В Кремле объяснили стремительное вымирание россиян
БАРДАК Назад
БАРДАК

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

АНДРЕЙ ЩУПОВ

Н А М С В Е Т Я Т М О Л Н И И


`Человечество, как справедливо замечено,
состоит больше из мертвых, чем из живых.`


Егор пил, и лицо наливалось знакомой тяжестью. Точно
невидимым шприцем под кожу порцию за порцией вгоняли
отвратительно теплый парафин. Нос и щеки мертвели, отучались
чувствовать, глаза и губы - напротив начинали жить своей
независимой жизнью. Если вовремя им не давали команды
`оправиться` и `подравняться`, они разбредались в стороны, все
равно как толпа новобранцев, не в лад бормоча, не в ногу
перетаптываясь - словом, переставали быть единым целым - то
бишь лицом. Глаза отчаянно косили, норовя закатиться под веки,
щеки обвисали бульдожьими брылями, верхняя губа приподымалась,
показывая зубы, лоб собирался в неумную гармошку. Бардак, если
разобраться, тем не менее он твердо знал, стоит осерчать и
рявкнуть на все это хозяйство, как из бесформенного,
подергивающегося теста вновь слепится нечто благообразное,
дипломатически улыбчивое, где-то даже интеллигентное. Если не
для себя самого, то уж во всяком случае для окружающих. Старая
кокетка, доказывающая всем и каждому, что она не такая уж
старая.
Два ссохшихся лимона из вагонной оранжереи напоминали два
старческих кулачка, зеленый огурец уснувшей гусеницей покоился
в центре стола. Пальцы вполне самостоятельно стиснули вилку,
сделали боевой выпад. Увернувшись, гусеница откатилась к
самому краю. Егор отложил вилку и породил вулканический выдох.
Ну, и черт с ним - с огурцом! Не очень-то и хотелось... Взяв
лимон, он задумчиво покатал его на ладони. Древние греки
называли лимон мидийским яблоком, почитали за символ веселья и
брачных церемоний. А что в нем веселого? Где и в каком месте?
Снаружи - пупырчатое, внутри - кислое. Разве что блестит, как
солнце, так опять же - лишнее напоминание об ушедшем. Ибо
солнца нет. Умерло. Вместо солнца теперь кварцевые лампы -
обжигающе яркие, гудящие, неживые...
Надрезав одну из скрытых под жабьей кожурой артерий, он
выдавил в бокал струйку желтой крови. Теперь получится вполне
приличный коктейль. А главная изюмина в том, что коли он
способен готовить себе коктейли, значит не превратился еще в
алкоголика. Да-с, сударики мои! Пока еще и еще пока!.. Рука
грациозно подняла бокал, пронеся уверенной траекторией,
ювелирно пришвартовала к причалу распятых в готовности губ.
Сделав глоток, Егор улыбнулся. Глотку и собственным уверенным
движениям. Хотя по большому счету гордиться тут было нечем.
Любой самый вычурный профессионализм представляет собой набор
отработанных рефлексов. Четких и тем не менее банальных. Ни
ум, ни талант здесь совершенно ни при чем. И та же бедолажка
история, латанная-перелатанная, злящаяся на весь белый свет за
то, что ей приходится видеть и слышать, знавала массу
бездарных профессионалов: генералов, побежденных дилетантами,
президентов и королей, сброшенных с трона вчерашними
сержантами, портными и дровосеками...
Огибая ресторанные столики, словно судно разбросанные тут
и там коралловые островки, к нему подплыла женщина. Черное,
туго облегающее фигуру платьице, кремовые, полные,
балансирующие на высоких каблучках ноги. И тотчас заработали
спрятанные у позвоночника блоки, обиженно заскрипели суставы,
- медленно и степенно Егор поднял голову. Все верно, ля фам
этернель с миндалевидными глазами.
Миндалевидными?.. Любопытно. Отчего женские глаза так
любят сравнивать с миндалем? Просто красивое словечко?
Возможно. Мин-даль... Даль-мин. Что-то по-китайски мягкое,
по-небесному звонкое. Как шелк и бубен. Орех с таким чудным
названием просто не имел права оказаться невкусным.
Егор приглашающе кивнул, и, падающим листом качнувшись
туда-сюда, женщина опустилась за его столик - привлекательно
пьяная, чем-то напоминающая Сесилию Томпсон, его первую
открыточную любовь. Егор расслабленно улыбнулся. У детей
многое начинается с картинок. Знать бы наперед, чем
завершаются подобные увлечения. Какой восторг мы испытываем на
заре и какую грусть на закате. Как может взрослый человек
всерьез воспринимать сексуальную романтику, если вместо
романтики все десять раз успевает обратиться в труд - не
каторжный, где-то даже приятный, но все-таки труд. Тем более,
что масса вещей есть куда более интересных, волнующих и
азартных. А секс... Секс без чувственной смазки Любви - есть
всего-навсего оргастическое трение, разрядка, в которой
зачастую мы не столь и нуждаемся. Одна из огромного множества
сомнительных привычек. Впрочем, это приложимо только к
мужчинам, у женщин иной мир и иные правила. Та же Лилечка Брик
была с Любовью на `ты`. Настолько на `ты`, что превратила
любовь в приятный ужин, в порцию лакомого мороженого.
