|
ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ Александр Жовна
Вызревание
`Порог`, ² 4 1998
Украина, г. Новомиргород
(Мелодраматическая феерия для кино)
Поднимая клубы пыли, ватага голых ребятишек бежит через зеленое поле по
крутому косогору к морю.
Откуда-то издалека, с холма, где виднеются бревенчатые домики, слышится
женский голос:
Митька-а-а!.. Митька-а-а!.. Вернись, надень штаны! Бесстыдник!
Митька-а-а!..
Веселая гурьба пацанов голышом бросается в теплое море, где начинается
отчаянная возня, продолжающаяся до захода солнца. Кажется, куда-то туда, за
горизонт, вместе с летним солнцем ушло и Митино детство... * Южный город.
Переполненным пляжем, распугивая отдыхающих, бежит голый мужчина. За ним,
запыхавшись, двое нескладных милиционеров.
Стой, тебе говорят! Стой! Один из милиционеров свистит в свисток. Удивленные взгляды отдыхающих. За
милиционерами едва поспевает какая-то странная компания оборванцев. Среди
них трое мужчин и женщина с синяком под глазом, она катит на облезлой
инвалидной коляске. Кажется, компания порядком выпивши и все они, похоже,
на стороне убегающего голого мужчины, нарушающего покой отдыхающих.
Не трожь его! - визжит женщина с синяком. - Не трожь, собаки легавые!
Мусор! - кричит кто-то из оборванцев. Между тем, милиционеры все же настигают голого злоумышленника и вместе с
ним падают в песок, так, что у одного из них слетает форменная фуражка и
катится по пляжу. Милиционер догоняет ее и снова бросается на нарушителя.
Руки прочь! - властно кричит обнаженный мужчина. - Я свободный человек!
Руки прочь!
Руки прочь! - визжит женщина в инвалидной коляске. Милиционеры заламывают нарушителю руки. Ведут его пляжем. От необычного
конвоя шарахаются отдыхающие. Неподалеку стоит милицейский ╝УАЗик`. Они
направляются к нему. Оборванцы идут по пятам за милиционерами, продолжая
скандировать: ╝Мусор!!! Мусор!!!`
Молоденькие милиционеры смущены.
Прикрой его чем-нибудь! - запыхавшись, говорит один из них.
Чем? - беспомощно спрашивает другой. Затем снимает фуражку и прикрывает
голому мужчине его самое откровенное место.
Не смейте притрагиваться к нему своей грязной формой! - кричит голый
мужчина. - Он чище ваших продажных душ! Он мудрее ваших ослиных голов! Руки
прочь!
Мусор!!! Мусор!!! - не устают скандировать оборванцы. Голый мужчина пытается выбить фуражку коленом, но милиционер тщательно
удерживает ее. Иногда мужчине все же удается отбросить фуражку, и тогда,
приводя в конфуз стражей порядка, на мгновение открывается та часть тела,
из-за которой и вышел весь переполох в обществе.
С трудом милиционеры запихивают нарушителя в машину. Под смех толпы зевак
и скандирование компании оборванцев: ╝Мусор!!! Мусор!!!` - милицейский
╝УАЗик` отъезжает. Вслед ему летят какие-то вещи. * Участок милиции.
За столом начальник - толстый, ленивый, с одышкой лейтенант. Его шея
сравнялась по ширине с лицом, маленькие добродушные глазки смотрят в
протокол. Лейтенант что-то пишет. В столе у него пирожки, он их ест.
Не поднимая глаз, лейтенант спрашивает:
Фамилия? На скамье сидит голый мужчина в наручниках - нарушитель с пляжа.
Глаза его закрыты.
Боттичелли... - словно во сне, отвечает он.
Бот-ти-чел-ли... - записывает милиционер. - А на грузина не похож
совсем... Имя?
Сандро... - так же сонно отвечает задержанный. Лейтенант пожимает плечами, записывает.
Год рождения?
Тысяча четыреста сорок пятый... Милиционер пишет и это, что-то напевая. Молодой милиционер, один из тех,
кто задерживал нарушителя на пляже, худой, с длинным грушевидным носом и
быстрыми глазками, приблизившись к начальнику, с заговорщицким видом,
стараясь не нарушать субординации, шепчет ему на ухо:
Товарищ лейтенант... товарищ лейтенант...
Ну, Гречко, говори, что тебе?
Боттичелли не грузин, - загадочно говорит Гречко.
Почему? - удивляется лейтенант.
Он художник. В средние века жил. Итальянец.
Кто?
Посмотрите на год рождения... - шепчет Гречко. Лейтенант смотрит в протокол. Понимает шутку и после паузы самоанализа
вдруг искренне заливается хохотом.
Так ты не грузин?! - весело спрашивает он. У задержанного закрыты глаза. Похоже, он окончательно отключился и уже не
слышит милиционера.
А я пишу, - продолжает хохотать лейтенант. - Слышь, Гречко? Ну, купил...
Да-а... Ну, купил... А я повелся... Слышь... Да-а... Заработался я с вами.
В отпуск пора... Гречко, а че это он голый? - обрывая смех, вдруг
озадаченно спрашивает лейтенант. - Найдите ему брюки. Неудобно ведь...
Есть! - откликается Гречко. Лейтенант смотрит на спящего нарушителя. Снова громко и добродушно хохочет.
Ну, ты купил меня... Боттичелли... Четыреста сорок пятый.... А я пишу...
Да-а, повелся я, навешал ты мне лапши. Ты, оказывается, алкаш с юмором. Не
простой, стало быть. Я юмор уважаю. А может, у тебя белка? В элтепешку
тебе, брат, пора. А? Слышь, шутник, лечиться надо. А? Я тебе с путевкой
похлопочу. А? Смеется.
