ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Виктор ПЕЛЕВИН
Сборник

БУБЕН ВЕРХНЕГО МИРА
БУБЕН НИЖНЕГО МИРА
ВЕСТИ ИЗ НЕПАЛА
ВСТРОЕННЫЙ НАПОМИНАТЕЛЬ
Водонапорная башня
Греческий вариант
ДЕВЯТЫЙ СОН ВЕРЫ ПАВЛОВНЫ
ДЕНЬ БУЛЬДОЗЕРИСТА
ЖЕЛТАЯ СТРЕЛА
ЖИЗНЬ И ПРИКЛЮЧЕНИЯ САРАЯ НОМЕР ХII
ЗАТВОРНИК И ШЕСТИПАЛЫЙ
ЗЕЛЕНАЯ КОРОБОЧКА
ЗИГМУНД В КАФЕ
ЗОМБИФИКАЦИЯ: Опыт сравнительной антропологии
ИВАН КУБЛАХАНОВ
ИКСТЛАН - ПЕТУШКИ
Краткая история пэйнтбола в Москве
ЛУНОХОД
МАРДОНГИ
МИТТЕЛЬШПИЛЬ
МУЗЫКА СО СТОЛБА
НИКА
ОНТОЛОГИЯ ДЕТСТВА
ОТКРОВЕНИЕ КРЕГЕРА
Оружие возмездия
ПАПАХИ НА БАШНЯХ
ПРИНЦ ГОСПЛАНА
ПРОБЛЕМА ВЕРВОЛКА В СРЕДНЕЙ ПОЛОСЕ
РЕКОНСТРУКТОР
СВЯТОЧНЫЙ КИБЕРПАНК
СИНИЙ ФОНАРЬ
СПИ
СССР ТАЙШОУ ЧЖУАНЬ: Китайская народная сказка
Тарзанка
УХРЯБ

СССР ТАЙШОУ ЧЖУАНЬ

Китайская народная сказка

Как известно, наша вселенная находится в чайнике некоего Люй
Дун-Биня, продающего всякую мелочь на базаре в Чаньани. Но вот что
интересно: Чаньани уже несколько столетий как нет, Люй Дун-Бинь уже давно
не сидит на тамошнем базаре, и его чайник давным-давно переплавлен или
сплющился в лепешку под землей. Этому странному несоответствию - тому, что
вселенная еще существует, а ее вместилище уже погибло - можно, на мой
взгляд, предложить только одно разумное объяснение: еще когда Люй Дун-Бинь
дремал за своим прилавком на базаре, в его чайнике шли раскопки развалин
бывшей Чаньани, зарастала травой его собственная могила, люди запускали в
космос ракеты, выигрывали и проигрывали войны, строили телескопы и
танкостроительные...
Стоп. Отсюда и начнем. Чжана Седьмого в детстве звали Красной
Звездочкой. А потом он вырос и пошел работать в коммуну.
У крестьянина ведь какая жизнь? Известно какая. Вот и Чжан приуныл и
запил без удержу. Так, что даже потерял счет времени. Напившись с утра, он
прятался в пустой рисовый амбар на своем дворе - чтобы не заметил
председатель, Фу Юйши, по прозвищу Медный Энгельс. (Так его звали за
большую политическую грамотность и физическую силу.) А прятался Чжан
потому, что Медный Энгельс часто обвинял пьяных в каких-то непонятных
вещах - в конформизме, перерождении - и заставлял их работать бесплатно.
Спорить с ним боялись, потому что это он называл контрреволюционным
выступлением и саботажем, а контрреволюционных саботажников положено было
отправлять в город.
В то утро, как обычно, Чжан и все остальные валялись пьяные по своим
амбарам, а Медный Энгельс ездил на ослике по пустым улицам, ища, кого бы
послать на работу. Чжану было совсем худо, он лежал животом на земле,
накрыв голову пустым мешком из-под риса. По его лицу ползло несколько
муравьев, а один даже заполз в ухо, но Чжан даже не мог пошевелить рукой,
чтобы раздавить их, такое было похмелье. Вдруг издалека - от самого ямыня
партии, где был репродуктор - донеслись радиосигналы точного времени. Семь
раз прогудел гонг, и тут...
Не то Чжану примерещилось, не то вправду - к амбару подъехала длинная
черная машина. Даже непонятно было, как она прошла в ворота. Из нее вышли
два толстых чиновника в темных одеждах, с квадратными ушами и значками в
виде красных флажков на груди, а в глубине машины остался еще один, с
золотой звездой на груди и с усами как у креветки, обмахивающийся красной
папкой. Первые двое взмахнули рукавами и вошли в амбар. Чжан откинул с
головы мешок и, ничего не понимая, уставился на гостей.
Один из них приблизился к Чжану, три раза поцеловал его в губы и
сказал:
- Мы прибыли из далекой земли СССР. Наш Сын Хлеба много слышал о
ваших талантах и справедливости и вот приглашает вас к себе. Скатертью
хлеб да соль.
Чжан и не слыхал никогда о такой стране. `Неужто, - подумал он,
Медный Энгельс на меня донос сделал, и это меня за саботаж забирают?
Говорят, они при этом любят придуриваться...`
От страха Чжан даже вспотел.
- А вы сами-то кто? - спросил он.
