|
ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ Майкл Муркок Волк
Странный сад Фелипе Саджиттариуса
Бегство от заката
Золотая ладья
Развалины
Гора
Обитатель времени МИССИЯ В АСНО
НАПАДЕНИЕ ОРДЫ
МОРСКИЕ ВОЛКИ
МОРЕ ДЕМОНОВ
СОДЖАН И ТАИНСТВЕННАЯ РАВНИНА
СЫНОВЬЯ БОГА-ЗМЕЯ
КЛАМ-ХИЩНИК
ОСАДА НУТАРА
ДОЧЬ КОРОЛЯ-ВОИНА
ЗАКЛЮЧЕННЫЕ В КАМНЕ
СОДЖАН И РЕНС КАРГО С БЕРСНОЛА
ЧУДОВИЩНЫЕ ОХОТНИКИ НОРДЖА
ПУТЕШЕСТВИЕ ДЕКА
МЯТЕЖ В ХАТНОРЕ
ПУРПУРНАЯ ГАЛЕРА
СОДЖАН НА МОРЕ
Майкл Муркок
Волк
Перевод К. Королева
Кому ты принадлежишь, друг городок? Кто твой хозяин? Ты
привольно раскинулся в неглубокой долине, отгородясь от мира
сосновым бором. Твои улицы все в рытвинах и ухабах,
надгробные памятники на твоих кладбищах холодно посверкивают
в лучах солнца. Ты живешь сам по себе, однако долго так
продолжаться не может. Я стою на твоей тихой центральной
площади, смотрю на низенькие домишки и выглядываю твоего
хозяина. В моем мозгу, где-то на грани сознания, клубится
мрак.
Я останавливаю мужчину. На его лошадином лице выделяются
обращенные уголками вниз чувственные губы. Он стоит, слегка
покачиваясь, и молча глядит на меня задумчивыми серыми
глазами.
- Кому принадлежит этот город? - спрашиваю его я.
- Людям, - отвечает он. - Жителям.
Я разражаюсь хохотом, но он остается серьезным и даже не
улыбается.
- Ну ты и шутник! Кому принадлежит город на самом деле?
Он пожимает плечами и поворачивается, чтобы уйти. Я
повышаю голос:
- Кому принадлежит город?! Кому он принадлежит, друг?
Он что, рассердился на меня?
Ну и пусть; в конце концов, человек без настроения - уже
не человек. У человека должно быть хоть какое-то
настроение, даже когда он спит. С презрительной усмешкой
гляжу я в спину тому, кто отказывается улыбаться. Твердым,
решительным шагом он идет по металлическому с деревянным
настилом мосту, перекинутому через тихую речку, что густо
поросла кувшинками. Поблескивает на солнце вода.
В моей руке холодная серебристая фляжка с жидким огнем.
Я крепко стискиваю ее. Я подношу ее ко рту и впитываю в
себя огонь, позволяя ему поглотить меня. Мы с огнем ласково
уничтожаем друг друга.
В моем желудке полыхает пламя, мои ноги подкашиваются.
Не оставляй меня, любимая, не лишай меня пробуждающего
желание аромата твоих волос. Не лишай меня твоих насмешек,
таких неискренних на стонущей утренней заре; не лишай
соленого дождя, который струится по моему холодному лицу.
Я снова усмехаюсь и повторяю слова того мужчины:
- Люди, жители! Ха-ха-ха!
Но некому услышать мой смех, разве что кто-то прячется за
шторами, которыми задернуты окна всех домов белого городка.
Где ты, любимая, - где теперь твое ядовитое тело, где
ощущение твоих ногтей, вонзающихся в мою плоть?
Едкая дымка застилает мне глаза. Городок словно начинает
таять. Я медленно падаю на булыжник мостовой, и боль
проникает в мой организм через саднящее лицо.
Почему мы не можем найти покоя в ложной божественности
другой половины рода человеческого? Почему женщины нам его
не дают?
С моих глаз спадает пелена; я гляжу в бескрайнее голубое
небо. Вдруг я слышу встревоженные возгласы и вижу
прелестное личико. Она вопросительно смотрит на меня, в ее
взгляде - множество вопросов, ни на один из которых я не
способен ответить, и это меня смущает и раздражает. Однако,
переборов гнев, я улыбаюсь и цинично замечаю:
- Не получилось, а?
Девушка качает головой, продолжая что-то говорить. У нее
кроваво-красные губы и узкое изящных очертаний лицо.
- Кто... Кто вы? Почему... Что с вами случилось?
- Это нескромный вопрос, милая, - отвечаю я
покровительственно. - Но, так и быть, я прощаю тебя.
- Спасибо, - говорит она. - Вы не хотите подняться?
Разумеется, хочу, и не только подняться, но упоминать об
этом пока рано.
- Я ищу свою подругу. Она должна быть где-то здесь, -
говорю я. - Может, ты видела ее? Она до отвала наелась
моей жизнью, она до дна выпила мою душу. Ее нетрудно
узнать.
- Нет, я не...
- Если тебе случится заметить ее, будь добра, дай мне
знать. Я, пожалуй, задержусь тут ненадолго. Мне пришелся
по нраву ваш городок.
Меня как будто осенило:
- А может, он принадлежит тебе?
- Нет.
- Прости, если мой вопрос привел тебя в замешательство.
Лично я был бы счастлив, владея таким городом. Как
по-твоему, он продается?
- Вам лучше встать, иначе вас могут арестовать.
Поднимайтесь, ну, пожалуйста.
Есть что-то неприятное в том, как упорно жители
отказываются назвать мне владельца своего городка. Конечно,
я не собираюсь его покупать, но спрашивал я не просто так, а
надеясь вызнать имя хозяина. Быть может, я недооценил ее?
