ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Майн Рид.
Белый вождь

Северомексиканская легенда

(С) Перевод Э.Березиной и Р.Облонской

Компьютерный набор Б.А. Бердичевский (bоrisbа@еdusоft.со.il)

Источник: Золотой век, Харьков, `ФОЛИО`, 1996

Глава I

Это случилось в глубине Американского континента, более
чем за тысячу миль от обоих океанов.
Поднимитесь со мною вон на ту гору и с ее снеговой вершины
посмотрите вокруг.
Вот мы уже на самом высоком гребне. Что же мы видим?
На север, пересекая тридцать параллелей, до самых берегов
Северного Ледовитого Океана, тянутся горы. Они беспорядочно
громоздятся на юге: цепи их то расходятся, то сплетаются в
узел. И на западе тоже горы; их неровные очертания четко
вырисовываются в небе, а у подножий раскинулись широкие
плоскогорья.
А теперь обратимся на восток. Ни одной горной вершины! Ни
одной - на сколько хватает глаз и еще на тысячи миль. Вон та
темная линия, встающая на горизонте, - это лишь скалистый край
другого плоскогорья, такой же прерии, только приподнятой чуть
выше над уровнем моря.
Где же мы? На какой вершине? На Сьерра-Бланка, которую
охотники называют `Испанский пик`. Мы на западной окраине
Великих Равнин.
На востоке глаз не встречает никаких признаков
цивилизации. Можно ехать целый месяц и все равно не встретить
их. На севере, на юге - лишь горы да горы.
Не то на западе. В подзорную трубу вы разглядите вдалеке
возделанные поля, протянувшиеся вдоль берегов сверкающей на
солнце реки. Это поселения Новой Мексики, оазис, питаемый
водами Рио дель Норте. Но события, о которых пойдет речь,
развернулись не здесь.
Взгляните снова на восток - и место действия будет перед
вами. От подножия горы, на которой мы стоим, простирается
далеко на восток плоскогорье. Здесь нет предгорий, оно вплотную
подходит к горному кряжу; один шаг - и под ногами у вас уже не
ровная земля, а скалистый, поросший сосною склон.
Плоскогорье это не назовешь однообразным. Местами, где
разрослась невысокая густая трава, оно ярко-зеленое, но большая
часть его бесплодна, точно пустыня Сахара. Вот лежит бурая,
выжженная солнцем земля, на которой не видно ни травинки, а там
- рыжие пески, а еще дальше все бело, как снег, покрывающий
вершину, на которой мы стоим, - это на поверхность проступила
соль.
Скудная растительность не одевает землю зеленым нарядом.
Листья агавы испещрены багровыми пятнами, тусклая зелень
кактусов кажется еще безжизненней оттого, что они сплошь
покрыты колючками, Острые листья юкки посерели от пыли и
напоминают связки заржавленных штыков; низкорослая, чахлая
акация почти не дает тени, и под ней едва могут укрыться
большие темные ящерицы и гремучие змеи. То тут, то там одиноко
стоит карликовая пальма с голым стволом и пучком листьев на
вершине; она придает пейзажу что-то африканское. Глаз всегда
быстро устает от картины, где предметы кажутся угловатыми и
колючими, а здесь так выглядят не только деревья, но и все
растения, и даже у каждой травки свои шипы.
С какой радостью обращаешь взгляд к чудесной долине,
уходящей к востоку от подножия горы! Как не похожа она на это
бесплодное плоскогорье! Она сплошь устлана ковром яркой зелени,
усеянным цветами, которые сверкают всеми красками, словно
драгоценные камни. Так и манят к себе теннистые рощи, где
сплетают свои ветви тополь, китайское дерево, дуб, ива.
Спустимся же под их сень.
Вот мы и у края плоскогорья, а долина все еще далеко
внизу, до нее по меньшей мере тысяча футов, но со скалы,
которая нависает над нею, можно окинуть взглядом всю ее на
многие мили. Она такая же плоская, как и плоскогорье, лежащее
выше; и, глядя на нее сверху, представляешь себе, что здесь
земная кора раздалась и часть плоскогорья, опустившись вниз,
коснулась самых истоков животворной силы земли, которой лишено
высокое плоскогорье.
По обе стороны долины, на сколько хватает глаз,
протянулись отвесные скалы; они спускаются крутыми
тысячефутовыми уступами и почти неприступны; взобраться на них
можно лишь в некоторых местах. Ширина долины десять миль, а
каменные стены, ограждающие ее, одинаковой высоты и похожи друг
на друга, как близнецы. Мрачные и дикие, нависают они над
приветливой, сияющей долиной, и она напоминает прекрасную
картину в грубой, топорной раме.
Река делит долину надвое; серебряной змейкой она
извивается то вправо, то влево, словно ей любо струиться меж
этих ярких и веселых берегов. Бесконечные изгибы, спокойное
течение свидетельствуют о том, что ложе ее почти гладкое.
Берега ее поросли лесом, но не сплошь: здесь он тянется широкой
полосой, там по самому краю берега стоят редкие деревья, едва
затеняя реку, а вон виднеется зеленый луг - он сбежал к самой
воде.