Глаза задержанного закрыты. Он давно не слышит милиционера. Странная
красивая мелодия медленно наполняет его сон. Туман или дым плывет над
землей, стелется рассеянными рваными лоскутами, создавая сюрреалистическое
настроение, видны какие-то растения, листья папоротника, лопуха. Слышится
какой-то глухой звук. Лезвие тяпки рыхлит землю. Чья-то рука пропалывает
бурьян. На грядке растет что-то круглое, сквозь дым трудно различить, что
именно, может, дыня или арбуз. Но вот дым понемногу рассеивается, и видно,
что из земли выросла человеческая голова. Странное, сморщенное, словно еще
не расправившееся, недозревшее лицо, короткие волосы, только лишь
пробившиеся из-под кожи, однако, лицо пожилое, в морщинах, глаза закрыты;
кажется, голова только что пробилась сквозь поверхность земли, еще не
успела проснуться и посмотреть на мир. Чья-то рука пропалывает вокруг нее
бурьян, затем снова рыхлит землю тяпкой. Тяпка исчезает. Крупно видна
хорошо различимая, растущая из земли голова. Струи воды вдруг льются на нее
откуда-то сверху. Но это не дождь. Вода льется из лейки, которую держит
какое-то непонятное существо в странной одежде, похожее на человека и не
похожее на него, с большим птичьим клювом вместо носа. Медленно утихает
космическая музыка. Усиливается шум воды. Затуманивается и исчезает
странная живописная картина. Однако, в самый последний момент в тумане
успевает промелькнуть женщина, вернее, это лишь образ, что-то легкое и
воздушное, как призрак. Туман развеивается. Видение исчезает.
Струи воды льются на голову задержанного. Он под душем.
Хватит мыться! Выводи его! - слышится мужской голос, похоже - голос
лейтенанта. Задержанный заходит в кабинет начальника. На нем милицейские брюки, которые
ему заметно малы. Позади него Гречко. За столом лейтенант. Он достает из
стола последний пирожок.
Мне нужен лист бумаги и твердый карандаш. Или все равно какой карандаш, -
охрипшим голосом говорит задержанный. Похоже, у него болит голова. Лейтенант кусает последний пирожок. Смотрит в окно, его полностью поглотила
лень.
А мне бы молочка парного... А потом в баньку и квасу... - лениво говорит
он. - Да-а... В отпуск мне пора, это точно... - зевает. - Гречко, сходи в
буфет, возьми мне пакетик кефира.
Есть! - громко откликается Гречко. Лейтенант лениво морщится от звонкого голоса Гречко. Удар кулака о стол
тревожит его с другой стороны.
Мне нужен лист бумаги и твердый карандаш! - уже решительно заявляет
задержанный и тоже морщится от головной боли. Лейтенант устало хмурит лоб.
Гречко, что это такое? - лениво раздражается он. - Почему все кричат? Кто
здесь начальник? Я или нет?
Так точно! - козыряет Гречко, отчего лейтенант прикрывает уши.
Это насилие над личностью! - раздается крик похмельного задержанного. -
Это произвол! Я свободный человек! Никто не может ограничивать меня в
свободе мысли и творчества! Дайте мне карандаш! Лейтенант брезгливо отворачивается от задержанного:
Гречко, почему здесь кричат? Здесь что, все позволено? Пора прекращать с
этим. Что это, в самом деле?
Есть! Так точно! - звонко козыряет Гречко, оставаясь на месте. Морщится лейтенант. Морщится задержанный. Оба с раздражением смотрят на
Гречко.
Гречко доволен собой и непоколебим. Вдруг почему-то ни с того ни с сего
еще раз залихватски козыряет и бьет каблуком об пол без всяких слов и от
этого, словно очнувшись, неожиданно смущается и переминается с ноги на ногу.
Лейтенант и задержанный чуть озадаченно смотрят на Гречко.
Зачем тебе карандаш? - спрашивает лейтенант у задержанного. - Как вы все
любите жаловаться, кляузничать. Небось, когда по пляжу голышом гулял, о
праве окружающих на культурный отдых не думал. А здесь все сразу о правах
вспоминают. Ну, что тебе здесь плохого сделали? Ну?.. Гречко, иди уже! Гречко, словно упавший с неба на грешную землю, уныло, не по уставу,
выходит за кефиром. Лейтенант, о чем-то задумавшись, смотрит в окно. Ему
все надоело и хочется в отпуск. За окном дворничиха ругается с каким-то
мужчиной. Она машет на него рукой и что-то кричит. Мужчина тоже что-то
кричит в ответ и тоже машет рукой, но их голоса не слышны. Из
радиоприемника в кабинете лейтенанта тихо льется старая медленная мелодия
семидесятых годов, песня называется ╝Как прекрасен этот мир`.
Лейтенант смотрит в окно, слушает мелодию. Задержанный тоже о чем-то
задумался. Старая песня знакома им обоим и, быть может, любима. Быть может,
заставила что-то вспомнить из прежней жизни, из юности или даже детства.
Хорошая песня... - говорит лейтенант, - старая, а хорошая...
Да... - соглашается задержанный, - настоящие песни не старятся...
Зачем тебе карандаш?
Хочу картину нарисовать.
Ты что, художник?
Так, в некотором роде, хотя с этим многие не согласны.
Боттичелли? - улыбается лейтенант. Молча улыбается задержанный художник.
А меня смог бы нарисовать? - спрашивает лейтенант, продолжая смотреть в
окно.
Наверное, смог бы. Вас рисовать несложно...
Почему?
Не знаю.
А кого сложно? Художник молчит.
А Гречко сложно?
Нет.
Понятно... Какое-то время оба молчат. Смотрят за окно. Утихает мелодия.
Лейтенант поворачивается к столу, достает лист бумаги и карандаш.