Проголодалась, высунула язычок, и тут же подплыла тарелочка с
голубой каемочкой, а на тарелочке - облаченный в вафельный
пиджачок мужчинка. Здравствуй, милый, кажется, я чуточку
проголодалась... То есть мороженое - вещь безусловно вкусная,
но если вдруг падает на асфальт, особого сожаления не
испытываешь. Тем более, что знаешь - не пропадет. Всегда
найдутся голодные воробушки - налетят, доклюют. А мы вздохнем
и новое купим. Красивое, с орешками, в розовой фольге
машины-иномарки.
Во время кремации Маяковского в Донском монастыре та же
Лилечка позвала мужа Осипа к специальному окошечку,
позволяющему видеть горящее тело. Пригласила, так сказать,
поглядеть. Ведь любопытно! А муж, дурачок такой, отказался.
Лилечка жила потом еще долго, пережив и мужа, и множество иных
лакомых друзей. Она и смерть попробовала, как яство, - смешав
с порцией нембутала. Заглянуть в окошечко собственной кончины
ей отчего-то показалось страшным. Таковой была эта умная,
одаренная массой талантов кокотка - с сердцем большим, как
воздушный шарик, верно, столь же пустым внутри.
Егор медленно вытянул перед собой ладонь, и присевшая за
стол Сесилия покорно уместилась в ней мягкой щекой.
Точь-в-точь - котенок, хватило как раз вровень с краями. Все
равно как уложили в детскую ванночку ребенка. Он держал ее
лицо на весу, изучая лучики легких морщин, глаза, и это было
совсем не то, что эпизод с Гамлетом. Абсолютно не то! На
ладони Егора покоилась Жизнь, и Жизнь эта готова была
откликнуться на малейший зов извне... Пальцем он шевельнул
мочку ее уха - словно тронул потайную кнопку, в зрачках
женщины зажглись две маленьких свечки, две лунных капельки.
Каждую из них хотелось слизнуть языком, но стоило ли тушить
этот свет? Егор знал, сейчас она попросит у него любви. Один
маленький глоточек, ни за что, просто так. И придется
объяснять, что он давно проигрался в дым, что он пуст и сух,
как заброшенный колодец в какой-нибудь Сахаре. И бедная
Сесилия, наполнив ладонь горючими слезами, сама же выпьет их,
как яд, как снотворное, чтоб после обиженно заснуть. Здесь же,
за столиком. А может, соберется с силами и уйдет искать другие
ладони, другие источники...
- Приветствую, сир!
Егор встряхнулся. С некоторым недоумением разглядел в
руке все тот же сморщенный лимон. А вместо Сесилии на стуле
громоздился Марат, начальник местной охраны, юнец с парой
румяных яблок вместо щек и непокорным вихром на голове. Как он
его не мочил, не приглаживал, успеха не было. Воинственный
вихор торчал нахальнее прежнего, одновременно напоминая о
чубатых казаках и клепанных-переклепанных панках века
минувшего.
- Что-нибудь стряслось?
- Угу!.. Путятин, олух такой, в тамбуре заперся. Пулемет
ДШК в дежурке украл, ленту на полторы сотни патронов.
- Там же у вас этот... Замок!
- Выломал! У него ж силища, как у медведя.
- Не покалечил никого?
- Пока нет, но постреливает. О парламентерах слышать не
желает. Мы уж и так, и этак подкатывали - ни в какую! А
купе-то у нас не бронированные, - весь вагон одной пулей можно
прошить. Короче, эвакуировали кого сумели, сейчас политесы
разводим, уговариваем дурака сдаться.
- Интересно, что ему взбрело в голову?
- Известно, что. Шутнички тут одни подарок ему решили
преподнести - термометр комнатный. Только прежде взяли и
упаковали в кокос. Молоко выпили, мякоть съели, а внутрь этот
самый термометр сунули. Половинки-то нетрудно склеить. Снаружи
написали `Председателю Земного Шара`.
Егор фыркнул.
- Это он любит... Что дальше?
- Ничего, Путятин юмора не понял, взял топор, хряснул по
ореху. Термометр, разумеется, раскокал. Теперь обижен на весь
свет. О правде мирской талдычит, что продались, мол, все от
мала до велика инсайтам. Президента страны требует. Бывшего,
значит. А где мы ему возьмем президента?
