В Кремле объяснили стремительное вымирание россиян
В ЗАКОЛДОВАННОМ ЛЕСУ Назад
В ЗАКОЛДОВАННОМ ЛЕСУ

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Буало Нарсежак.
В заколдованном лесу

Перевод с французского Алексея Дроздовского.
Сканирование и проверка Несененко Алексей tsw@inеl.ru 5.2.1999


Замок Мюзияк,
7 ноября 1818 года.

`Это мое завещание, через несколько дней я поставлю последнюю точку в
моей печальной судьбе и меня больше не станет. Эти строки я пишу в здравом
рассудке, и, клянусь честью, что события, которые я вознамерился пересказать
и свидетелем которых невольно стал, происходили именно нижеизложенным
образом. Если бы их можно было хоть как-то истолковать рассудком, то я бы не
был доведен до такой, увы, печальной крайности. Да простит меня Всевышний,
вняв тому, что я, по крайней мере, не предал своей клятвы и возвратил моим
предкам, графам де Мюзияк, их родовое имение, из которого они были
несправедливо изгнаны, и где я нашел свою могилу. Посему тем, кто
познакомится с этими зловещими записками, - моим дальним родственникам,
судейским и, кто знает, быть может, эрудитам грядущего столетия - я все же
должен дать несколько предварительных разъяснений.
Я, Пьер Орельен де Мюзияк дю Кийи, являюсь последним потомком по прямой
линии графов де Мюзияк, ведущих свою родословную, хотя это и не точно, еще
со времен до начала религиозных войн. Наш родовой замок Мюзияк был выстроен
моим предком, благородным Орельеном дю Кийи, в благословенный 1632 год.
Стоит мне только окинуть взглядом стены моего кабинета, в котором я нахожусь
в данный момент, и я вижу всех, кто в свое время обитал в нашем родовом
гнезде. Вот Пьер де Мюзияк - друг маршала де Тюренна, а вот Эдуард и Пьер -
советники в парламенте Бретани, и, наконец, Жак Орельен - мой несчастный
отец, лейтенант полка Королевы, гильотинированный в 1793 году - ровно
двадцать пять лет тому назад. Моей бедной матери все же удалось вместе со
мной бежать в Англию, где я и воспитывался неподалеку от белых скал Дувра.
Иногда она брала меня за руку и вела через ланды (1) к крайней точке
какого-нибудь мыса и там, указывая пальцем в сторону нашей страны, похожей
на нависающее над волнами облачко, страстно взывала ко мне `Обещайте мне
вернуться туда, вырвать замок из рук самозванцев и предать погребению
останки графа - вашего отца - в склепе часовни, рядом с останками его
предков. Ради меня!..`
Моя бедная мать поднимала к небу глаза, полные слез, уже не в силах
закончить фразу Мы оба возвращались взволнованными до глубины души, и моя
решимость внять ее призывам с каждым днем все возрастала. Да, я уеду во
Францию сразу же по достижении возраста, в котором смогу отстаивать свои
права. Между тем я изо всех сил старался закалить свой дух, читая затаив
дыхание возвышенные произведения своего соотечественника - графа Шатобриана;
его `Ренэ` стал моей духовной книгой. Увы! Не был ли я, подобно Ренэ,
обречен, будучи существом особым, на те же ужасные испытания и трагическую
любовь? Впрочем, пока еще рано рассказывать о Клер...
Итак, я рос одиноким и диким на берегу океана, через который иногда
докатывались грохот битв и звон набата, возвещавшие всей Европе о
приближении Узурпатора. Иногда нас навещали эмиссары с потерянной нами
родины. Они заезжали к нам в промежутке между своими разъездами то вандеец,
приехавший просить о субсидиях, то бретонец, уклоняющийся от воинской
повинности. При свете свечи, за скромным ужином, они рассказывали новости о
нашем замке. Со времен нашего изгнания замок Мюзияк уже дважды сменил
хозяев, и оба раза его новых владельцев постигла трагическая и страшная
участь. Что касается первого - члена Конвента, то он покончил с собой,
второй же - скупщик национальных ценностей - просто сошел с ума. Крестьяне
видели в этом карающую руку Господа, да и мы сами были склонны думать именно
так - ведь все знали, что эти безбожники сровняли нашу часовню с землей.
`Это месть наших предков`, - утверждала моя мать, которая с каким-то
неистовым увлечением зачитывалась тогда книгами Левиса (2), Матюрэна (3) и
Байрона. И вот эта столь набожная женщина взывала к бретонским святым -
Ронану, Жальдасу, Корантену и Тюгдваллу (4) с такой страстью, что ее молитвы
походили скорее на проклятия.
Незадолго до падения Бонапарта и его краха в 1815 году моя бедная мать
заболела. В ее переполненном воспоминаниями, сожалениями и химерами мозгу
что-то, должно быть, надломилось, так как она утратила способность ходить и
временами бредила. Реставрация Бурбонов дала мне возможность вернуться во
Францию, однако я не мог бросить мою бедную мать, которой дорожил больше
жизни, а о том, чтобы взять ее с собой, не могло быть и речи. Смирившись, я
решил ждать ее кончины, пребывая в состоянии такой глубокой печали, что даже
не в силах описать ее. Доходившие из Мюзияка новости умножали мою печаль,
некий Луи Эрбо - свежеиспеченный имперский барон - откупил наш замок.