Не хочется о том думать.
- Вы словно мертвая птица с перебитыми крыльями, -
улыбаясь, говорит девушка.
Я отталкиваю ее руку и поднимаюсь сам.
- Куда идем?
Она хмурится, потом говорит:
- Наверно, ко мне домой.
Мы отправляемся в путь; она идет впереди. Я показываю
вверх:
- Гляди, вон облако в форме облака!
Она улыбается, и я чувствую себя таким довольным, что мне
хочется даже поблагодарить ее.
Мы подходим к ее дому, чья зеленая дверь открывается
прямо на улицу. На окнах красные и желтые занавески; белая
краска, которой выкрашен дом, кое-где начала шелушиться.
Девушка достает ключ, вставляет его в большой черный
железный замок, широко распахивает дверь и грациозным жестом
приглашает меня войти. Наклонив голову, я вступаю в
сумрачный холл. В нем пахнет лавандой. Стены отделаны
старинными дубовыми и латунными полированными панелями;
повсюду, куда ни посмотри, предметы конской упряжи и
подсвечники без свечей. Справа уходит во мрак лестница, ее
ступеньки покрыты темно-красным ковром.
На высоких полках расставлены вазы с папоротниками; еще
несколько ваз примостилось на подоконнике у двери.
- Если хотите привести себя в порядок, у меня есть
бритва, - говорит девушка.
К счастью для нее, я настроен достаточно самокритично,
чтобы понять, что мне в самом деле не помешает побриться. Я
благодарю ее. Мы поднимаемся по лестнице; широкая юбка
девушки колышется в такт ее шагам.
Я вхожу в маленькую ванную. Там пахнет духами и
дезинфицирующими средствами. Девушка включает свет. На
улице небо наливается синевой; солнце уже село. Девушка
доказывает мне бритву, мыло, полотенце. Она поворачивает
кран, и вода начинает течь в ее подставленную ладонь.
- Еще горячая, - говорит она, выходит и закрывает за
собой дверь.
Я устал и потому бреюсь кое-как. Повинуясь внезапной
мысли, мою руки и дергаю дверь, чтобы проверить, не заперта
ли она. Дверь открывается в освещенный коридор.
- Эй! - окликаю я. Девушка выглядывает из-за другой
двери в дальнем конце коридора. - Я побрился.
- Идите вниз, в гостиную, - говорит она. - Я сейчас
спущусь.
Я ухмыляюсь, давая ей понять, что догадался, - под
платьем на ней ничего нет. Все они таковы. Одежда да
волосы - вот чем они берут.
Где же она? Она должна быть где-то здесь, ее след привел
меня в этот городок. От нее можно ждать всего; ей ничего не
стоит спрятаться под личиной моей новой знакомой. Я сломаю
ей другую руку, наслаждаясь хрустом костей, и меня не
поймают. Она высосала из меня жизнь, а мне потом предъявили
обвинение, будто я сломал ей пальцы. Я всего лишь пытался
забрать кольцо, которое когда-то ей подарил. Но у нее на
пальцах было столько колец, что я запутался.
Она превратила меня в волка с острыми клыками.
Я спускаюсь по лестнице, ступая нарочито тяжело, чтобы
ступеньки скрипели и стонали под моими ногами. Я вижу
гостиную и прохожу туда. Глубокие кожаные кресла, снова
дубовые и латунные панели, снова папоротники в дымчатых
фиолетово-красных вазах. Камин, в котором не горит огонь.
Мягкий многоцветный ковер. Небольшое пианино с черно-белыми
клавишами; над ним - картина в раме.
Накрытый на двоих стол под белой скатертью. Два стула
рядом.
Я стою, повернувшись спиной к камину, и слушаю, как
стучат по лестнице ее туфли на острых каблучках.
- Добрый вечер, - говорю я вежливо, когда она входит в
комнату. На ней темно- голубое бархатное платье в обтяжку;
в ушах и на шее поблескивают рубины. На пальцах ее рук
переливаются кольца. Я вздрагиваю, но овладеваю собой.
- Садитесь, пожалуйста, - все тем же грациозным взмахом
руки она указывает на кожаное кресло с желтой подушкой. -
Вам лучше?
Я полон подозрений и потому не отвечаю. Откуда мне
знать, что она имеет в виду?
- Пойду принесу обед, - говорит она. - Потерпите
немножко, ладно?
Я снова победил ее. При таком раскладе ей меня не
одолеть.
Я жадно поглощаю непривычную на вид и на вкус еду и
только потом соображаю, что она могла быть отравлена.
Дожидаясь кофе, я философски заключаю, что теперь уже все
равно. Я понюхаю кофе; если от него будет исходить горький
аромат миндаля, значит, он отравлен. Я пытаюсь вспомнить,
пахло ли какое-либо из съеденных мною кушаний миндалем. Как
будто нет. Я чувствую себя спокойнее.
Девушка приносит кофе в большом коричневом глиняном
кофейнике. Она садится и наливает дымящийся напиток мне в
кружку. Он благоухает на всю комнату, и, к моему
облегчению, в его аромате нет и намека на горький запах
миндаля. Правда, откровенно говоря, я не знаю, как на самом
деле пахнет миндаль.
- Если хотите, можете остаться переночевать. У меня есть
свободная комната.
- Спасибо, - отвечаю я, многозначительно прищуривая
глаза, но девушка отворачивается и протягивает изящную руку
к кофейнику.
- Спасибо, - повторяю я. Она не отвечает. Какую она
ведет игру? Девушка набирает воздух, собираясь, видимо,
что-то сказать, бросает на меня быстрый взгляд и плотнее
сжимает губы. Посмеиваясь, я откидываюсь на спинку кресла,
обхватив обеими руками свою чашку с кофе.