- Красивая ситуация!
- Еще бы!
- Как выкручиваться будешь?
- Вот и я спрашиваю - уже у тебя: как выкручиваться
будем? Может, ты это... Сходишь к нему, платочком помашешь,
попробуешь что-нибудь?
- Что пробовать-то?
- Так это... Скажешь ему пару ласковых, объяснишь, что
поэтам так себя вести не положено.
- Не подействует.
- Тогда объяснишь, что он талант, а, дескать, таланты
надо беречь. Путятин тебя знает, поверит.
Егор неспешно покачал головой.
- Он и себя знает, Маратик. Не поверит он. Не такой уж
осел. Да и нет смысла его улещивать. Путятин внимание любит,
публику. Я его еще по тем временам помню. Обожал на сцены
вылазить, диспуты про смысл жизненный устраивать. То на
масонов наезжал, то на американцев с мусульманами. Любил
виноватых искать. Водился за ним такой грешок. Так что, Марат,
чем больше будете уговаривать, тем меньше шансов, что он
вообще когда-либо сдастся.
- Клевать его в нос! - Марат искренне огорчился. Дернув
себя за вольный вихор, ковырнул ногтем справа и слева, словно
осторожно подкапывался под чубатую поросль. - Что же
делать-то? В аппаратную докладывать? Так ведь шлепнут балбеса.
Проще простого. Пришлют бультерьеров с автоматами - и кокнут.
Там народец такой - цацкаться, как мы, не будут.
- Не будут, это точно, - Егор вздохнул. - Тут, Марат,
подходец требуется, тактика.
- Так я и толкую! - Марат приободрился. - Сходи к нему,
поболтай о тактике, о том, о сем.
- Я про другое... - Егор потер лоб. Напряжение лобных
долей чувствовалось абсолютно явственно. Словно мысли и впрямь
что-то весили, уподобляясь пересыпаемой из полости в полость
свинцовой дроби. - Ты вот что сделай, Маратик. Оцепи тамбур на
часок, и ни в какие переговоры не вступай. Категорически.
Пусть себе буянит, президентов с министрами требует, а вы -
молчок. Нету вас - и все тут.
- Ну?
- Вот тебе и ну. Скучно станет паршивцу - и успокоится.
Без всяких парламентских дебатов.
- Так как же успокоится? А кокос?
- Не в кокосе дело, кокос - только повод. Я же говорю,
Путятин внимание любит, аплодисменты. Не будет публики с
аплодисментами, не будет и Путятина. Сам уйдет, вот увидишь.
Только чтобы в течение часа никто там даже не мелькал. Первое
и непременное условие!
- А пассажиры?
- Пусть потерпят. Зато гарантированно пули в лоб не
получат.
- Попробуем, - Марат поднялся. Еще раз копнул почву
вокруг чуба. - Хмм... Попробуем!

***

Скрипач Дима наигрывал что-то из давнего французского, а
может, просто импровизировал на ходу. Смотреть на него было
грустно и больно. Он точно гладил свою глубоко музыкальную
душу смычком, содрогаясь от неведомых публике сладостных
всхлипов. Юное и бледное лицо скрипача собиралось морщинками
семидесятилетнего старичка, губы плаксиво кривились. Егор
хорошо помнил, как еще около года назад, на что-то надеясь,
Дима ходил между столиков, интересуясь у посетителей, кто и
что хотел бы услышать. Ему жестокосердечно говорили `спасибо,
не надо`, Дима возвращался в свой уголок и с отрешенной миной
включал аудиосистему. Зеркальные диски он вколачивал в
аппаратуру, как пацифист, вынужденный вопреки всему заряжать
снарядами ненавистную пушку. Но когда музыканту все же
называли имя какого-нибудь композитора, он тотчас
расцвечивался румянцем, чуть ли не вприпрыжку бежал к своей
скрипке. И даже играть начинал как-то взахлеб, словно ребенок,
не верящий, что его дослушают до конца. Взрослый человек, до
взрослой скорлупчатой суровости так и не доросший. Иным
везунчикам удается остаться детьми, задержаться на стадии
цветка, распускающегося по первому лучику солнца. На таких бы
светить и светить, ан, не светится отчего-то. То ли батареек у
людей не хватает, то ли лампочки перегорают. Еще в юные
нерасчетливые годы...
- Да-с, ребятушки! - с пафосом вещал Горлик. - Одни
дорастают до правды, другие - до иллюзий! Первые бьются
головой о стены, с пеной у рта обличают и критикуют, вторые, к
примеру, пишут добрые и смешные сказки.
- Пишут-то пишут, но в тайне про себя грустят.