То тут, то там разбросаны небольшие рощи. Они все разные:
одни совсем круглые, другие - продолговатые или овальные, а
третьи изогнуты, как рог изобилия. Кое-где деревья растут в
одиночку; их пышная крона говорит о том, что природа не
пожалела на нее сил. Эта долина наводит на мысль о прекрасном
парке, насаженном рукой человека, и деревьев здесь как раз
столько, чтобы украсить парк, не скрывая его прелести.
Неужели здесь нет дворца или замка, который дополнил бы
картину? Нет, ни дворца, ни какого-либо жилища; ни единый дымок
не поднимается к небу. Ни души не видно в этом диком раю. Здесь
бродят стада оленей, в теннистых рощах отдыхают величественные
лоси, но людей здесь нет. Быть может, нога человека никогда...
Но нет! Наш спутник говорит совсем другое. Слушайте:
`Это долина Сан-Ильдефонсо. Сейчас она необитаема, но было
время, когда ее населяли цивилизованные люди. Почти посередине
долины там и тут видны какие-то беспорядочные груды. На них
буйно разрослись сорные травы, деревья, но вглядитесь - и вы
поймете, что это развалины города.
Да, когда-то на этом месте был большой, богатый город.
Здесь стояла крепость, и на башнях ее реял испанский флаг. Была
здесь и миссия, основанная отцами иезуитами, а по всей долине,
вокруг города, поселились богатые владельцы рудников и асиенд.
Всюду деловито сновал народ, всюду кипели страсти - любовь и
ненависть, честолюбие, алчность и месть. Сердца, горевшие ими,
давно уже перестали биться, и дела, ими порожденные, ни один
летописец не запечатлел на бумаге. Они живут лишь в рассказах,
в легендах, похожих более на вымысел, чем на быль.
И, однако, этим легендам не больше ста лет. Сто лет назад
с вершины этой горы можно было увидеть не только поселение
Сан-Ильдефонсо, но и еще множество городов, поселков, деревень,
а ныне на их месте не заметишь и следов человеческого жилья.
Самые имена этих городов забыты, и их история погребена среди
развалин.
Индейцы жестоко отомстили убийцам Монтесумы. 1 Если бы
саксы позволили этой войне, этой мести бушевать еще столетие...
нет, даже полстолетия, от потомков Кортеса и от его
воинов-завоевателей не осталось бы и следа на земле Анауака2.
Слушайте же легенду Сан-Ильдефонсо! `

Глава II

Пожалуй, ни в одной стране нет столько религиозных
праздников, как в Мексике. Считается, что церковные праздники
помогают обратить местное население в христианскую веру,
поэтому на мнимосвятой мексиканской земле святцы значительно
расширены. Редкая неделя обходится без празднества со всеми его
аттрибутами: тут и хоругви, и процессии, и священники в
торжественном облачении, точно для представления `Писарро`3, и
духовые ружья, и фейерверки, и повсюду обнажают головы и прямо
в пыли преклоняют колена простодушные жители. Все вместе это
очень напоминает лондонские шествия в память `порохового
заговора`4 и почти столь же благотворно влияет на
нравственность населения.
Конечно, святые отцы затевают эти церемонии не просто для
развлечения - вовсе нет. У них имеются в запасе разные
небольшие молитвы, индульгенции5, святая вода, и всем этим они
во время праздников оделяют верующих, притом отнюдь не
безвозмездно; и когда несчастному грешнику приходит охота
покаяться, его основательно обирают, зато ему обещают короткий
и легкий путь прямо в рай.
Казалось бы, церемонии эти должны быть исполнены
торжественности - ничуть не бывало. Они становятся, в сущности,
просто развлечением. Зачастую увидишь коленопреклоненного
богомольца, который изо всех сил старается унять боевого
петуха, спрятанного в складках серапе и порывающегося
закукарекать. И это - под священными сводами храма господня!
В дни празднеств богослужения длятся недолго, а затем
вступают в свои права азартные игры, скачки, травля медведей
собаками, петушиные бои и другие столь же неприхотливые забавы.
Среди игроков вы встретите и священника в сутане, который утром
читал молитвы, и, если угодно, можете поставить свой доллар или
дублон против его монеты.
Один из самых торжественных и пышных праздников в Мексике
- день святого Иоанна. В этот день, особенно в деревнях
Новой Мексики, никто не остается дома. Нарядные толпы
направляются к какому-нибудь определенному месту, обычно на
соседний луг, чтобы полюбоваться самыми разными состязаниями:
скачками, погоней за быком, петушиными гонками. В перерывах
играют в карты, курят, любезничают с девушками.
В дни празднеств устанавливается некоторое подобие
равенства, точно при республике. Богатый и бедный, знать и
простонародье - все смешалось в толпе, все развлекаются вместе.

Сегодня день святого Иоанна. На широком зеленом лугу, что
раскинулся за окраиной города, собрались жители Сан-Ильдефонсо.
Здесь по праздникам всегда происходят игры, и скоро они
начнутся. А пока давайте побродим в толпе и посмотрим, из кого
она состоит.
Тут представлены все слои общества, вернее - все здешнее
общество.