Поговаривали, что он несметно богат. Так как же мне, с моими скромными
средствами, удастся убедить этого выскочку возвратить землю славных предков?
Разумеется, я мог бы заполучить часть пресловутого эмигрантского миллиарда,
так сильно занимавшего газеты того времени. Но для этого мне пришлось бы
интриговать при дворе, а ведь в ту пору я находился на чужбине, прикованный
к постели умирающей матери. О Всевышний, как я вслед за матерью стал
докучать тебе своими мольбами! Как я просил тебя либо излечить мою
родительницу, либо же дать нам возможность обоим умереть друг подле друга!
Как я заклинал тебя в моменты помутнения рассудка уничтожить эту проклятую
семью Эрбо, которая вследствие какого-то странного психического расстройства
моего переутомленного разума превращалась в образ торжествующего беззакония.
Тогда я еще не знал, о Всемогущий Боже, что ты удовлетворишь мою просьбу так
жутко и непредвиденно для меня самого.
Незаметно и тихо год назад моя мать угасла. Испуская свой последний
вздох, она сжала мою руку в своей и голосом, который я никогда не забуду,
прошептала:
- Поклянись!
И я поклялся посвятить себя изгнанию нуворишей Эрбо из колыбели нашего
рода. Затем, преисполненный отчаяния, одним прекрасным утром я сел на шхуну,
направлявшуюся в Кале. Не стану описывать охватившее меня волнение на родной
земле, замечу лишь, что мое лицо красноречиво свидетельствовало об этом. По
крайней мере, в первые дни своего путешествия я служил объектом весьма
пристального внимания и деликатного отношения со стороны хозяев гостиниц,
начальников почт, равно как и всех прочих людей - ремесленников, студентов
или же разряженных мещаночек, с которыми обычно теснишься в дилижансах.
Несмотря на свою печаль, увидев Париж, я пришел в неподдельный восторг. Моя
бедная матушка в своих рассказах часто описывала красоты столицы и
меланхолическое изящество ее неба, однако она умолчала об очаровании этого
города, упорядоченного каким-то художником-геометром, о его огромных садах и
широких оживленных улицах с магазинами, витрины которых ломились от самых
разнообразных и самых дорогих товаров. Она умолчала о свободе этих улиц,
разбегавшихся лучами во все части света, словно спицы колеса, от горделивого
монумента, который должен был свидетельствовать о победах изгнанника острова
Святой Елены, а своими недостроенными арками символизировал спасительное
падение Узурпатора. Какие бы угрызения совести я ни испытывал, признаю, что
эти немудреные соблазны утешили меня, и поскольку я начал с того, что ничего
не скрывал, то мой хмурый облик смягчился от вида многочисленных миловидных
мордашек. Представьте себе мальчика, воспитанного при бряцании оружия,
привыкшего к трауру, слезам, спартанскому образу жизни, к культивированию
горького чувства мщения и к торможению нежных порывов, заставляющих сердце
подростка биться чаще, - и вы составите себе точное представление о мужчине,
коим я и был наивным и полным огня, отчаявшимся и вместе с тем жаждущим
утешения. Так что улыбки, обращенные ко мне благодаря моей приятной
наружности, воспринимались словно жестокие укусы, боль от которых еще долго
не проходит. `Неужели, - думал я, - у меня не хватит мужества не дать себя
отвлечь от выполнения моей миссии какой-нибудь лживой прелестнице!`
Вот почему я решил ускорить свой отъезд и заранее оплатил место в
дилижансе, который менее чем за неделю должен был довезти меня до Ренна, а
оттуда до Мюзияка два дня езды.
Вскоре мы уже пересекали первые ланды и сосновые леса; наконец-то я
вдыхал воздух Бретани. Я слышал жужжание пчел родного края, и высокопарные
слова Ренэ зажигали в моем сердце огонь.
Казалось, голос с небес предрекал мне: `Человек, пора твоего
возвращения еще не наступила; подожди, когда поднимется ветер смерти, тогда
ты полетишь к этим не изведанным тобою местам, к которым так тянется твое
сердце`.
Откуда мне было знать, что ветер смерти очень скоро подует мне в лицо?
Наш дилижанс под звон бубенцов и щелканье кнута прибыл в Мюзияк в
начале второй половины дня. Слуга вынес мой багаж, и несколько мгновений
спустя я уже устроился под вымышленным именем в лучшей комнате постоялого
двора. Из своего окна я увидел ярмарочную площадь несколько старых домов с
величественными подъездами, горстку низеньких домиков и густую зелень
какого-то парка, закрывавшего вдали линию горизонта. Я хорошо помнил, что
этот парк примыкал к замку. Значит, старинная обитель Мюзияков находилась
где-то здесь, на расстоянии нескольких ружейных выстрелов. Я даже
почувствовал легкое недомогание от охвативших меня радости, опасения, горечи
и надежды. Мне захотелось закричать, и, сраженный силой своих чувств, я упал
на кровать. Однако через мгновение я был уже на ногах, так мне хотелось
побыстрее пройтись по поселку, где, будучи еще ребенком, я часто гулял со
своей матерью. Сняв с вешалки непритязательный редингот и надев его, я
обулся в туфли с пряжками, а затем, взглянув в висящее над камином зеркало,
убедился, что могу выйти, что и не замедлил сделать.
