ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Г.Н.ВЛАДИМОВ

ВЕРНЫЙ РУСЛАН
История караульной собаки

ОБЩИЙ ТЕКСТ ТЕХТSНАRЕ httр://tехtshаrе.dа.ru httр://tехtshаrе.tsх.оrg

Г.Н.Владимов. Не обращайте вниманья, маэстро.
М., Книжная палата, 1999, сс. 49-176.

В квадратных скобках номер страницы.
Номер страницы предшествует странице.

Что вы сделали, господа!
М.Горький, `Варвары`

1

Всю ночь выло, качало со скрежетом фонари, звякало
наружной щеколдой, а к утру улеглось, успокоилось - и
приш╗л хозяин. Он сидел на табурете, обхватив колено
красной набрякшей рукой, и курил - ждал, когда Руслан
доест похл╗бку. Свой автомат хозяин прин╗с с собою и
повесил на крюк в углу кабины - это значило, что
предстоит служба, которой давно уже не было, а поэтому
есть надлежало не торопясь, но и не мешкая.
А нынче ему досталась большая сахарная кость, так
много обещавшая, что хотелось немедленно унести е╗ в
угол и затолкать в подстилку, чтобы уж потом разгрызть как
следует - в темноте и в одиночестве. Но при хозяине он
стеснялся тащить из кормушки, только содрал вс╗ мясо на
всякий случай - опыт говорил, что по возвращении может
этой косточки и не оказаться. Бережно е╗ передвигая носом,
он вылакал навар и принялся сглатывать комья т╗плого
варева, роняя их и подхватывая, - как вдруг хозяин
пошевелился и спросил нетерпеливо:
- Готов?
И, уже вставая, кинул окурок на пол. Окурок попал в
кормушку и зашипел. Такого ни разу не случалось, но
Руслан не подал виду, чтоб это его удивило или обидело, а
поднял взгляд к хозяину и качнул тяж╗лым хвостом - в
знак благодарности за корм╗жку и что он готов е╗
отслужить тотчас. На косточку он взглянуть себе не
позволил, только наспех полакал из пойлушки. И был
совсем готов.
- Пошли тогда.
Хозяин предложил ему ошейник. Руслан с охотой в него
потянулся и задвигал ушами, отзываясь на прикосновения
хозяевых рук, заст╗гивающих пряжку, проверяющих -не
туго ли, вдевающих карабинчик в кольцо. Сколько-то

поводка хозяин намотал на руку, а самый конец крепился у
него к поясу, - так все часы службы они бывали связаны и
не теряли друг друга, - свободной рукою подбросил
автомат и поймал за ремень, закинул за спину вспотевшим
стволом книзу. И Руслан привычно занял сво╗ место - у
левой его ноги.
Они прошли сумрачным коридором, куда выходили
двери всех кабин, забранные толстой сеткой, - сквозь
прутья влажно блестели косящие глаза, не кормленные
собаки скулили, бодали сетку крутыми лбами, а в дальнем
конце кто-то лаял навзрыд от злой, жгучей зависти, - и
Руслан чувствовал гордость, что его нынче первым выводят
на службу.
Но едва открылась наружная дверь, как белый, слепяще
яркий свет хлынул ему в глаза, и он, зажмурясь, отпрянул с
рычанием.
- Нно! - сказал хозяин и рванул поводок. - Засиделся,
падло. Чо пятисси, снега не видал?
Вон что выло, оказывается. И вон как улеглось -
толстым пушистым покровом по безлюдному плацу, по
крышам казармы, складов и гаража, шапками на фонарях, на
скамейках вокруг окурочного ящика. Сколько же раз это
выпадало на его веку, а всегда в диковинку. Он знал, что у
хозяев это зов╗тся `снег`, но не согласился бы, пожалуй,
чтоб это вообще как-нибудь называлось. Для Руслана оно
было просто - белое. И от него вс╗ теряло названия, вс╗
менялось, привычное глазу и нюху, мир опустел и заглох,
все следы спрятались. Лишь ч╗ткая виднелась цепочка от
кухни к порогу - это хозяевы сапоги. В следующий миг
белое кинулось ему в ноздри и всего объяло волнением; он
окунул в него морду по брови и пропахал борозду, забил им
всю пасть; отфыркавшись, даже пролаял ему что-то нелепо-
радостное, приблизительно означавшее: `Вр╗шь, я тебя
знаю!` Хозяин его не придерживал, распустил поводок на
всю длину, и Руслан то отставал, то впер╗д забегал - уже
белобородый, с белыми ресницами и бровями - и не мог
успокоиться, надышаться, нанюхаться.
Оттого-то он и допустил маленькую оплошность - не
взглянул, куда следует, когда тебя выводят на службу. Но
что-то, однако, насторожило его, он вздел высоко уши и
замер. Явилась неясная тревога. Справа были ошкуренные
столбы и проволока с колючками, а дальше - пустынное
поле и т╗мная иззубренная стена лесов, и слева такие же