Вот торопливо идут два тучных святых отца из миссии, в
сутанах грубой саржи, с четками и крестами, свисающими до
колен; у обоих блестят тщательно выбритые тонзуры.
Индейцу-апачу не удалось бы поживиться их скальпами.
А вот священник городской церкви в длинной черной сутане,
в широкополой шляпе, в черных шелковых чулках и туфлях с
пряжками - его сразу заметишь. Он то милостиво улыбается толпе,
то метнет в нее хитрый и злобный взгляд черных глаз, то,
помогая вновь прибывшей сеньоре занять место, выставит напоказ
свои холеные, унизанные перстнями пальцы. Поистине они великие
дамские угодники, эти непорочные служители мексиканской церкви.
Мы подошли к скамьям, которые поднимаются амфитеатром, в
несколько рядов. Посмотрим, кто же здесь расположился. С
первого взгляда ясно, что это цвет общества, местная
аристократия. И в самом деле, вот богатый негоциант дон Хосе
Ринкон со своей дородной супругой и четырьмя пухлыми, сонными
дочерьми. Здесь же супруга алькальда и все его семейство; и сам
алькальд со своим украшенным кистями жезлом - знаком его
достоинства; и девицы Эчевариа - прелестные создания (как они
сами полагают) - в сопровождении брата-щеголя, который отверг
национальный костюм ради парижской моды. Здесь и богатый
асиендадо6 сеньор Гомес дель Монте, обладатель бессчетных стад
и обширного поместья в долине; здесь и многие другие
землевладельцы со своими женами и дочерьми. И тут же -
привлекающая все взоры прекрасная Каталина де Крусес, дочь
богатого владельца рудников дона Амбросио.
Счастлив будет тот, кто завоюет улыбку Каталины, или,
вернее, благосклонность ее отца, ибо это он скажет решающее
слово, когда дело дойдет до замужества дочери. Впрочем, ходят
слухи, что все уже давно слажено и что удачливый претендент на
руку Каталины - капитан Робладо, первое после коменданта лицо в
крепостном гарнизоне. А вот и он сам - лихой усач; грудь и
спина у него в золотых галунах и шнурах; он свирепо хмурит
брови, стоит только кому-нибудь заглядеться на прекрасную
Каталину. Но хоть у него и золотые галуны и гордый вид, а этот
выбор едва ли свидетельствует о хорошем вкусе Каталины.
Впрочем, ее ли это выбор? Быть может, нет; быть может это
выбор дона Амбросио. Честолюбивые мечты завладели им: плебей по
рождению, он решил породниться с благородным идальго. У
капитана нет и гроша за душой, если не считать его солдатского
жалованья, да и оно уже взято за несколько месяцев вперед, зато
он настоящий ачупино7 - в его жилах течет `голубая` кровь
подлинного идальго. В своих честолюбивых мечтах старый скряга
неоригинален, их разделяют все выскочки.
Тут же стоит комендант Вискарра, высокий сорокалетний
полковник, весь в галунах, в шляпе с перьями - настоящий
павлин.
Это веселый старый холостяк. Он оживленно переговаривается
то с отцом иезуитом, то с городским священником, то с
алькальдом, а тем временем оглядывает проходящих мимо
крестьянских девушек, прибывших на праздник, и глаза его
перебегают с одного смазливого личика на другое. Девушки с
изумлением смотрят на его ослепительный мундир, а ему,
воображающему, что он второй Дон Жуан, в их взглядах чудится
восхищение, и он любезно и снисходительно улыбается им в ответ.
Здесь и третий офицер - в крепости их всего три -
лейтенант Гарсия. Он красивее старших офицеров, а потому
пользуется большим успехом и у простых крестьянских девушек, и
у богатых и знатных сеньорит. Я, право, удивлен, что прекрасная
Каталина не отдала ему предпочтения. Впрочем, кто поручится,
что она этого не сделала? В Мексике женщина умеет хранить тайны
своего сердца - их не прочтешь на ее лице, и они не легко
слетают с языка.
Не так-то просто сказать, о ком сейчас думает Каталина. В
ее годы - а ей двадцать лет - сердце редко бывает свободным. Но
кто же он? Робладо? Готов держать пари, что нет. Гарсия? Тут,
во всяком случае, можно спорить. Ну, а кроме них, ведь есть и
другие - и молодые асиендадо, и служащие на рудниках, и
несколько городских щеголей-купцов. Ее выбор мог пасть на
кого-нибудь из них. Как знать!
Побродим еще немного в толпе.
Вот солдаты гарнизона; их шпоры позванивают, сабли
волочатся по земле, они по-братски смешались с толпой
ремесленников в серапе, рудокопов, скотоводов из долины. Они
подражают манерам своих офицеров и расхаживают с таким чванным,
гордым видом, что сразу понимаешь: военные здесь - власть и
сила. Это все уланы - пехота была бы бесполезна в борьбе с
индейцами, - и они воображают, что громкий звон шпор и
бряцание сабель еще больше возвышают их в глазах окружающих.
Вояки бесцеремонно разглядывают девушек, а крестьянским парням
не очень это по вкусу, и они ревниво следят за своими невестами
и возлюбленными.