Ориентировался я без особых трудностей и сразу же направил свои столы к
верхней части поселка, так как намеревался посетить нотариуса. Жив ли еще
метр Керек? Если да, то он наверняка не откажет мне в помощи. Поскольку было
очень жарко - не помню, говорил ли я вам, что дело было в августе, - я решил
зайти в церковь. Остановившись на какой-то момент в тени колонны, я
посмотрел на баптистерий, где мой крестный отец - граф де Савез - держал
меня над купелью. Он тоже исчез в этом революционном водовороте, так же как
и моя тетка - Аньес де Лезей и ее две дочери - Франсуаза и Аделаида. И вот я
- последний отпрыск этой могучей ветви, срубленной топором в самом
расцвете... При этой мысли отчаяние камнем легло мне на плечи, поэтому,
когда я стучался к нотариусу, настроение мое было мрачным. Оно стало еще
более мрачным, когда я узнал, что метр Керек умер, а его контора принадлежит
теперь некоему метру Меньяну, имя которого я услышал впервые. Когда меня
ввели в его комнату, я отметил, что вид он имел компанейский и приветливый.
Очки придавали его взгляду какой-то оттенок молодости, удивления, внушавший
доверие. Я сразу же почувствовал, что смогу довериться ему и рассказать о
своей жизни. Тут он весьма любезно поинтересовался, кто я такой.
- Пьер Орельен де Мюзияк! - не колеблясь, ответил я.
Лицо этого добряка стало пунцовым, и он принялся мять свои маленькие
грациозные руки.
- Господин граф, - очень трогательно пробормотал он, - господин граф...
Возможно ли это!..
Будучи крайне удивленным, он подошел ко мне, и мы долгое время стояли
молча, испытывая сильное волнение. Наконец он взял себя в руки и предложил
мне подробно рассказать историю своей жизни.
- Боже мой!.. Боже мой!.. - то и дело повторял он в то время как я
описывал ему плачевную картину нашего существования в Англии. Потом, сняв
очки, он стал рассматривать меня своими близорукими глазами, в которых
читалась беспредельная доброта. Когда же я окончил свой рассказ, он горячо
сжал мои руки.
- Господин граф, - воскликнул он, - еще никогда в жизни я не слышал
столь волнующего рассказа, и вы видите, насколько я потрясен услышанным! Я
весь к вашим услугам - располагайте мною по своему усмотрению.
- Прежде всего, - сказал я, - мне бы хотелось оставаться инкогнито - по
крайней мере до моего очередного указания. Малейшего намека будет достаточно
для того, чтобы зародить у барона подозрения и обречь мои планы на провал. И
еще бы мне хотелось, чтобы вы поговорили с ним и выяснили его намерения.
- Увы, - вздохнул нотариус. - Увы, господин граф.
- Что это значит?
- Да то, что барон Эрбо не болтливого десятка, и, признаюсь, я никогда
не видел его.
- Как же так? Даже в день составления купчей?
- Контракт составлял не я, а мой предшественник - метр Керек, это
произошло буквально за несколько дней до его кончины. Господь принял его
бедную душу!
- Но неужели с тех пор?..
- С тех пор я часто видел ландо барона в поселке и даже беседовал с
Антуаном - его слугой, но вот поговорить с его хозяином случая не выпадало.
- Как?! Вас ни разу не пригласили в замок?
- Ни разу. Эрбо не принимает у себя никого.
- Отчего же?
- Оттого, что они знают, господин граф, что этот замок принадлежит не
им. Между нами говоря, они купили его за бесценок, но все же в Мюзияке они
чувствуют себя чужаками. Появись они в поселке, с ними бы никто даже и не
поздоровался. А к их кучеру Антуану здесь тоже относятся с недоверием. Наши
люди не любят его и всякий раз дают ему понять это.
- Но.
- Да нет же, господин граф! Здесь дело ясное. Все вас только и ждут,
как мессию, да и сам барон уже долгие годы живет в страхе, опасаясь вашего
возвращения. Стоит вам только появиться, как он сразу же уберется отсюда.
- Спасибо, - пробормотал я, весьма смущенный простотой и откровенностью
этого доброго малого. - Однако в мои намерения вовсе не входит выгонять
этого господина. У него, вероятно, семья.
- Да, он женат, - подтвердил нотариус. - И у него есть дочка... похоже,
прехорошенькая. Иногда, по вечерам, ее видят прогуливающейся в глубине
парка.
- А сколько ей лет?
- Двадцать, и зовут ее Клер.
- Однако она не виновата в том, что отец нажил состояние на службе у
Бонапарта.
- Разумеется, нет!.. И все же чувства, испытываемые нашими согражданами
по отношению к ее семье, не являются тайной и, я полагаю, даже доставляют ей
страдания. К ее изголовью уже неоднократно призывали врача. Рассказывают,
что она несколько... странновата. Все это весьма печально.
- Быть может, это из-за нее, - предположил я, - Эрбо живут столь
уединенно.
- Нет, господин граф. Они замкнулись потому, что прослышали о
проявлениях враждебности, жертвами которой стали предыдущие владельцы замка.
