ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Николай Псурцев.
Супермен.

Москва 1990

Часть первая
20-26 июля
Сегодня тихо и безветренно, покойно и солнечно с самого утра. Днем в
каленом сизо-белом небе висели два-три облачка, дырявые, косматые, да и те
обречены были, растаяли к вечеру. А еще ночью шел дождь, злой и студеный. И
вчера он шел, и позавчера. Тяжелый, он побил цветы, кустарник, издырявил, а
затем и зацементировал пляжи, жестоко разогнал пригревшихся отдыхающих,
выхолодил прибрежную кромку моря, изувечил дороги глубокими обширными
лужами.
И конечно, берег в этот день был пустынный и скучный, и не отливал песок
золотом слепяще и весело, и не томилось в нем больше тепло, такое желанное и
уютное, был он серый и мокрый и утрамбованный почти до твердости заезженного
проселка. Все ждали, когда он размякнет, высушится. Когда это будет? К ночи?
Завтра?
...Вдоль пляжа неслась машина, ревела сердито, мощь свою выказывая. Ружин
гнал `Жигули` почти на предельной скорости. Неожиданно затормозил, вывернул
вбок, так, чтобы закрутилась машина волчком, веером высекая из-под колес
мокрый песок, завертел восьмерки на полном ходу; подбадривая себя хриплыми
вскриками, вдруг врезался в воду, въехал как на амфибии по самые дверцы,
развернулся по дну, бешено вспенивая бегущие к берегу волны, и погнал вдоль
пляжа, с шипеньем рассекая воду.
Лера охала, вскрикивала, то и дело зажмуривалась в испуге, вдруг
хваталась за руль, а при резком повороте опрокидывалась на Ружина,
непроизвольно обнимая его.
- Умница. Не надо скрывать своих потаенных желаний,- объявлял Ружин и
добавлял, веселясь: - Еще разок, пожалуйста,- и снова на предельной скорости
клал машину в вираж.
Они не видели, как бесшумно, выключив мотор на спуске, катил по шоссе
вдоль пляжа сине-желтый милицейский мотоцикл с коляской и со старшим
сержантом в седле. Одной рукой старший сержант держался за руль, другой
расстегивал шлем, стирал со лба пот. Жарко, а старший сержант в теплом
кителе, и галстук тугой петлей сжимает его горло. Приказали позавчера по
случаю дождей и холодов в кителе на смену заступать, а сегодня не отменили,
вот и парится старший сержант, не смея пуговку расстегнуть -
дисциплинированный, сознательный, примерный. Остановил он мотоцикл там, где
кусты погуще, чтоб со стороны пляжа трудно заприметить его было, снял шлем,
подправил влажные короткие волосы и принялся бесстрастно наблюдать за
ружинскими кренделями.
- Я больше не могу,- сказала Лера, мертво вцепившись в сиденье. Ружин
сделал очередной вираж, крутой, с рисковым креном.- Я умру, прямо здесь. И
тебя посадят. Убийца.
- Меня оправдают,- возразил Ружин.- Я докажу, что ты нимфоманка и
садомазохистка. У нас этого не любят.
- Дурак,- сказала Лера.
- Хо-хо-хо,- отозвался Ружин.- Не любишь правду...
- Я тебя ненавижу,- почти не разжимая губ, проговорила Лера.
- Раз так,- Ружин пожал плечами,- я могу выйти.- Он вдруг бросил руль,
открыл свою дверцу.
Лера вцепилась в него, закричала испуганно:
- Не надо, Сереженька!
Ружин захлопнул дверцу, положил руки на руль, заметил удовлетворенно:
- Значит, все-таки я тебе нужен?
- Конечно же нет,- Лера отвернулась к окну, хмурясь.
- Нет? - переспросил Ружин.
- Нет,- подтвердила Лера.
- Тогда смерть,- сказал Ружин.- Для обоих. Я давно думал об этом. Она
соединит нас навечно.- Он разогнался с ревом, мощно.-До скорого свидания!
Машина неслась на темную, мокрую скалу, с острой верхушкой. Лицо у Ружина
недвижное, маска, глаза без выражения, прозрачные, солнце бьет в лобовое
стекло, и стекло оттого белое, будто молоком залитое. Лера закричала
истошно, обреченно. Высокий, звенящий голос сорвался на хрип. Ружин вдавил
педаль тормоза. Машина, качнувшись, застыла перед самой скалой. Лера
обхватила руками голову, сморщилась некрасиво, заплакала, тихо, безнадежно.
- Ну зачем? - сказал Ружин скучно.- Зачем, а?
...Старший сержант сплюнул, проследил за полетом плевка, внимательно
рассмотрел место падения, аккуратно засыпал плевок и, обтерев со лба пот
рукавом кителя, надел лежавшую в коляске фуражку.
Лера достала сумку с заднего сиденья, вынула косметичку, смотрясь в
зеркальце, платком вытерла щеки, промокнула глаза, выпятив нижнюю губу,
подула на них.
- Ты за что-то мстишь мне? - спросила она.- За что? Ружин оживился.
- Мщу,- кивнул он.- За тех добрых и порядочных парней, которых ты
совратила и обесчестила.- Он повысил голос, заговорил
торжественно-обличающе: - За тех, кто поверил тебе и которых ты обманула! Я
мщу за поруганную честь, за отцов-одиночек...
- Я не шучу,- перебила его Лера.
- А я шучу,- ухмыльнулся Ружин.- Шучу, понимаешь? Я веселый. Ты не
замечала?
- Поехали,- сухо сказала Лера.
- Поехали,- согласился Ружин.