Все девушки, и хорошенькие и некрасивые, надели ради
праздника свои лучшие, самые яркие наряды. У одних юбки
голубые, у других алые, у третьих пурпурные, чаще всего
отделанные внизу пышными оборками, отороченными узкой тесьмой.
Девушки носят вышитые кофточки с белоснежными оборочками, а
поверх с большим изяществом набрасывают иссиня-черные шали,
закрывая шею, грудь, плечи, а иногда, из особого кокетства, и
лицо. Но еще прежде чем наступит вечер, этот покров будет уже
не столь ревниво оберегать стыдливость своих хозяек. Из-за этих
живописных складок уже выглядывают на белый свет самые
прелестные личики, и по тому, как нежна их не тронутая загаром
кожа, можно понять, что они лишь перед самым праздником смыли с
лица ягодный сок, который уродовал их последние две недели.
Скотоводы тоже в своих лучших праздничных костюмах: на них
бархатные, широкие внизу брюки с бахромой по бокам, ярко
начищенные кожаные сапоги, куртки из дубленой овчины или
бархатные, пестро расшитые, а под куртками вышитые рубашки, и
все они опоясаны ярко-красными шелковыми шарфами. На головах
широкополые черные блестящие сомбреро; их тульи повязаны
золотой или серебряной тесьмой, концы которой свободно свисают.
У некоторых вместо куртки на плечи небрежно наброшено серапе.
Все они держат на поводу коней, у всех на ногах шпоры весом в
добрых пять фунтов, с колесиками, диаметр которых достигает
трех, четырех, а то и пяти дюймов.
Служащие рудников, молодые горожане и мелкие ремесленники
одеты почти одинаково; но те, которые принадлежат к сливкам
общества, чиновники и коммерсанты, - в куртках из тонкого
черного сукна и таких же панталонах своеобразного покроя, не то
чтобы европейского, но что-то вроде этого, нечто среднее между
парижской модой и местным национальным костюмом.
А вот совсем другой костюм, его носят многие, очень многие
в толпе - мирные индейцы, полунищие рудокопы, недавно
приобщенные к святой церкви. Их одежда проста: прежде всего
тильма - что-то вроде куртки без рукавов; если в мешке из-под
кофе вырезать дыру, чтобы проходила голова, а с боков сделать
прорезы для рук, это и будет тильма. У этой куртки нет никакого
подобия талии, она совершенно бесформенная, держится на плечах
и свисает почти до самых бедер. Обычно тильму шьют из грубой
шерстяной ткани деревенской выделки; ткань эту называют
`герга`; она белесая, и лишь несколько цветных полос украшают
ее. Прибавьте к этому штаны из дубленой овчины и грубые
сандалии - вот и вся одежда мексиканского мирного индейца.
Голова его не покрыта, обнажены и ноги; от колен до щиколоток
видна медно-красная кожа.
Сотни краснокожих местных жителей - пеонов8, работающих в
миссии и на рудниках, - расхаживают взад и вперед, а их жены и
дочери сидят на корточках на земле. Перед ними на циновках
разложены всевозможные плоды и фрукты, какие только водятся в
этом краю: фиги, петахайя, сливы, абрикосы, виноград, арбузы и
дыни всех сортов, жареные кедровые орехи, которые приносят сюда
горцы. Кое-кто торгует с лотка сластями, медовым напитком,
лимонадом; другие продают небольшие головы жженого сахара или
жареные корни агавы. Иные уселись на корточках перед огнем и
жарят маисовые лепешки или красный перец или размешивают
прессованное какао с сахаром в глиняном горшке, похожем формой
на старинную урну. У этих жалких торговцев за несколько мелких
монет можно купить порцию густо наперченного тушеного мяса,
тарелку маисовой похлебки или чашку маисового напитка. У
владельцев других лотков можно купить маленькую дешевую сигару
или выпить огненную агвардиенте, доставленную сюда из Таоса или
Эль Пасо. Здесь-то больше всего теснятся вечно мучимые жаждой
рудокопы и солдаты. Здесь нет палаток, но почти все торговцы
пристроили над головой пальмовые циновки, которые, точно
огромные зонтики, заслоняют их от солнца.
Надо сказать еще об одной категории присутствующих, о
важных лицах на празднике святого Иоанна: это участники
состязаний, те, кто будет оспаривать первенство в играх.
Все это молодые люди из самых разных слоев общества, все,
разумеется, верхом, и каждый постарался раздобыть себе лучшую
лошадь, какую только мог. Все они гарцуют, заставляя своих
пестро убранных коней выделывать самые неожиданные прыжки и
скачки, особенно когда проезжают мимо скамей, занятых юными
сеньоритами. Тут и рудокопы, и молодые асиендадо, и скотоводы,
и пастухи, и охотники на бизонов, и торговцы, и все они отлично
держатся в седле. В Мексике каждый великолепно ездит верхом,
даже горожане - прекрасные наездники.
Здесь около сотни юношей, готовых помериться силами,
показать себя во всевозможных играх, требующих ловкости в
искусстве верховой езды.
Так пусть же начнутся состязания!