Молча протягивает художнику. Тот молча берет. Смотрит на лейтенанта.
Нарисуй, а...че там?... Раз несложно... Садись. Лейтенант подвигает стоящий рядом стул. Художник садится.
Можно? - спрашивает художник, указывая на твердую папку на столе
лейтенанта. Лейтенант молча кивает. Смотрит на художника. Художник на лейтенанта.
Начинает рисовать. Молчаливая сцена. Двое мужчин напряженно смотрят друг на
друга. Между ними словно происходит дуэль взглядов, борьба каких-то
внутренних чувств, убеждений, нравственных и этических позиций. Художник
рисует быстро, энергично.
Открывается дверь кабинета, входит Гречко. В руках у него три пакета с
кефиром. Он останавливается на пороге, недоуменно смотрит на происходящую
сцену. Его не замечают. Оба - художник и натурщик, настолько увлечены, что
не видят и не слышат его прихода. Но вот художник опускает карандаш. Дуэль
окончена. От напряжения оба тяжело дышат, словно только что боролись на
спринтерской дистанции.
Художник протягивает лейтенанту листок. Лейтенант смотрит на портрет.
Затем на художника. Оба все еще тяжело дышат. Лейтенант вытаскивает из
ящика стола стакан, ставит на стол. Гречко торопится к столу, срывая по
дороге зубами кончик пакета, и наливает кефир в стакан. Лейтенант жадно
выпивает кефир, ставит стакан на стол. Гречко наливает снова. Лейтенант
выпивает. Все это происходит молча, почти автоматически; кажется, ситуация
привычна для обоих. Гречко пытается заглянуть через плечо начальника. На
рисунке - копия лейтенанта, перед ним на столе миска с пирожками, в руках
пистолет, а за ухом большая полевая ромашка. Гречко улыбается, но тут же
принимает серьезный вид. Лейтенант продолжает смотреть на художника.
Голова болит? - спрашивает он. Художник молча кивает. Лейтенант достает еще один стакан, ставит на стол.
Затем тянется к стоящему рядом железному сейфу. Открывает его ключом,
достает начатую бутылку водки, наливает в стакан.
Давай... - говорит он художнику. Художник смотрит на преобразившееся лицо милиционера. Кажется, за короткое
время оно словно похудело и облагородилось. Еще мгновение раздумий - и
художник выпивает водку.
Гречко ошарашен поведением начальника. * Солнечный день.
Двор, где находится участок милиции. Открывается дверь участка, появляется
художник. На нем белая рубаха, на плечах видны петли для погон, рубаха явно
велика ему в плечах. Рядом с ним толстяк лейтенант. Оказывается, он совсем
небольшого роста. Он жмет художнику руку. Они прощаются.
Художник идет через двор. Затем останавливается у ворот.
А рубашка?! - кричит он, показывая на милицейскую рубаху, в которую одет.
Оставь себе! - машет рукой милиционер. Они смотрят друг на друга. Тихий ритмичный стук, словно стук сердца,
доносится откуда-то издалека. Это первые звуки ╝Родины` - песни в
исполнении ╝ДДТ`.
Художник покидает двор. Далеко позади остается стоящий на пороге одинокий
милиционер. * Босые ноги в милицейских брюках ступают берегом моря в такт продолжающей
звучать мелодии. Небритое лицо художника открыто навстречу свежему морскому
ветру. Пустынный пляж. Далеко впереди, на пирсе, темнеют силуэты людей.
Художник идет к ним. Среди нескладных мужских фигур - инвалидная коляска. В
ней Люська - женщина с синяком под глазом, с растрепанными волосами. Это
она больше всех оскорбляла милиционеров при его задержании. Кроме нее еще
трое мужчин. Самый пожилой из них - бывший актер с крупным носом, глубоко
сидящими умными глазами и нависшими над ними роскошными густыми бровями.
Очень похож на артиста Зиновия Гердта. Кажется, это он сам и есть. Его даже
зовут Зиновий Гердович Бажановский. Да, ведь он еще и хромает.
Интеллигентен, с хорошими манерами, которых у него ╝не отнять, как не
вычерпать моря`, как и его вытертого до дыр, изношенного театрального
сюртука, даже когда он бывает пьян вдрабадан. Скоро ему стукнет шестьдесят.
За последние пять лет он сумел пропить все, что осталось после смерти жены.
Кутю же, его младшего коллегу, пятидесятилетнего бездомного, жена бросила.
Вернее, выбросила, как выбрасывают на помойку отслужившие свой век вещи,
которые уже невозможно починить, и которые лишь занимают место. Шиш -
третий из мужской компании, самый молодой, иногда чуть глуповатый, внешне
похож на женский велосипед, худой и высокий рыжий парень, не помнящий своих
родителей оттого, что их у него никогда не было. Случается...
Все они бездомные, бомжи, по разным причинам оказавшиеся в одинаковом
положении люди, которых сплотила общая житейская судьба. Все они Митины
друзья. Именно так зовут нашего художника. Они ждали его здесь, может быть,
всю ночь; скорее всего, всю ночь, и ждали бы еще много дней и ночей,
несмотря ни на что, потому что Митя для них не просто друг, он кумир,
любимец, он их опора и защита, он кормит и поит их, продавая свои картины.
Они беззащитные, но свободные дети природы. Он любит их. Они без ума от
него. Общество осуждает его. Он плюет на общество, предпочитая
независимость. Ему просто нравится быть с ними.
Еще мгновение - и, подняв руки к небу, приветствуя друзей, Митя срывается
с места. Навстречу ему, опережая друг друга, бегут счастливые оборванцы.
Еле поспевая, катит позади инвалидная коляска.
╝Родина! Еду я на Родину! Пусть кричат: ╝Уродина!` А она нам нравится!