Его первый покупатель - некий Мерлен, - выйдя покрасоваться в поселок,
вызвал своим появлением даже небольшой бунт. Его чуть было не забросали
камнями, и ему пришлось окопаться за водяным рвом. А когда он выходил
прогуляться в парк, то на нижних ветвях дубов висели манекены с дощечками на
шее и надписью: `Смерть члену Конвента!` Затем кто-то отравил его собак. И
тогда, побежденный одиночеством и страхом он повесился. Несколько месяцев
спустя ему на смену появился некий Леон де Дерф, которому сразу же устроили
настоящую травлю. Я не в силах перечислить все оскорбления, которым он
подвергался. Дошло даже до того, что он вообще не высовывал носу из замка
без своего ружья. Мало-помалу он начал худеть, одичал и, в конце концов,
лишился рассудка. Пришлось его увезти в карете и когда она проезжала через
поселок, было слышно, как он внутри воет и стучит кулаками. Затем многие
годы замок стоял бесхозным. Эрбо купил его тогда, когда Бонапарт уже отрекся
от престола. Возможно он желал найти себе убежище вдали от Парижа, где
власти начали преследования сторонников Императора. Наши люди оставили семью
барона в покое, увидев что новые хозяева замка ведут себя крайне скромно.
Чтобы вы господин граф, могли представить себе, как они ведут себя, скажу
лишь, что когда им изредка случается проезжать через поселок, то занавеси
кареты всегда тщательно задернуты, так что даже профиль сидящих внутри
невозможно различить.
- Знаете ли вы - воскликнул я, - какую вы вызвали во мне жалость по
отношению к этим людям?! Я хочу немедленно написать им письмо и предложить
выгодную сделку ибо я вовсе не из тех людей, которые пользуются чьим-либо
затруднительным положением извлекая при этом для себя максимальную выгоду.
Я, увы, уже не столь богат, но никто не посмеет сказать.
Нотариус возвел обе руки к небу, словно священник перед алтарем.
- Позвольте уведомить вас, что ваше состояние по-прежнему значительно.
Мои предшественник, метр Керек весьма удачно поместил ценности покойного
графа де Мюзияка. Я тоже в свою очередь, сделал все от меня зависящее. Мы
еще поговорим о ваших делах поподробнее, но знайте, что отныне и навеки,
каковы бы ни были притязания барона вы сможете выкупить замок!
- Хвала господу! - воскликнул я. - И да будете вы благословенны. Итак,
я не хочу медлить...
Нотариус - поклонился и, вызвав клерка, приказал принести мне бумагу и
чернила. Он почел за честь самому заточить перо при помощи которого я одним
махом составил письмо настолько любезное что лучшего и желать нельзя. Но у
меня никак не выходила из головы несчастная девушка, ставшая, как и я,
жертвой сумасшествия людей и ненастных времен. Предложенная мною сумма
представляла собой несравненно большую, чем барон мог того ожидать. И все же
в своем письме я дал понять, что в случае отказа мои гнев не уступит по
величине моей щедрости. В то время как я писал, метр Меньян отошел к
амбразуре окна, откуда рассеянно наблюдал за рыночной площадью.
- А вот, кстати, и слуга барона тот самый Антуан о котором я вам только
что говорил, - сказал он в то время как я осушал чернила песком. - Он,
вероятно приехал за какими-нибудь покупками. Я полагаю господин граф, что
вам лучше было бы отдать письмо ему в руки.
Согласившись с метром, я предложил ему просмотреть написанные мною
строки. Увидев предложенную сумму, он вздрогнул и закачал головой.
- Господин граф весьма щедр, однако позволю себе усомниться в том, что
барона можно убедить подобными доводами!
- Ну что ж! Попытка не пытка.
Этот добрый малый проявлял величайшую любезность, он проводил меня и,
показав на слугу барона Эрбо, распрощался со мной Антуан покупал свечи и
коноплю, однако я не стал задерживать свое внимание на его покупках так как
тут же узнал наше старое ландо стоящее на площади, и мое сердце учащенно
забилось. Улисс в свое время вернувшись с Итаки, был встречен верным псом.
Меня же встретил лишь этот древний, изъеденный годами экипаж, словно
трогательный остаток нашего бывшего великолепия, - ведь даже кобыла уже
давно околела. Подойдя к нему я положил руку на деревянную дверцу, на
которой уже полустерся наш герб: крест, окаймленный золотом, на
небесно-голубом фоне. И вот здесь перед этим экипажем пахнущим кожей и
потом, я вновь увидел графа, моего отца, причем с такой поразительной
отчетливостью, что даже застонал от ужаса и отступил на несколько нестройных
шагов.
`Будьте покойны, - подумал я в этот миг, - ваш сын решительно намерен
сдержать свою клятву, так что ваши останки вернутся в ваше родовое имение`.
Но тут показался слуга нагруженный множеством пакетов.
- Эй! - крикнул я. - Будьте любезны передать это господину барону Эрбо.
- От кого? - недоверчиво буркнул грубиян.
- От графа Мюзияка дю Кийи, - бросил я гневно.