Машина тронулась и покатила к шоссе, почти к тому самому месту, где
хоронился старший сержант в кителе и с мотоциклом. Скрипуче пробуксовывая на
отлогом подъеме, автомобиль наконец выбрался на шоссе. Сержант надвинул
фуражку на лоб, перегнулся, достал из коляски жезл, ударил им, будто
дубинкой, несколько раз по ладони левой руки и неторопливо пошагал
навстречу. Когда машина была метрах в двадцати, он махнул жезлом.
- Ну вот еще,- сказал Ружин и прибавил газу. Сержант невольно отпрыгнул в
сторону. Опомнившись, засвистел что есть силы, мелко подергивая головой от
напряжения.
- Во соловей,- усмехнулся Ружин, взглянув в зеркальце заднего обзора.- Ща
фуражка слетит.
- Кто придумал эти дурацкие свистки? - сказала Лера.- Звук у них
неправильный, истеричный, безвкусный. От него хочется бежать, а не
останавливаться. Глупые люди. Вот если бы ГАИ флейты дали.
- Или в крайнем случае горны,- заметил Ружин.
- Нет, флейты лучше,- мотнула головой Лера.- Они нежнее, мелодичней...
- А горны громче,- не отступал Ружин.- Их лучше слышно.
- Дело не в громкости,- разозлилась Лера.- А дело в отношении к людям...
Флейта говорит: `Остановитесь, пожалуйста, дорогой товарищ, к моему
глубокому сожалению, я должен проверить у вас документы...` А горн, что и
свисток: `Стоять! Документы давать! Всех расстрелять!`
- Нет,- не согласился Ружин,- у горна все-таки звуковой оттенок более
уважительный и солидный, чем у свистка...- Он взглянул в зеркальце и
подивился: - Резво шпарит. Ну-ну,- сказал он и надавил на акселератор.
Шоссе ушло в сторону от моря, потянулось в гору, вдалеке замелькал
серпантин. Ружин уверенно и красиво вписывался в повороты. Сержант стал
отставать. На втором витке он съехал с шоссе и двинул напрямик, по грязи,
камням, мокрой траве. Мотоцикл ревел, буксовал, выбрасывая из-под колес
комья мокрой земли и наконец завалился набок, придавив сержанту ногу.
Сержант заорал, и лицо у него сделалось свекольным.
Но вот, вдоволь наизвивавшись и набранившись, неразборчиво и невнятно, но
чрезвычайно грубо и зло, сержант выбрался все-таки из-под мотоцикла и,
держась за фуражку, спотыкаясь, помчался наверх, к шоссе. Успел-таки.
Замызганный, свирепый выбежал на середину дорогу, расставил ноги, расставил
руки, залился визгливым свистом, задрожал от победной радости.
Лера, скривившись, закрыла уши руками, а Ружин ухмыляясь, метрах в
двадцати от сержанта резко надавил на тормоз. Заскрипели колодки, зашипели
колеса, машину повело слегка юзом, и остановилась она возле самого сержанта.
Бампер уперся прямо ему в ноги. Ружин открыл дверь, но выходить не стал.
- Угости сигареткой,- попросил он.
- Что? - оторопел сержант.
- Целый день за рулем,- Ружин помассировал шею.- А ни одной сигаретки так
и не выкурил. Хочется, понимаешь ли, до смерти...- Ружин удивленно уставился
на сержантовы галифе: - А чего грязный-то такой? - спросил сочувственно.
- Документы! - вскипая, выцедил сержант.
- Документы? Ну давай, показывай,- добродушно улыбнулся Ружин и протянул
руку.
- Твои документы! - сержант слабо шевельнул закаменевшими от злобы губами
и вдруг заорал: - Быстро! Давай быстро!
Ружин вылез из машины, успокаивающе выставил ладони, зачастил бархатно: -
Тихо, тихо, тихо...- Извлек из кармана куртки документы, протянул сержанту.
Тот нетерпеливо вырвал их и стал жадно рассматривать, одновременно
мстительно восклицая:
- Въезд в заповедную зону! Неповиновение работнику милиции! Превышение
скорости!.. Дорого заплатишь!
- Сержант, сержант,- миролюбиво проговорил Ружин,- послушай, здесь такое
дело...- Он наклонился к уху милиционера и что-то энергично зашептал. Шептал
долго. Лицо сержанта понемногу прояснилось, губы размягчились, запунцовели,
он то и дело поглядывал сквозь стекло на Леру, наконец, кивнул головой, и
тогда Ружин вынул из кармана сиреневую купюру и протянул ее сержанту, тот
опять кивнул и положил деньги в карман. Получив документы, Ружин кинул их
через открытое окно на сиденье, затем опять полез в куртку и вынул оттуда
красную книжицу. Раскрыл ее, показал сержанту, представился:
- Капитан милиции Ружин. Старший оперуполномоченный уголовного розыска.
Теперь твоя очередь,- Ружин протянул руку.- Документы.
Удивительные порой процессы происходят в человеческом организме, все
вроде уже дотошные врачи объяснили, ан нет, все равно изумляешься, когда
видишь, как лицо человека в мгновенье меняет цвет, как в мультфильме. Был
сержант бурачковый, а стал сержант крахмальный, даже глаза обесцветились.
- Нет,- сказал он.- Да,- сказал он.- Хотя нет,- сказал он.- Хотя не
знаю,- сказал он и стал тереть глаза, как ребенок, а потом сказал: - Я
больше не буду, простите,- а потом сказал: - Я не местный, и в армии
отличником боевой и политической подготовки был, музыкальным ансамблем
руководил, пользовался авторитетом...
Ружин сунул удостоверение сержанта в карман, вскинул голову, проговорил
негромко, но весомо:
- Такие, как ты, ввергают отечество в хаос. Такие, как ты, способствуют
хозяйственному развалу и моральному застою. Ты тот самый бракованный винтик
в механизме, который мешает этому механизму нормально работать, а вам, этим
винтикам, имя легион, вас сотни, тысячи, миллионы.
