ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ
Любовь ЛУКИНА
Евгений ЛУКИН
КОГДА ОТСТУПАЮТ АНГЕЛЫ
1
Все, что требовалось от новичка, - это слегка подтолкнуть уголок.
Стальная плита сама развернулась бы на роликах и пришла под нож
необрезанной кромкой. Вместо этого он что было силы уперся в плиту ключом
и погнал ее с перепугу куда-то в сторону Астрахани.
На глазах у остолбеневшей бригады металл доехал до последнего ряда
роликов, накренился и тяжко ухнул на бетонный пол. Наше счастье, что перед
курилкой тогда никого не было.
Первым делом мы с Валеркой кинулись к новичку. Оно и понятно: Валерка
- бригадир, я - первый резчик.
- Цел?
Новичок был цел, только очень бледен. Он с ужасом смотрел под ноги,
на лежащую в проходе плиту, и губы его дрожали.
А потому мы услышали хохот. Случая не было, чтобы какое-нибудь
происшествие в цехе обошлось без подкранового Аркашки.
- Люська! - в восторге вопил подкрановый. - Ехай сюда! Гля, что эти
чудики учудили! Гля, куда они лист сбросили!
Приехал мостовой кран, из кабины, как кукушка, высунулась горбоносая
Люська и тоже залилась смехом.
Илья Жихарев по прозвищу Сталевар неторопливо повернулся к Аркашке и
что-то ему, видно, сказал, потому что хохотать тот сразу прекратил. Сам
виноват. Разве можно смеяться над Сталеваром! Сталевар словом рельсы гнет.
С помощью Люськиного крана мы вернули металл на ролик и тут только
обратили внимание, что новичок все еще стоит и трясется.
Сунули мы ему в руки чайник и послали от греха подальше за
газировкой.
- Минька, - обреченно сказал Валера, глядя ему вслед. - А ведь он нас
с тобой посадит. Он или искалечит кого-нибудь, или сам искалечится.
- С высшим образованием, наверно... - сочувственно пробасил
Вася-штангист. - Недоделанный какой-то...
- Брось! - сказал Валера. - Высшее образование! Двух слов связать не
можете..
Впятером мы добили по-быстрому последние листы пакета и, отсадив
металл, в самом дурном настроении присели на скамью в курилке.
- Опять забыл! - встрепенулся Сталевар. - Как его зовут?
- Да Гриша его зовут, Гриша!..
- Гриша... - Сталевар покивал. - Григорий, значит... Так, может, нам
Григория перебросить на шестой пресс, а? У них вроде тоже человека нет...
- Не возьмут, - вконец расстроившись, сказал бригадир. - Аркашка уже
всему цеху раззвонил. И Люська видела...
Старый Петр сидел прямой, как гвоздь, и недовольно жевал губами.
Сейчас что-нибудь мудрое скажет...
- Вы это не то... - строго сказал он. - Не так вы... Его учить надо.
Все начинали. Ты, Валерка, при мне начинал, и ты, Минька, тоже...
В конце пролета показался Гриша с чайником. Ничего, красивый парень,
видный. Лицо у Гриши открытое, смуглое, глаза темные, чуть раскосые, нос
орлиный. Налитый всклень чайник несет бережно, с чувством высокой
ответственности.
- А как его фамилия? - спросил я Валерку.
Тот вздохнул.
- Прахов... Гриша Прахов.
- Тю-тельки-матютельки! - сказал Сталевар. - А я думал, он
нерусский...
Красивый Гриша Прахов остановился перед скамьей и, опасливо глядя на
бригадира, отдал ему чайник.
- Ты, мил человек, - сухо проговорил Старый Петр, - физическим
трудом-то хоть занимался когда?
Темные глаза испуганно метнулись вправо, влево, словно соображал
Гриша, в какую сторону ему от нас бежать.
- Физическим?.. Не занимался...
- Я вот и смотрю... - проворчал Старый Петр и умолк до конца смены.
- Гриш, - дружелюбно прогудел Вася-штангист. - А ты какой институт
кончал?
- Институт?.. Аттестат... Десять классов...
Сталевар уставил на него круглые желтые глаза и озадаченно поскреб за
ухом.
- Учиться - не учился, работать - не работал... А что же ты тогда
делал?
И мне снова почудилось, что Гриша сейчас бросится от нас бежать -
сломя голову, не разбирая дороги...
Но тут загудело, задрожало - и над нашей курилкой проехал мостовой
кран.
- Эй! - пронзительно крикнула Люська и, свесившись из окна кабины,
постучала себя ногтями по зубам.
Валерка встал.
- За нержавейкой поехала, - озабоченно сказал он. - Пошли, Григорий,
металл привезем...
Он сделал два шага вслед за Люськиным краном, потом остановился и,
опомнясь, посмотрел на Григория. Снизу вверх.
- Или нет, - поспешно добавил он. - Ты лучше здесь посиди отдохни...
Вася, пойдем - поможешь.
Ни на приказ бригадира, ни на отмену приказа Гриша Прахов внимания не
обратил. Он глядел в конец пролета, куда уехала Люська. Потом повернулся к
нам, и видно было; что крановщица наша чем-то его потрясла.
- Кто это? - отрывисто спросил он.
- Крановщица, - сказал я.
- А это?.. - Он постучал себя ногтями по ровным белым зубам.
- Нержавейка, - сказал я.
- А почему...
- А потому что из нее зубы делают.
