ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIP НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ
Юлиан Семенович СЕМЕНОВ
ДУНЕЧКА И НИКИТА
Повесть
- Идиоты, - сказал Никита. - Пустите, спать хочу.
Он лежал на кровати одетый. Он лег под утро, потому что всю ночь
просидел над книжками по актерскому мастерству. Голову он накрыл подушкой,
чтобы не слышать шума с улицы. Улица просыпалась рано. Дворник сонно
переругивался с милиционером и громко шаркал метелкой по сухому тротуару.
В доме напротив, на втором этаже, в третьем окне слева, мальчик в очках
садился за рояль по утрам и наяривал гаммы. Никита часто разглядывал его в
бинокль. У очкастого мальчика были короткие пальцы и веснушчатый нос.
Никита его ненавидел.
Степанов снова тронул Никиту за плечо.
- Ну? - спросил Никита из-под подушки. - Чего?
- Вставай.
- Гады вы все. Мучаете человека.
- Мы привели Дуню, - сказал Степанов.
Никита сбросил подушку, сел на кровати и стал тереть лицо. Он тер
лицо обстоятельно, разминая мышцы по системе йогов.
- Все-таки да? - спросил он.
- Что я могу поделать?
- Когда?
- Назначили на десять утра.
- Кто судья?
- Черт его знает. У тебя нет ничего выпить?
- Нет, потому что пить нехорошо, если сражаешься или когда пишешь.
Так, кажется, у Папы... А я сегодня сражаюсь. Ну-ка, стань. Колоссальный
прием... Протяни левую. Захватываю у кисти, понял? Рывок на себя, ногу
вперед с резким выбросом - и ты в партере.
- Я, милый, на галерке.
- Слушай, у меня сегодня зачет по драке, а может, еще консультация по
мастерству. Что я стану делать с Дунькой?
- Нам ее не с кем оставить.
- А как ее будут делить?
- Отстань, а?
- В холодильнике есть прекрасный квас. Хочешь? Могу выдать.
- Я хочу выпить.
- У тебя, кстати, деньги есть?
- Есть.
- Одолжи десятку.
- На.
- До, ре, ми, фа, соль, ля, си, мне спасибо, вам мерси, - сказал
Никита и пошел в ту комнату, где Надя сидела с Дунечкой.
- Здорово, сестреночка, - бодро сказал Никита и поцеловал Надю. -
Племяшечка, привет.
- А я сегодня весь день с тобой буду, - сказала Дуня.
- Мешать станешь?
- Конечно.
- Выдеру.
- Меня драть нельзя, я нервная.
- Вы оба понимаете, что творите? - спросил Никита. - Может, отложите
ваш бракоразводный про...
- Никита! - Надя показала глазами на Дуню.
- Ничего, говорите, я вас не буду слушать, - сказала Дунечка и
приложила пальцы к ушам, - я вместо этого смотреть буду.
- Пожалуйста, не отпускай ее ни на шаг, - сказала Надя, - нам просто
не с кем ее оставить, понимаешь? Никого нет, кроме тебя.
- Мама вернется послезавтра...
- Я не виновата, что все это назначили на сегодня.
Дунечка пошла в ту комнату, где у окна сидел Степанов. Она шла,
подпрыгивая на носочках.
- Смотри, - сказала она, остановившись возле двери. - Я умею на самых
кончиках, как балерина.
- Ах ты рыбонька моя, - сказала Надя и вышла на кухню.
Никита пошел следом за ней.
- Еще ж не поздно, - сказал он. - Ты ведь любишь его.
- Я его ненавижу.
- Он тебя любит.
- Он негодяй, я его видеть не могу.
- Ты без него повесишься через полгода.
- Ну и пусть.
- А как вы будете с Дунькой?
- Она будет со мной.
- Она будет без отца.
- Она будет со мной, - повторила Надя, - ясно тебе? И вообще, не суй
свой нос туда, куда не надо.
- Как с Дунькой сидеть, так <Никиток>, а как говорю правду - так <не
суй нос>. Ты - сумасшедшая.
- Сам очень хороший.
- Мне по долгу велено, я - артист. Артист обязан быть сумасшедшим,
иначе он станет дерьмом.
Никита ушел в ванную, залез под душ и задернулся занавеской. Он
плескался и повизгивал тонким голосом.
- Надька, - крикнул он, - потри спину.
Надя выключила газ, поставила медную кофейницу на стол и пошла в
ванную.
- Какой долдон вымахал, - сказала Надя, - а вроде вчера я тебя
грудного купала.
- Не подглядывай, - сказал Никита, - я тебя стесняюсь. Слышь, Надьк,
а чего ты такая красивая перед разводом стала? Влюбилась? Или страдание
делает женщину прекрасной?
- Страдание. Нагнись ниже.
- Больно дерешь!
- Не кричи. У тебя спина грязная.
- Спина - не душа, прожить и с такой можно. Слушай, а вот для вас
имеет значение, какая у мужчины фигура?
- Конечно.
- У меня ноги тонкие.
- Дурашка, - сказала Надя, - это красиво.
Она села на край ванны и заплакала. Плакала она по-детски: у нее
катилось по щекам много слез и сразу же краснел нос.
- Идиоты, - сказал Никита, - вы идиоты. Выйди, я буду вытираться.
Степанов сидел возле окна, а Дунечка танцевала посреди комнаты. Она
любила танцевать.