- Возможно! Не спорю. И все-таки - пишут!
- Это ты, брат, про меньшинство говоришь, а большинство
вообще ни до чего не дорастает. - Кареглазый Жора подмигнул
безучастному Егору, рукой-катапультой метнул в рот очередную
рюмку. С аппетитом захрустел соленым огурцом. - И не
дорастают, кстати, потому, что первый свой актив успевают
прожечь и протранжирить уже в молодости. А дальше либо
буксуют, либо вовсе бросают весла. Плывут себе по течению и в
ус не дуют.
- Правильно. Оттого и жанры всегда делились на
коммерческие и индивидуальные.
- Согласен! Успех и гигантский тираж вовсе не
подразумевают наличие таланта! Иначе все слезливые сериалы
следовало бы именовать шедеврами.
- Да уж, произведения на прилавках мелькали отменные.
Взять, к примеру, ту же `Свадьбу Скрюченного`! Воистину крутой
сюжетец! Один язык чего стоит! `Правым указательным пальцем он
нажал на спуск пистолета марки `ТТ`, с горькой усмешкой на
красивом бронзового оттенка лице проследил за тем страшным
результатом, который наделала его последняя решающая пуля`...
Честное слово, ничего не выдумываю, цитирую по памяти!
- Хорошая у тебя память.
- Да нет, специально выучил. Были куски и похлеще.
- Потом ведь еще печатали `Охоту на Скрюченного`, `Золото
Скрюченного`, `Месть Скрюченного`...
- Не перечисляй, я помню. Полное собрание сочинений -
сорок три тома! И все про этого самого Скрюченного.
- Обалдеть можно!
- Подумаешь! Всего-навсего еще один Джеймс Бонд.
- О том и речь. Но какой успех! Вы вспомните!
- А знаешь, в чем секрет этого успеха? В том, милый мой,
что писали о том, чего не было. Фрейд это в свое время
популярно растолковывал.
- Эдипов комплекс?
- Сам ты Эдипов комплекс! Сравнил грабли с лопатой. Я про
боевики говорю. И эротическую брехологию. Уж вы мне поверьте,
про такие вещи лучше всего кропали либо вечнопечальные
импотенты, либо невостребованные женщины. Выход либидо через
литературу.
- Униженцы и возвышенцы?
- В точку!.. Помнится, Моравиа тоже к данной теме
грамотно подошел. Жаль, не развил идейку. Утонула тема за
картинками половых приключений.
- Так может, Моравиа тоже, к примеру, того? В смысле,
значит, невостребованности?
- Кто ж его знает. Теперь всякое болтают. Про поэтов с
прозаиками, про танцоров. Невостребованность - она
действительно бывает порой плодовитой.
- Ну вот, договорились!.. А мы с вами - что? Бесплодием
страдаем? Я, к примеру, решительно возражаю! Думаю, появись
такое желание, тоже сумели бы зафуфырить какую-нибудь
эротико-приключенческую блудодень. По-моему, запросто!
- Пожалуйста, кто мешает! Зафуфырь!
- И зафуфырил бы! Только пакостно мне, к примеру! И душе
претит.
- Им тоже претило, однако преодолевали. И себя, и мораль,
и стихию.
- Ну и что?
- Ничего. И ты преодолей! Волю прояви, настойчивость!
- Я так не могу.
- Не могу, не могу, свело правую ногу! - весело подхватил
Жорик.
- Не ногу, а ногу! - хрюкнул Егор.
- Все равно не могу!..
- Зря ржете. Грустная это вещь - сочинять строки, которым
не увидеть свет при жизни автора.
- Если бы только при жизни!
- О том и толкую! - Горлику очень хотелось продолжить
прежнюю тему. - В кино - сериалы, в музыке - рэп-частушки.
Докатились, так-перетак! Поспрашивайте у инсайтов, какие у
них, к примеру, самые крутые игры, и, как пить дать, укажут на
какой-нибудь мыльнопенный триллер. А в сюжете очередной
`Скрюченный` бродит по тоннелям, крошит ползающих повсюду
монстров и соблазняет принцесс. Нет, братцы, я не против
массовой культуры, - черт с ней! - я против культуры скучной и
безмозглой.
- Запомни, камрад, массовая культура - всегда безмозгла.
- Чего, чего?
- Разъясняю. Если Толстого с Апдайком распространить по
всей планете, то и они перейдут в разряд серого и сирого.
- Ну уж... Это ты куда-то не туда загнул. Я же о наших
временах, о наших условиях.
- А что ты хочешь от наших условий?
- Как что? Я много чего хочу. К примеру, чтобы уровень
той же массовой культуры чуток приподняли. Не могут сами,
пусть заимствуют у классиков. Не из головенок своих пустых, не
с потолка, а из чужих, к примеру, шедевров. Все ж таки
облагородили бы беллетристику.