- А-а... - с видимым облегчением сказал он и опять уставился в конец
пролета, где прыгали по стенам и опорам красные блики с прокатного стана.
Отработали. Пошли мыться. Выйдя из душевой, в узком проходе между
двумя рядами шкафчиков я снова увидел Прахова. Оказалось - соседи. Вот так
- мой шкафчик, а так - его.
- Ну и как тебе, Гриша, у нас?
И знаете, что мне на это ответил Гриша Прахов? Он как-то странно
посмотрел на меня и тихо проговорил:
- Какие вы все разные...
И больше я ему вопросов не задавал. Ну его к черту с такими
ответами!..
Да и торопился я тогда - хотел еще забежать в универмаг к Ирине,
договориться, что делаем вечером. Быстро одевшись, я закрыл шкафчик, но
взглянул на Гришу Прахова - и остановился.
Гриша Прахов надевал просторную, застиранную почти до потери цвета...
Нет, не рубаху. Я не знаю, как это называется. То, что он в конце концов
надел, не имело воротника и завязывалось под горлом двумя тесемками. На
самом видном месте, то есть на пузе, мрачно чернел прямоугольный штамп
Кажется, больничный.
Затем Гриша погрузился в штаны. Штаны эти, наверное, не одна канава
жевала. Они были коротки и все норовили упасть, пока Гриша не перетянул их
по талии веревочкой, сразу став неестественно широкобедрым.
Пиджак был тесен и сгодился бы разве что для протирки деталей.
Напялив его, Гриша выдохнул и с хрустом застегнул треснувшую пополам
единственную пуговицу.
Снова полез в шкафчик и достал оттуда... Ну, скажем, обувь. Оба
каблука были стоптаны, как срезаны, причем наискосок - от внутренней
стороны стопы к внешней.
Надев эти отопки прямо на босу ногу, Гриша закрыл шкафчик и тут
только заметил, что я на него смотрю.
- Так я пойду? - встревоженно спросил он.
Я кивнул.
Рискуя вывихнуть себе обе ступни, Гриша Прахов неловко развернулся в
узком проходе и, нетвердо ступая, направился к выходу между двумя рядами
шкафчиков.
Опомнясь, я поспешил за ним. Пересменка кончилась, но в раздевалке
уже никого не было. Только у входа в душевую стоял Сталевар с полотенцем
через плечо. Вытаращив глаза и отвесив челюсть, он смотрел на дверь, за
которой, надо полагать, только что скрылся Гриша Прахов.
2
Пройдя через стеклянный кубик проходной, я увидел Люську. Куртейка на
ней - импортная, джинсы - в медных блямбах, на скулах - чахоточный румянец
по последней моде. Не иначе жениха поджидает.
- Ты что же это передовиков обхохатываешь? - грозно сказал я. -
Смотри! Еще раз услышу - премии лишу.
Люська запрокинула голову и рассмеялась.
- Ой! Передовики! Раз в жизни вымпел взяли!..
Выпрямить ей нос - цены бы девке не было. А уж если еще и норов
укоротить...
- И новичка от работ отвлекаешь! - добавил я сурово. - Он и так
ничего не соображает, а тут еще ты со своим краном...
Вместо ответа Люська изумленно округлила глаза. Это мне очень
напомнило недавний взгляд Сталевара, и я обернулся.
Вдоль бесконечно длинной Доски почета, рассеянно посматривая на
портреты передовиков, ковылял на подворачивающихся каблуках Гриша Прахов.
С ума сошел! Через первую проходную - в таком виде!
- Ой!.. - потрясенно выдохнула Люська. - Что это на нем?
- Тихо ты! - цыкнул я. - Не мешай...
Гриша Прахов как раз проходил мимо моего портрета. Покосился
равнодушно и не узнал. Да и не мудрено. Я сам себя на этой фотографии
узнать не мог.
Дальше был портрет Люськи. Гриша вздрогнул и медленно повернулся к
стенду лицом.
- Все, - сказал я. - Готов. По-моему, тебя, Люсенька, увольнять пора.
Люська заморгала и уже открыла рот, чтобы отбрить меня как следует,
когда над ухом раздался знакомый ленивый голос:
- Это кто ж тут у меня девушку отбивает?
Сверкающая улыбка в тридцать два зуба, а над ней радужные фирменные
очки в пол-лица. Валька Бехтерь с Нижнего поселка. Ну-ну... Люське,
конечно, видней.
- Отчего же не отбить? - говорю. - День-то какой!
Улыбается Валька Бехтерь. Весело улыбается. Широко.
- Да, - говорит. - Ничего денек. Солнечный...
Что-то мне в его голосе не понравилось, и, зная про наши с Бехтерем
отношения, Люська быстренько подхватила его под руку.
- Ну ладно, Миньк! Привет!
- Привет-привет, - говорю. - До встречи, Люсенька.
Бехтерь при этих моих словах, естественно, дернулся, но она уже
буксировала его в сторону троллейбусного кольца... Правильно он делает,
что очки носит. А то разнобой получается: улыбка наглая, а глаза
трусливые...
Тут я вспомнил про Гришу Прахова и обернулся. Перед Доской почета
было пусто. Уковылял уже...
Весна, помню, стояла какая-то ненормально ранняя - середина апреля, а
тепло, как в мае. До универмага я решил пройтись пешком, через сквер.
Почки на ветках полопались, ясно белеет сквозь зеленый пух кирпичная
заводская стена... А сейчас из-за поворота покажется моя скамейка. Краски
на ней - уже, наверное, слоев семь, а надпись все читается: `НАТАША`.