Стоило только этому неотесанному мужлану услышать мое имя, как он тут
же поклонившись мне до земли и, побросав кое-как свои покупки на сиденья,
лихо взмахнул кнутом и погнал лошадей понесшихся во весь опор и потрясших
мою бедную карету так, что она чуть было не рассыпалась. Я не мог удержаться
от улыбки. Значит поручение будет выполнено молниеносно, и вскоре барон
задрожит за своими башнями и галереями с навесными бойницами.
Мною овладело непреодолимое желание вновь увидеть обитель своих
предков, и, выйдя за пределы поселка, я быстрым шагом направился к густой
зелени, наполовину закрывшей стену парка. Еще несколько мгновений, и я уже
шел вдоль ограды замка. Она, слава Богу, не пострадала от страшных событий,
опустошивших всю местность. Тем не менее то там, то сям сраженные бурей
деревья повредили своим падением верхнюю часть стены. Благодаря
выкорчеванным корням и переплетенным ветвям я без труда забрался в парк.
Лишенная постоянного ухода зелень разрослась настолько буйно, что
ориентировался я не без труда. Выпутавшись из кустов и кустарников,
обхвативших меня со всех сторон, я неожиданно узнал ведущую к пруду дорожку,
и мною овладело нежное волнение! Я даже не стал сдерживать свои слезы. Мне
хотелось броситься на землю, поцеловать ее, прижать к сердцу мои родные
владения, которыми я дорожил больше, чем своей плотью. Наконец, перед моим
восторженным взором открылась величественная картина мирных вод,
простирающихся до самой стены замка, и у меня из горла сам собой вырвался
возглас `О Мюзияк, твой сын вернулся к тебе!` Пав на колени на тенистый
берег пруда, я возблагодарил небо за свое счастливое возвращение Вечерний
ветер нагибал тростник, развевал мои волосы, он был похож на дуновение
надежды. Уверенный в своей победе, я обратил свой ясный взор к колыбели моих
первых лет. Бросая вызов временам и ненастьям, замок все так же возвышался
всеми своими горделивыми башнями, обвитыми густым плющом вплоть до самой
крыши. Флюгеры, сделанные в виде вставших на дыбы драконов, рассекали
поднимающийся из труб тонкий сизый дым, а заходящее солнце освещало фасад и
окна замка. Неожиданно я заметил на нависающей над клумбой балюстраде
изящный силуэт мечтательной девушки в белом, с букетом цветов в руках.
`Это она`, - подумал я, бледнея.
Меланхолический вечер, легкий всплеск бьющейся о берега воды, сплетение
всевозможных волнительных чувств делали эту непредвиденную встречу куда
сладостней, чем первое свидание. Но эта прекрасная девушка была дочерью
вторженца, а я - законный господин этих мест - вынужден был прятаться,
словно какой-то бродяга. В конце концов, любопытство победило возмущение, и,
укротив свою злость, я украдкой, прячась за заросли тростника, дошел до
террасы, вокруг которой летали стрижи. Но меланхолическое дитя даже и не
подозревало о моем приближении. Силуэт ее вырисовывался темным пятном на
фоне пурпурного неба так, что я не мог разглядеть ее лица, а видел лишь
руки, обрывающие розу, душистые лепестки которой, плавно кружась, долетали
до меня. Из окон гостиной доносился томный звук спинета (5), и на какое-то
мгновение я почувствовал мимолетные угрызения совести. Ведь я же невольно
разрушу царящий здесь мир и покой. Ведь из-за меня девушка, черты которой я
мог лишь домыслить, зальется слезами! Нет, нет, дорогая мама! Я вовсе не
забыл о ваших уроках, но я всегда терзался от их безжалостной строгости. В
то время, как я мучился сомнениями, опьяненный этими горькими прелестями,
послышался женский голос.
- Клер! - звал он ее. - Клер!
Вздохнув, девушка исчезла из моего поля зрения. Я повторил про себя это
имя, которое без всяких видимых причин стало мне казаться восхитительным.
Клер! Уж ее-то, по крайней мере, мне хотелось бы уберечь.
Наступила ночь; по водной глади прошла рябь, в тростнике подали голос
лягушки. Изворотливый, словно рептилия, я обошел террасу и бесшумно прошел
вдоль хозяйственных построек, но внезапно остановился на углу конюшни. Боже!
Исчезла. Часовня исчезла, точнее, она была здесь, в траве ее тонкие колонны
рухнули, арки развалились, и руины заросли чертополохом. Словно слепой, я
сделал несколько шагов, вытянув вперед руки. Неописуемый ужас охватил меня.
Но нет! От страшнейшего испытания я все же был избавлен, склеп остался
нетронутым, алтарный камень с искалеченным крестом, на который пауки
набросали паутины, заслонил собой вход.
Теперь жестокое упорство посельчан мне стало понятнее. Вместе с тем
страх, сразивший Мерлена и де Дерфа, тоже стал объясним. Я ощущал
одновременно гнев и ужас Других - настолько скорбное величие святого места
делало содеянное святотатство ощутимым. `О Боже, - прошептал я, - прости их
и прости меня!` И я перекрестился, чтобы снять проклятие, нависшее над
замком Мюзияков. Тогда я еще не знал, что оно обрушится и на меня, что мне
вскоре предстоит пасть невинной жертвой для искупления преступления!
