ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Игорь ЗАСЕДА

БОЙ ЗА РИНГОМ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ЗАПАДНЯ

Кто не продал России
Ради собственной славы,
Знает, трудно быть сильным,
Знает, просто быть слабым...
Знаем: трудно жить крупно,
Проще - жить осторожно;
Добрым - сложно и трудно
И недобрым - несложно...
Н.Панченко

1

Стройная рекламно-прекрасная стюардесса, точно манекенщица из
парижского дома моделей Нины Риччи (впрочем, может, она и впрямь там
служила, прежде чем попасть в этот огромный, что твой ангар, `Боинг-747`
компании `Эр-Франс`?), не прошла - проплыла по длиннющему проходу между
рядами кресел, улыбнулась всем вместе и каждому персонально и одними
глазами дала понять, что самое время прищелкнуть ремни и отставить в
сторону посторонние разговоры. Тут и динамик возвестил, что через
несколько минут мы приземлимся в монреальском аэропорту `Мирабель`.
Только позже, вновь и вновь припоминая мельчайшие детали,
предшествовавшие событиям, что развернулись в аэропорту, - в том неуютном,
мрачноватом зале, который запомнился мне еще с Олимпиады 1976 года, - я
как бы остановил время и рассмотрел стюардессу у кресла, где сидел Виктор
Добротвор. Нет, ни словом, ни жестом она не выделила его из числа других
пассажиров, но что-то насторожило меня и стукнуло в сердце - легонько, но
многозначительно, как стучат в окошко, за которым тебя с нетерпением ждут.
Не случись дальнейшего, никогда не возвратила бы память ее взгляда,
перехваченного мной случайно, ненароком, кажется, даже вогнавшего меня в
краску - словно подглядел чужую тайну...
Нет, стюардесса - это чудо современной косметики и моды - не случайно
задержалась возле Виктора, я готов дать голову на отсечение - она замерла,
чтобы убедиться, что он на месте, там, где ему положено быть, и никакая
сила не унесет его отсюда.
На славном девичьем личике, притуманенном акварельными тонами
макияжа, промелькнул страх не страх, но какое-то опасение, и губы, четко
очерченные вишневого цвета помадой, дрогнули, будто девушка порывалась
сказать Виктору что-то крайне важное, да не решилась. Она отшатнулась от
него, сама испугавшись собственного непроизвольного порыва, и я, помнится,
подумал тогда с ласковой грустинкой, что Виктор неизменно притягивал
внимание женщин не одним лишь своим внешним видом: его открытое,
мужественное лицо было вызывающе, дерзко красивым, и даже его римский нос
не был сломан, как у большинства боксеров, полжизни выступающих на ринге,
а черные татарские глаза блистали, как у кошки, кажется, даже в темноте;
он всегда бывал подчеркнуто изысканно одет - костюмы и пальто неизменно
шил у старого таллинского портного, к нему он наезжал ежегодно и даже
специально, если не случалось там сборов или соревнований.
Но не этим был славен Виктор Добротвор.
Встречают по одежке, провожают - по уму...
Его встречали по уму. Я терялся в догадках, когда видел Виктора на
ринге, бился над неразрешимой проблемой. Налитое неистовой силой тело,
длинные руки с буграми стреляющих мышц, ноги, что умели намертво
прирастать к полу, когда он встречал соперника лицом к лицу, вдруг
становились легкими и послушными, будто у солиста балета, когда он затевал
свою знаменитую игру в кошки-мышки. Как, каким образом у этого
боксера-полутяжеловеса соединялись, не конфликтуя, такие диаметрально
противоположные качества: мощь и неукротимость гладиатора и утонченность
интеллигента в седьмом колене?
Я, не удержавшись, лишь однажды спросил его об этом. Спросил и тут же
пожалел, потому что уловил в собственных словах нечто обидное,
унизительное, помимо моей воли проскользнувшее в самом вопросе. Я готов
был сквозь землю провалиться, потому что сам многие годы пребывал в его
шкуре - шкуре спортсмена-профессионала (а как это еще называется, если без
дураков, без разных там слов-прикрытий, когда тебе платят деньги за то,
что ты шесть раз в неделю дважды в день в течение одиннадцати месяцев
вкалываешь - на ринге ли, в бассейне, на обледенелых горных трассах или в
гимнастическом зале?), и знаю - достоверно знаю! - как задевают за живое
такие вопросы. Ибо в них - предвзятость, пусть даже непреднамеренная,
эдакое превосходство `энциклопедической личности` перед ограниченными
умственными возможностями человека, обреченного до умопомрачения `качать`
свою `физику` в ущерб интеллектуальности.
Боже, как недалеки бывают эти телевизорные `интеллектуалы`, чьи
познавательные горизонты чаще всего окантованы чужой, книжной (ладно,
книжной - в книгах, в них, не во всех, ясное дело, встречаются мысли или
по меньшей мере информация), а ведь чаще всего питаются расхожей
газетно-журнальной мудростью, коей делятся, спеша опередить друг друга, за
питейным столом да в курилках в коридорных углах. И как постигнуть такому,
что существует еще огромная, воодушевляющая область чувств и ощущений, что
дается лишь тем, кто совершенствует свое тело и дух в борьбе с самим собой
и соперниками.