Сразу видно: от души человек резал, крупно и глубоко. Это я - когда в
армию уходил. Целую ночь мы с Наташкой на этой скамейке просидели... Там
еще дальше было `Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ`, но теперь уже все состругано. Это когда я
из армии вернулся и узнал, что Наташка месяц назад вышла замуж...
Я миновал поворот и увидел, что на моей скамейке опустив голову сидит
какая-то женщина, а рядом играет малыш в комбинезончике. Капюшон ее плаща
был откинут. Светлые волосы, капризные детские губы...
На скамейке сидела Наташка.
Не дожидаясь, пока она повернет голову в мою сторону, я перескочил
через черные нестриженные кусты и беглым шагом пересек газон у нее за
спиной.
Я вот почему так подробно об этом рассказываю: не задай я тогда
стрекача - и не было бы всей этой истории. Или была бы, но не со мной.
Завтра утром Валерка сплавил бы Григория на шестой пресс, а послезавтра я
бы о новичке и думать забыл.
...Очутившись в другой аллее, долго не мог отдышаться. От злости.
Нет, ну в самом деле! Кто кого бояться должен? Можно подумать, это не она
замуж вышла, можно подумать, это я жену из армии привез!
Вот тут-то мне и попался под горячую руку Гриша Прахов. Задумчиво
глядя себе под ноги, он брел по соседней дорожке.
- Гриша!
Он оглянулся с испуганно-вежливой улыбкой.
- А ну-ка иди сюда!
Он узнал меня и, просияв, шагнул навстречу. Остановился. Беспомощно
озираясь, потоптался на краешке асфальта.
- Иди-иди, не провалишься, - зловеще подбодрил я его.
Между нами был газон. Голый газон, покрытый влажным черно-ржавым
пластом прошлогодней листвы.
- Ну! - уже раздраженно сказал я.
Гриша повернулся и торопливо заковылял к выходу из сквера.
- Ты куда?
Гриша остановился и неуверенно махнул рукой.
- Ты что, ненормальный? Перейди по газону!
Перебежал. Но чего ему это стоило! На лбу - испарина, дыхание - как у
щенка, глаза косят то вправо, то влево.
- Ты чего?
- Так ведь запрещено же, - преступным шепотом ответил мне Гриша
Прахов.
Взял я его, родимого, за расколотую пуговицу, подтянул к себе и
говорю:
- Ты что ж, сукин сын, бригаду позоришь! Денег нет прилично одеться?
Это что на тебе за тряпье такое!..
И равномерно его при этом встряхиваю - для убедительности. На слове
`тряпье` не рассчитал, встряхнул чуть сильнее, и половина пуговицы
осталась у меня в пальцах. Теряя равновесие, Гриша взмахнул руками, пиджак
с треском распахнулся, и я снова увидел черный больничный штамп.
- Как из мусорки вылез! - прошипел я.
Трясущимися пальцами Гриша пытался застегнуть пиджак на оставшуюся
половину пуговицы.
- Приезжий, что ли?
- Приезжий...
- У тебя здесь родственники?
- У меня нет родственников...
- Подкидыш, что ли?
Гриша посмотрел на меня с опаской.
- Пожалуй... - осторожно согласился он.
И пока я пытался сообразить, что это он мне сейчас такое ответил,
Гриша Прахов отважился задать вопрос сам:
- Минька, а ты... Тебя ведь Минькой зовут, да?.. Ты не мог бы мне
объяснить: если кого-нибудь второй раз заметят, что он ночует на вокзале,
- что ему тогда будет?
- А кто ночует на вокзале?
Гриша замялся.
- Это неважно. Ну, скажем... я.
- А почему ты ночуешь на вокзале? Почему не в общежитии?
- Н-ну... Так вышло...
- Как вышло? - заорал я. - Что значит - вышло? Ты приезжий! Тебе
положено общежитие! Положено, понимаешь?
- Я понимаю... Но мне сказали...
- Кто сказал? А ну пойдем, покажешь, кто там тебе что сказал!
Ухватил я его за рукав и поволок. Ох, думаю, и выпишу я сейчас чертей
этим конторским! За все сразу!
- Тебя кто на работу принимал? Смирный такой, головенка маленькая -
этот? Ну, я с ним потолкую! А, ч-черт!
Я резко остановился, Гришу занесло, и мне пришлось его поддержать.
- Куда ж мы с тобой идем! - рявкнул я на него. - Сегодня ж суббота!..
У, шалопай! А ну давай точно: как вы там с ним говорили - с этим, из
отдела кадров!..
- Он предупредил меня, что с общежитием трудно, - проговорил вконец
запуганный Гриша. - И спросил, не могу ли я временно обойтись без
общежития...
- Ну! А ты?
- Я сказал, что могу, - уныло признался Гриша Прахов.
По соседней аллее прошла группа наших ребят со спортивными сумками.
Пловцы. Поравнявшись с нами, засмеялись.
- Кого поймал, Минька?
- Минька, а повязка твоя где?
- Гуляйте-гуляйте, - сердито сказал я. - Погода хорошая...
3
На проспекте Металлургов нас чуть было не накрыл дождь, и нырнули мы
с Гришей в кафе `Витязь`.
Переделали подвальчик - не узнать. С потолка на цепях свешивается
что-то вроде средневековых светильников из жести, а на торцовой стене
богатырь на тонконогом, как журавль, коне рубится со Змеем Горынычем - аж
розовое пламя из трех пастей в косы заплетается.