- Мы - референты, - ответили незнакомцы, взяли Чжана за рубаху и
штаны, кинули на заднее сиденье и сели по бокам. Чжан попробовал было
вырываться, но так получил по ребрам, что сразу покорился. Шофер завел
мотор, и машина тронулась.
Странная была поездка. Сначала вроде ехали по знакомой дороге, а
потом вдруг свернули в лес и нырнули в какую-то яму. Машину тряхнуло, и
Чжан зажмурился, а когда открыл глаза - увидел, что едет по широкому
шоссе, по бокам которого стоят косые домики с антеннами, бродят коровы, а
чуть дальше поднимаются вверх плакаты с лицами правителей древности и
надписями, сделанными старинным головастиковым письмом. Все это как бы
смыкалось над головой, и казалось, что дорога идет внутри огромной пустой
трубы. `Как в стволе у пушки`, - почему-то подумал Чжан.
Удивительно - всю жизнь он провел в своей деревне и даже не знал, что
рядом есть такие места. Стало ясно, что они едут не в город, и Чжан
успокоился.
Дорога оказалась долгой. Через пару часов Чжан стал клевать носом, а
потом и вовсе заснул. Ему приснилось, что Медный Энгельс утерял партбилет
и он, Чжан, назначен председателем коммуны вместо него и вот идет по
безлюдной пыльной улице, ища, кого бы послать на работу. Подойдя к своему
дому, он подумал: `А что, Чжан-то Седьмой небось лежит в амбаре пьяный...
Дай-ка зайду посмотрю`.
Вроде бы он помнил, что Чжан Седьмой - это он сам, и все равно пришла
в голову такая мысль. Чжан очень этому удивился - даже во сне, - но решил,
что раз его сделали председателем, то перед этим он, наверно, изучил
искусство партийной бдительности, и это она и есть.
Он дошел до амбара, приоткрыл дверь - и видит: точно. Спит в углу, а
на голове - мешок. `Ну подожди`, - подумал Чжан, поднял с пола недопитую
бутылку пива и вылил прямо на накрытый мешком затылок.
И тут вдруг над головой что-то загудело, завыло, застучало - Чжан
замахал руками и проснулся.
Оказалось, это на крыше машины включили какую-то штуку, которая
вертелась, мигала и выла. Теперь все машины и люди впереди стали уступать
дорогу, а стражники с полосатыми жезлами - отдавать честь. Двое спутников
Чжана даже покраснели от удовольствия.
Чжан опять задремал, а когда проснулся, было уже темно, машина стояла
на красивой площади в незнакомом городе и вокруг толпились люди; близко
их, однако, не подпускал наряд стражников в черных шапках.
- Что же, надо бы к трудящимся выйти, - с улыбкой сказал Чжану один
из спутников. Чжан заметил, что чем дальше они отъезжали от его деревни,
тем вежливей вели себя с ним эти двое.
- Где мы? - спросил Чжан.
- Это Пушкинская площадь города Москвы, - ответил референт и показал
на тяжелую металлическую фигуру, отчетливо видную в лучах прожекторов
рядом с блестящим и рассыпающимся в воздухе столбом воды; над памятником и
фонтаном неслись по небу горящие слова и цифры.
Чжан вылез из машины. Несколько прожекторов осветили толпу, и он
увидел над головами огромные плакаты:
`Привет товарищу Колбасному от трудящихся Москвы!`
Еще над толпой мелькали его собственные портреты на шестах. Чжан
вдруг заметил, что без труда читает головастиковое письмо и даже не
понимает, почему это его назвали головастиковым, но не успел этому
удивиться, потому что к нему сквозь милицейский кордон протиснулась
небольшая группа людей - две женщины в красных, до асфальта, сарафанах, с
жестяными полукругами на головах, и двое мужчин в военной форме с
короткими балалайками. Чжан понял, что это и есть трудящиеся. Они несли
перед собой что-то темное, маленькое и круглое, похожее на переднее колесо
от трактора `Шанхай`. Один из референтов прошептал Чжану на ухо, что это
так называемый хлеб-соль. Слушаясь его же указаний, Чжан бросил в рот
кусочек хлеба и поцеловал одну из девушек в нарумяненную щеку, поцарапав
лоб о жестяной кокошник.
Тут грянул оркестр милиции, игравший на странной форме цинах и юях, и
площадь закричала:
- У-ррр-аааа!!!
Правда, некоторые кричали, что надо бить каких-то жидов, но Чжан не
знал местных обычаев и на всякий случай не стал про это расспрашивать.
- А кто такой товарищ Колбасный? - поинтересовался он, когда площадь
осталась позади.
- Это вы теперь - товарищ Колбасный, - ответил референт.
- Почему это? - спросил Чжан.
- Так решил Сын Хлеба, - ответил референт. - В стране не хватает
мяса, и наш повелитель полагает, что если у его наместника будет такая
фамилия, трудящиеся успокоятся.
- А что с прошлым наместником? - спросил Чжан.
- Прошлый наместник, - ответил референт, - похож был на свинью, его
часто показывали по телевизору, и трудящиеся на время забывали, что мяса
не хватает. Но потом Сын Хлеба узнал, что наместник скрывает, что ему
давно отрубили голову, и пользуется услугами мага.
- А как же его тогда показывали по телевизору, если у него голова
была отрублена? - спросил Чжан.
- Вот это и было самым обидным для трудящихся, - ответил референт и
замолчал.