столбы и проволока, и такого же поля кусок, но с
разбросанными по нему бараками - низкими, как погреба,
из бр╗вен, почерневших от старости. И как всегда, они на
него глядели заиндевевшими, пустыми, как бельма,
окошками. Вс╗ стояло на месте, никуда не сдвинулось. Но
необычайная, неслыханная тишина опустилась на мир, шаги
хозяина вязли в ней, точно он ступал по войлочной
подстилке. И странно: никто в тех окошках не продышал
зрачка -полюбопытствовать, что на свете делается (ведь
люди в этом отношении нисколько не отличаются от
собак!), - и сами бараки выглядели странно плоскими, как
будто намал╗ванными на белом, и ни звука не издавали. Как
будто все сразу, кто жил в них, шумел и вонял, вымерли в
одну ночь.
Но - если вымерли, то ведь он бы это почувствовал! Не
он, так другие собаки, - кому-то же это непременно
приснилось бы, и он бы всех разбудил воем. `Их там нет, -
подумал Руслан. - И куда ж они делись?` Но тут же он
устыдился своей недогадливости. Не вымерли они, а -
убежали! Он весь затрепетал от волнения, задышал шумно и
жарко; ему захотелось натянуть повод и потащить хозяина,
как это бывало в редкие, необыкновенные дни, когда они
пробегали иной раз по нескольку в╗рст и вс╗-таки догоняли
- ни разу не было, чтоб не догнали! - и начиналась
настоящая Служба, лучшее, что пришлось Руслану изведать.
Однако ж не вс╗ укладывалось - даже и в редкое,
необыкновенное. Он знал слово `побег`, различал даже
`побег одиночный` и `групповой`, но в такие дни всегда
бывало много шума, нервозной суеты, хозяева с чего-то
орали друг на друга, да и собакам доставалось ни за что, и
они - в ошеломлении, в беспамятстве - затевали свою
грызню, утихавшую лишь с началом погони. Такой тишины
он не слышал ни разу, и это наводило на самые ужасные
подозрения. Похоже, ударились в побег все обитатели
бараков, а хозяева - за ними, и так поспешно, что даже не
успели прихватить собак, а без них какая же может быть
погоня! И теперь лишь они вдво╗м, хозяин и Руслан,
должны всех найти и пригнать на место - вс╗ смрадное,
ревущее, обезумевшее стадо.
Он почувствовал томление и страх, от которого
захолодело в брюхе, и забежал поглядеть на лицо хозяина.
Но и с хозяином что-то неладное сделалось: так непривычно
он

сутулился, хмуро поглядывая по сторонам, а руку, продетую
сквозь автоматный ремень, держал не на ремне, как всегда,
а сунул зябко в карман шинели. Руслан подумал даже, что и
у него там, в животе, захолодело, и ничего удивительного,
когда им сегодня такое предстоит! Он приник к шинели
хозяина, пот╗рся об не╗ плечом - это значило, что он вс╗
понимает и на вс╗ готов, пусть даже и умереть. Руслану ещ╗
не приходилось умирать, но он видел, как это делают и
люди, и собаки. Страшней ничего не бывает, но если вместе
с хозяином - это другое дело, это он выдержит. Только
хозяин не заметил его прикосновения, не ободрил ответно,
как всегда делал, кладя руку на лоб, и вот это уже было
скверно.
Внезапно он увидел такое, что шерсть на загривке сама
собою вздыбилась, а в горле заклокотало рычание. Он не
отличался хорошим зрением, - и знал за собою этот порок,
честно его искупая старательностью и чуть╗м, - главные
ворота лагеря бросились ему в глаза, когда они с хозяином
уже вошли через калитку в предзонник. И так странен был
вид этих ворот, что и представить себе невозможно. Они
стояли - открытые настежь, поскрипывая от ветра в
длинных оржавленных петлях, и никто к ним не бежал с
криками и стрельбою, спеша затворить немедленно. Мало
этого, и вторые ворота, с другой стороны предзонника,
никогда не открывавшиеся с первыми одновременно, и они
были настежь; белая дорога вытекала из лагеря, не
разгороженная, не расчерченная в реш╗тку, и убегала к
т╗мному горизонту, в леса.
А с вышкой что сделалось! Е╗ не узнать было, она совсем
ослепла - один прожектор валялся внизу, заметенный
снегом, а другой, оскалясь разбитым стеклом, повис на
проводе. Исчезли с не╗ куда-то и белый тулуп, и ушанка, и
ч╗рный ребристый ствол, всегда пов╗рнутый вниз. Линялый
кумач над воротами ещ╗ остался, но кем-то изодранный в
лохмотья, безобразно свисавшие, треплемые ветром. А с
этим красным полотнищем, с его белыми таинственными
начертаниями у Руслана свои были отношения: слишком
запечатлелось в его душе, как ч╗рными вечерами после
работы, в любую погоду - в стужу, в метель, в ливень -
останавливалась перед ним колонна лагерников, с
хозяевами и собаками по бокам, и оба прожектора,
вспыхнув, сходились на н╗м своими дымными лучами; оно
вс╗ загоралось - во весь про╗м ворот, - и невольно
лагерники

вскидывали головы и, ╗жась, впивались глазами в эти
слепяще-белые начертания. Всей зата╗нной мудрости их не
дано было постичь Руслану, но и ему тоже они щипали глаза
до слез, и на него тоже вдруг нападали трепет, сладостная
печаль и восторг невозможный, от которого внутри
обморочно замирало*.
Эти утраты и разрушения ошеломили Руслана, он
растерялся перед наглостью беглецов. Как они были
уверены, что уж теперь-то их не догонят! И как вс╗ заранее
знали -что выпадет снег и замет╗т все следы и как трудно
собаке работать на холоде. Но самое скверное, что они
особенно и не таились: ведь отлично же он помнил, как все
последние непонятные дни, когда собаки изнывали без
службы и приходил только хозяин Руслана, и то - без
автомата, покормить их и дать немножко размяться в
прогулочном дворике, - как вс╗ это время вели себя
лагерники. В высшей степени странно: расхаживали по всей
жилой зоне табунами, визжали гармошкой, горланили
песни, а то .ещ╗ и собак принимались передразнивать - так
непохоже и безо всякого смысла. И как же хозяин ничего
этого не замечал, когда буквально все собаки чувствовали
неладное и от злой тоски грызли свои подстилки!
Руслан не винил хозяина, не упрекал его. Он уже был
немолод и знал - хозяева иногда ошибаются. Но им это
можно. Это нельзя собакам и лагерникам, которые всегда
отвечают за свои ошибки, а часто и за ошибки хозяев. И раз
уж так выпало, эту ошибку - он знал - ему прид╗тся
разделить с хозяином и помочь исправить е╗, чего бы это ни
стоило. И, думая о том, как ловко беглецы обвели хозяина,
он просто растравлял себя для дела, растил в себе злобу,
пока не озлился по-настоящему. Злоба его была ж╗лтого
цвета. В ж╗лтое окрасились небо и снег, ж╗лтыми сделались
лица беглецов, в ужасе оборачивающихся на бегу, ж╗лтыми
бликами замелькали подошвы. Увидя вс╗ это вживе, он не
выдержал, рванулся с яростным лаем, натягивая широкий
сыромятный повод, и выволок хозяина за собою в ворота.
- Ты что, ты что, падло! - Хозяин едва удержался на
ногах. Он подтащил Руслана к себе. И, чтоб успокоить,
------------------------------
* На таких полотнищах писалось обычно: `ТРУД В
СССР ЕСТЬ ДЕЛО ЧЕСТИ, ДЕЛО СЛАВЫ, ДОБЛЕСТИ И
ГЕРОЙСТВА. И.СТАЛИН`. (Здесь и далее примечания
автора.)