Степанов смотрел на дочь и вспоминал, как семь лет назад в такой же
летний день Дунечку привезли из родильного дома.
Есть разница в том, как относятся к новорожденному мать и отец. Надя
подолгу просиживала возле Дунечки - сморщенной, коричневолицей, пищащей
хриплым голосишком, - и смотрела на нее с умилением, и находила сходство:
<Уши у нее твои, и брови твои, и подбородок твой>. А Степанов смотрел на
этот пищащий комочек с осторожным любопытством, не видел никакого
сходства, но соглашался с Надей и недоуменно хмыкал: <Моя дочь...>
Люди - те же позвоночные, только высшая их форма. Волчица облизывает
детеныша, подолгу глядит на него, положив длинную морду на толстые лапы, а
волк гуляет себе по лесу, мимо слепых волчат проходит равнодушно - не
придавить бы, - и только. Волк начинает брать детеныша с собой, когда тот
делается постарше и когда мать уже не смотрит на него с такой нежностью, а
порой даже прикусит за загривок, если что не так. У зверей младенчество
принадлежит матери, зрелость - отцу. У людей - так же.
- Папочка, - спросила Дуня, - а у вас когда начнется баракоразводный?
- Что?
- Так Никита сказал.
- Не болтай, мать, ерунды...
- Ну какая ж я тебе мать, - рассудительно сказала Дунечка, - я твоя
дочка.
- Дуньк, скажи <рыба>, - попросил Степанов, закрыв глаза.
- Рыба.
- Раньше ты говорила - лыба. Ну-ка, иди, я тебя поцелую.
- Вы меня всегда целуете, когда ссоритесь.
- Смотри, какой пух тополиный летает.
- А зачем он летает?
- Весна...
- Пусть бы зимой летал, тогда падать не больно.
Вошел Никита:
- Она уже ушла.
- Пока, Дунечка, Никиту слушаться безо всяких.
- А со всякими?
Никита и Степанов посмотрели друг на друга. Степанов поднялся,
потянулся, захрустев пальцами, и пошел в суд - разводиться.
- Дунька, порубать хочешь?
- Знаешь, как папа говорит? Он говорит: <рубансон-гоглидзе> и
<кирневич-валуа>.
- А что такое <кирневич-валуа>?
- Очень просто. Это когда в рюмку наливают водку.
- Ясно. Яичню <рубансон-гоглидзе>?
- Не хочется.
- Мало ли что не хочется... Надо. Человек есть то, что он ест.
Поняла?
- Нет.
- Что нет?
- Как же он может быть тем, что ест? Ведь человек не еда.
- Ты у меня Гегель.
- Ну какой же я Гегель, Никит? - снова рассудительно ответила
Дунечка. - Я девочка.
- Ладно, девочка. Сиди, я пойду глазунью жарить.
Дунечка осталась в комнате одна. Улыбка сошла с ее лица, и оно вдруг
сделалось взрослым и скорбным. Она подошла к окну и стала разглядывать
улицу, по которой с ревом проносились расплющенные машины, торопились люди
- большеголовые и с коротенькими ножками. А когда к остановке подъехал
рычащий автобус и пустил струю дыма, Дунечка сделала шаг от окна - так он
был грозен, этот красный автобус, если глядеть сверху.
Дунечка еще немного поглядела в окно, потом ей это наскучило, и она
решила порисовать. Она взяла красный карандаш и нарисовала на оборотной
стороне синей тетрадки танцующую женщину с сумочкой в левой руке. Глаза
танцовщицам Дунечка рисовала длинные и раскосые, волосы - распущенные,
падающие на лоб. Она умела рисовать танцующих женщин: она чувствовала
движение и, когда рисовала, делала ногами те самые движения, которые в
рисунке повторяли танцовщицы с худыми длинными руками, с сумочками и в
шляпках на распущенных волосах.
Дунечка полюбовалась танцовщицей, немного потанцевала сама, а потом,
вздохнув, принялась убирать Никитину кушетку. Движения ее были точны и
повторяли движения матери, когда та по утрам убирала кровати.
Дети точно повторяют движения. Но кто сказал, что они так же точно и
цепко не повторяют те слова, которые слышат? Кто сказал, что они не
понимают смысл этих слов - тех злых, обидных и горьких слов, без которых
вряд ли обходится какая семья?
<Ты еще маленькая>, <ты этого не понимаешь>. Какая глупость! Плохая
память - бич людей. Родители забывают самих себя - семилетних. Вспомните
себя в семь лет те, которым сейчас тридцать! Вспомните! Ведь вы все
понимали в семь лет - особо остро, может быть, даже точней, чем понимаете
сейчас, потому что тогда ваше сознание не было загромождено тем, что ханжи
называют <богатым опытом>. Доброта человека должна проверяться его
отношением к детям.
- Дунька, иди сюда! - крикнул из кухни Никита. - Яичня готова.
- Где у тебя веник?
- Веник после, сначала калории.
- А что это - калории?
- Единицы тепла.
- Какие единицы? - спросила Дунечка. - Длинные палочки?
- Разные бывают.
- Они вроде микробов?
- Двоюродные братья.
- Баба говорит, что у микробов есть руки и ноги.
- А как про мозг? Баба на этот счет данных не имеет?
- Дурачок ты даже совсем, - сказала Дунечка таким голосом, каким Надя
говорила Степанову, когда радовалась чему-нибудь. - Глупенький совсем
даже.
- Ах ты моя душечка! - засмеялся Никита.