Чжан хотел было спросить, что было дальше и почему это референты все
время называют людей трудящимися, но не решился - побоялся попасть
впросак. `Да и потом, - подумал он, - может, они и правда не люди, а
трудящиеся`.
Скоро машина остановилась у большого кирпичного дома.
- Здесь вы будете жить, товарищ Колбасный, - сказал кто-то из
референтов.
Чжана провели в квартиру, которая была убрана роскошно и дорого, но с
первого взгляда вызвала у Чжана нехорошее чувство. Вроде бы и комнаты были
просторные, и окна большие, и мебель красивая - но все это было каким-то
ненастоящим, отдавало какой-то чертовщиной: хлопни, казалось, в ладоши
посильнее, и все исчезнет.
Но тут референты сняли пиджаки, на столе появилась водка и мясные
закуски, и через несколько минут Чжану сам черт стал не брат.
Потом референты засучили рукава, один из них взял гитару и заиграл, а
другой запел приятным голосом:
- Мы - дети Галактики, но - самое главное,
Мы - дети твои, дорогая Земля!
Чжан не очень понял, чьи они дети, но они нравились ему все больше и
больше. Они ловко жонглировали и кувыркались, а когда Чжан хлопал в
ладоши, читали свободолюбивые стихи и пели красивые песни про то, как
хорошо лежать ночью у костра и глядеть на звездное небо, про строгую
мужскую дружбу и красоту молоденьких певичек. Еще была там одна песня про
что-то непонятное, от чего у Чжана сжалось сердце.

Когда Чжан проснулся, было утро. Один из референтов тряс его за
плечо. Чжану стало стыдно, когда он увидел, в каком виде спал - тем более
что референты были свежими и умытыми.
- Прибыл Первый Заместитель! - сказал один из них.
Чжан увидел, что его латаная синяя куртка куда-то пропала; вместо нее
на стуле висел серый пиджак с красным флажком на лацкане. Он стал
торопливо одеваться и как раз кончил завязывать галстук, когда в комнату
ввели невысокого человека в благородных сединах.
- Товарищ Колбасный! - возвестил он. - Основа колеса - спицы; основа
порядка в поднебесной - кадры; надежность колеса зависит от пустоты между
спицами, а кадры решают все. Сын Хлеба слышал о вас как о благородном и
просвещенном муже и хочет пожаловать вам высокую должность.
- Смею ли мечтать о такой чести? - отозвался Чжан, с трудом сдерживая
икоту.
Первый Заместитель пригласил его за собой. Они спустились вниз, сели
в черную машину и поехали по улице, которая называлась `Большая Бронная`.
И вот они оказались у дома вроде того, где Чжан провел ночь, только в
несколько раз больше. Вокруг дома был большой парк.
Первый Заместитель пошел по узкой дорожке впереди; Чжан двинулся за
ним, слушая, как спешащий сзади референт играет на маленькой флейте в
форме авторучки.
Светила луна. По пруду плавали удивительной красоты черные лебеди,
про которых Чжану сказали, что все они на самом деле заколдованные воины
КГБ. За тополями и ивами прятались десантники, переодетые морской пехотой.
В кустах залегла морская пехота, переодетая десантниками. А у самого входа
в дом несколько старушек с лавки мужскими голосами велели им остановиться
и лечь на землю, сложив руки на затылке.
Внутрь пустили только Первого Заместителя и Чжана. Они долго шли по
каким-то коридорам и лестницам, на которых играли веселые нарядные дети,
и, наконец, приблизились к высоким инкрустированным дверям, у которых на
часах стояли два космонавта с огнеметами.
Чжан был перепуган и подавлен. Первый Заместитель открыл тяжелую
дверь и сказал Чжану:
- Прошу.
Чжан услышал негромкую музыку и на цыпочках вошел внутрь. Он оказался
в просторной светлой комнате, окна которой были распахнуты в небо, а в
самом центре, за белым роялем [Редкий музыкальный инструмент, напоминающий
большие гусли. (Прим. перев, сидел Сын Хлеба, весь в хлебных колосьях и
золотых звездах. Сразу было видно, что это человек необыкновенный. Рядом с
ним стоял большой металлический шкаф, к которому он был присоединен
несколькими шлангами; в шкафу что-то тихонько булькало. Сын Хлеба глядел
на вошедших, но, казалось, не видел их; влетающий в окна ветер шевелил его
седые волосы.

На самом деле он, конечно, все видел - через минуту он убрал руки с
рояля, милостиво улыбнулся, а потом сказал:
- С целью укрепления...
Говорил он невнятно и как бы задыхаясь, и Чжан понял только, что
будет теперь очень важным чиновником. Потом состоялся обед. Так вкусно
Чжан никогда еще не ел. Вот только Сын Хлеба не положил себе в рот ни
кусочка. Вместо этого референты открыли в шкафу дверцу, бросили туда
несколько лопат икры и вылили бутылку пшеничного вина. Чжан никогда бы не
подумал, что такое бывает. После обеда они с Первым Заместителем
поблагодарили правителя СССР и вышли.
Его отвезли домой, а вечером состоялся торжественный концерт, где
Чжана усадили в самом первом ряду. Концерт был величественным зрелищем.
Все номера удивляли количеством участников и слаженностью их действий.
Особенно Чжану понравился детский патриотический танец `Мой тяжелый
пулемет` и `Песня о триединой задаче` в исполнении Государственного хора.