Но Добротвор не смутился и не обиделся.
Ответил твердо, не раздумывая:
- Да разве в этом есть противоречие? Человек обязан постоянно
совершенствовать себя, а не довольствоваться отпущенным природой...
Мне расхотелось развивать эту тему, хотя в душе остался недоволен
Виктором, разглядев в ответе банальный смысл прописных истин. А разве в
жизни, где столько банального, не сатана ли правит бал?
Это все мне явилось в мыслях позже, когда уже случилось то, что
застало меня врасплох, как застает человека лавина в горах. И стюардесса
а-ля Нина Риччи торчала перед глазами, как наваждение. Нет, ни красота ее,
ни округлая грудь, легко угадывавшаяся за светло-голубым форменным
блайзером и способная взволновать даже анахорета в бочке, ни блуждающая
профессиональная полуулыбка-приглашение к знакомству, не это волновало:
молниеносный испуг, отразившийся на ее лице, когда она замерла у кресла
Виктора Добротвора, - вот что не давало покоя.
Перед глазами вновь и вновь в лучах софитов хищно вспыхивали
зеркальным отблеском неожиданно тонкие дужки стальных наручников на мощных
запястьях Виктора Добротвора, его растерянная улыбка застигнутого
врасплох, но не потерявшего голову человека. Его кулаки напряглись, и мне
почудилось, что стальные ободки сейчас лопнут, как гнилая веревка. То же
самое, по-видимому, смутило и двух полицейских - тоже не из хлипкого
десятка, но все равно проигрывавших рядом с Виктором: они набычились,
готовые накинуться на арестованного - профессионально точно, спереди и
сзади, выгибая, сламывая шею и переплетая закованные в металл руки.
Но Виктор Добротвор расслабил кулаки, и руки его медленно, точно
преодолевая сопротивление, опустились вниз. Но не бессильно, выдавая
согласие и покорность, а сохраняя мышечную нагрузку - взведенный курок
пистолета, поставленный на предохранитель.
Ему особенно докучал один назойливый телевизионщик: бородатый,
неряшливо одетый парень без шапки буквально совал ему в лицо объектив,
точно стремясь заглянуть внутрь, за эту маску со сжатыми, помертвевшими до
белизны губами.
Рядом с Виктором - полная ему противоположность - нервно переминался
с ноги на ногу Семен Храпченко, тоже мощный, пожалуй, даже покрепче
Виктора; он напоминал быка - крупная, костистая голова на короткой шее,
взгляд исподлобья, плечи опущены вниз, словно под тяжестью пудовых
кулаков. Он был явно растерян, напуган, глаза его бегали, перепрыгивали с
одного лица на другое: с комиссара полиции в сером не по сезону легком
костюме под распахнутой короткой светлой дубленкой, что-то говорившему
ему, Храпченко, на представителя канадской Федерации бокса - седоголового
джентльмена, бросавшего слова в микрофон телевизионщика. Меня Храпченко не
замечал, хотя я торчал в трех метрах от него, за канатом, ограждавшим
пятачок у таможенного стола, где все еще громоздился раскрытый
адидасовский баул Добротвора. Сумка была пуста, извлеченные из нее вещи -
тренировочный синий костюм с буквами `СССР`, махровое красное полотенце,
стопка свежего белья в целлофановом пакете, старые боксерские туфли,
альбом Николая Козловского `Мой Киев`, томик Михаила Булгакова `Мастер и
Маргарита` (я его узнал, хотя названия книги не было видно, - точно такой
хранится у меня дома) и... десяток ампул с желтоватой жидкостью рядом с
горой целых, невскрытых блоков лекарств в фабричной упаковке.
Вокруг толпились люди: задержались пассажиры прибывшего авиалайнера,
мелькнуло даже - или мне почудилось? - бледное личико красавицы-стюардессы
из нашего `Боинга-747`, мельтешили полицейские в форме, служащие
аэропорта, праздные зеваки.
К Виктору Добротвору обратился репортер, кончивший терзать
представителя канадской федерации бокса, что-то спросил. Виктор ответил -
я видел, как шевелились его губы, но слов, естественно, в этом содоме не
разобрал. Он отвечал без переводчика, судя по тому, как понимающе кивал
головой репортер. Виктор знал английский хорошо и нередко исполнял роль
толмача в сборной. На этом даже экономили валюту, без зазрения совести
снимая с поездки официального переводчика и перепоручая это бремя
Добротвору.
Случившееся все еще казалось мне дурным сном. Каких-нибудь двадцать
минут назад мы перебросились с Добротвором последними словами, я пожелал
ему успеха, он дернулся было послать меня к черту, да прикусил язык - он
был достаточно воспитанным человеком, чтобы сохранять необходимую
дистанцию между мной и собой. Хотя Виктор и видел во мне - я в этом не
сомневался - такого же профессионального спортсмена, как и он сам, но
нынешнее мое положение, а главное - полтора десятка лет, разделявшие нас,
удержали его в рамках приличий.