- Благородная беллетристика! Как однако звучит... - Жорик
гоготнул. - Помню, наш преподаватель эстетики, старый хрен,
похожий на Эйнштейна, как-то, разъярившись, воскликнул: `Я вас
культуре учу, говна такие, а вы тут лясы точите!` Мы потом год
эту фразу цитировали. На доске мелом писали перед его
приходом. Ох, он у нас посмущался! Даже жаль старика
становилось. Вот и ты туда же.
- Я?!..
- Не обижайся. Какая разница, как называть - компиляция
или облагораживание. Кстати, и заимствуют, не сомневайся. Даже
у меня, к твоему сведению, раз семь или восемь списывали.
Прямо кусками текст выдирали.
- Так ведь, к примеру, и у меня то же самое!
- Возможно, не спорю. Зато твой `Иммануил` совсем, как у
Тургенева. Ты извини за прямоту, но это тоже неоспоримый факт.
- Ну, это как сказать! - узловатым пальцем Горлик вывел в
воздухе замысловатый иероглиф. - Тут ты, брат, на скользкое
ступаешь! Потому как во-первых, я уже сказал: писатель Горлик
в принципе против списывания не возражает, - лишь бы доходило
до народа, а во вторых, это надо еще выяснить, кто и у кого
списал. Великий ли, заглянув в скважину будущего, или я,
всмотревшись в дыру прошлого. Таланты - они, милый мой, - вне
времени.
- Славная тебе попалась дырочка! Этакая дыра-дырища! -
Жорик громко расхохотался. - Не расскажешь, где такие водятся?
Тоже разок бы заглянул.
- Ну, не дыра, так омут. Что ты привязываешься к словам!
Я только хотел сказать, что, может, и нет в мире ни будущего,
ни прошлого. Один голимый океан информации. Все, понимаешь,
там есть - все и обо всем. А мы с жалкими своими ковшиками и
ложками, как солдаты из какого-нибудь Баязета, - доползаем и
черпаем...
Грузный и большой, подошел Путятин. По-медвежьи крепко
пожал всем руки, по-медвежьи кряжисто уселся на скрипнувший
стул.
- Ну как, отстрелялся? - Жора весело блеснул зубами, не
дожидаясь ответа, придвинул новоявленному гостю рюмку, налил
до краев.
Егор протянул поэту свою.
- За то, что никого не угробил!
- А мог бы... - Путятин хмуро выцедил водку, шумно
крякнул.
- Как тебя так быстро отпустили?
- Почему быстро? Вовсе не быстро. Гильзы попросили
собрать, тамбур проветрить. Марат еще лекцию прочел, как
стрелять из пулемета, как ставить на предохранитель. - Путятин
фыркнул. - Мальчишка сопливый, а туда же - учить вздумал!
- Имеет право! Потому как в погонах.
- Ладно, проехали... - Путятин рассеянно пошевелил
бровями. - А вообще-то и впрямь хорошо. В смысле, значит, что
никого не зацепил. Жизнь, как ни крути, - прекрасна и
удивительна!
- Дурачина, - Жора ласково покачал головой. - Удивительна
- возможно, но что прекрасна - это, извини меня, звучит пошло.
Вспомни лучший из всех палиндромов: мы - дым!
- Мухи и их ум! - тотчас откликнулся Горлик.
- Вот именно. И то и другое - про нас. Так что
поосторожнее с определениями, мон шер. Потому как с тем же
успехом жизнь может быть жестокой и грязной, вонючей и
мерзкой. Прекрасное и жуткое уживается в чудовищнейшем
симбиозе. Все равно как орхидея, проросшая из навозной кучи.
Все дело - в нас самих, понимаешь?
Путятин свирепо поскреб прячущуюся под бородой челюсть.
- Значит, получается, это я прекрасен, а не жизнь? На это
ты намекаешь?
- Именно! Взгляни на Диму. Он чуть ли не каждый день
прекрасен. Потому что ухаживает за собственной оранжереей,
земельку возделывает, холит и нежит каждый цветочек, каждую
почечку. И Горлик по-своему прекрасен. Даже когда переписывает
по ночам из фолиантов классиков главы. Я так и вижу его
одухотворенное чело, каплю пота на кончике носа... Признайся,
Горлик, сколько уже переписал? Да не красней, все ведь в
курсе. Тем более, я не в укор. Знаю, что хочешь упаковать в
контейнер и сбросить посылочку для потомков. Хорошее дело! Все
правильно! А то, что под рукописями Тендрякова, Гулиа и
Куприна будет стоять твоя закорючка - экая беда! Вон и с
Шекспиром по сию пору ни черта не выяснили, он писал или не
он. То ли мясником в действительности был, то ли актером в
`Глобусе`. Но ведь сути такой пустяк не меняет. Шекспир там
или граф Рэтленд, Лопе де Вега или какой другой испанец -
какая мне, собственно, разница? `Гамлет` от того хуже не стал,
верно? А что Лева Толстой его не любил, так он нам тоже не
указ. Граф много чего не любил - в том числе и Чехова с
Достоевским, и музыку с балетом. Так что пиши, Горлик!.. Как у
тебя, кстати, с почерком?