Вот только при исполнении этой песни на солиста навели зеленый прожектор и
лицо у него стало совсем трупным; но Чжан не знал всех местных обычаев.
Поэтому он и не стал ни о чем спрашивать своих референтов.
Утром, проезжая по городу, Чжан увидел из окна машины длинные толпы
народа. Референт объяснил, что все эти люди вышли проголосовать за Ивана
Семеновича Колбасного - то есть за него, Чжана. А в свежей газете Чжан
увидел свой портрет и биографию, где было сказано, что у него высшее
образование и раньше он находился на дипломатической работе.
Вот так, в восемнадцатом году правления под девизом `Эффективность и
качество`, Чжан Седьмой стал важным чиновником в стране СССР.
Потянулась новая жизнь. Дел у Чжана не было никаких, никто ни о чем
его не спрашивал и ничего от него не хотел. Иногда только его призывали в
один из московских дворцов, где он молча сидел в президиуме во время
исполнения какой-нибудь песни или танца; сначала он очень смущался, что на
него глядит столько народа, а потом подсмотрел, как ведут себя другие, и
стал поступать так же - закрывать пол-лица ладонью и вдумчиво кивать в
самых неожиданных местах.
Появились у него лихие дружки - народные артисты, академики и
генеральные директоры, умелые в боевых искусствах. Сам Чжан стал
Победителем Социалистического Соревнования и Героем Социалистического
Труда. С утра они всей компанией напивались и шли в Большой театр
безобразничать с тамошними певичками и певцами - правда, если там гулял
кто-нибудь более важный, чем Чжан, им приходилось поворачивать. Тогда они
вваливались в какой-нибудь ресторан, и если простой народ или даже
служилые люди видели на дверях табличку `Спецобслуживание`, они сразу
понимали, что там веселится Чжан со своей компанией, и обходили это место
стороной.
Еще Чжан любил выезжать в ботанический сад любоваться цветами; тогда,
чтобы не мешали простолюдины, сад оцепляли телохранители Чжана.
Трудящиеся очень уважали и боялись Чжана; они присылали ему тысячи
писем, жалуясь на несправедливость и прося помочь в самых разных делах.
Чжан иногда выдергивал из стопки какое-нибудь письмо наугад и помогал -
из-за этого о нем шла добрая слава.
Что больше всего нравилось Чжану, так это не бесплатная кормежка и
выпивка, не все его особняки и любовницы, а здешний народ, трудящиеся. Они
были работящие и скромные, с пониманием, - Чжан мог, например, давить их,
сколько хотел, колесами своего огромного черного лимузина, и все, кому
случалось быть при этом на улице, отворачивались, зная, что это не их
дело, а для них главное - не опоздать на работу. А уж беззаветные были -
прямо как муравьи. Чжан даже написал в главную газету статью: `С этим
народом можно делать что угодно`, и ее напечатали, чуть изменив заголовок:
`С таким народом можно творить великие дела`. Примерно это Чжан и хотел
сказать.
Сын Хлеба очень любил Чжана. Часто вызывал его к себе и что-то
бубнил, только Чжан не понимал ни слова. В шкафу что-то булькало и урчало,
и Сын Хлеба с каждым днем выглядел все хуже. Чжану было очень его жаль, но
помочь ему он никак не мог.
Однажды, когда Чжан отдыхал в своем подмосковном поместье, пришла
весть о смерти Сына Хлеба. Чжан перепугался и подумал, что его теперь
непременно схватят. Он хотел уже было удавиться, но слуги уговорили его
повременить. И правда, ничего страшного не случилось - наоборот, ему дали
еще одну должность: теперь он возглавил всю рыбную ловлю в стране.
Нескольких друзей Чжана арестовали, и установилось новое правление, под
девизом `Обновление истоков`. В эти дни Чжан так перенервничал, что
начисто забыл, откуда он родом, и сам стал верить, что находился раньше на
дипломатической работе, а не пьянствовал дни и ночи напролет в маленькой
глухой деревушке.
В восьмом году правления под девизом `Письма Трудящихся` Чжан стал
наместником Москвы. А в третьем году правления под девизом `Сияние истины`
он женился, взяв за себя красавицу-дочь несметно богатого академика: была
она изящной, как куколка, прочла много книг и знала танцы и музыку. Вскоре
она родила ему двух сыновей.
Шли годы, правитель сменял правителя, а Чжан все набирал силу.
Постепенно вокруг него сплотилось много преданных чиновников и военных, и
они стали тихонько поговаривать, что Чжану пора взять власть в свои руки.
И вот однажды утром свершилось.
Теперь Чжан узнал тайну белого рояля. Главной обязанностью Сына Хлеба
было сидеть за ним и наигрывать какую-нибудь несложную мелодию. Считалось,
что при этом он задает исходную гармонию, в соответствии с которой
строится все остальное управление страной. Правители, понял Чжан,
различались между собой тем, какие мелодии они знали. Сам он хорошо помнил
только `Собачий вальс` и большей частью наигрывал именно его. Однажды он
попробовал сыграть `Лунную сонату`, но несколько раз ошибся, и на
следующий день на Крайнем севере началось восстание племен, а на юге
произошло землетрясение, при котором, слава Богу, никто не погиб. Зато с
восстанием пришлось повозиться: мятежники под черными энаменами с желтым
кругом посередине пять дней сражались с ударной десантной дивизией `Братья
Карамазовы`, пока не были перебиты все до одного.