Посадил я Гришу в уголке спиной к помещению, чтобы не смущать народ
тесемочным бантиком, а сам пошел к стойке.
- Миньк! - шепнула мне щекастая белокудрая Тамара. - Кого это ты
привел?
- А это наш новый резчик, - небрежно сказал я. - Нравится?
- Ну и резчики у вас! - Тамара затрясла обесцвеченными кудрями. - Как
бы он чего с собой не пронес...
Она соорудила два коктейля, и я вернулся к столику.
- Это... алкоголь? - встревожась, спросил Гриша.
- Ага, - сказал я. - Алкоголь. Чистейшей воды, неразбавленный.
И протянул ему хрупкий высокий стакан, наполненный слоистой смесью.
Гриша принял его с обреченным видом.
- Ого, да ты, я смотрю, тоже левша?
Гриша растерянно уставился на свою левую руку.
- Я нечаянно, - сообщил он и поспешно переложил стакан в правую.
Я удивился. А Гриша вынул из стакана соломинку, побледнел,
старательно выдохнул и, зажмурясь, хватил коктейль залпом. Потом осторожно
открыл глаза и с минуту сидел, прислушиваясь к ощущениям.
Все это мне очень не понравилось.
- А ну-ка, давай честно, Гриша, - сказал я. - Пьешь много?
- Спиртных напитков?
- Да, спиртных.
- Вот... в первый раз... - сказал он и зачем-то предъявил мне пустой
стакан. - И на вокзале еще... Только я тогда отказался...
Я решил, что он так шутит. А Гриша тем временем порозовел, оттаял и
принялся с интересом озираться по сторонам: на людей, на Змея Горыныча, на
цепные светильники эти...
- Правильно я сделал, что приехал сюда, - сообщил он вдруг...
По лицу его бродила смутная блаженная улыбка.
- И чего я боялся? - со смехом сказал он чуть погодя.
- Боялся? - не понял я. - Кого?
- Вас, - все с той же странной улыбкой ответил Гриша.
Заподозрив неладное, я быстро заглянул иуд стол. Бутылки под столом
не было.
- Почему ты ведешь меня к себе? - вырвалось вдруг у него.
- А тебе что, на вокзале понравилось?
Гриша опечалился и повесил голову. Видно было, что к своим черным
блестящим волосам он после душа не прикасался.
- Нет, - сказал он. - На вокзале мне не понравилось...
Он вдруг принялся мотать головой и мотал ею довольно долго. Потом
поднял на меня глаза, и я оторопел. Гриша Прахов плакал.
- Минька!.. - сказал он. - Я особо опасный преступник...
Я чуть не пролил коктейль себе на брюки.
- Что?
- Особо опасный преступник... - повторил Гриша.
Я оглянулся. Нет, слава богу, никто вроде не услышал.
- Погоди-погоди... - У меня даже голос сел. - То есть как - особо
опасный? Ты что же... сбежал откуда?
- Сбежал... - подтвердил Гриша, утираясь своим антисанитарным
рукавом.
Я посмотрел на его пиджак, на тесемочный бантик под горлом и вдруг
понял, что Гриша не притворяется.
- А паспорт? Как же тебя на работу приняли без паспорта? Или он у
тебя... поддельный?
- Паспорт у меня настоящий, - с болью в голосе сказал Гриша. - Только
он не мой. Я его украл.
Нервы мои не выдержали, и, выхватив из коктейля соломинку, я залпом
осушил свой стакан.
- А ну вставай! - приказал я. - Вставай, пошли отсюда!
И, испепеляемые взглядом Тамары, мы покинули помещение. Завел я Гришу
в какой-то двор, посадил на скамеечку.
- А теперь рассказывай, - говорю. - Все рассказывай. Что ты там
натворил?
Плакать Гриша перестал, но, видно, истерика в `Витязе` отняла у него
последние силы. Он сидел передо мной на скамеечке, опустив плечи, и
горестно поклевывал своим орлиным носом.
- Закон нарушил... - вяло отозвался он.
- `Свистка не слушала, закон нарушила...` - процедил я. - Ну а какой
именно закон?
- Закон? - бессмысленно повторил Гриша. - Закон...
- Да, закон!
- Это очень страшный закон... - сообщил Гриша.
- Как дам сейчас в торец! - еле сдерживаясь, пообещал я. - Мигом в
себя придешь!
Гриша поднял на меня медленно проясняющиеся глаза. Голову он держал
нетвердо.
- Закон о нераспространении личности... - торжественно, даже с
какой-то идиотской гордостью проговорил Гриша Прахов и снова уронил голову
на грудь.
Некоторое время я моргал. Закон - понимаю. О нераспространении -
понимаю. Личности - тоже вполне понятно. А вот все вместе...
- Пойдешь завтра в милицию, - сказал я, - и все там расскажешь, ясно?
Язык у Гриши заплетался, и следующую фразу он одолел лишь с третьего
захода.
- Причем тут милиция? - спросил он.
- Ну если ты закон нарушил!
- Не нарушил я ваших законов! - в отчаянии сказал Гриша. - Свои -
нарушал. Ваши - нет.
У меня чуть сердце не остановилось.
- Какие свои? Гриша!.. Да ты... откуда вообще?
- Из другого мира я, Минька, - признался наконец Гриша Прахов.
Я почувствовал, что ноги меня не держат, и присел рядом с ним на
скамеечку.