Глава III

Состязания начались с `соlео dеl tоrоs`, что означает:
погоня за быком. Арена для настоящего боя быков существует
только в самых больших городах Мексики; но в каждой, даже самой
маленькой деревушке можно видеть гонку за быками, потому что
для этой игры только и требуется, что открытое место и самый
свирепый бык, какого только можно сыскать. Спорт этот не так
возбуждает страсти, как бой быков, потому что он не так опасен
для участников. Однако и тут бык нередко поднимает на рога
лошадь или калечит всадника, а бывают иногда и смертельные
случаи. Иной раз споткнется лошадь, и ее вместе со всадником
затопчут те, кто мчался следом; в такой беспорядочной гонке
несчастные случаи - дело обычное.
Итак, `соlео` - это состязание в силе, мужестве, ловкости,
и выйти победителем стремится каждый юноша в Новой Мексике.
Все приготовления закончились, и глашатай объявил, что
состязания сейчас начнутся. Приготовления были просты: толпу
оттеснили в сторону, так что быку, выпущенному на свободу, была
открыта дорога в прерию. Если б ему не предоставили это
преимущество, он мог бы броситься на толпу, а этого следовало
опасаться. В страхе перед этим многие женщины взобрались на
повозки, которых здесь было множество, так как в них- то многие
и прибыли сюда. Сеньоры же и сеньориты, сидевшие на
возвышавшихся амфитеатром скамьях, разумеется, чувствовали себя
в безопасности.
Соперники уже выстроились в ряд. В этой первой гонке
должны участвовать двенадцать человек - юноши из самых разных
сословий, которые были или воображали себя первоклассными
наездниками. Здесь скотоводы в живописных костюмах, дерзкие
погонщики, спустившиеся с гор рудокопы, горожане,
землевладельцы из долины, пастухи со скотоводческих ферм,
охотники на бизонов, чей дом - бескрайняя прерия. Тут же и
несколько улан, жаждущих доказать, что никто не сравнится с
ними в искусстве владеть конем.
Дан сигнал, и быка выпускают из соседнего корраля. Было бы
безумием приставить к нему пеших погонщиков - его сопровождают
пастухи верхом на хороших конях, их лассо обвились вокруг его
рогов; они начеку и, если бык попробует взбунтоваться, тотчас
рывком опрокинут его наземь.
С виду бык - злобное чудище, лоб у него косматый, взгляд
свирепый и мрачный. Ясно, что его не придется долго дразнить,
чтобы он окончательно рассвирепел, - он уже и сейчас сердито
хлещет себя хвостом по бокам, бодает воздух длинными прямыми
рогами, отрывисто фыркает и нетерпеливо бьет землю копытом. Как
видно, он - один из самых неистовых представителей этой
неистовой породы испанских быков.
Зрители не сводят глаз с быка и громко обсуждают его
достоинства. Одни находят его слишком жирным, другие
утверждают, что он как раз в хорошей форме для гонок: ведь для
`соlео` бык должен быть не столько храбрым, сколько
быстроногим. Не сойдясь во мнениях, многие заключают пари
насчет исхода гонок, спорят о том, сколько времени пройдет от
старта до той минуты, когда быка схватят и опрокинут, - этим
кончается погоня, это и есть цель игры.
Если принять во внимание, что бык выбран на славу,
сильный, быстрый, неистовый, и что преследователь должен
справиться с ним голыми руками, даже не прибегая к помощи
лассо, - нельзя не признать, что это нелегкая задача. Бык
несется во весь опор, почти со скоростью конского галопа. Чтобы
при этих условиях опрокинуть его на землю, нужно совершить
подвиг, на который способен лишь человек, обладающий недюжинной
силой, ловкостью, превосходный наездник. Этот своеобразный
подвиг заключается в том, чтобы схватить быка за хвост и одним
рывком повалить его.
Быка отвели ярдов на двести от линии всадников и здесь
остановили; перед ним расстилалась прерия. Лассо, с помощью
которого его удерживали, осторожно снимают, делают два- три
выстрела из духового ружья, острые колючки вонзаются в круп
быка - и он мчится прочь под громкие крики зрителей.
Миг - и всадники, пришпорив коней, скачут за ним, крича
кто во что горазд.
Строй сломан, преследователи рассеялись в беспорядке по
всему лугу, точно это охота за лисой. С каждой минутой цепь
преследователей становится все длиннее; они начинали гонку,
выстроившись в один ряд, а сейчас растянулись по одному, по
двое на сотни ярдов. И, однако, они продолжают погоню, изо всех
сил нахлестывая, пришпоривая и погоняя коней.
Доведенный до бешенства острыми, как стрелы, колючками,
вонзившимися ему в бока, напуганный свистом их оперения, бык
мчался вперед со всех ног. Даже на самом быстром скакуне не
так-то легко было свести на нет фору, которую он получил
вначале, и бык опередил всех на добрую милю, прежде чем
кто-либо успел приблизиться к нему. Но вот улан на крупной
гнедой лошади нагнал его и наконец схватил за хвост. Он дернул
раз, другой, надеясь, что одной лишь силы его рук довольно,
чтобы опрокинуть животное, но это ему не удалось, - в следующее
мгновенье бык вырвался, кинулся в сторону и оставил своего
преследователя позади.