- Вроде разборчиво, - смущенно пробормотал Горлик.
- Тогда порядок! Хочешь, я тебе своих книжонок подкину?
Без-воз-мездно!
- Зачем же...
- Да нет, я, конечно, понимаю: это малость побледнее
Вересаева с Гоголем, но тоже неплохо, уверяю тебя! -
Обличитель Жорик продолжал с аппетитом жевать. Озорной взгляд
его так и осыпал собеседников искрами. - В каком-то смысле я
тебе даже завидую. Честное слово! Ты ведь не просто
переписываешь, ты глубже любого читателя в текст погружаешься.
Воспринимать язык через пальцы - особое состояние! Помню,
когда-то таким же образом начинал: переписывал целые страницы
из Лондона, Паустовского, Платонова. И представьте себе,
начинал видеть то, чего не видел глазами!
Горлик, маленький, сутулый, с аккуратной проплешиной на
затылке, потупившись, чертил пальцем на скатерти. Путятин
крупной ладонью похлопал его по плечу.
- Не тушуйся, брат. Лучше так, чем никак.
- Хорошо сказано!
Егор скупо улыбнулся. Смешно они смотрелись - два
бородача - Путятин и Горлик. Один похож на окладистого
иконописного Маркса, второй - на присмиревшего Свердлова,
первый - и впрямь революционер, второй - без пенсне и
абсолютно ручной. Один - большой, другой - маленький, два
брата от двух мам и одного отца.
Немного помолчали. Чтобы как-то прервать затянувшуюся
паузу, Егор разлепил губы и глухо продекламировал:
- Нам салютуют молнии вчерашних лет,
Когда сбриваем седину чужой обиды,
Но главный приоткроется секрет
Лишь после нашей с вами панихиды.
- В точку! - Горлик поднял палец. - Чье это? Бальмонт?
Северянин?
- Мое, - признался Егор. Тяжело перевел взор на Путятина.
- А ты бы, мил друг, все-таки лучше не за пулемет брался, а
раздевался и бегал по вагонам голым.
Поэт с удивлением воззрился на Егора, захлопал редкими
ресницами.
- Зачем? Я, кажется, эксгибиционизмом не страдаю.
- Не о том речь. Видишь ли... - Егор исторг глубокий
вздох. Он и сам толком не знал, что собирается сказать.
Наверное, просто жаль стало Горлика, хотелось отвлечь от него
внимание. - Видишь ли, Путятин, пули всегда и всего хуже.
Самый распоследний аргумент, если разобраться. А потому...
Делай, что хочешь, кричи, напивайся, бока отлеживай, но только
не стреляй.
Длинная фраза унесла остатки сил. Он почти физически
ощутил, как тускнеет лицо и гаснут без того тусклые глаза.
Пришлось в экстренном порядке мобилизовываться. Проявляя
недюжинную волю и внешне довольно уверенно Егор подцепил
пальцами подсохший колбасный кружок, виртуозным движением
переправил в рот, тут же промокнул губы салфеткой. На него
взглянули с удивлением. Салфетки на этой стадии действительно
воспринимались тяжело. И снова он мысленно усмехнулся. Опять
всех обманул. Напился в дым и притворился трезвым.
- Ну-с! За тех, кто в море? - он поднял свою посудину.
- А кто нынче не в море? - Жорик коротко хохотнул, но тут
же спохватился. - Отличный тост! Поддерживаю! За нас, стало
быть, - за всех оставшихся...

***

- Опаздываем, Павел Матвеевич?
- Есть немного, - полковник, приподняв рукав, покосился
на мерцающий изумрудным светом циферблат. - По идее, следовало
бы чуток ускориться.
Ускориться им и впрямь не мешало. Хоть по идее, хоть
вовсе безыдейно. Однако скорость предвещала риск. Ноги на
мокрых шпалах опасно разъезжались, мутная пелена плотно
закрывала бредущих впереди и сзади. Безумные условия для тех,
кто шагает над пропастью. Павел Матвеевич припомнил фразу
Столыпина: `Вперед, но на мягком тормозе!`. Для них это было
тем более справедливо, что по сию пору не у всех получалось
идти ровно. Раскачивались, словно морячки, после годового
плавания впервые ступившие на сушу. Потому и подбирали людей
особенно придирчиво. Потратив лишнюю пару дней, выводили на
крыши вагонов под открытое небо. Проверка оказалась нелишней.