С тех пор Чжан не рисковал и играл только `Собачий вальс` - зато его
он мог исполнять как угодно: с закрытыми глазами, спиной к роялю и даже
лежа на нем животом. В секретном ящике под роялем он нашел сборник
мелодий, составленный правителями древности. По вечерам он часто листал
его. Он узнал, например, что в тот самый день, когда правитель Хрущев
исполнял мелодию `Полет шмеля`, над страной был сбит вражий самолет. Ноты
многих мелодий были замазаны черной краской, и уже нельзя было узнать, что
играли правители тех лет.
Теперь Чжан стал самым могущественным человеком в стране. Девизом
своего правления он выбрал слова: `Великое умиротворение`. Жена Чжана
строила новые дворцы, сыновья росли, народ процветал - но сам Чжан часто
бывал печален. Хоть и не существовало удовольствия, которого он бы не
испытал, - но и многие заботы подтачивали его сердце. Он стал седеть и все
хуже слышал левым ухом.
По вечерам Чжан переодевался интеллигентом и бродил по городу,
слушая, что говорит народ. Во время своих прогулок стал он замечать, что
как он ни плутай, все равно выходит на одни и те же улицы. У них были
какие-то странные названия: `Малая Бронная`, `Большая Бронная` - эти,
например, были в центре, а самая отдаленная улица, на которую однажды
забрел Чжан, называлась `Шарикоподшипниковская`.
Где-то дальше, говорили, был Пулеметный бульвар, а еще дальше -
первый и второй Гусеничные проезды. Но там Чжан никогда не бывал.
Переодевшись, он или пил в ресторанах у Пушкинской площади, или заезжал на
улицу Радио к своей любовнице и вез ее в тайные продовольственные лавки на
Трупной площади. (Так она на самом деле называлась, но чтобы не пугать
трудящихся, на всех вывесках вместо буквы `п` была буква `б`.) Любовница -
а это была молоденькая балерина - радовалась при этом, как девочка, и у
Чжана становилось полегче на душе, а через минуту они уже оказывались на
Большой Бронной.
И вот с некоторых пор такая странная замкнутость окружающего мира
стала настораживать Чжана. Нет, были, конечно, и другие улицы, и вроде бы
даже другие города и провинции - но Чжан, как давний член высшего
руководства, отлично знал, что они существуют в основном в пустых
промежутках между теми улицами, на которые он все время выходил во время
своих прогулок, и как бы для отвода глаз.
А Чжан, хоть и правил страной уже одиннадцать лет, все-таки был
человек честный, и очень ему странно было произносить речи про какие-то
поля и просторы, когда он помнил, что и большинства улиц в Москве, можно
считать, на самом деле нету.
Однажды днем он собрал руководство и сказал:
- Товарищи! Ведь мы все знаем, что у нас в Москве только несколько
улиц настоящих, а остальных почти не существует. А уж дальше, за Окружной
дорогой, вообще непонятно что начинается. Зачем же тогда...
Не успел он договорить, как все вокруг закричали, вскочили с мест и
сразу проголосовали за то, чтобы снять Чжана со всех постов. А как только
это сделали, новый Сын Хлеба влез на стол и закричал:
- А ну, завязать ему рот и...
- Позвольте хоть проститься с женой и детьми! - взмолился Чжан.
Но его словно никто не слышал - связали по рукам и ногам, заткнули
рот и бросили в машину.
Дальше все было как обычно - отвезли его в Китайский проезд,
остановились прямо посреди дороги, открыли люк в асфальте и кинули туда
вниз головой.
Чжан обо что-то ударился затылком и потерял сознание.

А когда открыл глаза - увидел, что лежит в своем амбаре на полу. Тут
из-за стены дважды донесся далекий звук гонга, и женский голос сказал:
- Пекинское время - девять часов.
Чжан провел рукой по лбу, вскочил и, шатаясь, выбежал на улицу. А тут
из-за угла как раз выехал на ослике Медный Энгельс. Чжан сдуру побежал, и
Медный Энгельс со звонким цоканьем поскакал за ним мимо молчащих домов с
опущенными ставнями и запертыми воротами; на деревенской площади он настиг
Чжана, обвинил его в чжунгофобии и послал на сортировку грибов моэр.
Вернувшись через три года домой, Чжан первым делом пошел осматривать
амбар. С одной стороны его стена упиралась в забор, за которым была
огромная куча мусора, копившегося на этом месте, сколько Чжан себя помнил.
По ней ползали большие рыжие муравьи.
Чжан взял лопату и стал копать. Несколько раз воткнул ее в кучу - и
она ударила о железо. Оказалось, что под мусором - японский танк,
оставшийся со времен войны. Стоял он в таком месте, что с одной стороны
был заслонен амбаром, а с другой - забором, и был скрыт от взглядов, так
что Чжан мог спокойно раскапывать его, не боясь, что кто-то это увидит,
тем более что все лежали по домам пьяные.
Когда Чжан открыл люк, ему в лицо пахнуло кислым запахом. Оказалось,
что там большой муравейник. Еще в башне были останки танкиста.