Теперь быка настигал молодой асиендадо на великолепном
коне; но всякий раз, как он протягивал руку, чтобы ухватить
быка за хвост, тот ускользал у него прямо из-под носа. Наконец
всаднику все же удалось завладеть хвостом, но бык неожиданно
рванулся в сторону, выдернул хвост из рук своего врага и был
таков.
Одно из условий `соlео` гласит, что тот из участников, кто
раз потерпел неудачу, выходит из игры. Итак, асиендадо и
кавалерист теперь уже не участвуют в погоне. Они повернули
назад, но не поехали прямо туда, где собрались зрители. Они
поехали стороной, подальше, чтобы никто не мог прочесть на их
лицах всю глубину их разочарования.
Бык мчался все дальше, нетерпеливые, разгоряченные погоней
всадники - за ним. Еще один улан попытался схватить быка и тоже
потерпел неудачу, за ним пастух, и еще всадник, и еще - все так
же безуспешно, и каждую неудачу толпа встречала вздохом
разочарования. Несколько человек вылетели из седла, и зрители
громко хохотали над ними. А одна лошадь была тяжело ранена: она
оказалась у быка на дороге, и он пропорол ее рогами.
Не прошло и десяти минут, а из двенадцати всадников
одиннадцать уже выбыли из игры.
Теперь лишь один продолжает погоню. Бык оказался хоть
куда, он завоевал все симпатии, и зрители громко рукоплещут
ему.
- Браво! Брависсимо! - несется со всех сторон.
Теперь все глаза прикованы к разъяренному животному и к
его единственному преследователю. Оба они сейчас довольно
близко, и их можно хорошо разглядеть - ведь до сих пор бык
уходил от погони не напрямик, все дальше в прерию, но бросался
то вправо, то влево, и теперь расстояние между ним и толпой не
больше, чем тогда, когда его настиг первый кавалерист. Он и
сейчас кидается из стороны в сторону, так что оба они -
преследователь и преследуемый - хорошо видны со скамей.
Довольно хоть раз взглянуть на этого всадника и коня,
чтобы убедиться: здесь нет равных им по красоте. Превзойдут ли
они всех также в быстроте и ловкости? Время покажет.
Конь этот - крупный угольно-черный мустанг с длинным,
пышным хвостом, суживающимся к концу, точно хвост бегущей лисы.
Хоть он и мчится галопом, на ровном фоне луга хорошо видно,
какая у него выгнутая шея и великолепная, гордая стать, и
зрители разражаются восторженными криками.
Всаднику лет двадцать или чуть больше, он совсем не похож
на своих соперников: у него светлые вьющиеся волосы и белая
кожа с нежным румянцем; остальные же все без исключения
смуглолицы. На нем праздничный костюм скотовода, богато
расшитый и украшенный, а вместо обычного серапе пурпурный плащ,
более изящный и нарядный. Длинные полы плаща закинуты назад,
чтобы руки оставались свободными, и он развевается на ветру и
падает мягкими складками, подчеркивая изящество, с которым
всадник держится в седле.
Внезапное появление этого великолепного всадника - вначале
он держался позади всех, перекинув свой алый плащ через руку, и
был незаметен - привлекло общее внимание, и многие спрашивали,
кто же он такой.
- Это Карлос, охотник на бизонов! - крикнул один из
присутствующих достаточно громко, чтобы его услышали все.
Кое-кому, видимо, это имя было известно, но большинство
слышали его впервые. Один из тех, кто знал его, спросил:
- А почему Карлос раньше не вырвался вперед? Ведь он мог
бы нагнать быка, если бы захотел.
- Черт побери! Конечно, мог! - отозвался другой. - Это он
нарочно держался позади, чтобы дать другим попытать счастья, Он
знал, что с этим быком никому не справиться. Смотри-ка!
Без сомнения, говоривший был прав.
С первого взгляда стало ясно, что этот всадник без труда
мог настичь быка. Даже и сейчас его лошадь шла спокойным
галопом, и хотя ее уши были насторожены, а розовые ноздри
раздувались, это было знаком не усталости, но возбуждения
погони и недовольства тем, что до сих пор всадник не давал ей
воли. И в самом деле, он все еще туго натягивал поводья.
В ту секунду, когда один из собеседников взволнованно
воскликнул: `Смотри! `, поведение всадника вдруг изменилось. Он
был примерно в двадцати шагах от своей живой цели и прямо
позади нее. Внезапно лошадь рванулась вперед с удвоенной
быстротой и в несколько скачков поравнялась с быком. Все
видели, как всадник ухватился за длинный вытянутый бычий хвост,
низко пригнулся, тотчас же резко выпрямился - и огромный
рогатый зверь опрокинулся наземь. Всадник проделал все это с
такой легкостью, словно он одолел не быка, а обыкновенную
кошку. Зрители разразились громкими криками `vivа`. Победитель
повернул коня, проехал мимо скамей, скромно раскланиваясь, и
скрылся в толпе.