проделал свой обычный номер: привзд╗рнул его за
ошейник, так что передние лапы повисли в воздухе. Руслан
не рычал уже, а хрипел. - Куды рв╗сси, в рай не успеешь?
Ага, там таких только не хватает.
Затем отпустил, отстегнул карабинчик, а поводок смотал
и сунул в карман шинели.
- Вот теперь иди. Впер╗д иди, не ошиб╗сси.
Рукою он показывал в поле, вдоль белой дороги, и это
одно могло значить: `Ищи, Руслан!` Такие вещи Руслан
понимал без команды. Только вот никакого следа он не
чуял, нам╗ка даже на след.
Он взглянул на хозяина быстро и тревожно, близкий к
отчаянию, и, опустив голову, сделал положенный круг.
Пахло иссохшими травами, прелью, мышами, золой, а
людьми - не пахло. Не останавливаясь, он сделал второй
круг - пошире. И опять ничего. Так давно они здесь
прошли, что глупо и пытаться вынюхать что-нибудь
толковое. А соврать, куда-нибудь наобум повести, а потом
разыграть истерику, что сам же хозяин что-то напутал, а от
него требует, - этих штук он не позволял себе. И ничего не
мог напутать хозяин, они ушли в ворота, это яснее ясного,
вот и танцуй от ворот. Скоро он лишился сил, почувствовал
себя как выпотрошенным и плюхнулся в снег задом.
Вывалив набок дымящийся язык, виновато помаргивая,
прядая ушами, он честно признался в сво╗м бессилии.
Хозяин смотрел на него и недобро кривил губы. Ни
малого сочувствия Руслан не наш╗л в его глазах - в двух
таких восхитительных плошках, налитых мутной
голубизною, - а только холод и усмешку. И захотелось
распластаться, подползти на брюхе, хоть он и знал всю
бесполезность мольбы и жалоб. Вс╗, чего хотели эти
любимейшие в мире плошки, всегда делалось, сколько ни
скули и хоть сапоги ему вылизывай, смазанные вонючим
едким гуталином. Руслан когда-то и пробовал это делать, но
однажды увидел, как это делал человек - и человеку это не
помогло.
- Может, подалее? - спросил хозяин. - Или тут
хочешь, к дому поближе? - Он оглянулся на ворота и
медленно потянул автомат с плеча. - Один хрен, можно и
тут...
Руслана забила дрожь, и неожиданною зевотой стало
разламывать челюсти, но он себя пересилил и встал. Иначе

и не мог он. Вс╗ самое страшное зверь принимает стоя. А он
уже понял, что оно пришло к нему в этот белый день, уже
минуту назад случилось - и дальнейшего не избежать, и
даже винить тут некого. Кто виноват, что вот и он перестал
понимать, что к чему?
Он знал хорошо, что за это бывает, когда собака
переста╗т понимать, что к чему. Тут не спасают никакие
прежние заслуги. Впервые на его памяти это случилось с
Рексом, весьма опытным и ревностным псом, любимцем
хозяев, которому Руслан по молодости сильно завидовал.
День Рексова падения был самый обычный, ни у кого из
собак не возникло предчувствия: как обычно, приняли тогда
колонну от лагерной вахты и, как обычно, всех пересчитали,
и были сказаны обычные слова. И вот здесь, едва от ворот
отошли, один лагерник вдруг закричал дико, точно его
укусили, и кинулся наут╗к. Безумец, куда бы он делся в
открытом поле, да на виду всех! Он никуда и не делся, ещ╗
его вскрик не умолк, как автоматы загрохотали в три, в
четыре ствола, а с вышки ещ╗ добавил пулем╗тчик. Да, на
такие вот глупости, как ни странно, способны иной раз
двуногие! Но своей глупостью он сильно подв╗л Рекса,
который ш╗л рядом и должен был держаться начеку и вс╗
предчувствовать заранее, а если уж прозевал, допустил
оплошность, то кинуться следом и повалить немедленно.
Вместо этого Рекс, увл╗кшись зрелищем, сел с высунутым
языком и допустил, чтобы ещ╗ двое нарушили строй и
кричали на хозяев, размахивая руками. Конечно, их тут же
загнали на место прикладами, помогли и собаки, но Рекс-то
даже в этом не участвовал! Он совсем перестал понимать,
что к чему. Он кинулся к тому человеку, в поле, -который
уже и не хрипел! - и впился в его правую руку. Это было
так глупо, что сам он даже не рычал при этом, а скулил
прежалким образом. Хозяин Рекса оттащил его и при всех
поддал ему хорошенько сапогом под брюхо. В этот день
Рексу ещ╗ доверили конвоировать, но все собаки поняли -
случилось непоправимое, и Рекс это понял лучше всех.
Весь вечер после службы он переживал свой позор. Он
лежал, как больной, носом в угол кабины, и не притронулся
к еде, а ночью то и дело принимался выть, так что все
собаки с ума сходили от страшных предчувствий и не могли
глаз сомкнуть. Наутро хозяин Рекса приш╗л за ним, и как ни
скулил Рекс, сколько ни лизал ему сапоги, ничто не