- А знаешь, как мама говорила, когда они ссорились?
- Знаю...
- Я тебе сделала сюрприз на букву <у>, Никит...
- Какой?
- Уб...
- Ну, давай, давай... - сказал Никита, глядя в газету.
- Я так не буду. Ты не со мной говоришь.
- Дуня, запомни раз и навсегда: газета - это самое массовое оружие.
- Как сабля?
- Почти.
- Убра...
- Не понимаю.
- Убрала кровать, дурачок!
- Ты давай без фамильярности. Я не дурачок, а твой дядька.
- Ты не говори <дядька>, ты <дядя> говори.
- Почему?
- <Дядьки> в магазинах ходят, и <тетки> тоже.
- Ешь яичню.
- Не хочется.
- А зря.
- Я когда маленькая была, говорила <хочечя>, а не <хочется>.
- А сейчас ты большая?
- Конечно. Осенью в школу пойду.
- Хочется в школу?
- Что ты... Кому хочется учиться?
- Евдокия, ты - враг прогресса, - сказал Никита. - Пошли в институт,
я драться должен.
Надя сидела в темном углу, на скамейке, отполированной до зеркального
блеска тысячами людей. В судах много темных углов и отполированных
скамеек. Степанов гулял в садике, где толпились люди, вызванные на
судебные заседания. Люди говорили негромко, но очень оживленно, и все, как
один, курили <гвоздики>.
Один из заседателей задерживался на полчаса, и поэтому начало
судебного разбирательства перенесли на одиннадцать. Возле Нади села
женщина с грудным ребенком.
Надя смотрела на спящего мальчика в синей вязаной шапочке и
вспоминала, как они тогда жили в деревне. Это было шесть лет назад, когда
Дунечке исполнилось полгода. Она часто болела, по ночам просыпалась и
кричала - надрывно, на одной ноте. Степанов приезжал поздно, часов до трех
сидел за работой на дощатой веранде, дымил, как паровоз, одну сигарету за
другой и рисовал на полях синей полотняной бумаги одинаковых бородатых
мужчин с капитанскими английскими трубками во рту. Засыпал он поздно, и
Надя, чтобы не будить его, ходила с Дунечкой, прижав ее к себе, до тех
пор, пока девочка не успокаивалась. Надя укладывала ее в кроватку, а сама
садилась к раскрытому окну и смотрела, как желтая луна процарапывалась
сквозь заросли кустарников. В одном и том же месте, точно в одно время
начинал заходиться соловей. Он был неистов и нежен. Черные сосны разрезали
голубое ночное небо, подсвеченное серебряным светом луны. Иногда, если
налетал ветер, было слышно, как под горой шумела река на песчаных
перекатах. Во всем этом - в Дуне, которая посапывала в своей плетеной
кроватке, в том, как что-то бормотал во сне Степанов, в ночи, которая жила
тихой, таинственной жизнью, - во всем этом было счастье, и Надя тихонько
смеялась и чувствовала, как у нее от этого счастья холодеет кожа и
делается шершавой, как бывает, если замерзнешь зимой.
- У вас муж? - спросила Надю женщина, сидевшая с ребенком.
- Что? - не поняла Надя.
- Говорю - у вас муж?
- У меня развод.
- А... У меня-то муж тут. Судить будут. Пьяный стекла в магазине
побил. Так он хороший у нас, а вот если выпьет - так обязательно разобьет
чего-нибудь и куражится. Я ему, дураку, говорила: <Ты лучше меня шугани, и
то позора будет меньше>.
- Да, - сказала Надя, - конечно.
- А теперь штраф сунут, а мы гардероб хотели. Сейчас хорошие
появились... Полированные и с зеркалом, по девяносто семь. Судья-то,
говорят, женщина. Это ничего, а если мужик - так тот без жалости. А мой-то
- тихий, когда не пьет, ласковый.
К скамейке подошел здоровенный парень в кепке. Кепка на его
проволочных курчавых волосах держалась каким-то чудом, и Наде показалось,
что она вот-вот упадет.
- Пришел, ирод окаянный, - сказала женщина, - глаза б мои на тебя не
смотрели, жирафа кучерявая!
- Ладно... - сказал парень, сморщив лицо, - чего паникуешь...
- Пускай тебя посадят, паразита, пускай!
- Ладно, - повторил парень, - чего шумишь... Что в тюрьме, что с
тобой - один ляд.
- У вас спички нет? - спросил Степанова старик в толстых роговых
очках.
- Пожалуйста.
- Благодарю вас. Вы по делу или слушать?
- Это как?
- Любопытствуете или у самого неприятности?
- А вы?
- Я, изволите ли видеть, укрепляю институт судебной гласности. Слушаю
и реагирую. Судье важно видеть реакцию зала. У нас утеряна прелесть
реакции зала на происходящее в судебном заседании.
- На пенсии?
- Да.
- Бывают интересные дела?
- Неинтересных дел нет. Каждое интересно, только если судья сумеет
достигнуть подлеца, вывернуть его, вывернуть.
Степанов достал блокнот и записал: <Важно суметь вывернуть подлеца>.
- Не из <вечерки>, случаем?
- Нет.
- Скучны у нас судебные отчеты, как морковный пюрей.
Степанов снова вытащил книжечку и записал: <Старая сволочь, говорит
не <пюре>, а <пюрей>.
- А по прежней профессии вы кто? - спросил Степанов.
- Повар.
- Повар?