- Есть волки и есть овцы, - говорю я, заводя обычный
разговор. - Как по-твоему, кто ты?
- Никто, - говорит она.
- Значит, ты овца, - заключаю я. - Волки знают, что они
такое и что им надо делать. Я волк.
- Неужели? - спрашивает она, явно поскучнев от моей
философии, явно не понимая ее. - Вам лучше пойти спать. Вы
утомлены.
- Если ты так настаиваешь, - с готовностью соглашаюсь я.
Она, проводив меня в комнату, окно которой выходит на
неосвещенную улицу, желает мне доброй ночи. Закрыв дверь, я
настороженно прислушиваюсь, ожидая скрежета ключа в замке,
но ничего такого не происходит. Мебели в комнате немного:
высокая старомодная кровать, пустой книжный шкаф и резной
деревянный стул. Рядом с кроватью - обычная лампа с
парчовой шторкой, на которой между двумя складками
проступают изображения цветов. Я ощупываю стул, и меня
пробирает дрожь наслаждения. Я стягиваю с кровати пикейное
покрывало и осматриваю чистые свежие простыни. В изголовье
лежат две мягкие белые подушки. Я сбрасываю с себя костюм,
стаскиваю ботинки и носки и остаюсь в одном исподнем. Я
выключаю свет и, все еще слегка дрожа, забираюсь под одеяло.
Несмотря на ранний час, я скоро засну. Я уверен, что
пробужусь на рассвете.
Утром я открываю глаза: бледный солнечный свет проникает
в комнату через щель между занавесками. Я пытаюсь снова
заснуть, но у меня ничего не получается. Я откидываю
одеяло, так что оно наполовину сползает с кровати, и встаю.
Я подхожу к окну и выглядываю на улицу.
Немыслимо! По мостовой, поводя носом, бежит большой
жирный заяц. Следом, натужно ревя, ползет грузовик, но заяц
бежит, никуда не сворачивая. Я ощущаю напряжение и восторг.
Я открываю дверь и бегу по коридору к комнате девушки. Я
врываюсь внутрь. Она спит, положив одну руку на край
кровати. Одеяло сползло с нее, обнажив бледно-розовые
плечи. Я сильно хватаю ее за плечо, с таким расчетом, чтобы
разбудить. Вскрикнув, она садится на постели. Она дрожит.
- Скорее! - говорю я. - Выгляни в окно. По улице бежит
заяц!
- Уходите. Я хочу спать, - отвечает она, - не мешайте
мне спать.
- Нет. Ты должна увидеть этого громадного зайца! Как он
очутился в городе?
Девушка поднимается и идет следом за мной в мою комнату.
Я бросаюсь к окну и с облегчением убеждаюсь, что заяц никуда
не делся.
- Смотри! - Девушка подходит к окну, и я показываю ей на
животное. Она изумлена.
- Бедняжка, - шепчет она. - Надо помочь ему.
- Помочь? - поражаюсь я. - Зачем? Я убью его, и у нас
будет чем позавтракать. Девушка вздрагивает.
- Как можно быть таким жестоким?
Заяц исчезает из виду, завернув за угол. Я разъярен; все
мои нервы взвинчены.
- Удрал!
- Но ведь все в порядке, правда? - говорит она
успокаивающе. Моя ярость ищет выхода. Я начинаю плакать от
разочарования. Она кладет руку мне на плечо.
- Что случилось? Я стряхиваю ее руку, но потом,
передумав, обнимаю девушку и рыдаю у нее на груди. Она
гладит меня по спине, и мне становится легче.
- Позволь мне лечь с тобой в постель, - прошу я.
- Нет, - отвечает она тихо. - Вам нужно отдохнуть.
- Позволь мне спать с тобой, - умоляю я. Она вырывается
из моих объятий и отступает к двери.
- Нет! Отдыхайте.
Я иду за ней. Кровь стучит мне в виски, тело напряжено
до предела.
- Ты кое-что мне задолжала, - говорю я злобно, - как и
все остальные.
- Уходите! - в ее голосе слышатся угроза, отчаяние и
страх. Я выхожу за ней в коридор. Она бежит к своей
комнате, но я догоняю ее. Я догоняю ее у самой двери. Она
кричит. Я вцепляюсь ей в руку. Я медленно выгибаю назад
пальцы ее ладони, другой рукой зажимая ей рот, чтобы
заглушить крик. Под бледно-розовой плотью хрустят кости.
Они ломаются не все сразу, а друг за дружкой.
- Вы превратили меня в волка, - рычу я. - А потому -
смерть овцам!
Мои зубы впиваются в ее шею, мой нос ощущает аромат ее
горла. Я прокусываю кожу, и в мой рот устремляется кровь.
Убивая девушку, я плачу.
Зачем она выпила из меня душу через те раны, которые сама
нанесла? Зачем сделала меня волком? Или он сидел во мне с
рождения, а боль, которую она мне причинила, лишь выпустила
его на волю?
Но она мертва.
Я забыл. Я искал ее в этом милом городке.
И другая - она тоже теперь мертва.
Пускай же моя доля - убивать, убивать, убивать -
поглощает меня, пока я, в конце концов, не превращусь в
рычащую частичку, безобидную для окружающих, невообразимо
малую и тем довольную.
О, Господи Боже, моя проклятая любовь... Майкл Муркок
Странный сад Фелипе Саджиттариуса
Перевод Л. Кузнецовой
Было тихо и тепло. Яркое солнце сияло в голубом небе над
развалинами Берлина. Я карабкался по кучам поросшего
бурьяном кирпича и обломкам бетона, направляясь расследовать
убийство неизвестного, которое произошло в саду шефа полиции
Бисмарка.
Меня зовут Минос Аквилинас, я - старший метатемпоральный
следователь Европы, и я знал, что эта работенка будет не из
легких.