Хоть и не красавица...` - звучит их любимая песня.
Упираясь руками из последних сил, Люська крутит старые, с вылетевшими
спицами, колеса коляски, но они вязнут в морском песке. На глазах у Люськи
слезы. Она смотрит на бегущих навстречу друг другу мужчин, задыхаясь от
радости и бессилия.
Митя подходит к Люське. Ее лицо в слезах, под глазом старый синяк, по лицу
размазана дешевая косметика.
Менты проклятые... Что они тебе сделали? - всхлипывает Люська.
У тебя тушь поплыла. А синяк совсем сошел... - нежно говорит Митя,
опускается на колени перед коляской, гладит Люську ладонью по щеке, стирая
слезы и размытую тушь. Люська улыбается, продолжая всхлипывать.
Вчера я видел славный сюжет. Я нарисую его. Он будет называться
╝Вызревание`... Он принесет успех... Утри слезы, все будет замечательно... * Пустынный берег.
Митя катит коляску с Люськой. За ним бегут Шиш, Кутя, хромая, подпрыгивает
Зиновий Гердович. Нарастая, звучит ╝Родина`. Ветер свистит в ушах. Пытаясь
перекричать и песню, и ветер, орет Шиш:
Слышь, Мить! Че они от тебя хотели?! А?! Они че, мента из тебя сделать
хотели?! Мить! А?! Че это на тебе штаны ментовские?! А?!
А?! - словно эхо, кричит в ответ Митя. Смеется вся расхристанная компания, бегущая вдоль моря, вслед уходящему
солнцу. Нарастает звучание мелодии. * Бульвар, ведущий к морю, пестреет рядами коммерческих киосков. Митя с
компанией подходит к одному из них. Из окна киоска торчит здоровое,
лоснящееся лицо молодого человека.
А, Митяй, это ты... Как дела? Рисуешь?
Рисую, Вить, - нетерпеливо, без особого желания говорить, отвечает Митя.
Ну и как, покупают?
Покупают, Вить.
На пропой хватает? Бомжей своих покормить?
Не всегда, Вить.
Копаешь ты себе яму, Митяй. Пора бы делом заняться. При твоем-то уме сидел
бы себе в ларечке, чистенький, с бабками, без проблем.
Не люблю я, Вить, без проблем, скучно. Да и чистота меня ваша тошнит че-то.
Чудак ты, Митька.
Вот-вот...
Сколько писать? Митя молча поднимает два пальца. Витек записывает в тетрадку очередной
долг, выставляет на прилавок две литровые бутылки ╝Столичной`.
У Сеньки Смирнова на той неделе персональная выставка. Слышал?
Твоя-то когда будет?
Митя молчит. На него сочувственно смотрят друзья. Митя молча забирает
бутылки.
Спасибо, Витек! Оставайся в чистоте!
Давай-давай! Митя подходит к компании ожидающих бомжей, поднимает над головой две
литровки. Компания встречает его бурей оваций. Они скрываются в глубине
темнеющей аллеи. * Раннее утро.
Громкий стук в дверь. Маленькая комнатушка, заваленная картинами, рамками,
книгами, пустыми бутылками, в целом создающими художественный беспорядок. У
окна стол с кипами листов, старых журналов, в разбитой бутылке от
шампанского - кисти и карандаши. У стены кровать, на кровати спящий Митя,
возле кровати, на полу, пустая бутылка из-под шампанского и опрокинутый
фужер. Снова громкий стук в дверь.
Мужской, но высокий голос за ней:
Я знаю, что вы дома! Соседи видели, как вы заходили! Сейчас же откройте! А
то я позову участкового! - Снова стук в дверь. - Гражданин Кирьянов,
официально предупреждаю, если вы не откроете, я приведу милицию! Митя с трудом поднимает голову. Рука шарит по полу. Нащупывает пустую
бутылку. Митя переворачивает ее над собой, открыв рот. Из бутылки падают
несколько капель. Горло содрогается от жадного глотка.
За дверью слышен женский голос:
Говорю вам, дома он. Я сама слышала, как он ночью заходил, а потом еще
песни орал, спать не давал. Управы на него нет... Снова громкий высокий мужской голос:
Гражданин Кирьянов! Вы здесь! Мы это точно знаем! Вы уклоняетесь от уплаты
за коммунальные услуги. Вы третий месяц не платите за воду! У вас
собираются разные аморальные элементы! Мы это тоже знаем! На собрании жэка
вам вынесено последнее предупреждение. Митя идет к столу. Прикуривает сигарету.
Если вы не умеете жить среди людей, ваше место... сами знаете, где... Митя затягивается сигаретой, смотрит на себя в зеркало, морщится,
поправляет волосы, идет к двери.
Мы не собираемся терпеть ваши безобразия... Митя распахивает дверь. На пороге толстый маленький женоподобный мужчина с
папкой в руках. Он так и остается стоять с открытым ртом, отчего-то
невольно подняв руки, словно прикрываясь от удара.
А-а-а... И-и-и... Вот... - пытается что-то сказать он, но умолкает.
Соседка исчезает за дверью своей комнаты, скрываются в своих комнатах
остальные обитатели коммуналки.
Митя смотрит на замершего в защитной стойке дрожащего управдома.
Ну, что? Что ты? - тихим, хриплым, очень спокойным голосом спрашивает
Митя. - За долгом пришел? Отдам я тебе долг. Отдам. Но стоит ли из-за этого
будить людей в такую рань? Смотри, какой переполох сотворил.
А-а-а... И-и-и... - снова пытается что-то сказать управдом.
Иди... Иди, не тревожь людей. Выходной день ведь, а ты все суетишься.
Заплачу я и за квартиру, и за воду. Не боись. Веришь мне?
Ну-у... - почти соглашаясь, пожимая плечами, тянет управдом.