- Десятки миллионов,- обиженно подсказала Лера из машины.
- Десятки миллионов,- подтвердил Ружин.- Такие, как ты, позорят,
компрометируют, дискредитируют само звание - советский милиционер.- Ружин
вытянул к небу указательный палец.- Это же высочайшее, это святейшее звание
- советский милиционер... Ты зачем пошел в милицию? А? Чтобы форму получить?
Чтобы деньги получить? Чтобы власть получить? Чтобы восполнить свою
ущербность, неполноценность? Чтобы отомстить кому-то? Чтобы что-то доказать
кому-то? Или чтобы избавить общество от мерзавцев и негодяев?
Сержант какое-то время моргал, прикусывая губу, а потом ответил:
- Эта... Чтобы избавить...
Ружин просунул голову внутрь машины:
- Он идиот,- сказал он Лере.- Открой бардачок. Достань листок бумаги.
Ружин выпрямился, положил бумагу на капот, извлек из нагрудного кармана
ручку, подал ее сержанту.
- Пиши,- сказал он.
- Что? - обреченно спросил сержант.
- Я продиктую.
Сержант согнулся над капотом.
- Начальнику управления внутренних дел..- диктовал Ру-жин.- Я, такой-то
такой-то, такого-то числа, в таком-то месте получил от такого-то владельца
автомашины такой-то деньги в сумме двадцати пяти рублей за нарушение своих
должностных обязанностей.- Сержант бросил писать и испуганно поднял голову.-
Пиши, пиши,- спокойно сказал Ружин.- Или можем разобраться прямо сейчас, в
управлении. Поехали,- предложил он.- Или об этом будут знать только я и
свидетель,- он указал на Леру. Сержант опустил голову.- За нарушение
должностных обязанностей,- продолжил Ружин,- кои выражались в отсутствии
наказания водителя такого-то за въезд в заповедную зону, превышение
скорости, неповиновение работнику милиции. С красной строки. Я все осознал.
И больше такого в моей профессиональной практике не повторится. Число,
подпись.
Ружин все добросовестно прочитал, кивнул, сложил бумагу, сунул ее в
карман. Протянул руку, сказал коротко: - Деньги,- и деньги положил в карман,
а взамен отдал сержанту документы. Сел в машину.
- Бывай здоров,- сказал на прощанье. Машина тронулась, и Ружин
рассмеялся:
- Как он вдумчиво мне внимал, ты видела?
- Я видела, как ты упивался,- ответила Лера.
- Ты несправедлива,- возразил Ружин.- Я работал. Авось когда-нибудь эта
бумажка и пригодится.- Он машинально посмотрел в зеркальце - на шоссе сзади
никого не было - и опять заговорил: - Однажды старый еврей пришел к Гришке
Распутину и дал ему сто рублей. `Зачем?` - удивился Гришка. `Может,
вспомнишь когда`,- ответил еврей. Вот так.
- Какой ты ушлый,- усмехнулась Лера. Ружин искоса посмотрел на женщину.
- Дальновидный,- поправил он.
...Когда они въехали в город, стало смеркаться. Грустное время, и уже не
день, и еще не вечер, и не ночь, так, не поймешь не разберешь, словно вне
жизни существуешь в этот час, без опоры, без определенности, мысль не может
ни за что зацепиться спасительное... Так не у всех, наверное. Да, конечно же
не у всех. А у Ружина так...
Город готовился к вечеру, засветились неоновые буквы на отелях,
засветились окна в кафе и ресторанах. Густо потек народ с пляжей. Надо
быстро поужинать. И приодеться - для прогулок и развлечений.
- Уже темно,- сказал Ружин.- Может, прямо к дому?
- Нет,- ответила Лера.- Останови тут. Старухи в твоем дворе, как кошки.
Им что ночь, что день... Ружин притормозил. Лера вышла.
- Через пять минут жду,- сказал Ружин ей вслед и мягко тронулся с места.
В своем дворе он припарковал машину, вышел, любезно поздоровался с
глазастыми старушками, поднялся на третий этаж, вошел в квартиру, закрыл
дверь, прислонился к ней спиной, с силой провел пальцами по лицу, зашел в
ванную, включил свет, намочил под краном руки, опять провел ладонями по
лицу, взглянул на себя в зеркало.
- Зачем? - спросил он себя.- Зачем, а?
В комнате он снял куртку, бросил ее на диван, расстегнул рубашку,
потянулся с усилием, взял сигарету, прикурил, массируя шею, подошел к окну,
нагнулся, рассеянно вглядываясь в темный провал его, пробормотал что-то и,
неосторожно подавшись вперед, ткнулся лбом в стекло. Стекло треснуло сухо,
задрожало, глухо прогудев, и два крупных клинообразных куска обвалились со
звоном, раскололись между рамами.
- А-а-а, черт! - взвыл Ружин, смахивая кровь со лба. Входная дверь
распахнулась, вошла Лера, она бросила сумку и ключи на кресло и только после
этого заметила разбитое окно и кровь на лице у Ружина. Подбежала, заохала,
разглядывая;
помчалась в ванную, принесла мокрое полотенце, стерла кровь...
- Ерунда,- сказала.- Ссадина.
Залепила ранку пластырем, провела прохладной ладонью по щеке Ружина, по
губам. Он улыбнулся, поцеловал ее пальцы.
- Как не вовремя,- сказал он.- С такой мордой я распугаю весь ресторан.