В самолете мы встретились случайно: Добротвор с Храпченко летели по
приглашению Федерации бокса Канады на крупный международный турнир, а я с
фигуристами - на юношеское первенство мира в Лейк-Плэсид, и здесь, в
Монреале, наши дороги расходились. Добротвор, как обычно, выглядел
веселым, уверенным в себе, и, кажется, перспектива вновь встретиться с
Гонзалесом, экс-чемпионом мира и, пожалуй, самым известным после Теофило
Стивенсона боксером на Кубе, дважды выигравшим у Добротвора в уходящем
году, мало беспокоила его.
Когда появился встречавший нас представитель советского посольства -
мой давний друг Анатолий Владимирович Власенко, Влас, с которым мы столько
наплавали в свое время в разных бассейнах мира, отяжелевший с тех пор, как
мы виделись в Штатах четыре года назад, на зимних Играх в том самом
Лейк-Плэсиде, куда я направлялся теперь, - ситуация прояснилась. Он был
непривычно мрачен и неразговорчив.
- Наркотики, - только и выдавил Власенко сквозь зубы в ответ на мой
вопрос.
Если б разверзлись бетонные полы аэропорта и адский огонь плеснул в
лицо, честное слово, - это не потрясло бы меня сильнее! Виктор...
Добротвор... этот честный и красивый человек... и наркотики?
- Не может быть...
- Чего уж теперь - не может быть... Вон, гляди. - Власенко резанул
меня злым взглядом. - С тобой прилетел, в одном самолете... Извини, я
хотел сказать... И вещдоки налицо... Этого только нам здесь не хватало!
А тут тебе факт: один из самых известных советских боксеров киевлянин
Виктор Добротвор, выступление которого в монреальском `Форуме` широко
разрекламировано (в самолете я читал местную `Глоб` - Виктору газета
посвятила чуть не целую полосу с множеством фото, схвачен в таможне с
грузом наркотиков. Было от чего впасть в мрачное расположение духа...

2

- Будь это обычная провокация, еще куда ни шло. - Власенко
остановился у окна - высокого, широкого, веницианского, впрочем, скорее
викторианского, в стране, где по-прежнему чтут за первопрестольную Лондон,
а портреты английской королевы увидишь едва ль не в каждой второй витрине
независимо от того, чем торгуют, - фруктами или новыми американскими
автомобилями. - Да, время банальных провокаций минуло. Теперь и пресса
насобачилась - ей мякину не предлагай, дай факт крепкий, да еще с
внутренним содержанием, чтоб достать местного аборигена до самых
селезенок. Матрос, сбежавший с торгового судна, какой-нибудь обломок
вокального трио, закричавший что-то на манер (`хочу свободы`, заслужит
разве что пятистрочную информацию. Здесь же случай особый, из ряда вон, и
потому особенно сенсационный. Да что там! Я за столько лет зарубежных
скитаний не припоминаю ничего, даже приблизительно напоминавшего эту
историю...
- Ну, загнул. Достаточно вспомнить Протопоповых...
- Нет, история падения олимпийских чемпионов - другого корня. Они
пали жертвой собственной подозрительности, эгоизма и обособленности...
обособленности, рожденной в обстановке всеобщего сумасшедшего поклонения.
Ваш брат журналист к той истории приложил - и еще как приложил - руку. Ах,
неповторимые, ах, идеал советского спорта!
Власенко вглядывался в сгущавшиеся за окном ранние декабрьские
сумерки, в дождь, барабанивший в стекла. С грустью заметил я, что у него
появилась ранняя седина на висках, хотя Анатолий, считай, года на два
младше меня. Мы редко виделись с тех пор, как он уехал из Киева в Москву,
тем более что вскоре он вообще бросил выступать даже на чемпионатах
столицы. Из виду, правда, друг друга не теряли, а если выпадала удача
встретиться на далеких меридианах, как вот нынче, - радовались искренне и
проводили вместе максимум возможного времени. Власенко по-прежнему любил
хлебосольство, был насмешливо улыбчивым, едким шутником, с ним не
заскучаешь. Не скрою, ребята поговаривали, что он часто заглядывал в
рюмку. Я не слишком-то доверял подобным разговорам - Власу завидовали:
как-никак жизнь за границей, это тебе не прозябание на службе в
каком-нибудь НИИ или конторе. Ведь рассуждали как: ну, неплохой пловец,
даже приглашали в сборную, но каких-либо заметных успехов за ним не
числилось, и вдруг - такая блестящая дипломатическая карьера...
- Ты лучше мне объясни, чего ему не хватало? - прервал лицезрение
зимнего унылого дождя, резко повернувшись, спросил Власенко. - Ты ведь его
должен хорошо знать!
- Близко мы не сходились - разница в возрасте мешала. Но встречался с
Виктором довольно часто, это правда.
- Ну что могло толкнуть его на этот шаг? Жадность? Возможность
отхватить сразу десять тысяч долларов? Так ведь он, как я разумею, человек
не бедный, от зарплаты до зарплаты рубли не считает.