помогло. Его повели за проволоку, в поле, все слышали
короткую очередь, и Рекс не вернулся. Не то чтобы он сразу
исчез навсегда - ещ╗ несколько дней его присутствие
чувствовалось в зоне, и неподал╗ку от дороги собаки видели
его вздувшийся бок, по которому расхаживали вороны, и
вспоминали ужасную ошибку Рекса. Потом и следа не
осталось. Рексову кабину помыли с мылом, сменили
кормушку и подстилку, повесили другую табличку на дверь,
и там поселился новичок Амур, у которого вс╗ было
впереди.
Рано или поздно, так случалось со всеми. Одни теряли
чуть╗ или слепли от старости, другие слишком привыкали к
своим подконвойным и начинали им делать кое-какие
поблажки, третьих - от долгой службы - постигало
страшное помрачение ума, заставлявшее их рычать и
кидаться на собственного хозяина. А конец был один - все
уходили дорогою Рекса, за проволоку. Лишь одно
помнилось исключение, когда собака умерла в своей же
кабине. Когда Бурану в схватке с двумя беглецами перебили
спину железной трубой, хозяева принесли его из леса на
шинели, гладили его и трепали за ухо, говорили: `Буран
хороший, Буран молодец, задержал, задержал!`, не знали,
чем только его накормить. А к вечеру чем-то таким
накормили, что он тут же издох в корчах.
Так уж повелось, что Служба для собаки всегда
кончалась смертью от руки хозяина, и восемь лет, прожитых
в зоне лагеря, Руслана не покидало ощущение, что это и ему
когда-нибудь предстоит. Оно страшило его, навеивало
кошмарные сны, от которых он просыпался с жуткими
завываниями, но понемногу он с этим ощущением свыкся,
понял, что избежать ничего нельзя, но отдалить - можно,
только нужно стараться, стараться изо всех сил. И
предстоявшее стало ему казаться естественным
завершением Службы, таким же, как она сама, честным,
правильным и поч╗тным. Ведь ни одна собака вс╗-таки не
пожелала бы себе другого конца - чтобы е╗, к примеру,
выгнали за ворота и предоставили ей побираться, вместе с
шелудивыми дворнягами, откуда-то прибегавшими к
мусорному отвалу подхарчиться гниль╗м с кухни. Не
пожелал бы этого и Руслан.
Поэтому не ползал он, не скулил о пощаде, не пытался
убежать. Если б увидел хозяин его глаза - ж╗лтые, подолгу
не мигающие, с ч╗ткими, как ворон╗ные дула, провалами

зрачков, - то не проч╗л бы в них ни злобы, ни мольбы, а
лишь покорное ожидание. Но хозяин смотрел куда-то
поверх его темени и ствол автомата отводил к небу. Что-то -
позади Руслана - мешало ему стрелять. Руслан оглянулся и
разглядел - что. Он это и раньше различил краем глаза,
слышал вполуха тарахтенье и лязг, но заставил себя не
обращать внимания, весь занятый поиском следа.
По белой дороге к лагерю двигался трактор. Он полз
медленно, как будто сто лет уже как сжился с этим снежным
полем и с этим белесым сводом небес, и без него
невозможно было их себе представить. Поводя ощеренным
глазастым рылом, весь в копоти и струящемся воздухе, он
тащил сани-волокушу; на них, покачиваясь, сползая с
дороги, плыло что-то, ещ╗ огромней его, малиново-красное;
когда приблизилось оно, стало видно, что это товарный
вагон без кол╗с, прикрученный ржавыми тросами.
Руслан заворчал и уш╗л с дороги. Тракторы были ему не
внове - они вывозили бр╗вна с лесоповала, и ничего
хорошего он из знакомства с ними не вынес. От ч╗рного
выхлопа у него надолго пропадало чуть╗, и он делался
самым беспомощным существом на свете. И к тому же на
них работали `вольняшки`, народ ему чужой и очень
странный: они всюду расхаживали без конвоя и к хозяевам
относились без должного почтения. Но, впрочем, дорогу в
рабочую зону они находили сами; колонна ещ╗ только
втягивалась в лес, а они уже там вовсю тарахтели. В общем,
неприятный народ.
Трактор подполз и остановился, но не затих, что-то в н╗м
возмущ╗нно подвывало, и сквозь этот шум водитель
прогаркал хозяину сво╗ приветствие. Руслана оно поразило
до крайности. Так, сколько помнилось ему, не обращался к
хозяину ни один двуногий:
- Здорово, вологодский!
Возмущал уже самый вид водителя - этакая лоснящаяся
багровая харя, с губастой огнедышащей пастью, с
ухмылкою до ушей. Из-под шапки, которую он не снял
перед хозяином, слетал на лоб слипшийся белобрысый чуб,
вещь для лагерника немыслимая, как и обращение к хозяину
сразу с несколькими вопросами:
- Ты не меня ли жд╗шь? Чо, не слышишь, чо говорю?
Бытовку вон те прип╗р, куда е╗, дуру, ставить прикажешь?
Или ты чо - не за начальника? Пропуска про-