- Отлично,- смеясь, проговорила Лера.- Я хочу поскорее посмотреть, как
это будет. Представляешь,- она сделала свирепое лицо, сдвинула брови и
выпятила челюсть,- ты входишь первый, со ссадиной. Крик ужаса, все срываются
с места и, опрокидывая столики, мечутся по залу. И тут появляюсь я.
Удивление. Восторг. Обмороки.
- Инфернальная парочка,- содрогнулся Ружин. Лера посмотрела на часы.
- Пора собираться,- сказала она, держась за Ружина, расстегнув туфли,
небрежно скинула их и босая прошлепала в ванную.
Ружин сел на мягкую квадратную кровать, покачался на ней несколько раз, с
веселым любопытством прислушиваясь к томным вздохам матраца, потом потянулся
к телефону, стоящему на тумбочке, набрал номер.
- Это я,- сообщил он, когда ему ответили.- Ну как?.. Наверное, он
дозвониться не может, вы там, балаболки, висите на телефоне... Ну хорошо,
еще полчаса я дома, потом минут двадцать в дороге и примерно до часу буду в
`Кипарисе`, звони туда, спросишь метра, Михалыча, он позовет. Все.
Шум воды в ванной стих. Появилась Лера. Она никак не могла справиться с
просторным и длинным ружинским халатом, он волочился по полу, путался в
ногах. Сделав шаг, чуть не упала, хихикнула. Лоснящееся от крема лицо было
расслабленным, умиротворенным.
- Хочется жить,- сказала она и добавила, подумав: - Я останусь у тебя
после ресторана. Плевать на все.
- Я всегда верил в тебя,- сказал Ружин.- И не ошибся.- Он поднялся.-
Какой костюм надеть?
- Бежевый,- откликнулась Лера,- французский. Мой любимый.
Ружин вышел из комнаты.
Лера закрыла глаза, вздохнула глубоко, решительно подошла к телефону,
сняла трубку и вдруг заколебалась, потерла трубкой висок, посмотрела в окно.
Под черным небом насыщенной жизнью и электричеством волновался город.
- Наймусь юнгой и уйду в Сингапур,- сказала Лера.- Там бананы.
Она набрала номер, ласково заулыбалась трубке.
- Мишенька, ты уже дома? - тихо спросила Лера.- Молодец. Ты у меня
примерный. Есть суп, есть картофельные котлеты... А, уже поел... Ну, посиди,
почитай или поработай. Приду поздно, наверное, ночью... Не сердись. На мне
сейчас два индивидуала из Бельгии. Ленка заболела, другого переводчика не
могли найти, как всегда, под руку попалась я, надо их проводить, а до этого
покатать по ночному побережью. Программа... Ну, не сердись... Целую...
Повесив трубку, невесело усмехнулась и сразу стала набирать другой номер.
- Л╗нечка,- нежно проговорила она.- Слава богу, что сам подошел. Ты
прости, мы увидеться не сможем. Надо побыть дома. Опять напряженка с Мишей.
Он, по-моему, догадывается... Нет, нет, не о тебе, вообще... Злой, по
телефону всем отвечает, что меня нет... Хорошо? Ну, до завтра.
Ружин быстро и умело завязал перед зеркалом темно-бордовый узкий галстук,
поправил воротник рубашки, осторожно провел пальцами по аккуратно уложенным
волосам, надел пиджак.
В зеркале увидел Леру. Она стояла на пороге комнаты в белом платье,
коротком, почти прозрачном - тонкие ноги, длинные, золотистые от загара, рот
приоткрыт нарочито, с вызовом.
- Я раньше никогда никуда не опаздывал,- сказал Ружин, не оборачиваясь.-
Но, как появилась ты, я делаю это регулярно.
Он снял пиджак, швырнул его в кресло, не отрывая взгляда от женщины,
жадно рассматривал ее в зеркале. Она вошла в комнату, встала рядом,
дурачась, чуть наклонилась, тряхнула головой, волосы закрыли лицо, густые,
ни глаз не различишь, ни губ.
- А я тебя вижу,- сказала Лера, смеясь.
Ружин неожиданно быстро притянул ее к себе, поцеловал.
- Платье,- слабо выдохнула Лера.
Ружин мял ее как куклу, судорожно шарил руками по телу. Затем, не
выпуская из объятий, настойчиво потянул женщину за собой на кровать. Лера
покорилась.
- Сейчас,- прерывисто зашептал Ружин.- Сейчас...- Он суетливо развязывал
галстук...
Затренькал телефон. Ружин расстегнул рубашку. Телефон звонил.
- Идите вы к черту! - выругался Ружин и внезапно замер. -Минуту,- сказал
он Лере, поднялся и взял трубку.- Да,- выдохнул нетерпеливо.- Позвонил-таки.
То, что надо. Когда? Где? Отлично. Через двадцать минут в управлении. Все.
Он повернулся к Лере.
- У нас в запасе десять минут.- И принялся расстегивать брюки.
Лера резко и легко выпрямилась.
- Все,- тихо и сдержанно сказала она.- Я ухожу.
- Не дури,- засмеялся Ружин.- Десять минут тоже на дороге не валяются.-
Он опять обнял ее. Лера брезгливо отпрянула.
- Пошел ты знаешь куда...- она встала, нервными движениями поправила
платье.- Как вы мне все надоели, если б ты только знал...
- И много нас?
Лера нашла сумку, скомкав, побросала туда свои джинсы, рубашку, белье,
осмотрелась - не забыла ли чего - и направилась к двери.
- У меня же работа,- мягко заметил Ружин. Он приладил под мышкой пустую
кожаную кобуру от пистолета, надел пиджак, тоже вышел в прихожую.
- Да разве в этом дело,- Лера усмехнулась и открыла входную дверь.-
Больше не звони.