- Не считает. Плохо было бы, ежели б такие спортсмены только и думали
о рублях... - Я все еще ощущал внутреннюю несобранность, даже
растерянность; ненавидя такое состояние, только больше волновался и не
находил разумных слов, чтоб попытаться объяснить Власенко, а скорее самому
себе, что же стряслось с Виктором Добротвором. Если же честно, то до той
минуты в аэропорту `Мирабель` не слышал о лекарстве под названием эфедрин,
числившегося здесь, в Канаде, опасным наркотическим средством, а у нас
продававшимся в любой аптеке, кажется, даже вообще без рецепта.
- Вот-вот, - сказал Власенко, и в голосе его мне почудилось
злорадство - злорадство обывателя, узревшего вдруг, что всеобщий кумир на
поверку оказался самым обычным мелким и дешевым хапугой. - Ты брось, -
словно прочитав мои мысли, рубанул он, - меня причислять к злопыхателям,
что пишут письма в редакции и вопрошают, что это за привилегия разным там
чемпионам и рекордсменам. Я, мол, гегемон, у станка вкалываю, а в очереди
на квартиру годами торчу, а тут сопливому мальчишке, научившемуся крутить
сальто-мортале лучше других, - слава, деньги, ордена и, естественно,
квартиры...
- Ладно, ты меня тоже в этот разряд не тащи, - без злости огрызнулся
я, услышав слова и поняв тон Анатолия: от сердца отлегло - не испортился
парень.
- Еще чего! - Власенко явно лез на рожон. Он вызывал меня на ответную
реакцию, ему нужно было - кровь из носу! - раскачать меня, выудить
внутреннюю информацию, потаенные мысли, чтоб установить логическую связь
между моими знаниями о Добротворе и тем, что приключилось в аэропорту
`Мирабель`). Но я не был готов к взрыву - вулкан еще лишь клокотал где-то
глубоко-глубоко, ничем не выдавая своей дьявольской работы. Но я был бы
подлецом, если б не помог Анатолию - да и себе! - разобраться в фактах,
какими бы трудными они не были.
- Не припоминаю за Добротвором ничего такого, что могло логически
привести к подобному поступку, - начал я осторожно, словно нащупывая в
полной темноте тропку. - Ничего...
- Иногда достаточно самого крошечного толчка, чтоб рухнул колосс. -
Власенко был нетерпелив, и это задело меня за живое.
- Ярлыки вешать - не мастер, извини. Не исключаю, что твоя профессия
научила не доверять людям, а у меня другие взгляды на жизнь.
- Не вламывайся в амбицию, старина. - Власенко выщелкнул сигарету из
красной коробочки `Мальборо`. Но не закурил, а примирительно произнес: - Я
привык верить фактам, этому меня учили... учат и теперь.
- Тогда давай обговорим ситуацию спокойно. Итак, Виктор Добротвор, 29
лет, спортом занимается лет 15-16, то есть, считай, большую часть
сознательной жизни. Родители живы, не разводились, но практически
воспитывала Виктора тетка - писательница, старая большевичка, отсидевшая
срок при Сталине. Я ее знал преотлично - жили-то на одной лестничной
клетке. Там, у нее, и познакомился с Виктором. Много лет назад. Она имела
безраздельное влияние на Добротвора, а родителям, кажется, это мало
докучало.
- Тетка жива?
- Семь лет, если мне не изменяет память, как похоронили. Кремень, а
не человек. Веришь, я искренне завидовал ее цельности, полнейшему
отсутствию саморедактирования, качества, столь присущего многим нынешним
литераторам. Я имею в виду ее честность в оценках даже самых больших
людей.
- Ладно, это к делу не относится. Чем увлекается Добротвор, кто его
друзья, как живет, есть ли машина?
- Анкетка!
- Я стремлюсь понять его.
- Я тоже. Итак, был женат, развелся, есть семилетний сын - в нем
Виктор души не чает. Отличный парнишка, а характером - в тетку. Правда,
стихов не пишет.
- Почему развелся?
- Спроси что полегче... Наверное, обычная спортивная история: слишком
много тренировок, мизер свободного времени, жизнь, подчиненная раз и
навсегда заведенному ритму, где нет места другим ритмам. Нужно или
подчиниться ему, или уходить. Она ушла. - Я говорил уверенно, потому что
такая же ситуация однажды создалась у меня самого и закончилась та история
так же печально, как у Добротвора. Нет, для меня она обернулась лучшим
образом, потому что, не случись разрыва, вряд ли я нашел бы Натали, а без
нее...
- Как относился к славе, ну, как вел себя с другими - с товарищами, с
журналистами, просто с болельщиками - их-то, слава богу, у него чуть не
весь Союз?.. Такой человек... столько лет наверху...
- Заносчивостью не отличался, всегда ровен - и с товарищами, и с
почитателями таланта. И с нашим братом журналистом не заискивал, но и не
сторонился... Дачи нет, есть `Волга`, да и та по большей части загорает в
гараже - опять-таки доподлинно известно, гараж в моем дворе, достался от
тетки.
- Женщины?
- В компаниях я его не встречал, в ресторанах - тоже, впрочем, сам
там не частый гость, могу и ошибиться. Наверное, были и есть, жених
завидный, хоть куда казак, - попробовал я пошутить.