веряешь? Так я не захватил. Потом ещ╗, гляди, не
выпустишь, а?
И он возмутительно, противно заржал, навалясь на
открытую дверцу, поставив ногу в валенке на гусеницу.
Хозяин на его ржанье и на вопросы не отвечал. И Руслан
знал, что и не ответит. Эта привычка хозяев не переставала
восхищать Руслана: на вопрос лагерника они отвечали
очень не сразу или совсем не отвечали, а только смотрели на
него - холодно, светло и насмешливо. И не проходило
много времени, прежде чем любитель спрашивать опускал
глаза и втягивал голову в плечи, а у иного даже лицо
покрывалось испариной. А ведь ничего плохого хозяева ему
не причиняли, одно их молчание и взгляд производили
такое же действие, как поднесенный к носу кулак или
клацанье затвора. Поначалу Руслану казалось, что с этим
своим волшебным умением хозяева так и родились на свет,
но позднее он заметил, что друг другу они отвечали охотно,
а если спрашивал Главный хозяин, которого они звали
`Тарщ-Ктан-Ршите-Обратицца`, так отвечали очень даже
быстро и руки прикладывали к ляжкам. Отсюда он и
заподозрил, что хозяев тоже специально учат, как с кем себя
вести, - совершенно, как и собак!
- А ты чо такой невес╗лый? - спросил водитель. Он не
опустил глаза, не втянул голову в плечи, лицо у него не
покрылось испариной, а только приняло вид сочувственный.
- Жалко, что служба кончилась? И вроде бы жизнь по
новой начинай, верно? Ничо, не тужи, пристроишься.
Только в деревню не езди, не советую. Слыхал насч╗т
пленума? Особо не полопаешь.
- Проезжай, - сказал хозяин. - Много
разговариваешь.
Однако дороги трактору не уступил. И автомат держал
крепко обеими руками у груди.
- Это есть, - согласился водитель, - это за мной
числится. Люблю это... языком об зубы почесать. А что
делать, ежели чешется?
- Я б те его смазал, - сказал хозяин. - Ружейной
смазкой. Он бы не чесался.
Водитель ещ╗ пуще заржал.
- Умр╗шь с тобой, вологодский! Ну, однако, красив же
ты - с пушкой. Ты хоть на память-то снялся? А то не
поверит маруха, не полюбит. Им же, стервям, чтоб пушка
была, а человека-то - и не видют.

Хозяин не отвечал ему, и он, наконец, спохватился:
- Так куда, ты говоришь, е╗ ставить, бытовку-то?
- Где хошь, там и ставь. Мне дело большое!
- Ну, вс╗ же ты тут за начальство...
- На кой ты е╗ п╗р? В бараках не пожив╗те?
- В бараках - не-е! Лучше в палаточках.
Хозяин пов╗л нетерпеливо плечом.
- Ваши заботы.
Водитель кивнул и, вс╗ ещ╗ сияя харей, уселся, потянул к
себе дверцу, но тут его взгляд наткнулся на Руслана. Он как
бы что-то вспомнил - на лбу отразилась работа мысли,
проступила жалостная морщинка.
- А ты чего это - пса в расход пускаешь? Я-то думаю -
тренировка у них. Еду, смотрю - чего это он его тренирует,
когда уж на пенсию пора? А ты его, значит, к исполнению...
А может, не надо? Нам оставишь? П╗с-то - дорогой. Чего-
нибудь покараулит, а?
- Покараулит, - сказал хозяин. - Не обрадуешься.
Водитель поглядел на Руслана с уважением.
- А перевоспитать?
- Кого можно, тех уж всех перевоспитали.
- Н-да. - Водитель скорбно покачивал головой и
кривился. - Самое тебе, вологодский, хреновое дело
доверили - собак стрелять. Ну, порядочки! За службу
верную -выходное пособие девять грамм. А почему ж ему
одному? Вместе ж служили.
- Ты проедешь? - спросил хозяин.
- Ага, - сказал водитель. - Проеду.
Взгляды их встретились в упор: неподвижный, ледяной
- хозяина, бешено-вес╗лый - водителя. Трактор взревел,
окутался ч╗рными клубами, и хозяин отступил нехотя в
сторону. Но трактор выбрал себе другой путь -
д╗рнувшись, отвернул сво╗ рыло от ворот и пополз наискось
целиною, взрыхляя траками Неприкосновенную полосу.
Злоба, мгновенно вспыхнувшая, выбросила Руслана
одним прыжком на дорогу. Малиновая краснота вагона и
визг полозьев, уминающих рваную грязную колею, привели
его в неистовство, но видел он ясно лишь одно - толстый
локоть водителя в про╗ме дверцы; в него жаждалось
впиться, прокусить до кости. Руслан зарычал, завыл, роняя
слюну, косясь на хозяина моляще - он ждал от него, он
выпрашивал `фас`. Сейчас прозвучит оно, уже лицо хозя-