Приглядевшись, Чжан стал кое-что узнавать. Возле казенника пушки на
позеленевшей цепочке висела маленькая бронзовая фигурка-брелок. Рядом, под
смотровой щелью, была лужица - туда во время дождей капала протекающая
вода. Чжан узнал Пушкинскую площадь, памятник и фонтан. Мятая банка от
американских консервов была рестораном `Мак-Дональдс`, а пробка от
`Кока-Колы` - той самой рекламой, на которую Чжан подолгу, бывало, глядел,
сжимая кулаки, из окна своего лимузина. Все это не так давно выбросили
здесь проезжавшие через деревню американские туристы.
Мертвый танкист почему-то был не в шлеме, а в съехавшей на ухо
пилотке - так вот, кокарда на этой пилотке очень напоминала купол
кинотеатра `Мир`. А на остатках щек у трупа были длинные бакенбарды, по
которым ползало много муравьев с личинками, - только глянув на них, Чжан
узнал два бульвара, сходившихся у Трупной площади. Узнал он и многие
улицы: Большая Бронная - это была лобовая броня, а Малая Бронная -
бортовая.
Из танка торчала ржавая антенна - Чжан догадался, что это
Останкинская телебашня. Само Останкино было трупом стрелка-радиста. А
водитель, видимо, спасся.
Взяв длинную палку, Чжан поковырял в муравейной куче и отыскал матку
- там, где в Москве проходила Мантулинская улица и куда никогда никого не
пускали. Отыскал Чжан и Жуковку, где были самые важные дачи - это была
большая жучья нора, в которой копошились толстые муравьи длиной в три цуня
каждый. А окружная дорога - это был круг, на котором вращалась башня.
Чжан подумал, вспомнил, как его вязали и бросали головой вниз в
колодец, и в нем проснулась не то злоба, не то обида - в общем, развел он
хлорку в двух ведрах да и вылил ее в люк.
Потом он захлопнул люк и забросал танк землей и мусором, как было. И
скоро совсем позабыл обо всей этой истории. У крестьянина ведь какая
жизнь? Известно.
Чтобы его не обвинили в том, будто он оруженосец японского
милитаризма, Чжан никогда никому не рассказывал, что у него возле дома
японский танк.
Мне же эту историю он поведал через много лет, в поезде, где мы
случайно встретились - она показалась мне правдивой, и я решил ее
записать.

Пусть все это послужит уроком для тех, кто хочет вознестись к власти;
ведь если вся наша вселенная находится в чайнике Люй ДунБиня - что же
такое тогда страна, где побывал Чжан! Провел там лишь миг, а показалось -
прошла жизнь. Прошел путь от пленника до правителя - а оказалось, переполз
из одной норки в другую. Чудеса, да и только. Недаром товарищ Ли Чжао из
Хуачжоусского крайкома партии сказал:
`Знатность, богатство и высокий чин, могущество и власть, способные
сокрушить государство, в глазах мудрого мужа немногим отличны от
муравьиной кучи`.
По-моему, это так же верно, как то, что Китай на севере доходит до
Ледовитого океана, а на западе - до Франкобритании.
Со Лу-Тан

Виктор ПЕЛЕВИН

ПРИНЦ ГОСПЛАНА

По коридору бежит маленькая фигурка. Нарисована она с большой
любовью, даже несколько сентиментально. Если нажать клавишу `Uр`, она
подпрыгнет вверх, прогнется, повиснет на секунду в воздухе и попытается
что-то поймать над своей головой. Если нажать `Dоwn`, она присядет и
постарается что-то поднять с земли под ногами. Если нажать `Right`, она
побежит вправо. Если нажать `Lеft` - влево. Вообще, ею можно управлять с
помощью разных клавиш, но эти четыре - основные.
Проход, по которому бежит фигурка, меняется. Большей частью это
что-то вроде каменной штольни, но иногда он становится удивительной
красоты галереей с полосой восточного орнамента на стене и высокими узкими
окнами. На стенах горят факелы, а в тупиках коридоров и на шатких мостках
над глубокими каменными шахтами стоят враги с обнаженными мечами - с ними
фигурка может сражаться, если нажимать клавишу `Shift`. Если нажимать
некоторые клавиши одновременно с другими, фигурка может подпрыгивать и
подтягиваться, висеть, качаясь, на краю, и даже может с разбега
перепрыгивать каменные колодцы, из дна которых торчат острые шипы. У игры
много уровней, с нижних можно переходить вверх, а с высших проваливаться
вниз - при этом меняются коридоры, меняются ловушки, по другому выглядят
кувшины, из которых фигурка пьет, чтобы восстановить свои жизненные силы,
но все остается по прежнему - фигурка бежит среди каменных плит, факелов,
черепов на полу и рисунков на стенах. Цель игры - подняться до последнего
уровня, где ждет принцесса, но для этого нужно посвятить игре очень много
времени. Собственно говоря, чтобы добиться в игре успеха, надо забыть, что
нажимаешь на кнопки, и стать этой фигуркой самому - только тогда у нее
появится степень проворства, необходимая, чтобы фехтовать, проскакивать
через щелкающие в узких каменных коридорах разрезалки пополам,
перепрыгивать дыры в полу и бежать по срывающимся вниз плитам, каждая из
которых способна выдержать вес тела только секунду, хотя никакого тела и
тем более веса у фигурки нет, как нет его, если вдуматься, и у срывающихся
плит, как бы убедителен ни казался издаваемый ими при падении стук.