- Итак, деньги, скорее всего, не были его фетишем. Кто не рискует,
тот не пьет шампанского, как говорится. К нему эта истина не клеится...
Потому еще нелогичнее выглядит поступок Добротвора.
- А может, и впрямь - самая дешевая провокация? Ведь ты подумай,
сколько разных следов натоптали средства массовой информации Запада, ну,
касательно наркотиков, которые Советский Союз, Болгария еще якобы
переправляют в развитые капиталистические страны с целью подрыва их мощи,
развращения молодежи и тому подобное. Тут же торговец зельем - всемирно
известный советский спортсмен!
- Это сбрасывать со счетов нельзя, согласен. Американцы говорят:
`кэректер ассасинейшн` - `убийство репутации`. Сейчас ищут, чем бы нас
достать побольнее. Андроповский шок миновал, они разглядели реальную
возможность давить - ведь наверху у нас, - Власенко смолк, изучающе, цепко
впился в меня взглядом, - больной человек, как они пишут, жить ему
недолго. Раз так, ему не до далеко идущих шагов или глобальных проблем
взаимоотношений двух систем. Значит, нужно поспешить захватить плацдарм в
политике, чтоб было о чем торговаться в будущем. Тут любые средства
хороши, и спорт - не в последнюю очередь. Ведь обманули они нас с
Олимпиадой в Лос-Анджелесе? Обманули! Весь этот пропагандистский тарарам,
эти мифические террористы, готовившие в потайных штаб-квартирах
пластиковые бомбы для советских спортсменов, - блеф, шантаж. Мы же
попались на их приманку и отказались ехать на Игры. А рейгановской Америке
только это и нужно было, у них все шестерки обернулись козырными тузами,
потому что ни наших ребят, ни гэдээровцев в Лос-Анджелесе не оказалось.
Вот и обрушился на второразрядных американских атлетов смерч из медалей,
позолоченных нашей неуемной и неумной амбицией и еще - откровенным
нежеланием глядеть в корень... Извините, это из другой оперы.
Власенко потянулся к штофу с горилкой, врученной ему в подарок, от
души налил в широкий толстостенный бокал из хрусталя, предназначенный для
виски, и рывком опрокинул в рот. На лице его мускул не дрогнул. Поставив
бокал, он взглянул на стенные часы, свисавшие на длинных, под старину,
позеленевших медных цепях, и нажал кнопку на дистанционном пульте
управления телевизором, лежавшем не замеченным мною на столе. Тотчас
засветился экран, и рекламный ковбой на красавце коне смачно выливал в рот
пенящуюся золотистую жидкость из серебристой банки. Закадровый голос
умиленно нахваливал ни с чем не сравнимые качества `Лэббата`. Его
проникновенная убежденность подействовала, и я непроизвольно и себе
щелкнул крышечкой точно такой же, как в руке ковбоя, баночки пива.
Передавали программу новостей. В Японии переходят на выпуск
принципиально новой системы видеомагнитофонов - дисковых. В Сеуле студенты
вновь отчаянно требуют отставки правительства Чон Ду Хвана и полиция с
точностью машины и с ее заранее установленным ритмом набрасывается на
безоружных ребят...
- Если так пойдет и дальше, то Олимпиада в Сеуле снова будет без нас,
- пробормотал я.
- За четыре года много воды утечет, - не согласился Власенко. - Ежели
мы вновь пропустим Игры, то на Олимпиадах впору ставить крест... Во всяком
случае на том значении, кое мы придаем им.
- И это станет еще одним поражением в борьбе за выживаемость
человечества, ибо Игры, при всей их формальной обособленности,
наитеснейшим образом связаны со всеми общественными процессами,
происходящими в мире...
- Час назад, - голос диктора вдруг зазвенел сталью, - монреальский
суд вынес решение по делу о контрабанде наркотиков советским боксером,
победителем прошлогоднего Кубка звезд Виктором Добротвором. Он был
задержан сегодня утром в аэропорту `Мирабель` с двумя тысячами доз
запрещенного у нас лекарства. Судья сэр Рональд Бигс учел заявление,
сделанное представителем канадской Федерации бокса, пригласившей
Добротвора вместе с другим советским боксером, Семеном Храпченко,
участвовать в очередном розыгрыше Кубка. Федерация обратила внимание по
крайней мере на два существенных обстоятельства. Во-первых, Виктор
Добротвор приехал из страны, где это лекарство не является запретным,
во-вторых, оно не предназначалось для продажи или передачи другому лицу, а
лишь для личного пользования... Прежде чем сообщить вам, уважаемые
телезрители, о решении суда, еще раз предлагаем посмотреть репортаж из
аэропорта `Мирабель`, сделанный нашими специальными корреспондентами после
приземления `Боинга-747` авиакомпании `Эр-Франс`...
Мы увидели, как спускается по трапу улыбающийся Виктор Добротвор,
машет кому-то рукой. За ним я обнаружил... собственную физиономию,
самодовольную и такую радостную, словно встречали не Добротвора, а меня.
- Тоже мне - кинозвезда, - не удержался съязвить Власенко.