...Кто бы ты ни был, читатель, потерпи минутку, пока я отдохну на своем
бесконечном пути. Позволь мне поразмыслить над тем торжественным моментом,
когда я, стоя у развалин семейного храма, возобновлял свою клятву мщения.
Моя судьба пошатнулась именно в ту минуту. Взвешенный на ее весах, я был
отброшен в потемки. За что. Господи? За какой проступок ты наказал меня?
Быть может, я неправильно действовал предложив Эрбо слишком уж большую сумму
для возмещения убытков? Быть может, мне следовало вообще оставить их в покое
и очистить свое сердце от ненависти, заложенной моей матерью? И следовало ли
заставлять Клер и меня расплачиваться за пролитую кровь?
Этого мне знать не дано. Меня окружает темнота, и в душе моей царят
потемки. О, боги мщения, еще одно усилие! Помогите мне поднять этот столь
тяжелый пистолет. Пусть и моя кровь прольется в свой черед! Тогда я смогу
присоединиться к моей любимой и заснуть подле нее сном Тристана!
...На постоялый двор я вернулся в изнеможении - мои руки и лицо были
все исцарапаны, а сердце наполнено любовью и гневом.
Увы, я уже полюбил эту девушку, которую толком-то и не разглядел,
поэтому и возненавидел эту любовь. Еще долгое время я стоял и смотрел на
поднимавшуюся в небе луну, слушая лай собак.
Наконец я лег спать и погрузился в полный кошмаров сон. И вместе с тем
это была моя последняя спокойно проведенная ночь.
На следующий день я вновь увиделся с метром Меньяном и составил с ним
контракт на случай, если барон все же уступит моему желанию. Мои финансовые
дела оказались крайне запутанными, мне потребовалось приложить невероятные
усилия, чтобы вникнуть во все множащиеся объяснения этого доброго малого.
Видно, мне недоставало ощущения действительности, благодаря которому мой
отец и дед сколотили себе солидное состояние. Замечу вскользь, что от них я
унаследовал лишь некоторую выправку, неординарную наружность и непомерную
любовь к верховой езде. От матери же, напротив, наряду с явной склонностью к
мистицизму я унаследовал меланхолический и угрюмый характер, вследствие чего
я не уделял своим интересам должного внимания. Итак, из разговора с
нотариусом я извлек лишь его ручательство собрать за двадцать четыре часа
предложенную мною для барона сумму. При этом мне пришлось подписать
несметное количество бумаг, и мы расстались, назначив встречу на следующий
день.
Настал полдень, и я решил совершить моцион верхом. Найти приличную
лошадь в Мюзияке не составляло труда, поэтому я не замедлил остановить выбор
на `огнедышащей` полукровке, которая понесла меня бешеным галопом по
соседним ландам. Поначалу, опьяненный, я полностью забылся в этой скачке.
Душистый ветер с луга развевал мои волосы, а букет запахов чебреца, утесника
и майорана наполнил мои легкие. Я чувствовал, как кровь закипает в жилах,
словно забродившее молодое вино. Но мало-помалу я замедлил скачку,
утомившись от избытка испытанного мною счастья. В моем воображении предстал
образ девушки с розой, подобно ночному светилу над ревущим штормовым морем.
Пустив шагом своего скакуна и отпустив поводья, я погрузился в одно из тех
смутных мечтаний, которые даже самым горьким страданиям придают какую-то
сладостную привлекательность. Нет, я, конечно же, не мог полюбить
незнакомку, черты лица которой скрыла от меня ночь. Она была всего лишь
тенью, вздохом, сном, женщиной в белом, появившейся вдруг из пруда среди
сумеречного тумана. И совершенно бесполезно пытался я прогнать из своей
головы это навязчивое видение. Напрасно, используя все доводы разума, я
пытался в своих глазах презреть дочь этого облагородившегося за счет интриг
мужлана. Мое сердце призывало ее, а губы произносили ее имя. Чувства,
восстав против чести, горели таким жаром, что я почувствовал, что мое
состояние близко к обморочному. Словно умалишенный, я без конца повторял
`Клер! Клер!`, и мне казалось, что вся природа вторит мне пением птиц,
шепотом ветра и журчанием ручейка. Клер!.. Клер!.. Я чувствовал себя
одновременно несчастнейшим и счастливейшим из смертных.
Лошадь моя отклонилась с пути, и моему удивлению не было предела, когда
я обнаружил, что она идет дорогой, ведущей к замку. Он стоял, обращенный
задней стеной к поселку, а фасадом к ландам. Для того чтобы достичь главной
аллеи, ведущей к воротам, мне необходимо было сделать довольно большой крюк.