- Эй! Постой! - Ружин перестал улыбаться.- Брось! Не надо! - Он выбежал
на лестничную площадку, крикнул: - Ну прости ты меня! Прости! - и тут же
замолк, настороженно огляделся и шустро шмыгнул в квартиру.

...В управление приехал не переодевшись, как и был в бежевом костюме,
бордовом галстуке. Кивнул дежурному, с кем-то поздоровался в коридоре,
сильно и легко взбежал наверх, с ходу открыл дверь кабинета, она отлетела,
как от порыва ветра, ударилась о стену, задрожала, загудела глухо. Навстречу
ему поднялись двое молодых людей одного возраста, стройные, крепкие, чем-то
похожие, по-современному одетые - джинсы, курточки.
- Ты так красив, шеф,- восхитился Лахов.
- Я бы влюбилась,- манерничая, проговорил Горохов.- Если б умела...
Ружин невесело улыбнулся в ответ. Загремел ключами, открыл сейф.
- Всю малину испортили, да? - сочувственно спросил Лахов.
- Еще как,- Ружин достал из сейфа пистолет, привычно щелкнул затвором,
вставил обойму, вложил оружие в кобуру.- Впору запеть `Ментовские
страдания`. Ну что? - он посмотрел на сотрудников.- Погнали!
`Рафик` несся по городу. На нем никаких опознавательных знаков, ни
проблесковых маячков, и сирена не глушила пронзительными звуками и тревогой
беспечный курортный народ. Кроме троих оперативников в автобусе сидели еще
трое сотрудников в форме.
- Смешно,- сказал Лахов, глядя в окно.- Море ненавижу, а столько лет живу
здесь.
- Уезжай,- лениво порекомендовал Горохов.
- Уеду,- привычно легко отозвался Лахов.
- А я его и не замечаю,- офицер в форме протянул всем сигареты.- Вода и
вода. Чего говорить? Нет, здесь хорошо. Я вон в Мурманске служил. Холодно.
- Да, да, конечно,- согласно закивал Лахов.- Надо всегда сравнивать с
худшим.
- Ты еще заплачь! - неожиданно резко сказал Ружин. Все посмотрели на
него. Он затянулся и закашлялся, поперхнувшись дымом. Горохов хватанул его
по спине. Ружин громко ойкнул, но кашлять перестал. Офицер засмеялся.
Автобус притерся к тротуару. Водитель выключил мотор. Стало тихо.
- Все как обычно,- заговорил Ружин.- Поднимаемся, звоним условным
звонком...
- А мы его знаем? - спросил офицер.
- А то,- весело откликнулся Ружин.
- Сыщикам слава! - офицер хлопнул в ладоши.
- Понятых, естественно, надо,- продолжал Ружин.- Вы,- он указал пальцем
на одного из милиционеров,- организуйте, пожалуйста.
Милиционер кивнул и вышел из автобуса.
- Сколько их? - спросил офицер, надевая фуражку.- `Рафика` хватит?
Ружин пожал плечами, сказал неопределенно:
- Упакуем, чай не баре...
- Ну, ладненько,- кивнул офицер.- Поработаем. Давно в деле не был. Заела,
понимаешь ли, канцелярия.
- А кого не заела? - вздохнул Ружин и вытянул средний палец.- Гляди,
мозоль от ручки.
- А лучше бы от курка,- с деланным тяжелым хрипом в голосе заметил
Горохов
Офицер опять засмеялся. Все происходящее ему очень нравилось. В стекло
постучали. Милиционер привел понятых, двух настороженных мужичков
пенсионного возраста.
- Теперь быстро,- сказал Ружин. Оперативники и милиционеры торопливо
пересекли двор, вошли в подъезд, застучали каблуками по лестнице. Лампочки
светили вполнакала, медно, да и то не на каждом этаже. Было холодно и сыро,
словно и не на юге. Лахов поскользнулся, чуть не упал.
- Вот дерьмо! - выругался.
- Дерьмо,- негромко засмеявшись, подтвердил Горохов и посветил на
лестницу фонариком. Лахов шевельнул ноздрями и сморщился. Начал старательно
о лестницу соскабливать неприятность с подошвы.
- Потом,- толкнул его Ружин.
Наконец поднялись. Встали перед дверью. Дверь обшарпанная, давно не
крашенная, но с тремя замками, добротными, новыми. Ружин оглядел коллег,
потянулся к звонку. Позвонил два раза длинно, три раза коротко. Не открывали
долго. Кто-то из милиционеров вздохнул: `О, господи`. Но вот защелкали
замки, один, второй, третий. Дверь приоткрылась. Ружин сильно толкнул ее
ногой За дверью вскрикнули, и она открылась больше чем наполовину. Ружин
шагнул первым. Лахов тоже переступил порог и закашлялся.
- Дурь,- определил Горохов и зажал нос.
В темной узкой прихожей кто-то корчился у стены. Видно, тот, кто
открывал. Ружин подтолкнул его вперед, чтобы не оставался за спинами. Парень
выругался, но заковылял покорно. По пути Ружин открыл дверь в ванную. Там
горел свет. Голый малый тискал голую девчушку, совсем молоденькую,
беленькую, худую. Горохов дернул малого за руку, тот повернулся, в белесых
глазах муть, тупая ухмылка. Накачанный. Девчонка захохотала и стала
чесаться. Со всей силы. В кровь. Кто-то выскочил в коридор из комнаты,
грузный, растрепанный, потный. Разглядев погоны, крикнул:
- Менты! - забегал шальными глазами в поисках выхода, мет-нулся к кухне.