- Из-за рубежа? - как-то по-бабьи привизгнув, спросил я.
- Дальше...
Я потряс головой и все равно ничего не понял.
- Как дальше?
- Дальше, чем из-за рубежа... - еле ворочая языком, объяснил Гриша
Прахов. - С другой планеты, понимаешь?..
В калитку я его внес на горбу, как мешок с картошкой.
Из-за сарайчика, грозно рявкнув, вылетел Мухтар. Узнал меня, псина,
заюлил, хвостом забил. А потом вдруг попятился, вздыбил шерсть на загривке
и завыл, да так, что у меня у самого волосы на затылке зашевелились.
Дернул я плечом - висит Гриша, признаков жизни не подает. Прислонил
его к забору, давай трясти.
- Гриш, ты что, Гриш?..
Гриша слабо застонал и приоткрыл один глаз. Слава богу!..
- А ну пошел отсюда! - закричал я на Мухтара. - Иди в будку! Дурак
лохматый!..
В будку Мухтар не пошел и с угрожающим ворчанием проводил нас до
двери, заходя то справа, то слева и прилаживаясь цапнуть Гришу за
скошенный каблук. У самого крыльца это ему почти удалось, но в последний
момент Мухтар почему-то отпрыгнул и снова завыл.
Злой на себя и на Гришу, я втащил его в прихожую и закрыл дверь. В
комнате осеклась швейная машинка.
- Минька, ты? - спросила мать. - А что это Мухтарка выл?
- Да кто ж его знает! - с досадой ответил я. - Тут, мать, видишь,
какое дело... Не один я.
По дому словно сквозняк прошел: хлопнула дверца шифоньера, что-то
зашуршало, портьеру размело в стороны, и мать при параде - то есть в
наспех накинутой шали - возникла в прихожей. На лице - радушие, в глазах -
любопытство. Думала, я Ирину привел - знакомиться.
- А-а... - приветливо завела она и замолчала.
Гриша сидел на табуретке, прислоненный к стеночке, и мученически
улыбался, прикрыв глаза. И до того все это глупо вышло, что я не выдержал
и засмеялся.
- Вот, мать, нового квартиранта тебе нашел...
- Ты кого в дом привел? - опомнясь, закричала она. - Ты с кем
связался?
- Да погоди ты, мать, - заторопился я. - Понимаешь, дня на два, не
больше... Ну, переночевать парню негде!
- Как негде? - Маленькая, кругленькая, она куталась в шаль, как от
холода, сверкая глазами то на меня, то на Гришу. - Санитарный день, что
ли, в вытрезвителе? Да что ж это за напасть такая! То кутенка подберет
хромого, то алкаша!..
- Ну-ну, мать, - примирительно сказал я. - Мухтара-то за что? Сама
ведь ему лапу лечила, а теперь смотри, какой красавец кобель вымахал...
Но на Мухтара разговор перевести не удалось.
- Живет впрохолость, приблудных каких-то водит!.. А ну забирай своего
дружка, и чтобы ноги его в доме не было!
- Да куда ж я его поведу на ночь глядя?
- А куда хочешь! Под каким забором нашел - под тем и положишь!
- Да с горя он, мать! - закричал я. - Ну, несчастье у человека,
понимаешь? Жена из дому выгнала!
Что-то дрогнуло в лице матери.
- Прямо вот так и выгнала? - с подозрением спросила она.
- В чем был! - истово подтвердил я. - В чем квартиру ремонтировал - в
том и выгнала!
- Так надо в суд подать, на раздел, - все еще недоверчиво сказала
мать.
- И я ему то же самое говорю! А он, дурак, хочет, чтобы как мужчина -
все ей оставить.
- Вот мерзавка! - негромко, но с чувством сказала мать, приглядываясь
к Грише. Выражение лица ее постепенно менялось. - И что ж вам так с
женами-то не везет, а?.. И парень, видать, неплохой...
- В нашей бригаде работает, - вставил я. - В понедельник мы с
Валеркой Чернопятовым попробуем ему общежитие выбить...
- Ох, дети-дети, куда вас дети?.. - вздохнула она и пошла в комнату,
снимая на ходу с плеч непригодившуюся парадную шаль. - Ладно, постелю
ему...
Еще раз удивил меня Гриша Прахов. Под тряпьем у него оказалось чистое
белье, вроде даже импортное. Лохмотья его я сразу решил выбросить и
поэтому обыскал. В кармане брюк обнаружился временный пропуск на завод и
двадцать три копейки, а за прорвавшейся подкладкой пиджака - в
целлофановом пакете - военный билет, свидетельство о рождении, аттестат и
паспорт.
Документы я, конечно, проверил. Все вроде на месте: серия, номер,
фотография - Гришкина, не перепутаешь. И в военном билете - тоже, только
Гриша там помоложе и пополнее. Вот ведь чудик, а?
На всякий случай я заглянул и в аттестат, посмотрел, на какой он
планете ума набирался. `Полный курс Нижне-Добринской средней школы...`
Далекая, видать, планета...
Я снова завернул документы в целлофан и, кинув пакет на стол, сгреб в
охапку тряпье на выброс.
Вот не было у бабы хлопот...
4
Во всяком случае, церемониться я с ним не собирался.
Из глубокой предутренней синевы за окном только-только начали еще
проступать черные ветки и зубчатый верх забора, а я уже вошел в малую
комнату и включил свет.
- Подъем! - скомандовал я в полный голос, и Гриша сел на койке.
Рывком.