- Да, изволите ли видеть. Повар, с вашего позволения. Кормил прежних,
а после ублажал вегетарианцев нарпита. Так вы с неприятностями?
- Папаша, - сказал Степанов, - вам бы лучше на печке со старухой
сидеть...
Повар поднял пегие, торчащие вперед брови и тоскливо ответил:
- Старуха-то померла. Вот и грущу. А молодую брать - опасно,
жилплощадь высудит.
Степанову стало мучительно стыдно: и за то, что он так грубо сказал
старику, и за то, что в своей книжечке написал <старая сволочь>.
<Скорее-то сволочь - я, - отметил он про себя, - и не старая. А это
значительно хуже>.
В институте было полно студентов. На первом этаже метались
<режиссеры> - сегодня они сдавали мастеру этюды. На втором этаже в комнате
номер 13 сидел Немировский - преподаватель по классу фехтования и
сценического боя. По коридору, мимо комнаты 13, ходили актеры второго
курса и зубрили диамат.
- Сиди здесь, - сказал Никита Дунечке, - вот на этом стуле, и никуда
не уходи.
- Нет, - ответила Дунечка, - мне страшно одной. Они вон какие
волосатые.
- Это студенты. Перед экзаменами не стригутся, поняла? Сиди тут и не
рыпайся.
Никита пошел к двери. Дунечка, побледнев от волнения, пошла за ним
следом.
- Дуня, - сказал Никита, - я что сказал?
- Я тогда с тобой играть никогда не буду, - сказала Дунечка дрожащим
голосом. Она так всех пугала дома. Если ее наказывал отец или зазря ругала
мать, она начинала дышать носом, раздувала свои круглые ноздряшки и
говорила: <Ну ладно, я тебе больше никогда ничего не нарисую>.
Зачем вы стареете, люди? Зачем вы делаетесь разумными, взрослыми?
Зачем вы не пугаете друг друга тем, что <больше никогда ничего не
нарисуете>?
Никита вошел в тринадцатую комнату и сказал:
- Здравствуйте, Аркадий Борисович.
Напротив Немировского, высокого, тонкого, чертовски элегантного и
седого, стоял напарник Никиты Коля Курчаев.
- Здравствуй, друг мой. Ну, готов? - спросил он блестяще поставленным
голосом. - Что будем показывать?
- С-сцену драки, - сказал Коля. Он всегда заикался перед тем, как
начинал <работать> этюд.
- Я понимаю, что не объяснение в любви; нежность не по моей части.
Немировский уже тридцать лет ставил драки и фехтовальные бои во всех
московских театрах.
Никита повесил на спинку стула куртку и отошел к стене, туда, где был
разостлан серый продырявившийся мат. На нем дрались двадцать поколений
артистов. На этом мате дрались все - заслуженные и народные, лауреаты,
<звезды> и те, которые так и состарились на роли <кушать подано>.
- Давай, - шепнул Никита.
Коля кивнул и сделал шаг к Никите. В это время открылась дверь, и в
комнату вошла Дунечка.
- Никита, - сказала она драматическим шепотом, - поди-ка.
- В чем дело? - спросил Немировский. Он обернулся, увидел Дунечку и
спросил: - А это кто к нам пришел?
- Это племянница, - сказал Никита. - Что тебе, Дуня?
- Пи-пи хочется, - прошептала Дунечка.
- Привет! А ка-ка кет?
- Пока нет.
- Что хочет младенец? - спросил Немировский. - Что вы шепчетесь?
- Потерпи, - сказал Никита шепотом, - видишь, я занят.
- Мама мне не велит терпеть.
- Аркадий Борисович, на минуту, - сказал Никита, - возникла проблема
<пи-пи>.
Они вышли из тринадцатой комнаты, и Никита повел Дунечку в уборную.
- Зачем ты сказал им про <пи-пи>? - обиженно спросила Дунечка. - Как
только не стыдно. Я ведь шепотом тебе сказала...
- Поворчи мне, поворчи. Да, а в какую тебя вести? Привет! Не в
дамскую же.
- А в какую же еще? Я ведь девочка.
- А я мальчик.
- Ну и что? Ты ведь со мной идешь.
- Быть тебе Гегелем, - сказал Никита.
Он подошел к мужской уборной и, открыв дверь, крикнул:
- Есть тут кто?
- Конечно, - ответили ему.
- На выход! И постой у двери, я с племянницей иду.
- С кем?
Из уборной выскочил актер с четвертого курса, Романов.
- И чья это маленькая девочка, крошечка девочка?! - засюсюкал он.
- Не ваша, - ответила Дуня и пошла в открытую дверь первой.
- Ну, - спросил Немировский Никиту, - проблема изжила себя?
- Да, извините.
- Н-начали, - заикнулся Коля Курчаев.
Никита бросился на Колю. Коля увернулся, чуть коснувшись Никиты
бедром, ухватил его за кисть левой руки и перебросил через себя. Никита
упал. Коля бросился на него, но Никита выставил ноги, и Коля полетел через
Никиту. Мгновение они лежали неподвижно.
- Ритм, ритм! - крикнул Немировский. - Долго! Тянете!
Никита бросился на поднимавшегося Колю и обхватил его за шею.
- Стоп! - крикнул Немировский. - Драка! Пьяная драка! Снова!
Дунечка вошла в комнату незамеченной и замерла у двери.
Никита выбросил вперед правую руку; Коля поймал ее и снова швырнул
Никиту через себя. Дунечка сорвалась с места и стала молотить Колю
кулачками.