Ну, вот. Счастливо тебе. Не переживай. Неожиданно, со всего маху, Митя захлопывает дверь перед самым носом
управдома. Слышны быстрые убегающие шаги и громкий удаляющийся крик:
Ты у меня дождешься! Я тебе устрою художества! Раздают разным
бездельникам, а они тут устраивают черт знает что. - Голос его утихает. Митя лежит на диване. Смотрит в сторону окна. У окна стол. На столе стоит
его любимая статуэтка: ╝Поцелуй` Родена - похоже, последняя ценная вещь в
его квартире.
За стенкой плачет какая-то женщина. Это у соседей. Еще где-то слышна
радиотрансляция с заседания парламента. ╝Я не потерплю! Они мне за все
ответят! ╝ - кричит какой-то мужчина в соседней комнате с другой стороны.
Митя продолжает смотреть на статуэтку. * Городской шум. Ломбард. За окном виден стоящий за прилавком старый
антиквар. Митя ставит на прилавок бронзовую статуэтку. Антиквар
рассматривает ее. Берет из кассы деньги, отсчитывает Мите. Митя выходит на
улицу. * Пляж. Лежаки под навесом. Еще издали Митя приветствует друзей:
Проснись, сонное царство! Жизнь уходит! Все четверо спешат ему навстречу.
Ты где пропал, Мить?
В Париж ездил, к дяде!
К какому дяде, Мить?
Дядю зовут Роден! Кстати: сегодня у меня первая персональная выставка.
Слышали? Нет? Не слышали? По телевидению должны были передавать.
Мить, у нас телевизора-то нет.
Да, жаль, жаль. А то бы знали. Так вот! Хочу напомнить! Сегодня на Родине
художника состоится его первая персональная выставка!
Ты серьезно, Мить?
Вполне!
А где, Мить?
В галерее под навесом! Митя идет решительно, за ним еле поспевают.
Исполнительным директором я попрошу быть вас, Зиновий Гердович.
Да, - решительно отзывается тот.
Выставка благотворительная, то есть бесплатная. Вход по пригласительным.
Приглашаются все свободные люди города. Хотя выставка элитарная, я хочу,
чтобы было много народу. Кутя, вас я попрошу, как авторитетного среди
близких по духу слоев населения, разослать устные приглашения. После
выставки состоится банкет. Это важно. Не забудьте. Форма одежды
торжественная. Люся, стол должен быть изыскан. Я полагаюсь на твой вкус.
Шиш, вы в распоряжении дамы. У друзей восторженные лица.
Откуда деньги, Мить? - искренне удивляется Люська.
Наследство получил от дяди Родена из Парижа, - не задумываясь отвечает
Митя. - Открытие выставки в семь часов. Попрошу не опаздывать. Зиновий
Гердович, могли бы вы, как исполнительный директор, помочь мне в оформлении
галереи? Я очень рассчитываю на ваш вкус.
С пребольшим удовольствием, - удовлетворенно улыбается Зиновий Гердович. * К вечеру лежбище бомжей превратилось в импровизированную галерею. На стенах
были развешаны Митины картины, из нескольких лежаков соорудили длинный
фуршетный стол, на котором Люськиными заботами пестрели разнообразные
закуски.
К семи у лежаков собрался приглашенный Кутей народ. Оборванцы со всего
города скопились у импровизированной галереи. В кулуарах шли обсуждения.
Трудно сказать, насколько собравшуюся публику интересовали рисунки, но
стол, несомненно, искушал всех.
Хромая, вперед выступил исполнительный директор:
Господа! Сегодня мы открываем первую персональную выставку известного
художника Дмитрия Кирьянова на его Родине. Книга отзывов в конце стола. Те,
кто не владеет грамотой, свои впечатления могут излагать устно. Я запишу их
на бумаге. Все это пригодится для истории. Прошу приобщиться к искусству,
господа. Не заставляя себя ждать, толпа оборванцев заваливает на территорию
импровизированной выставки.
Постепенно народ освоился. Впечатление от происходящего почти то же, что и
на обычных выставках. Беседы у картин, восхищение, недоумение, улыбки,
грусть, в руках бокалы с напитками, все как и полагается на презентациях,
за исключением одежд посетителей - и в этом вся соль.
Митя в стороне наблюдает за лицами. Кажется, ожидаемого развлечения не
вышло. Все увлечены, но, похоже, больше столом. Однако все довольны, всем
весело, у всех счастливые лица. Для них праздник удался. О Мите забыли.
Вероятно, также забыли, по поводу чего веселье. Откуда-то издалека
доносится чуть грустная, но светлая мелодия - это голос Эдит Пиаф. Митя
уходит. Никто не замечает его ухода. Он идет пустынным берегом. Набегающие
волны смывают его следы. Нарастает звучание мелодии. Неожиданно Митя
срывается с места и бежит вдоль берега, весело футболя босыми ногами
морскую воду.
Большой красный шар садится за горизонт. Странная космическая мелодия
плывет в воздухе. В кадре появляется странное лицо с большим птичьим
клювом. В руках существа лейка. Вода из нее льется на растущую из земли
человеческую голову. Сквозь струи воды просвечивается солнце, но, похоже,
это уже рассвет, а вода на самом деле льется из шланга - дворник поливает
асфальт во дворе Митиного дома. Все это происходит за окном Митиной
комнаты. Утро. Митя уснул за столом. Видимо, он рисовал всю ночь. На столе
рисунок. Знакомый сюжет с растущей из земли человеческой головой, тот
самый, что явился ему впервые как видение, как сон в отделении милиции. Под
рисунком подпись:
╝Вызревание`. * Шум отдыхающих. Переполненный приморский бульвар. Играет музыка. Митя в
окружении верных друзей продает свои рисунки. Здесь же его новая работа под
названием ╝Вызревание`. Все с похмелья. Митя сидит на зеленой траве, уронив
голову, рассыпались его длинные волосы. Рядом коляска, в ней Люська, ее
рука гладит Митину голову.