Принц бежал по каменному карнизу; надо было успеть подлезть под
железную решетку до того, как она опустится, потому что за ней стоял
узкогорлый кувшин, а сил почти не было: сзади остались два колодца с
шипами, да и прыжок со второго яруса на усеянный каменными обломками пол
тоже стоил немало. Саша нажал `Right` и сразу же за ней `Dоwn`, и принц
каким-то чудом пролез под решеткой, спустившуюся уже почти наполовину.
Картинка на экране сменилась, но вместо кувшина на мостике впереди стоял
жирный воин в тюрбане и гипнотизирующе глядел на Сашу.
- Лапин! - раздался сзади отвратительно знакомый голос, и у Саши
перехватило под ложечкой, хотя совершенно никакого объективного повода для
страха не было.
- Да, Борис Григорьевич?
- А зайди-ка ко мне.
Кабинет Бориса Григорьевича на самом деле никаким кабинетом не был, а
был просто частью комнаты, отгороженной несколькими невысокими шкафами, и
когда Борис Григорьевич ходил по своей территории, над поверхностью шкафов
был виден его лысый затылок, отчего Саше иногда казалось, что он сидит на
корточках возле бильярда и наблюдает за движением единственного
оставшегося шара, частично скрытого бортом. После обеда Борис Григорьевич
обычно попадал в лузу, а с утра, в золотое время, большей частью
отскакивал от бортов, причем роль кия играл телефон, звонки которого
заставляли полусферу цвета слоновой кости над заваленной бумагами
поверхностью шкафа двигаться некоторое время быстрее.
Саша ненавидел Бориса Григорьевича той особой длительной и спокойной
ненавистью, которая знакома только живущим у жестокого хозяина сиамским
котам и читавшим Оруэлла советским инженерам. Саша всего Оруэлла прочел в
институте, еще когда было нельзя, и с тех пор каждый день находил уйму
поводов, чтобы с кривой улыбкой покачать головой. Вот и сейчас, подходя к
проходу между двух шкафов, он криво улыбнулся предстоящему разговору.
Борис Григорьевич стоял у окна и, подолгу замирая в каждом из
промежуточных положений, отрабатывал удар `полет ласточки`, причем не
бамбуковой палкой, как совсем недавно, когда он только начинал осваивать
`Будокан`, а настоящим самурайским мечом. Сегодня на нем была `охотничья
одежда` из зеленого атласа, под которой виднелось мятое кимоно из
узорчатой ткани синобу. Когда Саша вошел, он бережно положил меч на
подоконник, сел на циновку и указал на соседнюю. Саша, с трудом подвернув
под себя ноги, сел и поместил свой взгляд на плакат фирмы `Хонда` с
мотоциклистом в высоких кожаных сапогах, второй год делающим вираж на
стенке шкафа справа от циновки Бориса Григорьевича. Борис Григорьевич
положил ладонь на процессорный блок своей `эйтишки` - такой же, как у
Саши, только с винтом в восемьдесят мегабайт, - и закрыл глаза, размышляя,
как построить беседу.
- Читал последние `Аргументы`? - спросил он через минуту.
- Нет, - ответил Саша, - я не выписываю.
- Зря, - сказал Борис Григорьевич, поднимая с пола свернутые листы и
потряхивая ими в воздухе, - отличная газета. Я не понимаю, на что только
коммунисты надеются? Пятьдесят миллионов человек загубили, и сейчас еще
что-то бормочут. Все же всем ясно.
- Ага, - сказал Саша.
- Или вот, - сказал Борис Григорьевич, - в Америке около тысячи
женщин беременны от инопланетян. У нас тоже таких полно, но их КГБ где-то
прячет.
`Чего он хочет-то?` - с тоской подумал Саша.
Борис Григорьевич задумался.
- Странный ты парень, Саня, - наконец, сказал он. - Глядишь бирюком,
ни с кем из отдела не дружишь. Ведь ты знаешь, люди вокруг, не мебель. А
ты вчера Люсю напугал даже. Она сегодня мне говорит: `Знаете, Борис
Григорич, как хотите, а мне с ним в лифте одной страшно ездить.`
- Я с ней в лифте ни разу не ездил, - сказал Саша.
- Так поэтому и боится, - сказал Борис Григорьевич. - А ты съезди, за
пизду ее схвати, посмейся. Ты Дейла Карнеги читал?
- А чем я ее напугал? - спросил Саша, соображая, кто такая Люся.
- Да не в Люсе дело, - раздражаясь, махнул рукой Борис Григорьевич. -
Человеком надо быть, понял? Ну ладно, этот разговор мы еще продолжим, а
сейчас ты мне по делу нужен. Ты `Абрамс` хорошо знаешь?
- Ничего.
- Как там башня поворачивается?
- Сначала нажимаете `С`, а потом курсорными клавишами. Вертикальными
можно поднимать пушку.
- Точно? Давай-ка глянем.
Саша перешел к компьютеру; Борис Григорьевич, что-то шепча и подолгу
зависая пальцами над клавиатурой, вызвал игру.
- Вот, - показывая, сказал Саша.
- Точно. Век бы не догадался.
Борис Григорьевич снял телефонную трубку и принялся накручивать
номер, и когда линия отозвалась, все лучшее поднялось из его души и
поместилось на лице.
- Борис Емельяныч, - ласково сказал он, - нашли. Нажимаете цэ, а
потом стрелочками... Да... Да... Обратно тоже через цэ... Да что вы
говорите, а-ха-ха-ха...