- Противный, противный! - закричала она.
Немировский сказал:
- Девочка, дяди шутят.
- Мы так играем, Дуня, - сказал Никита.
- Р-ребенок все испортил, - заикнулся Коля, - сейчас вышло бы хорошо,
я ч-чувствовал.
- Дуня, - сказал Никита, - Аркадий Борисович влепит нам по двойке, и
мы останемся без стипендии, поняла? Можешь ты посидеть одна спокойно или
нет?
- Нет, - ответила Дуня, - там ко мне пристают хулиганы.
- А где родители? - спросил Немировский.
- Выясняют отношения.
- Пойдем, - сказала Дунечка и потянула Никиту за палец.
- Ладно, - сказал Немировский. - Кто там следующие, пусть войдут.
Он поставил Никите зачет и подмигнул Дунечке.
- А вы разными глазами умеете? - спросила Дуня. - Сначала одним,
потом другим? Я умею.
- Ну-ка.
Дуня заморгала глазами:
- Вот так. Понимаете?
- Понимаю.
- Это меня мама научила.
- А не рано?
- Что?
- Моргать научила не рано?
- Ну что вы... - улыбнулась Дунечка, - надо всему учиться, пока
маленькая. Так моя бабушка говорит.
Немировский захохотал, откинув седую красивую голову.
- У вас занятная племянница, - сказал он, - идите развлекайтесь,
Никита.
- Против состава суда возражений нет? - спросила женщина в черном
костюме с серебряным ромбом на лацкане.
- Нет, - ответил Степанов.
- А у вас? Гражданка Степанова, у вас нет возражений против состава
суда?
- Ну что вы...
- Дело возбуждает Степанова?
- Да.
- Изложите причины.
- А можно без причин? - спросила Надя. - Просто можно развестить?
Причины касаются только нас двоих.
- Развод разрешаем мы, гражданка Степанова. Или не разрешаем. Ясно?
Давайте по существу вопроса.
В зале никого не было. Только судья, два заседателя и секретарь -
восемнадцатилетняя девушка в красных чулках, с ярко подведенными глазами.
Она внимательно - снизу вверх - рассматривала Надю. Потом, почистив
кончиком деревянной ручки длинные ногти, стала так же внимательно, но в то
же время безразлично разглядывать Степанова. Сзади скрипнула дверь.
Степанов обернулся и увидел того старика повара. Повар сел на первую
скамью и, положив ногу на ногу, молча раскланялся с составом суда.
- Подать на развод, - допытывалась судья, - вас побудила его связь с
другой женщиной?
Надя молчала.
- Отвечайте суду, - сказала председательствующая. - Что же вы
молчите?
- Мне кажется, что все это очень личное, - тихо ответила Надя и
обернулась к Степанову, словно ища у него помощи; так бывало всегда - если
ей становилось плохо и не он был в этом виноват, она смотрела на него,
ожидая помощи. Но Степанов молчал и рассматривал паркет, выкрашенный в
красный цвет. Почувствовав на себе ее взгляд, он поднял голову, долго
глядел на нее, а потом усмехнулся.
Никита сказал:
- Дуня, сейчас я пойду на халтуру, поняла?
- Поняла.
- И не вздумай мне мешать.
- А что такое <халтура>?
- Это великая союзница актера в решении денежной проблемы. Ясно?
В бюро пропусков Дома звукозаписи долго не хотели записывать Дуню в
пропуск, заказанный для Никиты. Никита был занят в радиоспектакле для
детей. Он играл Кота.
- Если ты будешь сидеть тихо, - сказал он, - я тебе устрою сюрприз.
- На какую букву?
- На букву <и>.
- Ириска? - быстро спросила Дунечка.
- Угадала.
Они вошли в лифт и поехали на пятый этаж.
Режиссер, большая женщина в туго обтягивавшем ее платье, сказала:
- Вы заставляете себя ждать, Никита.
- Больше не буду, - ответил Никита, улыбаясь своей улыбкой номер
один. - А где Лиса?
- Лиса беременна - у нее прием к врачу, - ответила режиссер.
- А что такое <Лиса беременна>? - спросила Дуня.
- Боже мой, кто это, Никита? - спросила режиссер.
- Племянница.
- Какая прелесть! Дивные глаза.
- <Дивно пахнет резеда>, - пропел Никита дурным голосом слова из
песенки. - <Дивные глаза>, - повторил он. - Слышишь, племянница?
- А как тебя зовут, душечка маленькая?
- Дуня.
- Как? Муня?
- Дуня.
- Какое дивное имя! А сколько тебе годиков, кисонька?
- Мне шесть лет. И восемь с половиной месяцев.
- Сейчас мы возьмем с собой Дуню и она будет смотреть, как мы
работаем.
- Поблагодари тетю, - сказал Никита.
- Спасибо.
- Какая дивная девчушка, обожаю детей. Дуня, а ты любишь слушать
радио?
- Люблю.
- И детские передачи любишь? - допытывалась режиссер, пока они шли по
коридорам к студии, где должна была проходить запись сказки на пленку.
- Очень.
- А братик у тебя есть?
- Они все обещали, обещали... Нет у меня братика. Только двоюродный.
- Ты с ним дружишь?
- Дружу, но он сумасшедший.
Режиссер зашлась смехом.
- Почему сумасшедший? - спросила она.
- А потому что он спит на корточках.