ина побелело и зубы стиснулись, сейчас оно послышится -
красно вспыхивающее и точно бы не изо рта вылетающее, а
из брошенной впер╗д руки: `Фас, Руслан! Фас!`
Тогда-то и начинается настоящая Служба. Восторг
повиновения, стремительный яростный разбег, обманные
прыжки из стороны в сторону - и враг мечется, не знает,
бежать ему или защищаться. И вот последний прыжок,
лапами на грудь, валит его навзничь, и ты с ним вместе
падаешь, рычишь неистово над искаж╗нным его лицом, но
бер╗шь только руку, только правую, где что-нибудь зажато,
и держишь е╗, держишь, слыша, как он кричит и бь╗тся, и
густая т╗плая одуряющая влага тебе заливает пасть, -покуда
хозяин силою не оттащит за ошейник. Тогда только и
почувствуешь все удары и раны, которые сам получил...
Давно прошли времена, когда ему за это давали кусочек
мяса или сухарик, да он и тогда брал их скорее из
вежливости, чем как награду, есть он в такие минуты вс╗
равно не мог. И не было наградою, когда потом, в лагере,
перед угрюмым строем, его понукали немножко порвать
нарушителя, - ведь тот уже не противился, а только
вскрикивал жалко, - и Руслан ему терзал больше одежду,
чем тело. Лучшей наградой за Службу была сама Служба -
и даже странно, при вс╗м их уме хозяева этого
недопонимали, считали должным ещ╗ чем-то поощрить.
Где-то на краешке его сознания, в ж╗лтом тумане, чернело,
не ст╗рлось и то, что хозяин задумал сделать с ним самим,
но пусть же оно потом случится, а сначала пусть будет вот
эта Служба-награда, пусть ему напоследок скомандуют
`фас` - и хватит у него силы и бесстрашия вспрыгнуть на
лязгающую гусеницу, выволочь врага из кабины, стереть с
его наглой хари эту ухмылку, которую не согнал и
всевластный взгляд хозяина.
Нетерпение сводило ему челюсти, он мотал головою и
скулил, а хозяин вс╗ медлил и не кричал `фас`. А в это
время делалось ужасное, постыдное, что никак делаться не
могло. Сипло урчащее рыло ткнулось в опорный столб,
точно понюхало его, и злобно взревело. Оно не двигалось с
места, а гусеницы ползли и ползли, и столб скрежетал в
ответ; он тужился выстоять, но уже понемногу кренился,
натягивая звенящие струны, и вдруг лопнул - с пушечным
грохотом. Ему теперь только проволока не давала
завалиться совсем, но рыло упрямо лезло впер╗д, и
проволока, струна за струною, касалась снега. Гусеницы
подми-

нали е╗, собирали в жгуты, а потом по ним с визжанием
проползли полозья. И когда опять показался столб, то
лежал, как человек, упавший навзничь с раскинутыми
руками.
Там, в зоне, трактор остановился, теперь уже довольно
урча. И водитель вылез поглядеть на содеянное. Он тоже
остался доволен и весело прогаркал хозяину:
- Что б ты без меня делал, вологодский! Учись, пока я
жив. А ты вс╗ собак стреляешь.
Его грудь, в распахнутом ватнике, была так удобно
подставлена для выстрела. Но хозяин уже повесил автомат
на сгиб локтя, вытащил из-под шинели свой портсигар,
постучал папироской по крышечке. Он посмотрел на
рисунок на этой крышечке, который сам же и выколол
сапожным шилом, и усмехнулся. Он любил смотреть на
свою работу и всегда при этом усмехался чему-то, а когда
показывал е╗ другим хозяевам, так те чуть не падали от
р╗гота. И, пряча портсигар, он с этой же усмешкой смотрел,
как трактор прокладывает свой страшный путь ко второму
ряду и там опять трудится у столба, который оказался
покрепче, так что пришлось его несколько раз бодать с
разбега.
Когда и он завалился, хозяин повернулся, наконец, к
Руслану - и будто впервые увидел его.
- Ты тут ещ╗, падло? Я ж те сказал - иди. Кому я
сказал? - Он вытянул руку с дымящейся папироской -
опять вдоль дороги, к лесам. - И чтоб я тя никогда не
видел, понял?
Понять его Руслан не то что не мог, но не согласился бы
ни за что на свете. Впервые его не туда посылали, куда
следовало немедля кинуться, а совсем в другую сторону.
Двуногий приблизился к проволоке, порвал е╗... и был
прощ╗н, когда в других за это палили даже без окрика. И
оттого ещ╗ лютее он возненавидел харю-водителя -
который наглым своим озорством спас жизнь Руслану, а
заодно и другим собакам, ожидавшим своей очереди в
кабинах.
Однако Руслан подчинился и пош╗л. Он прош╗л немного,
услышал, что хозяин не ид╗т за ним, и оглянулся. Хозяин
уходил обратно в зону, через проход, проделанный
трактором, держа автомат за ремень, так что приклад
волочился по снегу. И, глядя на его ссутуленную спину,
Руслан почувствовал вдруг, что и автомат, и сам он -

больше не нужны хозяину. От отчаяния, от стыда хотелось
ему упасть задом в снег, задрать голову к изжелта-серому
солнцу и извыть ему свою тоску, которой предела не было.
Ещ╗ худшим, чем он всегда страшился, оказался конец его
службы: его за тем вывели за проволоку, чтобы прогнать
совсем, предоставить ему побираться с шелудивыми
дворнягами, которых презирал он всей душой и едва ли за
собак считал. Но почему же это? За что? Ведь не совершил
он такого поступка, за который бы полагалась эта
особенная, невиданная кара!
Но приказ хозяина был вс╗ же приказом, хотя и
последним, поэтому Руслан побежал один по белой дороге к
т╗мному иззубренному горизонту.
Он знал, что будет бежать по этой дороге долго-долго, -
может быть, целый день, - вс╗ через лес и лес, а в сумерках
увидит с высокого холма, сквозь деревья, россыпь огней
пос╗лка. Там будут дощатые тротуары, смолисто пахнущие
сквозь снег, и глухие заборы, высотою с барьер на учебной
площадке, будет пахнуть дымом и вкуснотою от
приземистых домишек, из которых сквозь толстые ставни
едва пробивается в щ╗лочки свет, а дальше запахнет другим
дымом и поездами, и, наконец, он выбежит прямо к
круглому скверику перед станцией. В этом скверике тоже
есть нечто, знакомое ему, виденное на учебной площадке,
- два неживых человечка, цвета алюминиевой миски,
зачем-то забрались на тумбы и вот что изображают: один,
без шапки, вытянул руку впер╗д и раскрыл рот, как будто
бросил палку и сейчас скомандует `апорт!`, другой же, в
фуражке, никуда не показывает, а заложил руку за борт
мундира - всем видом давая понять, что апорт следует
принести ему.
А ещ╗ там будет широкая платформа, совсем крайняя, на
которую можно вспрыгнуть с земли. Длинные ленты
рельсов, изгибаясь, сплетаясь, текут мимо, дн╗м иной раз
голубые, а вечером - розовые. Но те рельсы, что возле
самой платформы, всегда ржавые и сразу же за нею
кончаются; загнутыми кверху концами они поддерживают
ч╗рный брус с фонар╗м, всегда загорающимся красно, когда
подходит тот самый поезд, которого ждали. Он может быть
зел╗ный, с косыми реш╗тками на окнах, а бывает и красный,
совсем заколоченный, без единой щ╗лочки. Здесь кончалась
дорога Руслана - единственная, которую он знал.