Ружин не останавливал его. Куда он денется, третий этаж. Но милиционеры
все-таки двинулись в сторону кухни. Ружин толкнул дверь в комнату. Теперь и
он закашлялся. Дым, музыка, стол с закусками, от двери до окна `стенка`,
дорогая, матовая. Ворсистый ковер на полу, не наш - привозной, ворс с
пол-ладони, и совсем ни к месту три кровати панцирные, на каждой лежат
мальчишки, рты полуоткрыты, лица заостренные, как у мертвецов, на столе
среди закусок шприцы, под подошвами хрустит - осколки ампул. На бархатном
диване под роскошным абажуром торшера двое кавказцев, скорее всего грузины,
небритые, мордатые, подняться нет сил, глядят сумрачно, пьяно. Один все-таки
сумел встать до того, как Ружин к нему приблизился, нетвердо, но резво
шагнул к низкому шкафчику, просунул руку между ним и стеной, вынул
двустволку, не целясь выстрелил, попал в потолок, посыпалась штукатурка.
Офицер присел, закрыв уши руками, фуражка упала с его головы, покатилась.
Ружину мешал стол. Через него до парня не дотянуться, а тот уже
прилаживался, целился.
- Сука! - крикнул Ружин и с грохотом опрокинул на него тяжелый стол -
зазвенела посуда неожиданно мелодично, нежно,- затем ногой двинул его в пах,
отвел левой рукой стволы, а правой коротко ткнул в основание носа. Парень,
удивленный, упал. Теперь им занялись Горохов и Лахов. Ружин поднял фуражку,
потряс офицера за плечо, отнял его руки от ушей, протянул фуражку, обронил:-
Не теряй.
Дверь в кухню забаррикадировали изнутри. Милиционеры в два плеча пытались
освободить себе путь. На кухне истошно вопили:
- Хрен вам, падлы! Хрен моржовый! Не взять меня! Не взять! Никого не
взять!..
- Хрен! Хрен! Хрен! - вторил ему еще один голос, молодой, звенящий от
напряжения, страха и собственной отваги.
- С водицей уйду, примет она меня, холодная, чистая, и понесет в своем
чреве навстречу счастью, любви и покою... Из-под двери проворно поползли
тонкие ручейки.
- Воду на всю катушку включил, шизик,- переводя дыхание, усмехнулся один
из милиционеров...
- Пусти, пусти меня, водица! - вопил `шизик`. Но вот голос стал глуше,
послышалось бульканье...
- А-а-а-а-а-а! - заорал молодой.
- Давай! - выкрикнул Ружин, и втроем они навалились на дверь. Еще, еще...
Дверь подалась... Еще... Ружин протиснулся в щель. Дверь оказалась подпертой
буфетом, плитой, столом...
Грузный лежал на полу, хрипел, изо рта текла вода. Молодого нигде не
было. Ружин изумленно обвел глазами кухню. Увидел открытое окно, выглянул.
Под самым окном палисадник, кусты. В кустах кто-то шевелился. Вот поднялся,
побежал, прихрамывая, худой, долговязый. Ружин покрутил головой.
- Редкий паренек,- и сорвался к двери.
Догонял бесшумно, без предупреждающих окриков-люди вокруг, зачем их
пугать. Паренек сначала не оборачивался, но потом, видно, почуял что-то,
обернулся, разом вычислил Ружина, заулыбался недобро, повернулся, заковылял
навстречу, вынул из-за пазухи нож. Вскрикнула женщина, несколько человек
шарахнулись в стороны.
- Зря,- с сожалением сказал Ружин.- Не надо было,- подошел ближе, вдруг
повернул голову вбок, словно увидел кого, махнул рукой, крикнул: - Давай! -
Прием старый как мир, но действует. Паренек дернулся невольно вбок, а Ружин
тем временем ударил ногой его по руке - нож вылетел,- потом перехватил руку,
взял на излом, завел за спину. Кто-то из прохожих подал Ружину нож.
- Спасибо,- сказал он и повел паренька к дому. Офицер бил малого,
стрелявшего из двустволки. Тот лежал на полу, безумно таращил глаза,
вскрикивал, обильно брызгал слюной, а офицер пинал его как футбольный мяч,
хрипя, матерясь, умело... Лахов прихватил офицера поперек туловища,
попытался оттащить в сторону, но офицер, литой, чугунный, отцепил руки,
сбросил Лахова, оскалясь, и снова к лежащему. Один из милиционеров стоял у
двери завороженный, отрешенно глядел на мелькающие сапоги.
- Рехнулся, подонок? - Ружин оттолкнул милиционера, вошел в комнату.
Офицер был занят, он не услышал, опять слетела фуражка, опять покатилась.
Ружин сплюнул. Вдвоем с Лаховым они заломили офицеру руки. Он неожиданно
покорился, сел на стул, протянутую Ружиным фуражку не взял, глянул только на
оперативника, не скрывая неприязни.
В комнату заглянул загорелый молодой мужчина в белом халате - врач
`Скорой помощи`.
- А вот и мы,- приветливо сообщил он.- Ну-с, кто больной? Ружин жестом
показал на кровати.
- Совсем дети,- врач вздохнул, раскрывая чемоданчик. Ружин вышел в
коридор, распорядился:
- Остальных в автобус.
Паренек сидел в коридоре на полу, безмятежно курил.
- Имя, отчество, фамилия? - Ружин положил ручку на стол, неторопливо
поднял руки вверх, потянулся упруго, глаза сразу стали сонными.- Нанюхался
вчера вашей дряни,- он лениво посмотрел на сидящего напротив паренька.- Всю
ночь птицы в окна бились, а за дверью кто-то стоял и ковырялся, гад, в замке
и ковырялся...
- Мало нанюхались,- ухмыльнулся парень.- Кайф не словили. Кайф классный,
ч╗ больше хочешь, то и видишь...
- И что ты видишь?