Секунду он сидел напружиненный, с широко открытыми невидящими
глазами, словно ждал чего-то страшного. Не дождавшись, расслабился и с
легким стоном взялся за голову.
- Трещит? - не без злорадства спросил я.
С огромным удивлением Гриша оглядел комнату: вязаный половичок возле
кровати, настенный матерчатый коврик с избушкой и оленями, две гераньки в
горшочках на узком подоконнике.
Потом он заметил лежащий на столе рядом со стопкой мелочи
целлофановый пакет и беспокойно завертел головой.
- Нет твоего тряпья, - сказал я. - Выкинул я его, понял? Наденешь вот
это.
И бросил ему на колени свой старый коричневый костюм. Ну как -
старый? Новый еще костюм, хороший, просто не ношу я его.
Гриша отшатнулся и уставился на костюм, как на кобру.
Светало быстро, завтракали мы уже без электричества. Несмотря на мои
понукания, Гриша ел, как цыпленок, стеснялся, молчал.
- Опытом бы поделился, что ли... - буркнул я наконец. - Куда ты ее
потом дел?
- Кого? - испугался он.
- Я тебе сейчас дам `кого`! Бутылку вчера в `Витязь` пронес?
- Нет, - быстро сказал он.
- Как это нет? Ты же лыка вчера не вязал, Гриша! До других планет
доболтался!
- До других планет? - в ужасе переспросил он.
Гриша отложил вилку. На лбу его блестела испарина.
- Но ведь ты же сам заставил меня пить этот... коктейль... - жалобно
проговорил он.
За дурака меня считает, не иначе.
- Гриша, - сказал я. - Коктейль был безалкогольный. В `Витязе` вообще
спиртного не подают.
Гриша обмяк.
- Но ты же сам тогда сказал: алкоголь...
- Ага... И поэтому ты окосел?
- Да!
`На шестой пресс! - подумал я. - И чем скорее, тем лучше! Сегодня же
подойду к Валерке, пусть что хочет, то и делает, но чтобы Гриши этого в
бригаде не было!..`
- Ладно, - бросил я. - Давай посуду вымоем и вперед. Пора...
Переодевшись в рабочее, я вышел из бытовки и сразу был остановлен
Люськой.
- Говорят, ты новичка у себя поселил? - спросила она.
- А кто говорит?
- Ну кто... Аркашка, конечно.
- Ты ему как-нибудь крюк на каску опусти - может, болтать поменьше
будет, - посоветовал я и хотел идти, но Люська опять меня задержала.
- Неужели правда? Аркашка говорит: приютил, в свое одел...
- Ну, приютил! - раздраженно бросил я. - На груди пригрел! Тебе-то
что?
- Ничего... - Она отстранилась и с интересом оглядывала меня
исподлобья. - Просто спросить хотела... Ты его из соски кормить будешь или
как?
Вот язва, а? Язвой была - язвой осталась. С детства.
- Ну забери - у себя поселишь.
- Дурак! - вспыхнув, сказала она. Повернулась и гордо удалилась.
Интересно, под кого ты, Люсенька, клинья подбить решила: под меня или
под Гришу? Если под меня, то предупреждаю заранее: бесполезно, я не
Бехтерь, я тебя, лапушка, насквозь вижу. Тебе ведь нос чуток выпрямить - и
лицо у тебя станет совершенно Наташкино. И словечки у тебя Наташкины то и
дело проскакивают. И предательница ты, наверно, такая же, как она. Вообще
чертовщина с этими лицами. Взять хоть Ирину из универмага - мордашку ей
слегка вытянуть, и опять получается Наташка. Как сговорились.
С такими вот интересными мыслями я подошел к прессу. Только-только
принял оборудование у третьей смены, как Сталевар зычно оповестил:
- Бугор на горизонте! Эх, а веселый-то, веселый!..
Валерка Чернопятов коротко кивнул бригаде и, приподняв тяжелый
подбородок, остановился перед Гришей.
- Пошли, Григорий, - как бы с сожалением сказал он. - Переводят тебя
от нас на шестой пресс.
Гриша беспомощно оглянулся на меня. Я отвернулся к прессу и,
нахмурясь, принялся осматривать новые, недавно поставленные ножки. Потом
не выдержал и, бросив ветошку, подошел к нашим.
- В чем дело? - спросил я Валерку.
- Все в порядке, - заверил он, не оборачиваясь. - На резку еще одного
новичка направляют. Его мы берем себе, а Гришу отдаем шестому прессу.
- И сменный мастер знает?
- А как же! - бодро отозвался он. - Все согласовано.
- А со мной? - закипая помаленьку, проговорил я. - Со мной ты это
согласовал?..
С Валеркой мы не разговаривали до конца апреля. И это еще не все...
Вечером я вспомнил наконец, что хорошо бы забежать в универмаг к
Ирине - объяснить, почему исчез.
Забежал, объяснил...
Домой я вернулся с твердым намерением как можно быстрее обеспечить
Гришу общежитием.
Никого не обнаружив в комнатах, я сунулся в кухню и увидел там такую
картину: Гриша сидел в уголке на табуретке и неумело чистил картошку,
внимательно, с почтением слушая сетования матери.
- Все с нее началось, с Наташки, - жаловалась она. - Поломала,
дуреха, жизнь и ему, и себе. А у Миньки-то характер - сам знаешь какой! В
ступе пестом не утолчешь! Из армии пришел - грозился: мол, в две недели
себе жену найду, получше Наташки... И вот до сих пор ищет...