Среди зрителей было немало таких, которым показалось,
будто, пока победитель раскланивался, взор его был обращен к
прекрасной Каталине де Крусес; а некоторые даже уверяли, что
она улыбнулась ему в ответ и, видимо, была польщена. Но это,
разумеется невозможно. Неужели наследница богача дона Амбросио
ответит улыбкой на поклон какого-то охотника на бизонов!
Но нашлась среди зрительниц одна, которая и в самом деле
улыбнулась ему. Это была белокурая девушка с очень светлой
кожей; она стояла в повозке, к которой подъехал победитель. И
сейчас, когда они оказались рядом, видно было, что они похожи
друг на друга, как две капли воды. В их жилах текла одна кровь,
кожа их была одного цвета, они были дети одного народа, а может
быть, и одного отца. Да, белокурая девушка была сестрой
охотника на бизонов. Она улыбалась, счастливая победой брата.
В глубине этой повозки сидела женщина, чья внешность сразу
же останавливала внимание, - старая, с длинными распущенными
волосами, белыми как снег. Она не произнесла ни слова, но ее
пристальный взгляд, обращенный на Карлоса, горел торжеством.
Некоторые смотрели на нее с любопытством, но большинство - со
страхом, почти с ужасом. Они кое-что знали о ней и шепотом
передавали друг другу странные слухи.
- Она колдунья! - говорили они. - Ворожея!
Люди говорили это потихоньку, вполголоса - из опасения,
как бы не услыхали Карлос или светловолосая девушка. Ведь это
была их мать!

Глава IV

Игры продолжались. Бык, побежденный Карлосом, совсем
присмирел и угрюмо бродил по лугу. Он уже не годился для
участия во втором туре состязаний, поэтому на него накинули
лассо и увели: это приз, его отдадут победителю.
Вывели другого быка и пустили, и новый десяток всадников
кинулся за ним по пятам.
На этот раз дичь и ее преследователи были больше под стать
друг другу - вернее бык оказался не таким быстроногим: все
разом нагнали его и в неудержимой скачке промчались далеко
вперед. Совершенно неожиданно бык круто повернул и кинулся
назад, прямо к зрителям. Перепуганные крестьянки в повозках,
сеньоры и сеньориты на скамьях подняли крик. И неудивительно:
еще мгновение - и разъяренный зверь окажется здесь, среди них!
А всадники остались где-то позади. Необходимость на всем
скаку повернуть обратно застала их врасплох, и теперь бык
далеко опередил их. Даже самые ближние не могли поспеть
вовремя.
Все остальные наездники уже спешились. А кто же пеший
осмелится преградить дорогу мчащемуся во весь опор разъяренному
быку!
Мужчины растерялись; их громкие крики смешались с
отчаянными воплями охваченных ужасом женщин. Будут жертвы...
может быть, не одна. Никто не мог быть уверен, что его не
настинет смерть.
Повозки, полные перепуганных насмерть женщин, выстроились
рядами по обе стороны скамей и тянулись дальше по лугу, образуя
нечто вроде полукольца. Вот бык уже в этом полукругу, повозки
не дают ему свернуть ни вправо, ни влево и он бешено мчится
прямо к скамьям, словно решил прорваться сквозь них. Женщины
вскочили и, обезумев от страха, кажется, готовы были прыгнуть
прямо на рога чудовища. Ужасная минута !
И в эту минуту перед повозками появился человек, пеший, с
лассо в руках. Едва выступив из толпы, он взметнул над головой
лассо. Мгновение - и петля обхватила рога разъяренного
животного.
Не теряя ни секунды, человек мчится к невысокому дереву,
растущему посреди полукруга, и быстро обматывает вокруг ствола
свободный конец лассо. Помедли он еще миг, и было бы поздно.
Едва он успел завязать узел, как сильный рывок возвестил,
что бык оказался на привязи. Лишь только он отбежал на всю
длину лассо, петля которого туго обхватила рога, какая-то
непонятная сила внезапно остановила озадаченное животное,
отбросила назад, и бык тяжело повалился к ногам зрителей.
- Браво! Vivа! - раздались крики, едва лишь сотни замерших
в ужасе людей пришли в себя настолько, что к ним вернулся
голос. - Vivа! Vivа Карлосу, охотнику на бизонов!
Не кто иной, как он второй раз сегодня доказал всем свою
ловкость и отвагу.
Однако бык еще не побежден, он лишь ограничен определенным
расстоянием - длиною лассо, - и, поднявшись на ноги, он с
яростным ревом кидается прямо на людей. К счастью, лассо не
настолько длинно, чтобы он мог ворваться в ряды зрителей справа
или слева, и снова он падает, оседает на передние ноги. Толпа в
страхе бросается врассыпную: как знать, а вдруг петля все-таки
соскользнет? Но вот подоспели всадники. Новые лассо обвились
вокруг шеи быка, опутали ноги, и наконец его безжалостно
опрокинули на землю, и он уже не может шевельнуться.
Вот теперь он окончательно покорен и больше уж не побежит.
А так как для этой игры приготовили всего двух животных, на
сегодня погоня за быком окончена.