- Да всякое...- парень помял пальцы, посмотрел в окно. Там солнце, море,
женщины, девочки, все в ярком, красивые, вс╗ это видно из окна.- Всякое...-
повторил он.
- Ну, ладно.- Ружин взял ручку.- Значит, как тебя? Колесов Алексей?
- Андреевич,- подсказал Колесов.
- Год рождения... Учишься, работаешь?
- Учусь, пятьдесят второй интернат, десятый класс.
- Вот как? Не врешь? - Ружин откинулся на спинку стула, пошевелил
бровями.
Колесов засмеялся. Ружин улыбнулся ответно.
- Феленко Александра Степановича знаешь?
- А как же? Замдиректора. Зануда, бу, бу, бу-бу, бу, бу, и все о чем-то
заумном, высоком, уши вянут.
- Понятно,- Ружин покачался на стуле, спросил: - Ну, что делать будем,
Леша?
- А что? - Колесов преданно вперился в Ружина.
- Сажать тебя надо.
- За что? - протянул Колесов, продолжая поедать Ружина глазами.
Ружин вышел из-за стола, не спеша, улыбаясь, подошел к па-реньку, сказал
ласково:
- Сам знаешь! - И неожиданно двумя растопыренными пальцами ткнул Колесову
в преданные глаза. Пальцы не дошли до лица сантиметров двух, но Колесов
испугался, отпрянул, взмахнул руками, не удержал равновесия, свалился
навзничь вместе со стулом. Упал неуклюже, жалко. Ружин вздохнул, но попытки
помочь не сделал, смотрел сверху, холодно, жестко, выстукивал ногой такт.
Колесов встал не сразу. Не поднимая головы, раскорячась, отполз в
сторону, как краб. Прислонился спиной к стене возле окна. За окном, далеко,
на набережной, играла музыка. Ружин сунул руки в карманы брюк, прислушался,
затем внезапно сделал лихое па, крутанулся на одном месте, подмигнул
Колесову, наклонился, поднял стул, аккуратно поставил его возле стола,
обошел стол, сел на свое место. И вот теперь Колесов поднялся, молча, глядя
перед собой в пустоту, выпрямился вдоль стены, сказал тихо:
- Домой хочу.
Без стука вошел Рудаков, начальник уголовного розыска, опрятный,
добродушный, с мягким морщинистым лицом, добрый сказочник Оле-Лукойе,
вставший под ружье по всеобщей мобилизации - Родина в опасности, воруют...
- Колесов? - спросил доброжелательно. Тот кивнул.
- Садись, что встал,- махнул рукой, приглашая, и вполголоса Ружину,
деловито: - Как беседа?
Сам, демократично, взял стул от стены, устроился по-стариковски, поерзав,
хотя не старик еще, пятьдесят пять, но выглядит старше, и ему нравится это -
отец, дед, опекун. Колесов не сел, остался стоять.
- Ну, стой, раз хочется,- разрешил Рудаков.- Ну, так хоть посмотри на
меня, чтоб я лицо твое увидел. Ну! Глаза! Дай глаза твои разглядеть,-
повернулся к Ружину вопросительно, тот невинно пожал плечами.- Боишься?
Боишься. Чуешь, какой взгляд у меня, куда хочешь проникнет, в любые потаенки
твои. Чуешь, поэтому и прячешь глаза. Да и бог с ним, я и так все вижу, по
рукам, по жилке, что на шее бьется, по испарине, что на лбу под волосами...
Когда потреблять начал наркотик, в восьмом? В девятом? В десятом, значит.
Кто дал? Ну? Одноклассники? Знакомый на пляже? Сосед?.. Ладно, неважно.
Сейчас у кого берешь? Другие вот сознаются, а ты будешь молчать, тебе по
полной катушке, им скостят...- Стул скрипнул, Рудаков опасливо схватился за
стол, помял бумаги, сбросил ручку; кряхтя, сгорбился, переломился, выставил
зад, брюки натянулись, нашарил ручку на полу, побагровевший, положил ее на
место, в глазах блеск, слеза от напряжения. Ружин старался не смотреть в его
сторону, не конфузить.
Рудаков перевел дыхание, поморщился - не от усталости, от осознания
момента - непривычно, все сам, новый стиль работы,- рекомендуют. Ничего,
скоро все кончится. Заулыбался, папочка, все понимающий, исполненный
простоты, благодушия, продолжил:
- У меня сын есть. Взрослый уже. Когда маленький был, заболел. Тяжело.
Операцию делали. Потом еще одну. Чтоб боли унять, наркотик давали. Долго. Он
привык. Галлюцинировать начал, меня не узнавал, в окно кидался... Я поседел,
сколько слез пролил. Понимаешь? Ты понимаешь? Сначала кайф, а потом горе.
Понимаешь? Страшно. Твои сверстники гибнут. Ты гибнешь... Скажи, у кого брал
ширево? Ты не предаешь, спасаешь...
Колесов молчал. Бездумно глядел перед собой, не двигаясь.
- Как остальные? - одними губами спросил Ружин. Рудаков развел руками,
встал, пошел к двери, задержался возле Колесова, мимоходом проговорил:
- Красивый мальчик. Девчонок любишь, а?
Дверь хлопнула. Ружин встал, стремительно подошел к Колесову, прижал его
рукой к стене, крепко, кисть побелела, заговорил быстро, веско:
- Забыл, как с ножичком шел на меня? А я помню. Отлично помню. Напал,
хотел убить. Никто не знает об этом, кроме тебя, меня и свидетелей!..
Выбирай!..
Подошел к двери, открыл, позвал милиционера:
- В камеру.
Ружин и Феленко шли по набережной. Асфальт выбелен солнцем, каменные
парапеты седые от соли, каленые; кусты, деревья остро контрастируют и с
асфальтом, и с парапетами - до боли в глазах - изумрудные, сочные. Шумно.