Ничего, Мить, ничего... Все будет хорошо... Продадим картину...
Будут деньги... И все будет хорошо...
Шиш безнадежно зевает:
Кто их купит? Полдня сидим. Хоть бы кто спросил!
Нужно уметь ждать, - философски замечает Зиновий Гердович. - Как
говорится, время разбрасывать камни и время собирать. К тому же, на всякий
товар есть свой покупатель. Шиш с недоумением смотрит на Зиновия Гердовича.
Пойду, стрельну закурить, - говорит Кутя. Шиш вздыхает:
Хоть на паперть иди.
На паперти, Шиш, вам не место, - продолжает наставлять Зиновий Гердович. -
На паперти просят на хлеб, а мы на водку. Люська нервно смотрит на Зиновия Гердовича:
Перестали бы болтать. Надоели со своей мудростью. Вы ведь в стороне не
сидите, пьете, как все.
Увы, увы... - вздыхает Зиновий Гердович. Шиш глупо смеется, радуясь поражению Зиновия Гердовича. Возвращается Кутя.
Курит сигарету. Зиновий Гердович жмурится на солнце.
Кутя, как вам удается столь молниеносно стрелять сигареты?
У меня лицо доброе, жалость вызывает и сострадание.
Странно, может, я слепой? - театрально удивляется Зиновий Гердович.
Снова глупо смеется Шиш.
Вы помните, Митя, Союз Советских Социалистических Республик? - не
переставая щуриться на солнце, вдруг спрашивает Зиновий Гердович. - Как я
любил его, нежно и трогательно. Это была моя Родина. Теперь ее не стало. Я
осиротел. Мы все страстно мечтали жить при коммунизме. Мы ходили на
праздничные демонстрации. Мы хотели, чтобы был труд, мир, май. У нас было
пятнадцать республик, пятнадцать сестер. Мы жили в мире и достатке.
Казалось, еще немного - и на нас посыпется манна небесная.
А какая тогда была дешевая водка, - грустно вспоминает Кутя. - Пачка
сигарет стоила двадцать копеек, а теперь...
А сколько стоила тогда жизнь? Сколько стоила свобода? - тихо спрашивает
Митя. Зиновий Гердович поворачивается к нему:
Что касается жизни, ей цена всегда одна, а вот на счет свободы вы правы,
Митенька. Все это было так печально. Однако, заметьте, с приобретением
свободы отчего-то утрачена вера. Вера в светлое будущее. Ведь согласитесь,
ее нет, а ведь раньше была, и идеалы были, а сейчас где они? Укажите мне
хоть один достойный.
Эй, чумазый, почем твоя мазня? - слышится ехидный смешок над головой. Возле картин останавливаются двое жлобов, новоиспеченных ╝крутых` с бритыми
затылками и телячьими глазами, сытых и изрядно пахнущих французской
парфюмерией. Они жуют жвачку и пьют баварское пиво из банок.
Ну вот... - печально вздыхает Зиновий Гердович. Митя не поднимает головы. У Люськи задергалась щека. Она не выдерживает:
Чтобы столько заработать, тебе, сынок, еще потеть да потеть. Эта мазня для
тех, кто еще нежится в постели. А ты проходи. Иди, иди, а то здесь воздух
сгустился. Слезешь с пальмы, станешь на ноги, потом приходи. А пока вон там
купи себе фирмовую маечку.
Подмылась бы, мразь! Засорили город падалью. Скоро я вами займусь, помойка. Один из ╝крутых` плюет Люське в лицо. Затем бросает ей белоснежный носовой
платок:
Утрись, падаль! Митя поднимает голову. Встает на ноги. У Люськи настороженное лицо.
Митенька, прошу тебя, они только этого и ждут. Не надо. Я прошу тебя. Они
ведь с ментами. У них крыша.
Правда, не стоит, Мить, - подключается Шиш, - у киоска, вон, двое пасут.
Ни к чему нам.
Ну, что, описался, чмо?! Ладно, попадешься еще... Жлобы уходят.
Люська вытирает рукавом оплеванное лицо. На нее смотрят Кутя и Зиновий
Гердович. Зиновий Гердович молча кивает. Где-то рядом слышны детские голоса:
А говорят, если снятся хорошие сны, то непременно сбываются. Мне
приснилось, что я нашел мяч, и я нашел.
А я не верю. Мне приснилось, что я нашел доллар. Я держал его в руке, пока
не проснулся. А когда проснулся - никакого доллара нет. Рядом остановились два мальчугана. Они рассматривают Митины рисунки,
улыбаются.
Смотри, голова из земли выросла.
А так не бывает.
Почему? В сказках бывает. Позади мальчишек остановился высокий элегантный седой мужчина с тростью. Он
посмотрел на рисунок и улыбнулся.
Сколько стоит? - спросил он с чуть заметным акцентом. Похоже, интуитивно ощутив, что перед ними не совсем простой смертный,
компания насторожилась и притихла. Все пристально изучали незнакомца. Пауза
затягивалась. Митя медленно поднял голову, посмотрел воспаленными глазами и
снова тяжело опустил ее.
Эта картина дорогая. Она стоит две, - Митя выставил вперед два пальца, -
две литровых бутылки ╝Столичной` водки! Незнакомец смотрел на Митю. Легкая улыбка постепенно исчезла и сменилась
задумчивостью. Он вдруг стал уходить, теряясь в толпе. Все переглянулись.
Много запросил. Можно было и одной обойтись, - подосадовал Шиш. Митя, не поднимая головы, махнул рукой:
А ну его. Пусть идет.