Не просите меня назвать место или дату. Я не интересуюсь
такими вещами, они меня только пугают. Я полагаюсь на
инстинкт - выигрываю или проигрываю.
Я получил всю имеющуюся у них информацию. Уже
произведено вскрытие. Ничего необычного - кроме того, что у
убитого были одноразовые бумажные легкие. Это могло пролить
некоторый свет на его происхождение. Насколько мне было
известно, до сих пор бумажными легкими пользовались в Риме.
А что мог делать римлянин в Берлине? Почему его убили в
саду шефа полиции Бисмарка? Мне было сказано, что его
задушили. Задушить человека с бумажными легкими нетрудно,
здесь много времени не требуется. Гораздо труднее ответить
на вопрос, кто и почему это сделал.
От развалин до дома идти пришлось довольно далеко.
Вокруг были одни камни, и лишь иногда попадались столбики -
все, что осталось от рейхстага, Бранденбургских ворот, музея
Брехта и других не менее известных мест. Остановившись, я
прислонился к единственной уцелевшей стене дома, снял пиджак
и ослабил узел галстука, потом вытер лоб и шею носовым
платком и закурил.
В тени стены было не так жарко, и когда я собрался
продолжить путь, мне было уже полегче. Вскарабкавшись на
большую кучу кирпича, поросшего голубыми цветочками, я
увидел сверху дом Бисмарка. Дом, построенный из тяжелого
мрамора с черными прожилками в столь популярном смешанном
стиле, представлял собой нечто среднее между дворцом
Валгалла и чертогами Олимпа. Перед ним раскинулась ровная
зеленая лужайка, а за ним - сад, окруженный такой высокой
стеной, что я, хотя и смотрел сверху, мог разглядеть только
листья деревьев. Толстые коринфские колонны у входа венчал
фасад с барельефами, на которых мужи в рогатых шлемах с
одинаковой легкостью расправлялись с драконами и друг с
другом.
Я спустился к лужайке, пересек ее и, поднявшись по
ступеням, очутился у парадных дверей. Это были большие,
тяжелые двери, мне они показались бронзовыми, так много
накладок украшало их. На накладках красовались безбородые
всадники в каких-то изысканных доспехах, вооруженные
двуручными мечами. В руках у некоторых были копья и
топорики. Я позвонил.
Ждать пришлось довольно долго, и я успел внимательно
рассмотреть весь декор. Наконец дверь распахнулась, и
старик в костюме полувоенного образца, с трудом державшийся
прямо, вопросительно взглянул на меня, приподняв белую
бровь.
Я назвал свое имя, и он проводил меня в холодный темный
зал, заполненный разного рода оружием, тем самым, что я
видел в руках воинов на барельефах. Он открыл правую
створку двери и попросил меня подождать здесь. Комната, где
я оказался, была заполнена кожей и железом: оружие на
стенах и кожаная мебель на ковре.
Толстые бархатные портьеры были отдернуты, и я, встав у
окна, посмотрел на безмолвные руины. Выкурив еще одну
сигару, я воткнул окурок в цветочный горшок и снова надел
пиджак.
Старик вернулся и повел меня через зал, потом мы
поднялись на один пролет широкой лестницы и вошли в
огромную, уже не столь захламленную комнату, где и находился
тот, к кому я пришел.
Он стоял посреди ковра. На нем был затейливо украшенный
шлем с шишаком на макушке, темно-синий мундир со знаками
различия, золотые с черным эполеты и начищенные до блеска
сапоги со стальными шпорами. На вид ему было лет семьдесят,
и выглядел он очень крепким. У него были кустистые седые
брови и большие тщательно расчесанные усы. Когда я вошел,
он прокричал что-то и вытянул вперед Руку, указывая на меня.
- Герр Аквилинас. Я - Отто фон Бисмарк, начальник
берлинской полиции.
Я пожал протянутую руку. Если говорить точнее, он пожал
мою, встряхнув меня всего.
- Хорошенькое дело, - заметил я. - Убийство происходит в
саду человека, который призван убийства предотвращать.
Вероятно, у него были парализованы или повреждены мышцы
лица, потому что, даже когда он говорил, они почти не
шевелились, в остальное же время лицо оставалось совершенно
неподвижным.
- Именно так, - сказал он. - Мы, конечно, не хотели вас
вызывать. Но, насколько я понимаю, это ваша специальность.
- Возможно. Тело еще здесь?
- В кухне. Там производили вскрытие. У него были
бумажные легкие, вы знаете?
- Знаю. Итак, если я правильно понял, вы ночью ничего не
слышали...
- О, нет, я слышал - лаяли мои волкодавы. Один из слуг
пошел посмотреть, в чем дело, но ничего не обнаружил.
- Вы можете назвать время.
- Время?
- Когда это было?
- Около двух ночи.
- Когда нашли тело?
- Около десяти - его обнаружил садовник в винограднике.
- Хорошо. Давайте взглянем на тело, а потом поговорим с
садовником.
Он повел меня на кухню. Одно из окон было открыто. Оно
выходило в роскошный сад, поросший высоким кустарником самых
разных оттенков. Из сада тянуло пьянящим ароматом. У меня
закружилась голова. Я повернулся и увидел накрытое
простыней тело, лежащее на выскобленном кухонном столе,
покрытом простыней.
Я отдернул простыню. Передо мной лежало обнаженное тело,
старое, но сильное, очень смуглое. Большая голова, густые
черные усы, сразу бросающиеся в глаза. Трудно было
представить, каким было это тело раньше, когда принадлежало
живому человеку. На горле были видны следы удушения,
распухшие кисти, предплечья и лодыжки говорили о том, что
жертва не так давно была связана. Спереди был виден разрез,
сделанный при вскрытии и зашитый очень небрежно.