Вокруг люди, шагу не сделаешь, чтобы не задеть кого-нибудь рукой. На пляже
еще гуще, но весело, смех, музыка.
- Ты похудел,- сказал Ружин и добавил неопределенно: - По-моему.
- Работа,-ответил Феленко. Лицо у него чистое, сухое, глаза невеселые,
высокий, ростом с Ружина.- Здание ремонтируем. Беготня.
- Не звонишь,- заметил Ружин.
- Я же говорю - работа.
- Мы виделись весной,- Ружин подумал и добавил неуверенно: - А до этого
осенью вроде. Хотя рядом все...
- Не помню, когда загорал,- Феленко остановился, поднял ногу, задрал
штанину.- Во какая нога белая, как вата, тьфу... Ружин потянул его за собой,
смеясь.
- Ты всю жизнь белый, сколько тебя помню, со школы...
- Подошли к турникету, возле него табличка на ножке `Пляж гостиницы
`Солнечная`. Дежурный с повязкой, в кепочке, потный, вислощекий, расплылся
перед Ружиным, проводил взглядом, уже без улыбки.
Феленко хмыкнул:
- Я как-то в мае хотел пройти, чуть морду не набили. Над пляжем на
набережной - кафе, столики под зонтиками, белые стулья, легкие, с резной
спинкой, все аккуратно, со вкусом - салфетки, бокалы. Почти все столики
заняты. Слышится иностранная речь, и не только... Много рослых ребят с
простецкими, но холеными лицами, девицы, яркие, модные. Все раскованны,
улыбаются. Подошел официант, кивнул Ружину, показал на стол. Сели.
- Марину видишь? - спросил Феленко, устраиваясь.
- Перезваниваемся,- неохотно ответил Ружин.- Иногда.
- Как она?
- Работу бросила. По субботам покер. Она в длинном платье, принимает. Муж
на черной `Волге`. Как и мечтала.
- Ничего не меняется,- Феленко вынул `Дымок`.- Люблю `Дымок`,- сказал. И
демонстративно стал открывать пачку.
- Не желаете? - протянул раскрытую пачку подошедшему официанту. Тот
оторопело глянул на него, покосился на Ружина, справился-таки, заулыбался:
много на свете чудаков, оригинальничают (в таком месте `Дымок`), вежливо
отказался, положил на стол меню.
Ружин пошевелил в воздухе пальцами:
- Убери. Принеси как всегда.
- У меня старые штаны,- Феленко горестно покачал головой.- Шестой год
ношу, штопаные. Показать где? - и с деланной грустью добавил: - Все,
наверное, тут смотрят на меня, смеются. Тебя в неловкое положение ставлю,
нет?
Ружин, казалось, не слышал, равнодушный, расслабленный, разглядывает
женщин, то и дело сдержанно кому-то кивает, с достоинством. Отпил глоток
`Боржоми`, сказал:
- Времени в обрез. Зачем звонил? Колесов? Защищать будешь? Характеристику
наверняка припас, просьбу директора. Так?
- Ничего не меняется,- повторил Феленко, усмехнулся рассеянно.
Подошел официант, принес заказ, расставил тарелки, улыбнулся, ушел.
- Господи,- вздохнул Ружин.- Ты о чем?
- Обо всем,- Феленко развел руки, поглядел по сторонам.- Обо всем.
Кричим, много кричим, пишем, усиливаем. Но... все равно там одно,- он махнул
рукой в сторону общего пляжа,- здесь другое, там одно,-он показал пальцем
вверх,-там,-палец его переместился к полу,- другое. Устал. Сердце болит.
Директор просил, поезжай, похлопочи, у тебя дружки там, надо парня выручать.
А я тебе другое скажу - сажай, сажай, Сережа,- сжал салфетку, смял,
выкинул,- по самой по полной катушке. Он не плохой парень, не злой, модный,
при деньгах,- Феленко повел подбородком.- Ему все разрешают, директор за
руку здоровается, по мускулистой шейке треплет, в кабинете кофеек с ним
распивает... А вся наркота в интернате от него. Фактов нет, но я знаю...
Милиционера избил - пожурили....
- Я не слышал,- насторожился Ружин.- Когда? Кто занимался?
- Весной. Никто не занимался. Директор. Разобрались. Милиционер был
доволен.
- Я поинтересуюсь.
- Поинтересуйся,- согласился Феленко.- Такие как Колесов, развращают,
настраивают детей на анархию, на безответственность, на зло. Посади его,
Ружин.
- Он сирота?
- Сирота.
- Богатые родственники?
- Да.
- Кто?
- Разное говорят.
- Хорошо. Все?
- А как прояснится хоть что-нибудь с Колесовым, я буду валить директора.
Продажная тварь. Хватит. Пора действовать. Начнем с малого...
Кто-то окликнул Ружина, он оглянулся, тяжелый, длиннорукий парень, в
просторных голубых штанах, в теннисной майке от Фреда Перри, черные волосы,
влажные, зачесаны, блестят, на руках перстни, один, два, три... С ним
девица, тонкая, на шпильках. Ружин встал, пожал протянутую руку, дал
потрепать себя по шее, по плечу.
- Рад тебя видеть,- улыбнулся.
- Позвоню,- сказал малый.- Дело есть. Не прогадаешь. Феленко внимательно
посмотрел на Ружина, проговорил тихо, себе:
- А потом и до тебя доберемся... Двурушник! Сытый двурушник!
- Доедай,- садясь, Ружин все еще улыбался.- Пора.
...Темный двор, глухой. Колодец. Один только въезд, через арку. В конце

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Док. 114769
Опублик.: 19.12.01
Число обращений: 2