Борис Григорьевич повернулся к Саше, умоляюще сложил губы и совсем не
обидно пошевелил пальцами в направлении выхода. Саша встал и вышел.
- А-ха-ха... На листе? Попьюлос? Даже не слышал. Сделаем. Сделаем.
Сделаем. Обнимаю...
Саша ходил курить на темную лестницу, к окну, из которого был виден
высотный дом и какие-то обветшало-красивые террасы внизу. Место у
подоконника было для него особым. Закурив, он обычно подолгу смотрел на
высотный дом - звезда на его шпиле была видна немного сбоку, и казалась
из-за обрамляющих ее венков двуглавым орлом; глядя на нее, Саша часто
представлял себе другой вариант русской истории, точнее другую ее
траекторию, закончившуюся той же точкой - строительством такого же
высотного здания, только с другой эмблемой на верхушке. Но сейчас небо
было каким-то особенно гнусным и казалось даже серее, чем высотный дом.
На площадке одним пролетом ниже курили двое в одинаковых комбинезонах
из тонкой английской шерсти; у обоих из широкого нагрудного кармана
торчало по мельхиоровому гаечному ключу. Саша прислушался к их разговору и
понял, что оба они из игры `Пайпс`, или, по-русски, `Трубы`. Саша ее
видел, и даже ездил устанавливать ее на винчестер какому-то замминистра,
но ему самому она не нравилась полным отсутствием романтики, поверхностным
пафосом и особенно тем, что в левом углу был нарисован мерзкого вида
водопроводчик, который начинал хохотать, когда какую-нибудь из труб на
экране прорывало. А эти двое, судя по разговору, увлекались ей всерьез.
- По старым договорам уже не грузят, - жаловался первый комбинезон, -
валюту хотят.
- А ты на начало этапа вернись, - отвечал второй, - или вообще
загрузись по новой.
- Пробовал уже. Егор даже в командировку на комбинат ездил, три раза
к директору пытался пройти, пока не подвис.
- Если подвисает, надо `Соntrоl - Вrеаk` нажимать. Или `Rеsеt`.
Знаешь, как Евграф Емельяныч говорит - семь бед, один `Rеsеt`.
Оба темных комбинезона синхронно подняли глаза на Сашу,
переглянулись, кинули окурки в ведро и скрылись в коридоре.
`Вот интересно, - подумал Саша, - они врут друг другу, или им правда
в эти трубы интересно играть?` Он пошел вниз по лестнице. `Господи, да на
что же я надеюсь? - подумал он. - Что я буду здесь делать через год? А
ведь они хоть очень глупые, но все видят. И все понимают. И не прощают
ничего. Каким же надо оборотнем быть, чтоб здесь работать...``
Вдруг лестница под ногами дрогнула, тяжелый бетонный блок с четырьмя
ступенями, как во сне, ушел из-под ног и через секунду с грохотом врезался
в лестничный пролет этажом ниже, не причинив, однако, никакого вреда двум
девочкам-машинисткам из административной группы, стоявшим точно в месте
удара. Девушки подняли хорошенькие птичьи головки и посмотрели на Сашу,
которого спасло только то, что он успел схватиться за край оставшейся на
месте ступени.
- Ботинки чистить надо, - сказала одна из девушек, отстраняясь от
сашиных качающихся ног, и обе они захихикали.
Саша скосил на них глаза и заметил пирамидку из разноцветных кубиков,
на нижней грани которой они стояли. Это была, кажется, игра `Крэйзи берд`
- очень милая, с забавной дурашливой музыкой, но с неожиданно тупым и
жестоким концом.
Так можно было висеть сколько угодно - было даже что-то приятное в
этом однообразном покачивании взад-вперед, но Саша подумал, что это,
наверно, выглядит глупо. Он подтянулся и вылез на незнакомый каменный
пятачок, обрывающийся в пропасть, противоположный край которой был где-то
за левой границей монитора (там еле слышно что-то жужжало). Другая сторона
площадки упиралась в высокую каменную стену, сложенную из грубых блоков.
Саша сел на шероховатый и холодный пол, прислонился к стене и закрыл
глаза. Откуда-то издалека доносился тихий звук флейты. Саша не знал, кто и
где играет на ней, но слышал эту музыку почти каждый день. Сначала, когда
он только осваивался на первом уровне, этот далекий дрожащий звук
раздражал его своей заунывной однообразностью, какой-то бессмысленностью,
что ли. Но постепенно он привык и стал даже находить в нем своеобразную
красоту - стало казаться, что внутри одной надолго растянутой ноты
заключена целая сложная мелодия, и эту мелодию можно было слушать часами.
Последнее время он даже останавливался, чтобы послушать флейту, и - как
сейчас - оставался неподвижен некоторое время после того, как она стихала.
Встав, Саша огляделся. Выход был только один - надо было прыгать в
неизвестность за левым обрезом экрана. Можно было прыгнуть с разбега, а
можно - сильно оттолкнувшись обеими ногами от края площадки. Все пропасти
в лабиринте были длинной либо в прыжок с разбега, либо в прыжок с места, и
надежней, конечно, казался первый способ, но выработанная интуиция
почему-то подсказывала второй; Саша подошел к обрыву, встал на самый его
край, и, изо всех сил оттолкнувшись, прыгнул в жужжащую неизвестность.
Когда он приземлился на корточки и через секунду выпрямился, на лбу у

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Док. 115347
Опублик.: 20.12.01
Число обращений: 1