Он бежал мерной, неспешной рысью, но вдруг, спохватясь,
припустил вовсю. Он догадался, зачем посылали его. Он
должен быть там, на платформе, когда загорится красный
фонарь и в знакомый тупик медленно втянется поезд с
беглецами.

2

Утром другого дня путейцы на станции наблюдали
картину, которая, верно, поразила бы их, не знай они е╗
настоящего смысла. Десятка два собак собрались на
платформе тупика, расхаживали по ней или сидели, дружно
облаивая проносившиеся поезда; в их голосах явственно
слышался изрядной толщины металл. Были эти собаки
почти одного окраса: с ч╗рным ремн╗м по спине, делящим
широкий лоб надвое, отчего выглядел он угрюмым,
короткость ушей и морды ещ╗ добавляла свирепости;
стальной цвет боков постепенно менялся - от сизо-
ворон╗ного к ржавчине, к апельсинно-оранжевому калению,
а на животе вислая шерсть отливала оттенком, который
хотелось назвать `цвет зари`. Светились зар╗ю пушистый
воротник на горле, тяж╗лое полукольцо хвоста и крупные
мускулистые лапы. Звери были красивы, были достойны,
чтоб ими любовались не издали, но взойти на платформу к
ним никто не отважился, здешние люди знали - сойти с не╗
будет много сложнее.
Проходили часы, и проносились поезда - красные
товарняки и зел╗ные экспрессы; голоса у собак скудели,
металл заметно терял в толщине, а в сумерках сделался
тоньше жести. Вс╗ меньше собаки расхаживали, вс╗ больше
присаживались и прилегали, тупо уставясь в розовеющие
полоски рельсов. Пробыв на платформе до темноты и
своего не дождавшись, они сгрудились в стаю, дружно
сошли наземь и разбрелись по улицам пос╗лка.
Повторялось это и в следующие дни, но внимательный
наблюдатель мог заметить, что раз от разу собак приходило
вс╗ меньше и уходили они быстрее, а в металле появилась
надтреснутость. Вскоре он и совсем умолк, пятеро или
шестеро собак, не изменивших своему расписанию, никого
уже не облаивали и не обскуливали, лишь покорно
отсиживали свои часы.
В самом пос╗лке их появление вызвало поначалу тревогу.
Слишком уж рьяно проч╗сывали они улицы, проносясь

по ним аллюром, - с вываленными из разверстых пастей
лиловыми дымящимися языками. Однако ни разу они
никого не тронули. А вскоре увидели, как они собираются
словно бы для каких-то своих совещаний, часто
оглядываясь через плечо и не допуская в свой круг
посторонних. Своя была у них жизнь, а в чужую они не
вторгались. Не замечали детей и женщин, подчас ненароком
задевая их на бегу - и удивляясь передвижению в
пространстве странного предмета. Привлекали их внимание
одни мужчины, и тут избрали они себе, наконец,
определ╗нное занятие - сопровождать мужчин в
разнообразных хождениях: в гости, в магазин или на работу.
Завидев прохожего и установив ещ╗ за квартал его
принадлежность к сильному полу, та или иная отделялась от
стаи и пристраивалась к нему -слегка поодаль и позади.
Проводив до места - возвращалась, ничего себе не
выпросив. Когда же ей что-нибудь бросали съестного,
собака рычала и отворачивалась, глотая судорожно слюну.
Никто не знал, чем они живы, в эту свою заботу они тоже
никого не посвящали. Было от них, правда, единственное
беспокойство: они не любили, когда собиралось вместе
более тр╗х мужчин. Но трое - как раз законная норма на
Руси, а в морозную зиму и не частая. И понемногу к собакам
привыкли. Привыкли, наверное, и они к пос╗лку, по крайней
мере, не собирались отсюда уходить.
Не мог привыкнуть один Руслан, да у него и времени не
было для этого. Каждое утро он отправлялся по белой
дороге к лагерю и часами сидел у проволоки. Он много
важного имел сообщить хозяину: что поезд ещ╗ не приш╗л,
но когда прид╗т, то не будет не встречен, кто-нибудь из
собак обязательно там караулит; что, в общем, пока
устроились на первое время и живут дружно, ну и ещ╗ кое-
чего по мелочи. Как он это сообщит - Руслана не заботило,
он просто о том не задумывался, всегда как-нибудь да
сообщал, а хозяин как-нибудь да ухватывал. Заботило и
грусть наводило другое - то, что теперь творилось в зоне.
Уже повалены были многие столбы, а меж не поваленными
зияли в проволоке огромные безобразные проходы и лазы, а
возле бараков жгли костры какие-то непонятные
пришельцы. Они здесь сбрасывали кирпичи с грузовиков и
складывали в штабели, но всем этим занимались между
прочим, а больше любили побороться на снегу, перекурить
часик-другой или попеть хором, сидючи рядком на бр╗внах
- по-