- А одежда? - спросил я начальника полиции.
Бисмарк покачал головой и показал на стул, стоящий позади
стола.
- Вот все, что удалось найти.
На стуле лежали аккуратно сложенные бумажные легкие,
слегка потрепанные. Эти одноразовые легкие - палка о двух
концах. С одной стороны - можно курить, сколько хочешь, не
боясь рака легких, но с другой - их следует регулярно
менять. А это дорого, особенно в Риме, где, в отличие от
других европейских городов-государств, государственная
служба замены легких появилась лишь за несколько лет до
войны, когда бумажные легкие были заменены более
долговечными политэновыми. Рядом лежали наручные часы и
пара рыжих туфель с длинными, загнутыми кверху носами.
Я взял одну из туфель. Сделано явно на Востоке. Потом я
взглянул на часы. Часы были русские: тяжелые, старые и
потускневшие. А вот ремешок из свиной кожи был новенький,
и, если верить надписи, сделан был в Англии.
- Теперь мне понятно, почему обратились к нам, - сказал
я.
- Да, были некоторые странности, - признал Бисмарк.
- Я могу поговорить с садовником, который нашел его?
Бисмарк подошел к окну и позвал:
- Фелипе!
Листья будто сами по себе раздвинулись, и в
образовавшемся проеме появился высокий молодой человек с
темными волосами и длинным, бледным лицом. В руке он держал
изящную лейку. На нем была зеленая рубашка со стоячим
воротничком и такого же цвета брюки.
Мы смотрели друг на друга через оконное стекло.
- Это мой садовник, Фелипе Саджиттариус, - сказал
Бисмарк.
Саджиттариус поклонился. Его глаза смеялись, но Бисмарк,
как мне показалось, этого не заметил.
- Вы можете показать, где нашли тело? - спросил я.
- Конечно, - ответил Саджиттариус.
- Я подожду здесь, - сказал Бисмарк, увидев, что я
направился к двери.
- О`кэй. - Я спустился в сад и последовал за
Саджиттариусом. И снова мне показалось, что кусты
раздвинулись сами собой.
В саду по-прежнему стоял густой эротический аромат.
Среди т╗мной, мясистой листвы виднелись вишневые, пурпурные
и синие цветки каких-то растений, иногда попадались
ярко-желтые и розовые.
Трава, по которой я ступал, казалось, ползла под моими
ногами, а странные очертания деревьев и кустарников
дополняли неприятное ощущение, и я подумал, что этот сад -
место, явно не подходящее для отдыха.
- Это все ваша работа, Саджиттариус? - спросил я.
Он кивнул не останавливаясь.
- Оригинально, - заметил я. - Никогда не видел такого.
Тут Саджиттариус обернулся и показал большим пальцем
назад.
- Вот это место.
Мы стояли на небольшой полянке, почти полностью
окруженной решеткой, увитой толстыми виноградными лозами. Я
заметил, что в дальнем углу оборваны несколько лоз и
проломана решетка. Я догадался, что это следы борьбы. Я
все никак не мог понять, почему убийца развязал жертву,
прежде чем ее задушить. А получалось, что было именно так -
иначе никакой борьбы не было бы. Я осмотрел место, но не
обнаружил никаких других следов. Сквозь проломанное в
решетке отверстие я увидел маленький летний домик,
выстроенный в китайском стиле, он весь блестел красным,
желтым и черным лаком, а местами - позолотой. Домик никак
не вязался с архитектурой главного дома.
- Что это? - спросил я садовника.
- Ничего, - угрюмо ответил тот, явно недовольный тем, что
я увидел.
- Я все-таки взгляну.
Он пожал плечами, но проводить меня не предложил. Пройдя
между решеток, я подошел к домику. Саджиттариус не торопясь
следовал за мной. Поднявшись по деревянным ступенькам на
веранду, я толкнул дверь. Она открылась, и я вошел. Домик
состоял всего из одной комнаты - спальни. Постель была не
убрана. Судя по ее виду, обитатели покидали домик в большой
спешке. Из-под подушки торчали нейлоновые чулки, а на полу
валялись мужские кальсоны. Простыни были белоснежные,
мебель - восточная, очень богатая.
Саджиттариус стоял в проеме двери.
- Ваш домик? - поинтересовался я.
- Нет. - Его голос звучал оскорбление. - Начальника
полиции.
Я ухмыльнулся.
Саджиттариус ударился в пространные объяснения.
- Томительные запахи, опасность, исходящая от растений,
тяжелый воздух сада - все это, без сомнения, может возбудить
и человека более старшего возраста. Это единственное место,
где он может расслабиться. Потому он меня и держит, потому
дает мне полную свободу действий.
- А это, - спросил я, указывая на постель, - связано
как-то с тем, что произошло прошлой ночью?
- Может, он и был здесь, когда это случилось, но я... -
Саджиттариус покачал головой, и я спросил себя, не намекает
ли он на что-то, что я упустил.
Увидав на полу какой-то предмет, я наклонился и поднял
его. Это была подвеска с выгравированными готическим
шрифтом инициалами Е.Б.
- Кто эта Е.Б.? - спросил я.
- Меня интересует только сад, господин Аквилинас, - я не
знаю, кто она.
Я выглянул в странный сад.
- Почему это вас интересует, для чего все это? Вы ведь
делаете это не по его приказу, правда? Вы делаете это по
собственному желанию, - мрачно улыбнулся Саджиттариус.
- Вы проницательны.
Он помахал рукой теплым листьям, больше напоминавшим
рептилий, но чем-то - и млекопитающих.