Затем камера перенесла нас в таможенный зал, привлекла внимание к
рукам таможенника, ловко открывающего адидасовский баул Добротвора.
Крупно, на весь экран, - обеспокоенное, но не испуганное лицо Виктора. Он
поворачивает голову и что-то спрашивает у стоящего за барьером
представителя канадской Федерации бокса. Вот кто действительно растерян,
да что там - его обалдевшее от свалившейся новости лицо лучше всякой
печати свидетельствует, что для него это - полная неожиданность, больше
того - трагедия. Растет на обитом алюминием прилавке гора упаковок, две
коробочки таможенник медленно, будто тренируясь, вскрывает прямо перед
камерой. `Да, две тысячи ампул, - вещает диктор. - При помощи нехитрой
химической реакции, доступной школьнику-первокласснику, из лекарства
вырабатывается сильнейший и вреднейший наркотик - эфедрин, строжайше
запрещенный в Канаде. Употребление его, а равно ввоз и распространение
карается тюремным заключением сроком до восьми лет. Такая суровость
необходима, господа, если мы намерены и дальше мужественно и
последовательно бороться против проникновения этой отравы в среду наших
молодых людей. Увы, я не припоминаю случая, когда подобное пытались бы
провезти советские спортсмены. Прискорбно, но факт, что человек, в
минувшем году провозглашенный чемпионом нашей страны в полутяжелой весовой
категории, оказался замешанным в такой грязной истории. Впрочем,
окончательный вердикт вынесут судьи...`
Камера отпечатала на экране сжатые губы закаменевшего лица
Добротвора...
`Итак, судья Бигс огласил приговор: оштрафовать мистера Виктора
Добротвора из СССР на 500 долларов, ввезенное лекарство арестовать и
возвратить его владельцу при отбытии из Канады. Представитель Федерации
бокса внес требуемую сумму, и Виктор Добротвор вместе с ним уехал в
гостиницу `Меридиен` готовиться к завтрашнему поединку с сеульским
боксером Ким Ден Иром, чемпионом своей страны и, как утверждают
специалисты, наиболее вероятным чемпионом Игр ХХIV Олимпиады`.
Власенко откинулся на спинку кресла, высоко запрокинув голову, так,
что выдался вперед острый кадык. Почему-то вспомнился Остап Бендер и Киса
Воробьянинов, крадущийся с бритвой в руке. Я почти физически ощутимо
почувствовал мгновенную, как удар молнии, острую боль, тут же исчезнувшую
и лишь оставившую воспоминание во вдруг заколотившемся сердце. В голове же
засела мысль, и чем дальше, тем сильнее захватывала она меня, я готов был
тут же вскочить и нестись в `Меридиен`, чтобы без раскачки задать этот
проклятущий вопрос Виктору Добротвору: `Зачем?` Я понял, что не засну ни
сегодня ни завтра, и не будет мне покоя, пока не услышу ответ, ибо
Добротвор что-то нарушил в моей душе, сдвинул с места, и мое представление
о нем - да разве только в нем самом дело?! - о человеческой порядочности и
честности оказалось поколебленным. Нет, я не перестал верить в честность и
порядочность, и сто таких, как Виктор Добротвор, не разрушат мою
убежденность в их незыблемой необходимости на этой бренной земле. Но я
страстно хотел увидеть, узнать, что же есть закономерность, определяющая
сущность человека, что служит гарантом непоколебимости этих никогда не
стареющих, определяющих нашу жизнь понятий.
Виктор Добротвор своим поступком нанес мне удар в самое солнечное
сплетение!
- Возьми, - сказал Анатолий, доставая из видеомагнитофона пленку с
записью репортажа. - Покрути на досуге, пораскинь мозгой. Чует мое сердце,
что этим дело не закончится. Слишком просто - пятьсот долларов, и концы в
воду. Дай бог, конечно, чтоб на этом оно и скисло, испустило дух... Ладно,
старина, хватит, расскажи лучше, что в Киеве делается, с кем встречаешься
из наших... Я ведь уже век не ступал на Крещатик... И москвичом не стал, и
киевлянином называться не смею.
- Я тоже не часто вижусь с ребятами, хоть и живу почти на Крещатике,
на Десятинной. В КВО век не плавал, больше в `Динамо`, это под боком, - в
обеденный перерыв вместе с абонементщиками из близлежащих институтов
академии. Они еще, бывает, недовольство выражают, что слишком быстро
плаваю, им мешаю. Ну, что тут скажешь! Не откроешь же рот да не станешь
первому встречному-поперечному сообщать, что ты - призер Олимпийских игр,
экс-чемпион и экс-рекордсмен... И на том спасибо, что пускают в бассейн по
старой памяти - без пропусков и абонементов.
- Как Люси?
Я невольно взглянул на Толю. Нет, время не изгладило прежнее чувство:
по тому, как оживился он, как собрался, словно на старт вышел, как
непроизвольно сжались кулаки и загорелись глаза, я догадался - Люська в
его сердце, и чем дальше, тем крепче память, дороже воспоминания.