- Боже, какой ребенок! - сказала режиссер. - Она прелестна.
- А далеко еще до халтуры? - спросила Дунечка Никиту.
- Что? - не поняла режиссер. - Что ты спросила, маленькая душенька?
Никита сжал руку племянницы, и Дуня вскрикнула:
- Больно!
- А вон там за дверью живет лев, - сказал Никита, - он поедает
болтушек, поняла?
- А дверь заперта?
- Пока заперта, но если будешь болтать, открою.
- А меня он съест?
- А что - чикаться, что ли, с тобой? Ам - и с приветом!
- А я у него живот саблей разрежу и убегу.
- А у тебя сабли нет.
- А я куплю.
- А у тебя денег нет.
- А я сначала куплю деньги, а потом на них куплю саблю.
- А где ты купишь деньги? - заинтересовался Никита.
- Как где? - удивилась Дунечка. - У папы.
- Сейчас мы вас догоним, - сказал Никита режиссеру, - у Дунечки
ботинок расшнуровался.
- Что ты, Никиток, - сказала Дунечка, - совсем даже не расшнуровался.
- Это ты не чувствуешь. Ну-ка, стой.
Режиссер медленно пошла вперед, а Никита, опустившись перед Дунечкой
на колени, прошипел:
- Молчи о халтуре, поняла?!
- Почему?
- По кочану. Много будешь знать - рано состаришься.
- А почему говорят <по кочану>, а не <по кочерыжке>?
- Евдокия, хватит! Поняла? У меня голова стала распухать. Пошли.
Никита сделал вид, что завязал Дуне новый узел на ботинке, и они
побежали следом за режиссером.
- У вас были связи? - судья обратилась к Степанову.
- Какие?
- Интимные.
- Что вы понимаете под словом <интимные>?
- Вы не ребенок. Отвечайте, пожалуйста, по существу.
Если художник сразу добьется успеха, то он до конца жизни своей
остается ребенком - во всех проявлениях, и его будет принимать именно
таким та женщина, которая его полюбит. Настоящий художник останется и в
зрелости одержим чувствами неистовыми и моментальными.
Если же путь к большому признанию был труден и сложен, тогда женщина,
которая прошла с художником этот путь, привыкает к тому, что он делается
постепенно многоопытным и мудрым, и не хочет ничего прощать, и перестает
видеть в нем ребенка. И тогда, в какой-то напряженный миг неудачных
поисков отчаянье захлестывает его, ищет себе выхода - яростного,
бессмысленного и неразборчивого...
- Нет, - ответил Степанов после долгой паузы, - интимных связей у
меня не было.
- Почему вы делаете такое многозначительное ударение на слове
<интимные>?
- Потому что я отвечаю на ваш вопрос по существу.
- Ну, хорошо, а просто связи у вас были?
- Это ведь к нашему вопросу отношения не имеет, насколько я мог
понять из заявления, написанного моей женой. Это касается нас с женой, а
вернее, это касается одного только меня.
- Почему вы так думаете? Разрушая семью, вы наносите вред не только
вам и вашим близким, но и обществу.
- Что-то у Энгельса этого не было, - хмыкнул Степанов.
- Вы что, шутки сюда пришли шутить? - спросила судья.
- Кот, Кот! - крикнула режиссер в микрофон. - Больше экспрессии, не
бойтесь мяукнуть так, чтобы детям стало страшно. Вы хищник, вы злодей.
Ну-ка, снова.
- Мяу! - заорал Никита. - Мя-а-ау!
- Вот теперь хорошо! - обрадовалась режиссер.
- Так коты не кричат, - сказала Дунечка громким шепотом. - Так никто
не кричит вообще.
Она сидела на стуле в углу комнаты, возле окна, и смотрела, как
актеры репетировали сказку.
- Тихо! - сказала режиссер. - Тише, девочка, ты мешаешь тетям и
дядям. Снова!
- Мяу! Мя-а-ау! - снова заорал Никита. - Ряба, сейчас я потаскаю всех
твоих цыплят!
- Цыпляточек! - крикнула режиссер. - Не цыплят, а цыпляточек! Мы
пишем на детей!
- Мы сюсюкаем на детей! - буркнул Никита под нос.
- Продолжаем!
- Мя-у! Я съем твоих цыпляточек! - проревел Никита.
- Кот! - выкрикнула пожилая актриса, игравшая роль Воробья. - Все
птицы просят тебя только об одном...
- Стоп! - сказала режиссер. - Шумы! Приготовьте ветер! Нужно ощущение
тревоги.
Включили рев ветра. Это был страшный, пронзительный ветер - зимний,
записанный где-то в лесу, потому что было слышно, как скрежетали стволы
деревьев.
- Дальше! Кот!
- Я не хочу слышать ваших просьб! - взревел Никита.
- Не верю! Не чувствую! Мало злобы! - крикнула режиссер и от волнения
топнула каблуком.
- А я больше радио слушать не буду, - сказала Дунечка тихо.
- Что? Что? - спросила режиссер и, не дожидаясь ответа, крикнула: -
Никита, я подыграю вам за Лису. <Котик, а скажи-ка мне, где удобней
пролезть в сарай!> Ну, Кот, отвечайте.
- Молчи, Никита, - сказала Дунечка, - такие лисы не бывают. Уродина
какая-то.
Режиссер засмеялась деревянным смехом и сказала:
- Непосредственность этого экспоната обворожительна.