Многих храбрецов скручивало в первые же секунды. Люди ложились
на живот, начинали задыхаться, выпучив глаза и напоминая
выброшенную на песок рыбу. Таких приходилось уносить за руки и
за ноги. Тем же, кто преодолевал приступ страха, завязывали
глаза, предлагали пройти по прямой восемь-десять шагов. И
снова получалось далеко не у всех. Шли словно по тросу,
протянутому над пропастью. Почти половина `срывалась`. Наконец
дополнительный процент отсеялся, стоило им выбраться наружу.
Оно и понятно. Потоптаться пару-тройку минут на крыше вагона -
одно, а оказаться предоставленным самому себе в полном
окружении стихии - совсем другое. Отойти от поезда, для
пассажиров значило примерно то же, что для младенца быть
оторванным от теплого материнского тела. Открытое пространство
повергала в шок, и добрая треть волонтеров вернулась на
исходные позиции. Именно таким образом происходило
формирование батальона. Людей набирали по конкурсу, словно в
цирковое училище.
Батальон!.. Полковник фыркнул. Две с половиной роты по
количеству, а по качеству - ближе к разноголосому табору.
Потому как настоящей армией у них не пахло. Впрочем, где она
сейчас настоящая армия? Уцелела ли хоть в одной точке планеты?
Очень и очень сомнительно. Так что, какой ни есть, а батальон.
Пестрый, неопытный, однако слитый единой целью и единым
командованием. В большинстве своем людишки храбрились, хотя
глядеть предпочитали преимущественно под ноги. Сознание людей
отравляла сама мысль о близости бушующих волн. Всего-то и
лететь - метров тридцать-сорок, жалких две-три секунды. Потому
и организовали связки по два-три человека. Точь-в-точь как у
альпинистов. Самый неловкий из отряда, Бакстер, уже дважды
умудрялся срываться с моста, повисая на альпинистском тросе,
как муха на паутине. Чертыхаясь, его вытягивали наверх и, не
теряя драгоценных минут на охи-ахи, вновь возобновляли
движение. Момент атаки был оговорен самым жесточайшим образом,
опаздывать они просто не имели права. Увы, что хорошо
просчитывалось на расчерченной зигзагами мостов карте, в
реалиях принимало иное обличье. Они не выдерживали
предписанной скорости, и потому Павлу Матвеевичу, бывшему
полковнику российских ВВС и нынешнему предводителю отряда,
приходилось сокращать паузы, отведенные на еду и отдых. Время
- вечная нагайка, жестоко подстегивало, офицеры сердились и
ругались, рядовые бойцы их понимали, на слякоть и кружащую
головы высоту по мере сил старались не обращать внимания.
Впрочем, высоты, как таковой, не существовало. Дождь плотно
занавесил пространство справа и слева, - головы кружил призрак
высоты - той самой, что будоражила воображение, навевала мысли
об обморочном падении, об акульих караулящих пастях. Шагающие
по железнодорожному полотну ясно сознавали, что под ними не
чернозем и не гранит, - всего-навсего зыбкий пролет, ощутимо
раскачивающийся под напором ветра и волн. Высотные составные
опоры убегали далеко вниз, стрелами вонзались в пучину океана.
Последний из года в год вгрызался пенным оскалом в стальные
сваи, уподобляясь медведю, раскачивающему дерево с
незадачливыми грибниками. С делом своим, надо признать, он
справлялся успешно - расшатывал и валил мосты один за другим.
Иной раз разошедшиеся волны доставали до самого верха.
Немудрено, что надводный флот продержался относительно
недолго. Во всяком случае о судах, которые еще года три тому
назад можно было углядеть в дождливой полумгле, теперь не было
ни слуху ни духу. Все повторили судьбу Титаника - даже самые
непотопляемые.
Подняв голову, полковник прищурился. Показалось на миг,
что в высоте мигнул огонек. Он оглянулся. Так и есть. Три или
четыре луны. Справа - огромная, оранжевая и две зеленых слева.
Но самая страшная - та, что зависла чуть ниже товарок, бьющая
особым светом - всепроникающим, мертвенно голубым, за что и
была прозвана Луной Смерти.
Павел Матвеевич судорожно сглотнул. Подобную картинку он
наблюдал не впервые. Голубоватое сияние делало дождь
невидимым, и мир вновь становился прозрачным на десятки миль
вокруг. Более того - пугающий свет позволял видеть людей и
предметы насквозь. Вот и сейчас по бесконечному мосту брела не
колонна волонтеров, а вереница вооруженных скелетов. Понурые,
вяло переставляющие костяные сочленения, с черными невидящими
глазницами, пугающе зубастые. На спинах - нелепые, склепанные
из винтиков и пружинок автоматы, на серых скрипках
тазобедренных костей - набитые патронами подсумки. Но страшнее
всего выглядели собранные из белых шашечек стебли
позвоночников. Чем-то они напоминали кобр, упакованных в
клетки из ребер. Сюрреалистическая пастораль угасающего
мира...