Я живо представил, как ехали мы однажды в Москву на сбор перед
чемпионатом Европы. Люси, как звал ее Власенко, была настоящая пагуба:
высокая, длинноногая, какая-то утренне свежая, от ее карих озорных глаз,
лукаво прищуренных, когда она играла в серьезность, в солидность
(как-никак - чемпионка и рекордсменка мира, наша `золотая рыбка`), на
сердце становилось беспокойно, и хотелось что-нибудь отмочить, чтоб дать
выход дивной энергии, рожденной этим взглядом. Люська знала, что Влас
втюрился по уши, и с женским непорочным эгоизмом не упускала случая, чтоб
еще и еще напомнить ему об этом. И в счастливом ослеплении молодости не
разглядела, как перегнула палку: Влас тоже был человеком-кремнем (я об
этом догадался значительно позже), он не мог допустить, чтоб им
пренебрегали. Люси флиртовала налево и направо (она была чертовски красива
и идеально сложена) и крутила им, как ванькой-встанькой. Люська не учуяла
опасности - она слишком уверовала в свое могущество, да, видимо, и не
чувствовала к Толе того, что чувствовал он к ней. Они расстались, и оба
так и не достигнув личного счастья. Люси, хоть и выскочила замуж, детей не
завела и медленно старела, морщилась, словно усыхающий красавец гриб на
солнце, как определил я ее состояние. Власенко же, как мне было известно,
тоже не слишком преуспел в личной жизни: за границей он чаще перебивался
один - жена предпочитала Москву.
- Люси уже кандидат наук, преподает в КИСИ, глядишь, возьмется
заведовать кафедрой. Волевая женщина, - как можно индиферентнее отвечал я,
не хотелось травить душу Анатолию.
- Как живет, скажи... Да брось ты эти штучки-дрючки! Не вороши
старое. Миражи юности... - Он безбожно врал, я это видел, но Влас не был
бы Власом, ежели б позволил кому-то заглянуть к себе в душу, а тем паче
пожалеть, посочувствовать. Он ненавидел жалость!
- Парадная сторона - в полном порядке и блеске. Люси не утратила
авторитета после ухода из плавания. Что касается личного, тут я пас, мы с
ней здравствуй - до свиданья, не больше.
- Эх, вернуться бы лет на двадцать назад, чего натворил бы Власенко!
- лихо воскликнул Анатолий и снова потянулся к штофу. Легко налил треть
бокала и так же легко, не поморщившись, выпил. - Ты завтра в Штаты?
- Задержусь, чтоб не крутиться по самолетам, - послезавтра будет
оказия прямо до Лейк-Плэсида.
- Лады.
Я понял, что мне пора, потому что Люси уже появилась в затененном
углу у окна, и мне почудился ее смех, и воспоминания начинают обретать
осязаемые формы. Нет, что б там не твердили реалисты, ничего в этой жизни
не исчезает бесследно...
- На обратном пути, ежели сможешь, задержись на денек-другой, съездим
в горы, лыжи у меня есть. Ты ведь тоже сорок третий носишь? Ну, вот
видишь... Бывай, старина!
Мы обнялись как прежде, когда случалось поздравлять друг друга с
победой, постояли молча, каждый думая о своем, и я бегом спустился вниз с
пятого этажа старинного особняка на монреальском Холме, и вечер встретил
меня мелким туманистым дождем, приятно облизавшим разгоряченное лицо.
Я не прошагал и пяти метров, как засветился зеленый огонек такси.
- В `Меридиен`! - бросил я, плюхаясь на заднее сидение.

3

Отъезд назначили на 6:30. Вещи были давно сложены, и я предавался
редкому состоянию ничегонеделания. По телевизору по одной программе
крутили оперу, по другой - фильм из жизни `дикого Запада`, прерываемый
американской рекламой, по третьей - очередной урок `университета домашней
хозяйки`... Читать не тянуло, газеты же давно просмотрены: ничего нового к
`делу Добротвора` не прибавилось.
Свой первый бой с южнокорейским боксером Виктор выиграл потрясающим
нокаутом в первом же раунде, и комментаторы на разные лады расписывали его
манеру вести бой. Я видел поединок - впрочем, какой там поединок: спустя
тридцать одну секунду после начала боя Добротвор поймал уходящего вправо
корейца хуком снизу в челюсть и бедняга рухнул как подкошенный. Мне стало
жаль корейца - такие удары не проходят бесследно, а до Олимпиады еще
далеко, и если `надежда Сеула` попадет в такую переделку еще разок, как бы
ему досрочно не перейти в разряд спортивных пенсионеров, если таковые у
них имеются, понятно.
У Виктора на лице тоже не слишком много радости. Больше того, мне
показалось, что в этот неожиданный удар он вложил совсем несвойственную
ему ярость, точно перед ним находился не спортивный друг-соперник, а враг,
глубоко оскорбивший его.
Наша вчерашняя встреча с ним в `Меридиене` оказалась на редкость
бесцветной.
Добротвор не удивился, увидев меня, входящего к нему в номер, - он
как раз выбрался из ванны и стоял передо мной в чем мать родила.
- Привет!
- Здравствуйте, Олег Иванович! Извините, я сейчас! - Он возвратился в
ванную комнату, вышел вновь уже в халате.