- Вы знаете, что я там вижу? Я вижу глубоководные
впадины, где в молчании зеленоватых сумерек плавают
затонувшие подводные лодки, к которым тянутся щупальца
хищников, полурыб-полурастений, под взглядами
покойников-водяных; где моллюски и скаты сражаются в
грациозном танце смерти, пятна черной краски, смешиваясь с
пятнами алой крови, поднимаются на поверхность на радость
акулам. Моряки с проплывающих мимо кораблей будут сходить с
ума, бросаться за борт, стремясь к далеким
существам-растениям, уже пирующим на останках моллюсков и
скатов. Это мир, который я могу перенести на землю - и это
моя мечта. - Он взглянул на меня, помолчал и промолвил: -
Это как гигантский аквариум!
Вернувшись в дом, я обнаружил, что Бисмарк возвратился
обратно в свою комнату. Он сидел в бархатном кресле. Из
незаметного для постороннего глаза магнитофона лилась
музыка. Это был - всего-навсего - струнный квартет Равеля.
- А Вагнера у вас случайно нет? - поинтересовался я и
тут же перешел в наступление: - Кто такая Е.Б.?
- Потом, - сказал он. - Сейчас на ваши вопросы ответит
мой помощник, он должен ждать на улице.
Возле дома был припаркован автомобиль. Это был помятый
`фольксваген`. Внутри видел одетый в аккуратную военную
форму человек, ниже среднего роста, с маленькой щеточкой
усов и падающей на лоб непослушной прядью темных волос.
Руки, сжимающие трость, были затянуты в черные перчатки.
Увидев меня, он улыбнулся, сказал: `Ага` - и проворно
выбрался из машины. Слегка поклонившись, он пожал мне руку.
- Адольф Гитлер, - представился он. - Капитан военной
сыскной полиции Двенадцатого округа. Начальник полиции
Бисмарк прислал меня в ваше распоряжение.
- Рад слышать. Что вы о нем знаете?
Гитлер открыл мне дверцу, и я уселся в машину. Он обошел
с другой стороны и влез на место водителя.
- О шефе? Гитлер покачал головой. - Он как-то далек от
меня. Я недостаточно хорошо его знаю - нас разделяют
несколько званий. Обычно я получаю приказы не от него
лично. А на этот раз он захотел сам меня увидеть и дать
задание.
- Что это было за задание?
- Просто помочь вам в расследовании.
- Расследовать особенно нечего. Насколько я понимаю, вы
полностью верны своему шефу?
- Конечно, - Гитлер выглядел озадаченным. Он завел
машину, и мы тронулись по аллее к выходу, миновали ворота и
поехали по ровной белой дороге, по сторонам которой
громоздились гигантские валуны.
- У убитого были бумажные легкие? - спросил он.
- Да. Он, вероятно, из Рима. Он чем-то напоминает
итальянца.
- Или еврея, да?
- Не думаю. Почему вам так показалось?
- Русские часы, восточные туфли, нос. Нос у него
здоровый. И вы знаете, в Москве еще пользуются бумажными
легкими.
Его доводы показались мне немного странными, но я не стал
возражать. Мы завернули за угол и оказались в жилом
квартале, где еще сохранилось множество зданий. Я заметил в
подвале одного из них бар.
- Может, зайдем? - спросил я. - Сюда? - мои слова,
казалось, удивили или даже испугали его.
- А почему бы и нет?
Он остановил машину, и мы спустились в бар. В барс пела
девушка. Это была пухленькая брюнетка с приятным негромким
голосом. Она пела по-английски, и я уловил припев:
Мы не грустны, а веселы,
И Стив не вспоминается.
Ведь Стив в тюрьме повесился,
А Джон с другой встречается. Это был последний в Англиихит. Мы заказали пиво. Мне
показалось, что бармен хорошо знает моего спутника, потому
что он засмеялся, хлопнул Гитлера по плечу и не взял с нас
денег за пиво. Гитлер был смущен.
- Кто это? - спросил я.
- О, его зовут Вайль. Я его немного знаю.
- Судя по всему, не так уж немного.
Гитлер с несчастным видом расстегнул свой форменный
китель, сдвинул на затылок фуражку и безуспешно попытался
откинуть назад непослушную прядь волос. Он казался
печальным, маленьким человечком, и я почувствовал, что моя
манера задавать вопросы здесь, видимо, неуместна. Я допил
пиво и стал наблюдать за певицей. Гитлер сидел к ней
спиной, но я заметил, что она все время на него смотрит.
- Что вы знаете об этом Саджиттариусс? - спросил я.
Гитлер пожал плечами.
- Очень мало.
Вайль снова возник за стойкой и предложил еще пива. Мы
отказались.
- Саджиттариус? - живо заговорил Вайль. - Вы говорите
об этом психе?
- А он псих, да? - заинтересовался я.
- Это несправедливо, Курт, - запротестовал Гитлер. - Он
способный человек, биолог...
- Которого выгнали с работы, потому что он сумасшедший!
- Не будь злым, Курт, - неодобрительно заметил Гитлер. -
Он изучал потенциальную чувствительность растений.
Совершенно нормальное направление в научных исследованиях.
Из угла послышался чей-то презрительный смех. Это был
какой-то взлохмаченный старик. Он сидел один за столом,
перед ним стоял стакан шнапса.
Вайль указал на него.
- Спросите Альберта. Он разбирается в науке.
Гитлер уставился в пол, поджав губы.
- Он - обыкновенный старый учитель математики, причем
озлобленный. И просто завидует Фелипе, - добавил он тихо,
чтобы старик не смог его услышать.
- Кто он? - спросил я Вайля.
- Альберт? Очень талантливый человек. Он просто не
получил признания, которого заслуживает. Хотите с ним
познакомиться?
Но взлохмаченный человек уже уходил. Он помахал рукой
Гитлеру и Вайлю.
- Курт, капитан Гитлер, добрый день.