Кто он? - удивленно спросила Люська. - Первый раз такого вижу. Кутя пожал плечами. Зиновий Гердович прищурил глаза:
Пожалуй, он не местный. Вернее, это бесспорно. Я живу в городе шестьдесят
лет. Но я его ни разу не встречал. А ведь его трудно не заметить,
согласитесь. Следовательно, или он появился недавно, или его возят в
лимузине, который он редко покидает. Конечно же, он не русский, надеюсь,
это понятно всем. Вот и все, что я могу сказать. Шиш вдруг зашевелился:
Смотрите, он возвращается. Незнакомец действительно возвращался. Он снова подошел к компании и перед
Митей опустились две литровых бутылки. Это была самая дорогая скандинавская
водка ╝Абсолют`, приготовленная на воде атлантических айсбергов.
Извините, другой не нашел, - сказал незнакомец. Затем вытащил из бокового
кармана бумажник и протянул Мите деньги. - Это вам опохмелиться... Митя поднял глаза. С двух новеньких зеленых сотен на него смотрели
американские президенты.
Незнакомец забрал свою покупку и удалился. Митя держал в руке двести
долларов и не верил своим глазам. Ему захотелось снова взглянуть в глаза
незнакомца, но того и след простыл.
Что это? - спросила Люська.
Двести баксов, - прохрипел Митя.
Это, что, американские?
Именно, - многозначительно подтвердил Зиновий Гердович.
Хороший день, - убедительно произнес Кутя.
Ну и что на них можно купить? - недоверчиво поинтересовалась Люська. Митя поднял глаза и удивленно посмотрел на нее. * Всплеском брызг шампанского и веселой кутерьмой взорвался следующий кадр.
Компания кутила. Небольшой летнее кафе на берегу моря, вернее, на самом
конце пирса, уходящего в море. Они были одни под вечер за белоснежным
столиком. Их обслуживал официант в одежде куда почище, чем у гостей.
Продавщица за прилавком - экстравагантная девушка с сигаретой, удивляясь,
делилась с барменом:
И откуда у этой швали такие деньги? И нормальные-то люди не ходят.
Какая разница? Главное, что они настоящие, - отвечал бармен, рассматривая
купюры на свет. Ассортимент еды наших нищих всегда исходил из имеющейся у них суммы. Ее
никогда не экономили и не оставляли на черный день, какова бы она ни была.
О черных днях никто из них никогда не думал. Все они жили одним днем и
всегда старались, чтобы он был самым ярким в их жизни. Гурманских
наклонностей им тоже было не занимать. И от этого сегодняшний стол пестрел
довольно изысканными яствами, от бутербродов с икрой и дорогого мяса до
манго и ананасов. Кроме того, все они любили шампанское, ведь его так
уважал сам Митя - их кумир, отец родной, Бог, на которого они молились.
Кроме ╝Родины`, у них была еще одна любимая песня, которую они часто пели:
╝Куда уходит детство?`
Да-да... В какие города... Они пели ее и теперь. И было странно видеть,
как оборванцы поднимали хрустальные фужеры с благороднейшим напитком и пели
о тончайших, изысканнейших чувствах человеческой души, пронизанных светлой
печалью об ушедшем детстве.
А кто он?! Кто он такой?! - кричал Шиш, перекрикивая поющих. - Митька, он
что, сумасшедший?! Такие бабки отвалил! А?! Слышь, Мить, а?! Люська снисходительно смотрела на Шиша, как смотрит мать на глупого ребенка.
Дурень ты, Шиш. Митькины картины стоят во сто раз больше. Так, как он,
никто не сможет. А ты дурак. И все вокруг дураки. Поэтому и не покупают.
Нашелся человек, купил.
Где-то в чем-то вы правы, Люся, - изящно откусив бутерброд с икрой,
включился в разговор Зиновий Гердович. - Шиш не может по достоинству
оценить Митиных работ, и это понятно. Но не стоит судить так строго, ведь
человек не виноват, из какого теста его лепили, и что кто-то когда-то по
пьянке забыл положить в это тесто соль! Оценив традиционную тонкость шутки Зиновия Гердовича, компания разразилась
веселым смехом.
Шиш не понял до конца, причем здесь соль и тесто, но все же разобрал, что
смеются над ним.
Почему вы, Зиновий Гердович, всегда насмехаетесь? Я сирота, а вы говорили,
что сирота - дитя природы, и над ним смеяться грешно. Вы ведь так говорили,
зто я точно помню. Вы когда напьетесь, как сволочь, хорошие слова говорите,
а вот если не допьете, то злой.
Это вы правы, Шиш. Трезвый я зол. Но справедлив, заметьте.
Лицемерие и лесть не на пользу человеческому развитию. Ведь еще Пушкин
сказал: ╝Тьмы истин нам дороже нас возвышающий обман`. Поэтому иногда
человеку следует говорить правду, какой бы нелицеприятной она ни была. Это
помогает ему избежать тщеславия, гордыни, невежества, деградации, в конце
концов.
Вот вы снова непонятно говорите. Вы ведь специально непонятно говорите,
чтобы злить всех, потому что вы злой, а злой потому, что до кондиции не
дошли, выпили мало.
Правда, Зиновий, брось ты умняк травить. Выпей лучше. Зачем ссориться? -
разряжает обстановку добродушный и хмельной Кутя. Митя наблюдает за разговором, улыбается, кажется, получая истинное
удовольствие от их болтовни.
Извольте, я не откажусь, если Дмитрий Семенович не осудит. Ведь то, что
говорит Шиш... Люська, кашлянув, поднимает фужер:
Я хочу выпить за Митю. Мы все обязаны ему. Если бы не он, никто бы здесь
не болтал сейчас на сытый желудок, а может, и не жил бы давно. Ведь именно
благодаря Мите, признаемся честно, мы не на кладбище, а до сих пор на этой
земле... Митя смотрит на Люську, но уже не слышит ее. Чудная космическая музыка
слышится ему. Странный сюжет в легкой туманной дымке снова возникает в его
воображении.