- Отдыхаешь?
- Завтра на ринг... Нужно привести себя в порядок. - Его будничный
тон, спокойствие, точно ничего не стряслось и не стоял он перед судьей в
окружении двух полицейских в форме, взвинтили меня.
- Что же ты можешь сказать? - без обиняков потребовал я.
- Вы о чем, Олег Иванович?
- О суде, о наркотиках, разве не ясно?
- Почем я знаю, что вас интересует? Обычно спортивные журналисты
пекутся о нашем самочувствии и радуются победам, не так ли? Если вы о
лекарстве, так яснее не бывает. Я на суде показал: в личное пользование
вез. Могу добавить, так сказать, из первых рук новость: Международная
федерация бокса, куда обратились представители стран, участники которых
тоже представлены в моей весовой категории, разъяснила, что снадобье это в
число запрещенных федерацией допинговых средств не входит. Вопрос снят...
- Нет, Виктор, не снят! Две тысячи ампул стоимостью в десять тысяч
долларов - в личное пользование?
Добротвор и бровью не повел.
- Почему же десять? Если по рыночным расценкам, так сказать,
розничным, все пятьдесят, ни монетой меньше. Это мне сообщил один доброхот
из местных репортеров. Я ему и предложил купить товар гамузом, за полцены,
глядишь, и приработок будет поболее, чем за статейки в газете... - Виктор
явно блефовал и не скрывал этого. `Да он еще издевается надо мной!` - с
нарастающим возмущением подумал я.
- Витя, - как можно мягче сказал я, уразумев наконец, почему он так
агрессивен, - Витя, я ведь не интервью у тебя беру и не о проявлениях
`звездной болезни` собираюсь писать... Просто мне горько, невыносимо
горько становится, когда подумаю, как ты будешь глядеть людям в глаза
дома... Ведь на каждый роток не набросишь платок... Ты на виду, и тебе не
простят и малейшей оплошности... Как же так?.. Что же случилось с тобой,
Витя?
- И на старуху бывает проруха... Какой же я дурак... - вырвалось у
него.
- Ты о чем, Виктор?
Но Добротвор вмиг овладел собой. Правда, в голосе его уже не звучал
издевательски насмешливый вызов, он стал ровнее, обычнее, но створки
приоткрывшейся было раковины снова захлопнулись.
- Нет нужды беспокоиться, дело закрыто, наука, конечно, будет. Из
Москвы летел, купил лекарство для приятеля в Киеве - он астматик, без него
дня прожить не может. Как говорится: запас беды не чинит... Так я товарищу
из консульства нашего - он ко мне приезжал (Власенко был у Добротвора и
мне ни слова?!) - и сказал, такая версия и будет...
- Я ведь по-человечески, по-дружески, Виктор, а ты... Мне-то зачем
лапшу на уши вешать?..
- Так надо, Олег Иванович. - Голос его неумолимо грубел. - Извините,
мне завтра драться...
Возвратившись в гостиницу, я попросил у портье видеокассетник в
номер. Не успел снять плащ, как принесли новенький `Шарп`. Я поставил
кассету, сунутую Власенко, и несколько раз просмотрел репортаж из
аэропорта. Нового выудить мне так и не удалось, но что-то смутно волновало
меня, и это непонятное волнение раздражало. Что-то было там, я это
улавливал подспудно, но что, никак понять не мог. Я проанализировал каждое
слово диктора, репортера, вновь и вновь, возвращая пленку к началу,
вглядывался в выражения лиц Добротвора, таможенника, полицейских, словно
надеялся прочесть на них скрытые, невидимые письмена. Но, увы, лица как
лица. Равнодушное, привычное к подобным открытиям чернобородое цыганское
лицо таможенника - человека и не пожилого, но и не молодого, лет 38-40,
борода придавала ему солидность. Два полицейских как близнецы: одного
почти баскетбольного роста, дюжие ребята, оба безбородые и безусые - тоже
не излучали особых эмоций. Репортер? Много ли разглядишь, когда человек
просто-таки приклеился к глазку видеокамеры?
И вдруг - стоп!
Парень-осветитель с двумя мощными лампами. Он находился на отшибе, в
самом углу кадра, и я долгое время не обращал на него внимания. Даже
толком не разглядел лицо.
Меня поразило другое: его спокойствие и заранее занятое место слева
от таможенника - свет падал на стойку, где и развернулись основные
события. Погоди... разве уже тогда, в аэропорту, не я обратил внимание на
толпу репортеров, встречавших самолет? Но отмахнулся от мысли, что в этом
есть что-то необычное, заранее подготовленное: ведь сразу прибыло две
советские спортивные делегации - боксеры и сборная по фигурному катанию, и
внимание к нам после того, как мы не поехали летом на Игры в Лос-Анджелес,
повышенное, вот и встречали во всем блеске телевизионных юпитеров.
Но тогда почему никто даже головы не повернул в сторону фигуристов -
славных юных мальчишек и девчонок, такой живописной, веселой и оживленной

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Док. 115121
Опублик.: 18.12.01
Число обращений: 1