- Это не экспонат, - сказал Никита, - давайте мяукать дальше.
- Почему такая нервозность?
- Потому что мы делаем все не так.
- Вы так считаете?
- Иначе бы не говорил.
- Садитесь на мое место и ставьте спектакль.
- Радиоспектакль, - поправил Никита. - Мы мяукаем как крокодилы и
лаем как львы. У нас все получается плохо, понимаете? Вон на нее
посмотрите. Она должна сидеть с раскрытым ртом, а она смотрит в окно,
когда мы мяукаем. Вы так же мяукали, когда мне было три года, это скучно,
а искусство не может быть скучным.
- Эту дискуссию мы продолжим после репетиции. Прошу вступать
цыпленка.
Старый лысый актер в парусиновой куртке крикнул:
- Мамочка, мне страшно!
Голос у него был тоненький, писклявый, и Дунечка засмеялась. И
Никита, не выдержав, тоже засмеялся. Старый лысый актер вздохнул, достал
из потертого дерматинового портфеля леденец и дал его Дунечке. Никита
смутился и сказал:
- Василий Васильевич, простите...
- Э, - махнул рукой старый лысый актер, - э, чего там.
- Девочка, - сказала режиссер, - пожалуйста, сиди тихо и не мешай
дядям и тетям.
- А тут только один дядя, Никита. Больше нет.
- Весь диалог с цыпленком, пожалуйста.
- Мамочка, мне страшно, - снова пропищал лысый актер тонким голосом и
обернулся к Никите.
Никита колыхался на стуле от сдерживаемого смеха.
- Мяу, - прохрипел он, - ты почему ушел из дому, а?
- Я - Лиса! <Цып-цып-цып, - проиграла режиссер, - цыпленок, иди
сюда>.
- Не ходи, не ходи, - крикнула Дунечка, - это не лиса совсем даже.
Режиссер поднялась со стула и сказала:
- Товарищ Андреев, успокойте ребенка и объясните ему, как себя надо
вести.
Никита вывел Дунечку из комнаты и сказал:
- Ты понимаешь, что такое десять рублей?
- Нет. Кукла сколько стоит?
- Кукла? Не знаю, сколько стоит кукла. А рубашка стоит семь рублей и
пол-литра - три. Сиди и молчи, даже если смешно.
- А ты почему смеешься?
- Почему? По кочерыжке, вот почему.
Дунечку очень рассмешило это Никитино <по кочерыжке>. Она долго
смеялась, а потом вдруг грустно сказала:
- Никит, а мне потанцевать захотелось.
В первый раз у них случилась ссора уже после рождения Дунечки. Это
была настоящая, обидная для обоих ссора. Он только что прилетел из
командировки: он ходил с двумя геологами в маршрут по Сибири. Маршрут был
трудный, через тайгу, по нехоженым местам. Они потеряли тропу и вместо
недели проплутали полмесяца. Их чудом нашли охотники - они уже начали
доходить без еды и огня. Отлежав пять дней в госпитале, он прилетел в
Москву, но дома обо всем этом говорить не стал - зачем пугать? Вся его
жизнь состояла из таких или почти таких командировок, а это безжалостно -
считал он, - если дома будут знать, как и где ему приходится мотаться.
Поэтому он со своими товарищами по маршруту встретился на холостяцкой
квартире - отметить возвращение домой. Она приревновала его, потому что
вернулся он под утро; он был с друзьями и пил за нее там и говорил о ней
мужчинам нежные, бессвязные слова; нет ничего обидней в любви, чем
беспричинная ревность. Как правило, первую измену рождает беспричинная
ревность. От женщины в семье зависит все - спокойствие, счастье,
уверенность. Уже после Степанов пытался думать об этой первой вспышке
яростной, слепой, беспричинной ревности - обидной и жестокой,
неуважительной к нему. Он подумал тогда, что это, возможно, приходит с
рождением ребенка, когда женщина - скорее даже инстинктивно - стремится
оберегать от всего постороннего ту семью, которая создалась. Но увы, чем
отчаянней женщина защищает семью, тем стремительней она разрушается.
Любовь принимает все: боль и голод, бесстыдство и одержимость. Она не
принимает только одно - тиранию.
- Вы понимаете, - спросила судья Надю, - что, получив развод, вы
поставите в трудное положение вашего ребенка? Отец только в том случае
продолжает оставаться настоящим отцом, если он живет с ребенком под одной
крышей. Вы отдаете себе в этом отчет?
Повар на первой скамейке многозначительно кашлянул и переложил ногу
на ногу. Из-под брюк вылезли сиреневые кальсоны.
<Старики даже в летнюю жару носят кальсоны. Старость - это холод>, -
подумал Степанов.
Секретарь суда обмакнула перо в ученическую чернильницу, ожидая
Надиного ответа.
<А может быть, такая отчаянная ревность идет от прекрасной поры
молодости? Может быть, я еще не смог этого понять? - продолжал думать
Степанов. - Может, я зря обижался? Может быть, женщина ревностью пытается
возвратить те первые месяцы, когда ей говорят только о любви, о своей
любви к ней. Или высшее проявление любви - это когда человека понимают,
каков он есть? Любовь - это всепрощение? Или нет?>
- Какой-то странный развод: ни тот, ни другой не говорят причин,
побудивших их предпринять этот серьезный шаг, - сказала судья народному
заседателю, сидевшему слева от нее.