Утихает космическая музыка. Исчезает странный сюжет. Митя снова
возвращается в реальную действительность и слышит голос Зиновия Гердовича:
Когда я впервые лег с ней в постель, она была такой нетронутой. От нее
пахло ребенком. Я ей сказал об этом. А потом выяснилось, что у нее
маленькая дочь, которая просто писалась в постель, в которой мы лежали. Шиш заливается смехом. Остальные тоже смеются. Грустно улыбается Люська.
Задумчив Зиновий Гердович.
Скажите, Митя, о чем бы вы мечтали? - снова начинает он.
Не знаю... Наверное, о том, чтобы жизнь продолжалась такая, какая она
есть. Я мечтаю о том, чтобы рядом были друзья, верные, надежные, такие, как
вы. Еще я хочу не переставая рисовать мир, который я иногда вижу. Мне
кажется, другой жизни мне не нужно.
Стало быть, вы удовлетворены вашей сегодняшней жизнью?
Представьте себе.
Тогда позвольте не согласиться с вами, Митенька, потому что я на этот счет
думаю совершенно иначе и поэтому у меня есть довольно необычная мечта. Она
вам, конечно, покажется странной. Однако, увы. Простите меня, Митенька, но
что наша жизнь? Ведь то, что с нами происходит, в сущности, до того глупо,
мерзко и нелепо, что иногда хочется мечтать о смерти. Да-да. Не смейтесь. Я
действительно время от времени об этом мечтаю. Ведь рано или поздно все мы
умрем. И вот, когда придет мой час и я наконец сброшу с себя это немытое,
костлявое тело, я буду жить вот в этих чистых голубых цветах, укрываясь по
утрам прозрачной росой, нежась в утренних солнечных лучах, умываясь теплыми
летними дождями, кутаясь в зябкие ночные туманы. А потом однажды утром меня
сорвет хрупкая детская рука, это будет девочка с голубыми глазами. Она
положит меня между страниц любимой книжки о путешественниках и засушит для
гербария. Вот моя мечта...
Вы нисколько не изменились, Зиновий Гердович, и я искренне рад этому, - с
грустной улыбкой замечает Митя. - Вы просто прекрасны.
Ну и что? - так же искренне удивляется Шиш. - Это все? Зиновий на старости
рехнулся - хочет попасть в гербарий. Шиш хохочет, ищет поддержки, но лица его друзей отчего-то грустны.
Люська вздыхает:
А я хотела бы ходить. Если бы я могла ходить, я бы носила вас всех на
руках... Все молчат. Первым нарушает тишину Митя:
Все будет хорошо. Скоро я стану великим художником, заработаю много денег,
и тогда мы сможем осуществить все свои мечты. Кутя, ты чего бы хотел?
Я? - удивляется Кутя. - А че мне хотеть, я уже стар.
Но ведь машину бы хотел?
Ну, машину! Машину, понятно.
Ну, вот. У Кути будет новый шикарный автомобиль. А у Шиша? Тебе чего, Шиш?
Мне бы денег побо-ольше... - мечтательно бормочет Шиш.
Ну, это вообще разрешимо. Не нужно грустить, друзья мои, все будет
замечательно. Давайте выпьем, чтобы надежда не покидала нас! * Вечерние огни. Светятся разноцветные гирлянды летнего кабачка,
разместившегося на бетонном пирсе, о который тихо ласкается темное море.
Друзья прощаются. Все пьяны. Кутя увозит уснувшую в коляске Люську. За
ним, пошатываясь, бредет Шиш. Последним прощается с Митей Зиновий Гердович.
Он жмет Мите руку, он совершенно пьян и добр. От собственной доброты ко
всему человечеству на глазах у него слезы.
Какие, собственно, идеи могут заставить вас вытащить меня из дерьма? - как
всегда с надрывом и пафосом декламирует он очередную мало кому понятную
фразу, обращенную тоже неизвестно к кому. Митя улыбается, за уши подтягивает Зиновия Гердовича к себе и целует его в
крупные пересохшие губы. Уходит.
Труд! Мир! Май! - доносится из темноты голос Зиновия Гердовича. -
Удивительная вещь! Необыкновенная, чудная, великолепная штука, черт возьми! * Митя идет по набережной. Переходит дорогу. Еще немного - и покажется его
подворотня. Он идет вдоль белой бетонной стены, тяжело опустив голову.
Замедляет шаг, словно что-то предчувствуя. Останавливается. Поднимает
голову. Перед ним два стриженых жлоба. Те самые ╝крутые` с приморского
бульвара. У одного из них тяжелая железная цепь. Улыбаясь, он перебирает
пальцами звенья, словно четки. Другой, стиснув кулаки, жадно предвкушает
кровь.
Ну, что, помойка? Ты, кажется, имел к нам претензии?
Претензии... Странно, что вам известны подобные слова, - тяжело, хрипло,
опустив голову, говорит Митя. Чуть улыбается, не открывая глаз. - Какие
могут быть претензии к пустому месту? Или, скажем, к дерьму? Ну, воняет. Но
такова его природа. И ее уже не изменить, даже облив французским одеколоном.
Мразь... - прошипел ╝крутой` со сжатыми кулаками. Тяжелый удар ногой пришелся Мите в живот, за ним последовал еще один - по
голове; видимо, это была железная цепь. Кровь залила глаза. Митю подняли за
руки и с размаху ударили лицом о бетонную стену. Потом били ногами, не ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ
Док. 115786
Опублик.: 18.12.01
Число обращений: 2
|