- Здравствуйте, доктор Эйнштейн, - пробормотал Гитлер и
повернулся ко мне. - Куда вы теперь хотите поехать?
- Думаю, надо пройтись по ювелирным магазинам, - ответил
я, ощупывая подвеску, лежавшую у меня в кармане. - Я,
конечно, могу и ошибаться, но это единственный путь, который
я вижу в данный момент.
Мы отправились по ювелирным магазинам. Приближались
сумерки, а мы пока отнюдь не приблизились к разгадке тайны
подвески. Я решил, что завтра придется просто вытрясти
тайну из Бисмарка, хотя понимал, что это будет нелегко.
Вряд ли он захочет отвечать на мои весьма личные вопросы.
Гитлер высадил меня возле участка, где для камеру меня
переделали в спальню.
Я сидел на жесткой постели, курил и думал. Я уже
собирался раздеться и лечь, как вдруг подумал о баре, в
котором мы были. Я был уверен, что там кто-нибудь сможет
мне помочь. Поддавшись порыву, я выскочил на пустынную
улицу. Жара еще не спала, небо затянуло тяжелыми облаками.
Похоже было, что приближается гроза.
Я сел в кэб и вернулся в бар. Он был еще открыт.
Вайль уже не стоял за стойкой - он играл на аккордеоне,
аккомпанируя той же певице. Когда я вошел, он кивнул мне.
Я облокотился на стойку и заказал пива.
Закончив выступление, Вайль отстегнул аккордеон и подошел
ко мне. Девушка последовала за ним.
- Вы без Адольфа? - спросил он.
- Он поехал домой. Он ведь ваш хороший друг, да?
- О, мы познакомились много лет назад в Австрии. Вы
знаете, он славный человек. Ему не следовало идти работать
в полицию, он слишком мягок.
- И мне так показалось. Почему же он все-таки пошел
туда?
Вайль улыбнулся и покачал головой. Это был худой
невысокий человек в массивных очках. У него был большой
чувственный рот.
- Возможно, чувство долга. У него невероятно развито
чувство долга. К тому же он необычайно религиозен -
фанатичный католик. Мне кажется, это давит на психику. Вы
ведь знаете этих выкрестов, они ничему не верят, постоянно
терзаются сомнениями. Я еще ни разу не встречал счастливого
новообращенного католика.
- По-моему, он не любит евреев.
Вайль нахмурился.
- Не любит? Я никогда не замечал. Многие его друзья -
евреи. Я - еврей, да и Саджиттариус тоже.
- А Саджиттариус его друг?
- Ну, скорее знакомый. Я видел их вместе пару раз.
Снаружи раздались раскаты грома... Потом начался дождь.
Вайль подошел к двери и начал опускать штору. Сквозь шум
грозы я услышал другой звук, странный, металлический,
скрежещущий звук.
- Что это? - спросил я.
Вайль покачал головой и вернулся к стойке. Бар уже
опустел.
- Я посмотрю, - сказал я.
Подойдя к двери, я открыл ее и поднялся вверх по
ступенькам. В свете стремительных синих молний,
напоминавших орудийный огонь, я увидел гигантского
металлического монстра величиной с высокое здание,
марширующего среди развалин. Опираясь на свои четыре
выдвижные ноги, он двигался под прямым углом к дороге. Из
его огромного туловища и головы во всех направлениях торчали
дула орудий. Время от времени в него ударяла молния, и
тогда он издавал оглушительный лязг, напоминавший звон
колокола, останавливался, чтобы выстрелить вверх, в источник
молнии, и продолжал свой путь.
Я сбежал вниз по ступенькам и распахнул дверь. Вайль
вытирал стойку. Я описал увиденное.
- Что это, Вайль?
Маленький человечек покачал головой.
- Не знаю. Видно, эту штуку бросили здесь завоеватели
Берлина.
- Похоже, он был сделан здесь.
- Может, и здесь. В конце концов, кто завоевал Берлин?
Из задней комнаты послышался пронзительный женский крик.
Вайль выронил стакан и рванулся в комнату. Я последовал
за ним. Он открыл дверь. В комнате было уютно. На столе,
покрытом плотной темной скатертью, были соль и перец, лежали
ножи и вилки. У окна стояло пианино. На полу лежала
девушка.
- Ева! - выдохнул Вайль, опускаясь на колени рядом с
телом.
Я еще раз внимательно оглядел комнату. На маленьком
кофейном столике стоял цветок. Со стороны он напоминал
кактус неприятного пятнисто-зеленого цвета, а сверху походил
на змею, приготовившуюся к нападению, змею без глаз, без
носа, но со ртом... Рот был на месте. Он открывался по
мере моего приближения к цветку. Во рту росли зубы - или,
если сказать точнее, шипы, расположенные подобно зубам.
Одного зуба впереди недоставало. Этот шип я обнаружил в
запястье девушки. Я не стал его вынимать.
- Она умерла, - тихо сказал Вайль, поднимаясь и
оглядываясь. - Почему?
-Ее укусил вот этот ядовитый цветок, - объяснил я.
- Цветок..? Я должен вызвать полицию.
- Думаю, сейчас этого лучше не делать, - заметил я уходя.
Я знал, куда идти.
Дом Бисмарка - и странный сад Фелипе Саджиттариуса. Я
весь промок, пока искал кэб. Я велел кэбмену гнать во весь
опор.
Остановив кэб, не доехав до дома, я расплатился и пошел
пешком через лужайку. Звонить я не стал, а влез в окно,
воспользовавшись своим карманным алмазом.
Сверху слышались голоса. Я спешил на них и скоро нашел,
откуда они доносились, - кабинет Бисмарка. Чуть приоткрыв
дверь, я увидел Гитлера с пистолетом, направленным на Отто
фон Бисмарка, все еще одетого в полную военную форму. Оба
были бледны. Рука Гитлера тряслась, а Бисмарк тихонько
стонал.