Здесь привыкли к тому, чтобы на бракоразводных процессах обвиняли
друг друга, плакали, говорили грубости. Тогда, среди этой откровенной
душевной расхлыстанности, три человека, сидящие в дубовых креслах,
пытались найти правого и виноватого, тогда им легче было принимать
решение. А сейчас, когда приходилось клещами тянуть слова то из Степанова,
то из Нади, они раздражались, считая поведение супругов несерьезным и -
даже - неуважительным по отношению к составу суда.
У председательствующей недавно разводился сын. Он узнал про какую-то
связь жены. Была она или не была - точно выяснить ему не удалось, но
полгода в доме судьи жили, как в погребе. Она считала развод поступком
аморальным и пыталась доказать это сыну, но он сказал ей:
- Мама, это тебе развод кажется аморальным, потому что ты живешь
нравами уходящей эпохи.
- О какой эпохе ты говоришь? - спросила судья. - Я не совсем тебя
понимаю.
Она, конечно, понимала его, понимала так, как ей казалось единственно
возможным понимать его, двадцатитрехлетнего, танцующего твист и любящего
на земле только одно - квантовую механику и ее философское обоснование.
- Нет, мама, - сказал он и обнял ее, - ты не так меня поняла. Я не ту
эпоху и не те нравы имею в виду. Стендаль в одном из писем сестре говорил,
что на земле нравы меняются через каждые пятьдесят лет. Понимаешь? Так
было всегда, я не хочу обидеть твою эпоху. Тем более что в ней еще надо
очень серьезно разбираться, прежде чем мы сможем вывести единственно
правильное отношение к ней.
- Ты ужасно зарос и выглядишь неопрятно.
- Это сейчас модно.
- Когда ты пошел на мехмат, я так гордилась тобой, я думала, что
тебя, математика, не будет касаться вся эта сегодняшняя грязь с дудочками,
буги-вуги и прочей пошлостью.
- Нравы меняются, мама. Буги-вуги стали пошлостью, потому что
устарели. Танец современных интеллектуалов, которым надо размяться после
работы, - твист. Ты не смейся, мама, не смейся. Математика древних
вызывает у меня умиление, но в ней масса сентиментальной пошлятины. С этим
ничего не поделаешь, как говорится: се ля ви...
<О смерти, которая грядет, и о времени, которое быстролетно, думают
великие философы или писатели с искрой божьей. Остальные, принимая решения
или отдавая приказы, считают, что смерть далеко, а время прекрасно.
Стареющий человек видит себя своим внутренним зрением и сам себе кажется
милым, добрым и очень многоопытным. Его трагедия заключается в том, что он
себя видит в пору своего расцвета. Поэтому он считает себя вправе, более
того, он считает себя обязанным давать советы и быть арбитром во всех
возникающих спорах. Одна беда: такой стареющий человек не отдает себе
отчета в том, что решение, которое в подобной ситуации он принимал
тридцать лет назад, в пору своей молодости, не может быть автоматически
принято сейчас, потому что всех нас несет вперед время, которое следует
осмысливать каждый день заново>, - успел записать Степанов в своей
книжечке и засунул ее подальше в карман, чтобы не было искушения достать
ее еще раз...
Вспоминая сына и его жену, стараясь разобраться в том, где же правда,
судья поэтому с особенной тщательностью относилась к бракоразводным
процессам, и на те вопросы, на которые сын не отвечал ей, а смеялся или
дерзил, она хотела получить ответы сейчас, здесь, в этом зале, где никто
не имеет права засмеяться или дерзко ответить.
- Таким образом, я не получила обстоятельного ответа, понимают ли
супруги до конца то, в каком положении окажется их семилетняя дочь.
Девочка придет в школу, и ее спросят: <А где твой папа?> Что она ответит
на этот вопрос? Вы подумали о душе ребенка?
- Послушайте, - сказала Надя, - ну послушайте же: не надо так
говорить, это ведь безжалостно так говорить мне.
- Я говорю это не только вам, я также говорю это и супругу...
- Гражданин судья, - сказал Степанов, - а не кажется ли вам, что
бестактно говорить об этом людям, которые ребенка родили, вынянчили и
вырастили? Как бы вы отнеслись к тому, если бы я стал поучать вас и
корректировать ваши отношения с детьми?!
- Не забывайтесь! Вы находитесь в суде!
- Я помню об этом и не забываюсь. Если уж надо приходить в суд, чтобы
расторгать любовь, то не следует все же быть жестокой, ей-богу...
Никита шел с Дунечкой по Садовому кольцу. Он вдрызг разругался с
радиорежиссером и ушел с репетиции. В кармане у него были только те
деньги, которые он одолжил у Степанова. А вечером он договорился увидеться
с Аней и вместе пойти куда-нибудь посидеть.
- Давай позвоним - может, пришли твои родители, - сказал Никита, - а
то ты мне уж порядком поднадоела.
- А ты мне совеем не надоел.
Они зашли в автомат, и Никита набрал номер. Он долго прислушивался к
длинным безразличным гудкам, а потом повесил трубку, легонько стукнул по
зеленому ящику телефона и получил назад две копейки.
- Копейка, - сказал он поучительно, - рубль бережет.
- Как часовой?
- Да.
- А у копейки есть ружье?
- Бомба. Теперь едем на Разгуляй.
Дуня долго смеялась, повторяя: <Разгуляй, разгуляй, сиди дома, не
ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIP НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ
Док. 115512
Опублик.: 18.12.01
Число обращений: 1
|