Пока шли приготовления к другой большой игре сегодняшнего
праздника, некоторые всадники демонстрировали менее высокое
искусство верховой езды. Это было нечто вроде интермедии, и
каждый показывал что вздумается. Например, набрасывал лассо на
ногу человека, бегущего во всю прыть, затягивал петлю на
лодыжке и, разумеется, опрокидывал его. Делали это очень
многие, и всадники и пешие, - как видно, для этого не
требовалось особого мастерства; во всяком случае, так полагали
самые искусные - те, что считали ниже своего достоинства
участвовать в этой забаве.
Затем всадники показали номер со шляпой. Тут хитрость
заключается в том, чтобы, пустив коня галопом, бросить свою
шляпу наземь, а потом на всем скаку, перегнувшись с седла,
поднять ее. Почти все справились с этим одинаково успешно, и
лишь самые молодые считали это знаком особой ловкости. Чуть не
двадцать юнцов кружили на конях перед зрителями, сбрасывали
свои сомбреро на землю и вновь на всем скаку подхватывали их.
Но поднять предмет поменьше уже не так легко - например,
монету, лежащую на земле; тут не зазорно попытать счастья
самому искусному наезднику.
Вперед выступил комендант Вискарра и потребовал тишины. Он
положил на землю испанский доллар и провозгласил:
- Доллар достанется тому, кто поднимет его с первого раза!
Ставлю пять золотых, что сержанту Гомесу это по плечу!
Несколько минут все молчали. Пять золотых - это большие
деньги. Только богач может рисковать такими деньгами.
И, однако, вызов не остался без ответа. Вперед выступил
молодой скотовод.
- Полковник Вискарра, - заговорил он, - я не стану
спорить, что сержанту Гомесу это по плечу, но держу пари: тут
есть и другой человек - он сделает это не хуже Гомеса. Не
угодно ли вам удвоить ставку ?
- Назовите этого человека!
- Карлос, охотник на бизонов.
- Хорошо, я принимаю ваше пари. Кто еще хочет попытать
счастья? - продолжал Вискарра, обращаясь к толпе. - На место
поднятого доллара я всякий раз буду класть новый. Но только
помните - поднимать с одного раза!
Некоторые пытались - и потерпели неудачу. Кое-кто
дотронулся до монеты и даже сдвинул ее с места, но никому не
удалось поднять ее.
Наконец на луг выехал кавалерист на крупной гнедой лошади
- все узнали сержанта Гомеса. Это он первый нагнал быка, но
не сумел свалить его. Сразу было видно, что он до сих пор не
примирился с неудачей, - его и без того хмурое изжелта-бледное
лицо совсем помрачнело. Он был рослый, крепкий и, бесспорно,
хороший наездник, но уж слишком грубо, несоразмерно сложен; ему
не хватало гибкости и подвижности.
Дело требовало кое-каких приготовлений. Сержант проверил
седельные подпруги, снял саблю и портупею и тронул коня.
Через несколько минут лошадь, умело направляемая
всадником, оказалась подле монеты, блестевшей на солнце. Гомес
нагнулся и попытался схватить монету. Ему удалось было поднять
ее с земли, но он недостаточно крепко зажал ее в руке, и монета
выскользнула из его пальцев, прежде чем он успел выпрямиться.
Толпа разразилась криком - тут были и восторг и
негодование. Большинство относилось к Гомесу благосклонно,
потому что за него стоял Вискарра. Не то чтобы полковника
Вискарру очень любили, нет, но его боялись и поэтому старались
не перечить ему.
Теперь выехал вперед Карлос на своем вороном коне. Все
взоры обратились на него. Его красота могла бы вызвать всеобщее
восхищение, если бы не его слишком светлая кожа. Это заставляло
относиться к нему с недоверием: ведь он был человеком другого
народа!
Однако женские сердца не разделяли этого предубеждения, и
не одна пара темных девичьих глаз вспыхивала восхищением при
виде светловолосого американца, ибо Карлос, охотник на бизонов,
был родом американец.
Но нет, не только женщины смотрели на него благосклонно,
не только они шептали слова одобрения. Среди низведенных почти
до уровня животных индейцев из племени тагносов. которые жили,
согнувшись в три погибели и не поднимая глаз, были люди,
мечтавшие о давно прошедших днях; они знали, что когда-то их
отцы были свободны; на тайных сборищах в горной пещере или в
мрачной глубине лесной чащи они все еще возжигали священный
огонь богу Кецалькоатлю9, все еще говорили о Монтесуме, о
свободе.
Карлос едва снизошел до каких бы то ни было приготовлений.
Он даже не снял плаща, только небрежно откинул его назад, так
что длинные полы свисали с крупа коня.
Послушный голосу хозяина, конь сразу пошел галопом, потом
колени всадника слегка сжали его бока, и, повинуясь этому
знаку, он начал кружить по лугу все быстрее и быстрее.
Но вот с той же скоростью всадник направил коня прямо к
сверкающей монете. Доскакав, он перегнулся с седла, схватил
золотой, подбросил его высоко над головой, круто осадил коня,
протянул руку, и золотой упал на его раскрытую ладонь.
Все это он проделал легко, с непринужденностью индийского

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Док. 114744
Опублик.: 21.12.01
Число обращений: 2