И вот, пока я пребывал в сомнениях относительно того - ехать ли мне дальше,
рискуя столкнуться с человеком, смерти которого я так часто желал, за моей
спиной неожиданно раздался грохот мчавшегося экипажа. О том, чтобы повернуть
поводья, нечего было и думать, а вот укрыться за посадкой деревьев,
тянущейся слева от меня вдоль парка, у меня еще хватало времени. Как только
я достиг этого убежища, появился экипаж. Это была та же знакомая мне карета
из замка. Слуга голосом и кнутом подгонял лошадь, и наш старый экипаж,
трясясь и вздрагивая, несся, словно летящий по волнам корабль. Он, вероятно,
лишился рассудка, либо же какая-то серьезная причина заставляла его мчаться
во весь опор. Однако у меня не было времени разрешить эту дилемму, так как в
этот момент произошло то, чего я опасался раздался оглушительный треск, и
экипаж, наклонившись вперед, чуть было не перевернулся Антуан отчаянно
пытался совладать со своей взмыленной лошадью. Пришпорив коня, я помчался на
помощь и к счастью сумел справиться с обезумевшим животным, в то время как
этот малый, спрыгнув с козел, схватил удила и пытался успокоить лошадь. В
этот момент дверца кареты хлопнула, что, разумеется, заставило меня
обернуться. О Господи! Какие слова могут выразить то, что я тогда испытал?!
Едва не лишившись чувств я был не в состоянии пошевелиться. Я весь
превратился в зрение, и моя жизнь продолжалась лишь благодаря тому, что я
видел девушку, рука которой по-прежнему сжимала ручку дверцы. Пораженная,
она смотрела на меня, словно лань на охотника, и, прочтя в ее глазах ужас, я
тут же обрел все свое хладнокровие. Спешившись, я церемонно поприветствовал
ее и представился. Пока мой язык говорил, глаза усердно запечатлевали каждую
черточку ее лица. И сегодня, несмотря на ужасные события, удручившие меня, я
без труда представляю себе ее золотистые волосы, обнажившие нежное ухо,
боязливую улыбку, бездонной глубины глаза, изящную ручку, судорожно
впившуюся в дверцу, испуганный лик. Она ответила мне несколько дрожащим
голосом, и я убедился, что не ошибался, - это была именно она, дочь барона
Эрбо - Клер!.. Клер!..
- Не бойтесь меня, - сказал я. - Я оказался здесь совершенно случайно,
и я рад, что мне выпал случай помочь вам в трудную минуту.
Она склонила голову в знак благодарности и, приподняв край платья,
подошла к кучеру, рассматривавшему лопнувшую ось.
- Сможет ли экипаж ехать дальше? - спросила она.
- Надеюсь, - проворчал слуга весьма не понравившимся мне тоном. - Я
скреплю ее.
- Поторопитесь!
Чувствуя, что мое присутствие становится навязчивым, я готов был уже
откланяться и прыгнуть в седло, но тут очаровательное существо жестом
остановило меня.
- Господин граф, я хочу выразить вам свою благодарность.
Понизив голос, без тени страха она своенравно махнула рукой, чтобы
остановить готовые сорваться с моих губ возражения.
- Знайте, - прошептала она, - что ваше письмо было благосклонно
воспринято в замке. Мой отец как раз думал о том, чтобы покинуть эту
местность по небезызвестным вам причинам... Увы! Меня бы это очень огорчило.
- Мадемуазель!
- Я вас ни в чем не упрекаю, - продолжала она - этот замок принадлежал
всегда только вам.
- Уверяю вас, что...
- Прожитые здесь нами дни были исполнены неприятностей... О! Не только
из-за окружающей нас враждебности. Неприязнь людей ничто по сравнению с
неприязнью вещей!..
И, вздохнув, она пригладила рукой платье цвета зеленого луга и
продолжила разговор.
- По правде говоря, мои родители боятся. Молчание деревьев, отделяющих
нас от поселка, печальное одиночество этих ланд, по которым лишь изредка
проходят отдельные группы путников, крики куликов над прудом - словом, все
кажется им дурным предзнаменованием...
- Но вам!.. - вскрикнул я.
- Мне?.. Я слишком хорошо сочетаюсь с меланхоличностью этого места. Я
люблю голоса теней и нашептываемые старыми стенами секреты. Иногда мне
кажется, что я начинаю понимать, почему этот бедный Мерлен повесился, а его
преемник потерял рассудок.
Пока она говорила, какая-то странная восторженность мало-помалу
оживляла ее тонкие черты, а ее сверкающие взгляды, казалось, устремлялись к
какой-то варварской и приковывающей к себе сцене за моей спиной. Совершенно
спонтанным порывом, в котором она даже не почувствовала ничего
оскорбительного, я подошел к ней, взял ее за руку и пылко сжал ее.
- Мадемуазель... - начал я.
Но она деликатно высвободила свою руку.
- Приходите завтра, - сказала она, улыбаясь. - Мой отец будет вас ждать
вместе с метром Меньяном. Он собирался вам написать, но я скажу ему, что
встретила вас и передала это приглашение.
- Значит, я могу считать себя приглашенным! - живо отреагировал я.
Антуан, убедившись в прочности сделанного им крепления, уже забрался на
козлы. Я хотел было открыть дверцу, однако Клер, легкая, словно птичка, уже
успела опередить меня и исчезла за окном с опущенными занавесками.