ди-ка, на тех же священных столбах! С особенным же
удовольствием обыскивали женщин, похлопывая их по
штанам или по груди,` а те при этом шмоне хохотали или
визжали как резанные. Слишком вс╗ это было непохоже на
прежнюю жизнь прежних лагерников, и к тем беглецам
чувствовал Руслан вс╗ возрастающую нежность. Пожалуй,
он бы простил их глупый побег, только б они вернулись и
снова стали в красивые стройные колонны, с хозяевами и
собаками по бокам.
Очень хотелось ему войти в зону и хорошенько облаять
пришлых - пусть помнят, что лагерь не им принадлежит, и
нечего устанавливать свои порядки. Но заходить за
проволоку ему запретил хозяин, и только он мог снять свой
запрет. Однако сумерки наступали, а хозяин не появлялся.
Ни разу Руслан не напал на его след, не почуял любимый
мужественный запах - ружейной смазки и табака, сильной,
хорошо промытой молодости. Так, впрочем, пахло от всех
хозяев, но Русланов ещ╗ любил душиться одеколоном,
который он покупал в офицерском ларьке, и, кроме того,
целый букет принадлежал ему одному, его характеру, а
Руслан знал хорошо, что люди точно так же отличаются
друг от друга характерами, как и собаки. Потому-то и
пахнет от всех по-разному, внюхайся - и не останется
никакой загадки. К примеру, его хозяин - судя по этому
букету, -может быть, и не слишком храбр, но зато он не
знает жалости; он, может быть, не чересчур ум╗н, но зато он
никогда никому не доверяет; его, быть может, не так уж и
любят его друзья, но зато он застрелит любого из них, если
понадобится для Службы. И, вс╗ это зная про хозяина,
Руслан себе живо представлял, каково ему там, среди
чужих, как он всех подозревает и ненавидит и весь занят
мыслями, как ему вернуть беглецов и наказать других
хозяев, позволивших им убежать. А в это время -
единственный, кто ему во вс╗м поможет, сидит совсем
рядом и жд╗т только, чтоб его позвали! В представлении
Руслана хозяин был велик, всемогущ, надел╗н редкостными
достоинствами и лишь одной слабостью - он постоянно
нуждался в помощи Руслана. Когда бы не так - стоило ли
прибегать сюда каждый день, коченеть на морозе часами и
терзаться голодом?
Ведь с того утра - накормленный в последний раз - он
мало чего раздобыл себе поесть. В брюхе у него горело,
тошнота изнуряла до одури, и вс╗ труднее было одолевать

эту дорогу - туда и обратно. И вс╗ же он ни разу не взял из
чужих рук, не подобрал ничего с земли.
Тайный и ненавистный враг поставил на его пути
булочную - здесь пробивался Руслан сквозь вязкое,
тормозящее бег, пьянящее облако, изливавшееся из дверей
при каждом взмахе. Однажды из этих дверей вышла
женщина и кинула ему довесок, и Руслан как будто
напоролся грудью на преграду. Едва хватило у него сил
отвернуться и зарычать.
- На спор: не возьм╗т, - сказал женщине вышедший с
нею мужчина. - Это ж лагерная, они специально занятия
проходили.
- Что же она, отравы боится? Но я же вот ем - и
ничего! - С выражением умильно ласковым она
отщипнула от т╗плого каравая и сжевала, чмокая. -
Видишь, собаченька, жива-здорова. Какая ж ты глупая!
Руслан равнодушно смотрел в сторону. Эти штуки он
тоже знал: сами откусывают, и им ничего, знают, с какого
краю, а у тебя потом пламя разгорается в пасти и вс╗ брюхо
выворачивает.
- На спор, - сказал мужчина.
Подобравши довесок, он подн╗с его со злорадством к
самому носу Руслана. Глупый мучитель, ему в голову не
пришло, что если собака у женщины не взяла, существа
безразличного, так у него и подавно. Он только вызвал
подозрение. Руслан проводил его до дому - и запомнил
этот дом.
Помогло неожиданное, все годы дремавшее в Руслане, а
теперь пробудившееся представление, что еда - для него
безопасная - должна быть живой. Бегающая, прыгающая,
летающая, не могла же она быть кем-то подброшенной ему
нарочно и, наверное, отравленной быть не могла - иначе б
е╗ саму измучила отрава. А с давних дней погонь остались в
н╗м воспоминания о каких-то посторонних следах в лесу,
окровавленных перьях, клочках шкуры, костях - остатках
чьей-то живой добычи. В первый же свой поход он
проверил себя - и не обманулся. Он свернул с дороги,
углубился в лес и через минуту стал охотником. Как будто
всю жизнь только тем и занимался, он сразу научился
разнюхивать подснежные ходы лесных мышей и пробивать
снег лапой как раз в том месте, где мышь пробегала или
затаилась. Скудная охота не утолила голода, но успокоила,
вселила надежды. И помогла вернуться к своим
обязанностям.

В остальном же было - прескверно. И как ещ╗ может
быть собаке, привыкшей спать в тепле на чистой подстилке,
привыкшей, что е╗ мыли и выч╗сывали, подстригали когти,
смазывали ранки и ссадины, - пишась всего этого, она
быстро доходит до того предела, до которого не опустится и
бродяга, бездомный от рождения. Бродяга себе не позволит
спать посреди улицы, да ещ╗ под колесом стоящего
грузовика - Руслан именно так спал, и чудом его не
раздавили. Бродяга избежит греться на кучах паровозного
шлака - Руслан это делал сдуру, и в несколько дней
свалялась, полезла его густая шерсть, над╗жнейшая защита
от холода, а лапы покрылись расч╗сами и порезами. Он с
каждым дн╗м обтр╗пывался, тощал, себе самому делался
противен. Но глаза горели вс╗ ярче - неугасимым ж╗лтым
огн╗м исступления. И каждое утро, проверив караул на
платформе, он убегал к лагерю.

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Док. 115979
Опублик.: 21.12.01
Число обращений: 0