы.
Хоть бы Луиза что-нибудь сказала. Но она делает вид, что ничего не
замечает. Откинула кресло и полулежит, уронив руки на колени, выражение
глаз, скрытых большими темными очками, угадать невозможно. И он чувствует
себя безнадежно одиноким.
Брак предоставляет мужу исключительную возможность оградить жену от
влияния посторонних, обеспечив себе права на нее. Но всегда ли муж реально
использует эту возможность? Очень редко. Что касается Конти, то он упустил
слишком много случаев проявить себя, чтобы надеяться наверстать упущенное, и
теперь жена, особа волевая и предприимчивая, сама прибрала его к рукам.
Поступив в министерство юстиции на должность машинистки, Луиза, в первую
очередь благодаря своим внешним данным, сумела сделать настоящую карьеру -
за короткое время она преодолела все ступеньки, отделявшие ее от
ответственных должностей. Она ухитрялась извлекать пользу из любой интрижки,
любого флирта и даже просто комплимента и в министерстве была всегда самой
яркой и заметной представительницей прекрасного пола. В час традиционного
перерыва на чашку кофе, когда она, словно победоносная каравелла, гордо
проплывала по унылым министерским коридорам, вокруг сразу становилось
светлее и как будто уютнее. Постепенно ее проходы превратились во всеобщий
праздник и настоящий бег с препятствиями: каждому хотелось оказаться
поближе, взглянуть на нее, а она невозмутимо шествовала вперед, и ритмичный
стук каблуков ковал ее счастье. С виду безразличная к жадным мужским
взглядам, она на самом деле прекрасно в них разбиралась и тотчас отличала
перспективные от совершенно ненужных с точки зрения тех целей, которые она
себе ставила.
Надо сказать, Конти покорили не столько ее женские прелести - наоборот,
они быстро ему приелись, - сколько ее самоуверенность и упрямство. Они могли
стать чудодейственным стимулом для его слабохарактерной, склонной к иллюзиям
натуры. Панически страшась потерять ее и в то же время терзаясь от сознания,
что приходится постоянно делить ее с другими, он в конце концов на ней
женился, чем, естественно, лишь усугубил свое положение. Ведь для Луизы брак
был лишь удобным прикрытием.
Их супружество постоянно омрачалось гнетущим молчанием, но молчать всю
дорогу, четыреста километров, сидя рядом в машине, - совсем уж невыносимо.
Сейчас старая малолитражка сворачивает к Специи; несмотря на ее
ярко-желтый цвет, она кажется Конти мрачной, словно катафалк.
Конечно, в городе они еще наговорятся, все обсудят, но пока что он
ощущает какую-то дурацкую слабость и странное, мучительное жжение в горле.
Он уже и покурил, и хлебнул коньяку из фляжки, и выпил из термоса три
чашки кофе подряд, однако неприятное ощущение не проходило. Он где-то читал,
что некоторые виды аллергии на нервной почве могут возобновляться, если даже
спустя долгое время вернуться в те места, где это случилось впервые. И тут
его осенило: такое же мучительное удушье терзало его много лет назад во
время увеселительной поездки, организованной все тем же Де Витисом, который
принимал их в только что полученной в наследство красивой вилле близ
Портовенеое.
Их было пятеро: он с Луизой - они тогда уже были вместе, хотя еще не
поженились, - Де Витис, как всегда, в одиночестве, и еще одна пара из
министерства, супруги Рефичи, тихие и бесцветные. В этой компании хозяин
дома и потому хозяин положения просто глаз не сводил с его невесты. Более
того: когда они приехали на виллу и уставшая с дороги Луиза захотела
позагорать - `в такой солнечный день просто грех этим не заняться`, но
купальника с собой у нее не было, а показываться в нижнем белье она считала
неприличным, - Де Витис отвел ее в одну из комнат, которую солнце заливало
до самой кровати. Здесь ее никто не побеспокоит, можно загорать и без
купальника, а они вчетвером тем временем покурят в саду и пропустят
стаканчик-другой.
Однако пить и курить пришлось втроем: Де Витис то и дело под разными
предлогами отлучался.
Теперь Конти просто обливался потом. Он никогда не говорил Луизе о своих
тогдашних подозрениях, но если припомнить, Де Витис тогда был членом сразу,
нескольких аттестационных комиссий, а карьера Луизы после этого
подозрительного эпизода сразу пошла в гору. Значит, вот откуда это изводящее
его удушье: он возвращается на место своего позора и опять причиной этому Де
Витис.
Нет, он должен наконец прервать это ужасное молчание, которое его терзает
всю дорогу, от самого Рима; воспользовавшись короткой остановкой у
светофора, когда заговорить как-то легче, он решает больше не тянуть и,
словно продолжая прерванную беседу, поворачивается к Луизе и начинает:
- Я не бывал в Специи, но, по-моему, оставаться на лето в городе - просто
самоубийство...
И больше ни слова, он ждет ответа. Хоть бы скорее заговорила, а то
вот-вот загорится зеленый.
Тема не новая. С тех пор как он узнал о своем переводе, они без конца
возвращались к этому, но он так и не понял, почему Луиза предпочла
раскаленный городской асфальт тихому уголку где-нибудь на Ривьере. А у него
даже есть адрес здешнего посреднического агентства `Лилиана для вас`; однако
Луиза, услышав об этом, стала еще несговорчивее.
После его неуклюжей попытки начать разговор несколько секунд прошли в
томительном молчании. Правда, она открыла глаза, сняла очки, подняла спинку
кресла, выпрямилась и смотрит на залитые солнцем дали. Ее волосы цвета меди
все еще хороши, а на белоснежной коже лишь кое-где видны пятна, доставляющие ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ
Россия
Док. 117149
Опублик.: 19.12.01
Число обращений: 0
|