Перестав стонать, Бисмарк сказал умоляюще:
- Я не шантажировал Еву Браун, вы - болван, она любила
меня.
Гитлер издал короткий, почти истерический смешок:
- Любила вас - толстого старика!
- Ей нравились толстые старики.
- Она была не такая. И вообще, кто это выдумал?
- Кое-что рассказал следователь. А полчаса назад мне
позвонил Вайль и сказал, что Еву убили. Я считал
Саджиттариуса своим другом. Я ошибался. Он - нанятый вами
убийца.
- Ну, а я сегодня совершу свое убийство.
- Капитан Гитлер - я старше вас по званию!
По мере того как голос Бисмарка обретал уверенность,
рука, державшая пистолет, теряла твердость. Я вдруг
сообразил, что все это время тихо звучит музыка. По
какому-то странному совпадению это был Пятый струнный
квартет Бартока. Бисмарк пошевелил рукой.
- Вы ошибаетесь. Человек, которого вы наняли следить за
Евой, когда она шла сюда прошлой ночью, - это же ее бывший
любовник.
Губы Гитлера задрожали.
- Вы знали, - заметил Бисмарк.
- Подозревал.
- Вы знали и об опасностях, таящихся в саду, ведь Фелипе
говорил вам. Его задушили виноградные лозы, когда он
пробирался к летнему домику.
Рука, державшая пистолет, замерла. У Бисмарка был
испуганный вид.
Он ткнул пальцем в Гитлера.
- Это вы убили его, а не я, - закричал он. - Вы послали
его на верную смерть. Вы убили Сталина - из ревности. Вы
надеялись, что он сначала убьет меня и Еву. У вас не
хватило силы и решимости противостоять нам открыто!
Гитлер издал невнятный крик, схватил пистолет обеими
руками и раз за разом стал нажимать на спусковой крючок.
Несколько пуль не достигли цели, но одна из них попала в
Железный Крест, пробила его и вошла в сердце. Бисмарк упал
навзничь, мундир его лопнул, а шлем слетел с головы.
Я вбежал в комнату и отобрал пистолет у плачущего
Гитлера. Осмотрев Бисмарка, я убедился, что он мертв. Я
понял, почему лопнул мундир. Бисмарк носил корсет, и одна
из пуль, видимо, задела шнурок. Это был тяжелый корсет, и
удерживать ему приходилось большую массу.
Мне стало жаль Гитлера. Он продолжал рыдать, и я помог
ему сесть. Он выглядел маленьким и несчастным.
- Что я наделал? - заикаясь бормотал он. - Что я
наделал?
- Бисмарк послал этот цветок Еве Браун, чтобы заставить
ее замолчать, когда понял, что я близок к разгадке?
Гитлер кивнул, шмыгнул носом и снова заплакал.
Я взглянул на дверь. Там в нерешительности стоял
человек.
Я положил пистолет на каминную доску.
Это был Саджиттариус.
Он кивнул мне.
- Гитлер только что застрелил Бисмарка, - объяснил я.
- Ясно, - сказал он.
- Бисмарк велел вам послать Еве Браун этот цветок, ведь
так? - спросил я.
- Так. Красивый цветок - результат скрещивания обычного
кактуса, `мухоловки Венеры`, с розой, а яд - разумеется,
кураре.
Гитлер встал и вышел из комнаты. Мы смотрели, как он
выходит, все еще продолжая всхлипывать.
- Куда вы? - спросил я.
- На воздух, - ответил он, спускаясь по ступенькам.
- Подавление сексуальных желаний, - сказал Саджиттариус,
усаживаясь в кресло и удобно пристраивая ноги на трупе
Бисмарка. - Это бывает причиной стольких несчастий. Если
бы только страсти, кипящие в душе человека, глубоко
запрятанные желания, могли быть выпущены наружу, насколько
улучшился бы мир.
- Возможно, - сказал я.
- Вы собираетесь кого-нибудь арестовать, герр Аквилинас?
- Моя работа заключается в том, чтобы написать отчет о
расследовании, а не в том, чтобы кого-то арестовывать.
- А последствия?
Я засмеялся.
- Последствия всегда есть.
Из сада послышался какой-то необычный лающий звук.
- Что это? - спросил я. - Волкодавы?
Саджиттариус хихикнул.
- Нет-нет, боюсь, что это собачий цветок.
Я выскочил из комнаты и помчался вниз по лестнице в
кухню. Труп, накрытый простыней, все еще лежал на столе. Я
хотел открыть дверь в сад, но остановился и прижался лицом к
оконному стеклу. Весь сад двигался, как в каком-то
возбужденном танце. Шумела листва, странный запах стал
совершенно нестерпимым, это чувствовалось даже при закрытых
дверях.
Мне показалось, что я увидел фигуру человека,
сражающегося с какими-то толстоствольными кустами. Я
услышал рычание, звук разрываемой одежды, пронзительный крик
и длинный протяжный стон.
Неожиданно все движение в саду прекратилось. Я
обернулся. Позади меня, сложив руки на груди и глядя в пол,
стоял Саджиттариус.
- По-моему, ваш собачий цветок схватил его, - сказал я.
- Он знал меня - он знал сад.
- Может, самоубийство?
- Очень может быть. - Саджиттариус опустил руки и
посмотрел на меня. - Вы знаете, он мне нравился. Он был
чем-то вроде моего протеже. Если бы вы не вмешались,
возможно, ничего бы этого не случилось. Если бы я направлял
его, он мог бы пойти далеко. ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ
Док. 114571
Опублик.: 19.12.01
Число обращений: 2
|