Я вошел в кухню и прервал эту интересную беседу.
- Ты картошку когда-нибудь чистил? - хмуро спросил я Гришу. - Кто так
нож держит? Дай сюда...
Показав, как надо чистить картошку, я перенес низенькую, еще отцом
сколоченную скамейку к печке, сел и, открыв дверцу, закурил.
- Ну и как там твоя Ирина? - осторожно спросила мать.
Печь исправно глотала табачный дым черной холодной пастью. Зверская
тяга у агрегата. Дядя Коля, сосед наш, делал...
- Какая Ирина? - нехотя отозвался я. - Не знаю я никакой Ирины.
Мать покивала, скорбно поджав губы. Ничего другого она от меня и не
ждала.
- В общем так, Гриша, - сказал я. - Насчет общежития идем завтра... А
что ты на меня так смотришь? Что случилось?
- Картошка кончилась, - виновато ответил Гриша.
- Всю почистил? - обрадовалась мать. - Вот спасибо, Гришенька. Не
сочти за труд - сходи во двор, ведро вынеси...
Гриша с готовностью подхватил ведро с кожурой и побежал выполнять
распоряжение.
- Знаешь, Минька... - помолчав, сказала мать. - Не надо вам завтра
никуда идти. Подумала я, подумала... Возьму я Гришу квартирантом. Все
равно комната пустует.
Я уронил окурок, неудачно поднял его, обжегся и, повертев в пальцах,
бросил в печку. Нет, такого поворота я не ожидал.
- Вежливый, уважительный... - задумчиво продолжала мать. Потом
обулась и посмотрела на меня строго. - Дать бы тебе по затылку, - сказала
она, - чтобы голову матери не морочил! Какая его жена из дому выгнала? Он
и не женат вовсе. Тоже вроде тебя.
5
Во дворе шевелили ветками бело-розовые яблони, а я сидел у окна и без
удовольствия наблюдал, как Мухтар командует Гришей.
Хитрая псина с низким горловым клокотанием вылезла из будки, и Гриша
послушно остановился. Взрыкивая для острастки, Мухтар медленно обошел
вокруг замершего квартиранта и лишь после этого разрешил следовать дальше.
Потом, как бы усомнясь в чем-то, снова скомандовал остановиться и
придирчиво обследовал Гришины ноги, словно проверяя, по форме ли тот обут.
Убедившись, что с обувью (галоши на босу ногу) все в порядке, не спеша
прошествовал к будке и улегся на подстилку, высоко держа кудлатую голову и
строго посматривая, как Гриша с величайшим почтением перегружает
содержимое ведерка в миску.
И такую вот комедию они ломали перед моим окном каждый день, причем
ужасно были друг другом довольны. Так и подмывало выйти во двор, ангелочку
Грише дать по шее, а наглецу Мухтару отвесить пинка, чтобы знал свое место
в природе, псина.
Дождавшись возвращения Гриши, я зловеще спросил его:
- А чему ты все время радуешься?
Действительно, стоило Грише чуть отдохнуть, и лицо его немедленно
украшалось тихой счастливой улыбкой. Как сейчас.
На секунду Гриша задумался, потом поднял на меня серьезные глаза и
произнес негромко:
- Свободе.
- Какой свободе, Гриша? Ты же за калитку не выходишь!
- Выхожу, - быстро возразил он.
- Если мать за хлебом пошлет, - сказал я. - Слушай, чего ты вообще
хочешь?
Гриша растерялся.
- Вот... Мухтара покормил... - как всегда, невпопад ответил он.
- Молодец, - сказал я. - Мухтара покормил, картошку почистил, из
окошка во двор поглядел... Устроил сам себе заключение строгого режима и
говоришь о какой-то свободе!
- Я объясню, - сказал Гриша. - Можно?
- Валяй, - хмуро разрешил я.
Глаза б мои на него не глядели! Дома - Гриша, на работе - Гриша. И
мать, главное, взяла в привычку чуть что в пример мне его ставить: и
домосед он, и не грубит никогда, и что попросишь - все сделает...
- Скажи, пожалуйста, - начал Гриша, - есть такое наказание, чтобы
человека лишали возможности двигаться?
- Нет такого наказания, - сердито сказал я. - Это только в
сумасшедших домах смирительные рубашки надевают. На буйных.
- Ну вот, - обрадовался Гриша. - Представь: человека поместили в
камеру и надели на него такую рубашку. Год он лежал без движения,
представляешь?
- Не представляю, - сказал я. - У него за год все мышцы отомрут.
- Ну пусть не год! Пусть меньше!.. А потом сняли с него рубашку. И
вот он может пройти по камере, может встать, сесть, выглянуть в окно... Он
свободен, понимаешь?
- В камере? - уточнил я.
- В камере! - подтвердил Гриша. - Ему достаточно этой свободы!..
И такие вот разговоры - каждый день.
Привязался однажды: можно ли найти человека, если известны паспортные
данные? Я ответил: можно - через горсправку. А если не знаешь, в каком он
городе живет? Ну, тут уж я задумался. Не перебирать же, в самом деле, все
города по очереди - так и жизни не хватит.
- А кого ты искать собрался, Гриша?
- Я?.. Никого... Я - так... из любопытства...
Да о чем говорить - одна та история с `Витязем` чего стоит!..