Прищелкнув языком, Антуан тронул с места свой экипаж. Карета удалялась в
дымке наступающей ночи. Вскоре она полностью исчезла из виду и до меня
доносилось лишь цоканье копыт, а через некоторое время воцарилась мертвая
тишина. Какое перо смогло бы описать боровшиеся в моем сердце чувства? Мною
почти одновременно завладевало возбуждение, граничащее с сумасшествием и
крайнее отчаяние. То я, словно ребенок, беспрерывно повторял: `Я увижу ее
завтра!`, то начинал каяться и умолять свою мать простить меня. Однако
вскоре вновь охваченный страстью, я припоминал прелестные черты ее лица и
грациозные движения тела с мучительным любованием подробностями. Я мысленно
повторял ее слова, в которых, как мне казалось, звучали скрытые оттенки
страсти, не менее жгучей, чем моя. Стоило нам только расстаться, как я тут
же начал страдать от ее отсутствия и требовал свою возлюбленную у лесов и
долин. Спустя некоторое время, охваченный мрачной меланхолией, я удивился
тому, что барон не направил ко мне своего посыльного, и мне оставалось
подозревать эту романтичную девушку в какой-то злой интриге, в результате
которой ее отец встретил бы меня завтра с сарказмом, а, возможно, даже
грубостями. Неожиданно я счел ее речи и действия слишком уж смелыми, но тут
же поспешил обвинить себя в том, что веду себя как жестокое и горделивое
чудовище, и всадив шпоры в скакуна, заставил его полететь стрелой, да так,
что он высекал искры из гранита.
Я сообщил метру Меньяну о своей неожиданной встрече и попросил его
поехать со мной на следующий день в замок, после чего вернулся к себе
разбитый и с горящей головой. К ужину, так тщательно приготовленному
хозяином будто тот догадывался, что за скромной внешностью его постояльца
скрывается вернувшийся из изгнания господин де Мюзияк, я едва притронулся.
Однако вернулся ли я действительно из Изгнания? Не останусь ли я несчастным
скитальцем до тех пор, пока не оживу в сердце своей возлюбленной?
Прокручивая эти и другие еще более горькие мысли я очень рано удалился в
свою комнату надеясь, что усталость избавит меня от терзаний. Но не тут-то
было. Часы проходили не принося мне отдыха. Вскоре бледные лучи луны упали
мне на лицо, пробудив какое-то сильное волнение. Поспешно одевшись и встав у
окна, я пытался насладиться свежестью. На горизонте скопились тяжелые облака
таящие в себе бурю, голос которой уже гулко раскатывался вдалеке в то время
как зарницы иногда освещали верхушки леса. Над моей головой небо все еще
было чистым и звездная пыль мерцала словно множество светлячков на темно-
синем фоне. Беспокойство словно изголодавшийся хищник, вновь ожило во мне.
Не в силах больше сдерживать себя, я перескочил через подоконник и
соскользнул на землю, зацепив при этом глицинию, осыпавшую меня целым дождем
благоуханных лепестков. Заперев двери на ночь поселок спал. Я был один
вместе со своей лежащей на земле тенью, и мы вместе отправились в путь еще
более молчаливые, чем привидения.
Час спустя вдоль ограды замка на ощупь пробирался призрак. Вы вероятно
уже догадались, что это я не смог совладать с соблазном повторить свою
вчерашнюю вылазку, поэтому до некоторой степени я считал себя призраком
замка, который мысленно никогда не покидал. И если иногда легкое
поскрипывание пола или двери, открывающейся под тяжестью собственного веса,
зарождали мимолетный страх в сердцах владельцев, то я мог преспокойно
думать, что это мои двойник прошелся по паркету или толкнул дверь. Я мог бы
- а теперь знаю что именно так мне и следовало поступить, - дождаться утра,
и тогда я бы не испытал этого неописуемого ужаса. Однако мною овладело
желание вновь увидеть, одному, без свидетелей дом в котором я провел свое
детство. Мне захотелось приложить руку к этим покрывшимся мхом камням и
услышать ветер, разгуливающий по башням замка. Я хотел увидеть окно за
которым почивала та которая отняла мой сон. Я хотел... О Боже, кто в
состоянии выразить все то, чего может хотеть юношеское сердце?! Я шел вперед
по освещенной лунным светом дорожке а впереди меня шествовала моя любовь.
Обойдя стороной дорогу, огибающую пруд, я пошел по длинной аллее, на
которой мой отец когда-то учил меня ездить верхом. Эта аллея, идущая
полукругом, вела к входу в замок. В старые времена она содержалась в
идеальном состоянии, будучи высеянной песком и мелкими речными камешками.
Теперь же она наполовину исчезла в густой траве, и я то и дело спотыкался о
мертвые ветви деревьев. Медленно ступая, счастливый я наслаждался прогулкой
в этом парке, который вскоре должен был быть мне возвращен неподалеку
виднелся замок, который через несколько часов примет меня навсегда. И хотя
сейчас любовь была моей единственной мечтой она все же прерывалась мыслями,
которые были отнюдь не неприятны я уже мечтал о восстановлении часовни о
том, как буду залатывать бреши в стенах замка приводить в порядок парк, сад
и огород. Пруд будет вычищен и, возможно даже осушен, если близость стоячей
воды будет неприятна Клер. Я уже считал решенным то, что она останется здесь
со мной и будет царствовать в этом имении, возвращенном к его первоначальной

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ




Россия

Док. 115516
Опублик.: 19.12.01
Число обращений: 0


Разработчик Copyright © 2004-2019, Некоммерческое партнерство `Научно-Информационное Агентство `НАСЛЕДИЕ ОТЕЧЕСТВА``