Рассказал Сталевару - тот вылупил на меня совиные свои глаза и радостно
предположил: `Так они ж это... коктейли-то, видать, на сырой воде
разводят... А Гриньке, стало быть, только кипяченую можно. Вот он и
окосел...` Но шутки шутками, а Гриша-то ведь и впрямь трезвенником
оказался! То есть вообще ни-ни. Ни капли...
Хотя была однажды ложная тревога. Я сидел в кухне на своей скамеечке
и курил в печку, а Гриша с матерью разговаривали в большой комнате. Что-то
мне в их беседе показалось странным. Мать молчала, говорил один Гриша. Я
вслушался.
- ...а жители той планеты, - печально излагал наш особо опасный
преступник, - понятия об этом не имели. Вообще считалось, что это
варварская, зашедшая в тупик цивилизация...
И что самое удивительное - вязальные спицы в руках матери постукивали
мерно, спокойно, словно речь шла о чем-то самом обыкновенном.
- ...он знал, что на этой планете ему не выжить, а он и не хотел...
Собственно, это был даже не побег, а скорее форма самоубийства...
Я швырнул окурок в печку и направился в большую комнату. Гриша сидел
напротив матери и сматывал шерсть в клубок. Глаза - ясные, голос - ровный.
- О чем это вы тут разговариваете?
- А это мне Гришенька фантазию рассказывает, - с добрым вздохом
отвечала мать. - В книжке прочел...
Вечером, дождавшись, когда Григорий ляжет спать, я снова подошел к
матери.
- Слушай, мать... Я, конечно, понимаю: квартирант у нас хороший,
лучше не бывает... Но скажи мне честно, мать: тебя в нем ничего не
беспокоит?
Она отложила вязанье, сняла очки и долго молчала.
- Ну, странный он, конечно... - нехотя согласилась она. - Но ведь в
детдоме рос - без матери, без отца...
- Детдом - ладно, - сказал я. - А вот насчет других планет - это он
как? Часто?
- Да пусть его... - мягко сказала она.
6
- А что это нашего квартиранта не видать?
Швейная машинка ответила мне длинной яростной речью, мать же
ограничилась тем, что оделила меня сердитым взглядом искоса.
- Не понял, - уже тревожась, сказал я. - Где Гриша?
За окнами было черным-черно. Часы на серванте показывали половину
двенадцатого.
- Да не стучи ты, мать, своей машинкой! Он что, не приходил еще?
- Почему... - сухо и не сразу ответила она. - Приходил. Потом снова
ушел. Да он уж третий вечер так...
- Третий вечер? - изумился я. - Гриша? Вот не знал...
- Откуда ж тебе знать? - вспылила она. - Ты сам-то в последнее время
дома вечерами бываешь?
Я смущенно почесал в затылке и, прихватив сигареты, вышел из дому.
Наш переулок, опыленный светом желтеньких безмозглых лампочек на
далеко разнесенных друг от друга столбах, был весь розово-бел от цветущих
деревьев. Я постоял, прислушиваясь.
Минуты две было тихо. И вдруг где-то возле новостройки взвыли собаки.
Лай начал приближаться, откочевал вправо, причем из него все явственней
проступали выкрики и топот бегущих ног.
- Что-то слышится родное... - озадаченно пробормотал я.
В частном секторе теперь было шумно, и ядро этого шума катилось
прямиком ко мне. Первым из-за угла выскочил высокий широкоплечий парень и
припустился наискосок к нашей калитке. Увидев огонек моей сигареты,
шарахнулся и принял оборонительную позу.
- А ну быстро в дом! - негромко скомандовал я. - Быстро в дом, я
сказал. Без тебя разберемся...
И растерянный Гриша Прахов молча скользнул мимо меня во двор.
Навстречу ему, угрожающе клокоча горлом, двинулся спущенный на ночь с цепи
Мухтар, но Гриша был настолько взволнован, что просто перешагнул через пса
и заторопился по кирпичной дорожке к дому. Ошарашенный таким
пренебрежением, Мухтар сел на хвост и, до отказа вывернув голову,
уставился вслед. Я прикрыл калитку.
Тут из-за угла заскочили еще двое. Точно так же метнулись на огонек
моей сигареты, а потом с ними произошло то же, что и с Гришей, - только
узнали они меня быстрее и шарахнулись не так далеко.
- Да это же Минька! - растерянно сказал тот, что повыше. Зовут
Славкой, фамилии не знаю, живет в Нижнем поселке.
А кто второй? Второму фонарь светил в спину, лица не разглядишь.
Выдал оскал - широкий, наглый, в тридцать два зуба... Бехтерь.
Со стороны котлована под собачий аккомпанемент подбежал третий.
Задохнулся и перешел на тяжелую трусцу... А намного их Гриша обставил.
Молодец, бегать умеет. Хотя с чего ему не уметь - ноги длинные, голова
легкая...
- Что, чижики? - ласково спросил я, дождавшись, когда они соберутся
вместе. - Детство вспомнили? В догонялки поиграть захотелось? А если мне
сейчас тоже поиграть захочется?
Я сделал шаг, и они попятились. Бехтерь перестал улыбаться.
- Нет, Минька... - И я удивился, сколько в его скрипучем голосе было
ненависти. - С тобой мы в догонялки играть не будем. А вот с квартирантом
твоим еще сыграем. Так ему и передай.
Я выслушал его и не спеша затянулся.
- Бехтерь, - прищурясь, сказал я. - А помнишь, ты лет пять назад этот
ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ
Россия
Док. 115314
Перв. публик.: 19.12.01
Последн. ред.: 25.12.01
Число обращений: 1
|