Полковник вновь запркинул голову, и показалось, что он
видит ниточки иных, протянувшихся на немыслимой высоте мостов.
Еще один мираж, о котором любили распускать слухи инсайты.
Существование мировой паутины, которой в принципе не могло
быть.
Мгновение, и синяя луна погасла. Дождь и тьма разом
накрыли горизонты, скелеты вновь превратились в людей. Что-то
там в высоте еще моргало и потрескивало, видимо, дотлевали
угольные стержни небесного прожектора. Павел Матвеевич
сморгнул. Может, случайный самолет?.. Хотя какие, к черту,
самолеты! То есть опять же энное время назад, говорят, и
впрямь кто-то еще летал. Дирижабли встречались, последние из
сверхдальних экранолетов. Да только горючка давно кончилась,
самые счастливые из пилотов успели пустить себе пулю в висок,
и можно было не сомневаться, что вся аэрофлотилия землян тихо
и мирно переправилась на дно морское. Может, кто и дотянул до
Тянь-Шаня, но и те, должно быть, давно сгинули. Что им там
делать в высокогорье? Без еды, без жилья, под этим
нескончаемым дождем?
Полковник передернул плечами, сунув руку под плащ, растер
левую грудину. Это место давало о себе знать не впервые. Он
вздохнул. Укатали сивку крутые горки! А ведь в далеком детстве
казалось непонятным, как это люди болеют, отчего умирают и
почему вдруг однажды затихает такой вечный и такой неугомонный
пульс. Даже душить себя как-то пробовал. Из любопытства. Не
получилось.
Павел Матвеевич нащупал карман с квадратиком карты. Сухо.
Во всяком случае пока. Не будь на бойцах водолазных костюмов,
давно бы промокли до нитки. Потому как не дождь это был, а
ливень. Особенно поначалу. Сейчас стало чуть тише. Хотя,
возможно, они попросту привыкли. Так или иначе, но оружие
старались держать под накидками, без лишней нужды наружу не
высовывали. Нужда, между тем, могла проявиться в любую минуту.
Павел Матвеевич снова посмотрел на часы. Если верить
светящимся стрелкам, группы вот-вот должны были выйти на
исходные рубежи.
- Черт бы их всех!.. - идущий рядом сержант Люмп с
отвращением сплюнул. - Какая все-таки мерзость - эта вода!
- Точно. Особенно, когда плещется в карманах и за
шиворотом, - охотно отозвались сзади.
- Зато фляг не надо. Черпай пригоршнями и пей! - хохотнул
другой голос.
- А как после таких дождиков у нас в Загорье начинали
благоухать леса! Земляника, черника, барбарис... Ешь, не хочу!
Я малышом был, а до сих пор помню. Такой, ребята, ароматище
стоял, - голова кругом шла!.. Нет, господин сержант, как там
ни крути, а вода - это жизнь! Полагаю, случись великая сушь,
было бы много хуже.
- Хуже того, что есть?
- Ясное дело! Давно бы сандалии откинули. И года бы не
прошло. А так живем, бурчим помаленьку.
Полковник обернулся. Зубоскалил лилипутик Во Ганг.
Глазки-щелочки смешливо поблескивают, рот, как обычно, до
ушей. И не в словах даже дело, - в интонации. Ясно, что
посмеивается. И вот ведь странно, такая сявка, а находит в
себе силы ворковать! Сержанта вон не боится, на дождь
поплевывает. То ли взбадривает себя самого, то ли связанного с
ним бечевой рядового Злотницкого. Друзья хреновы! Разного
росточка, а топать умудряются в ногу.
Полковник ощутил укол зависти. Маленький такой укольчик,
однако вполне чувствительный. Дружба, как и прочие мудреные
категории, не раз переосмысливается за жизнь. Цена, которую
дает ей небрежная молодость, с годами доползает до немыслимых
высот. Расходятся жившие десятилетия супруги, разбегаются
родные братья, разругиваются однокашники. Если даже кровное
родство не в счет, чего уж толковать о дружбе посторонних!
Оттого, верно, и раздражают те, у кого сладилось, у кого не
рвется. Люмп, бредущий рядом, наверняка, ощутил нечто схожее,
потому что выругался с особенным чувством.
- Паскудный дождишка! - упрямо повторил он. - Ублюдочный
и паскудный!
- Все дело в точке зрения, сержант, - добродушно пробасил
Злотницкий. - Мир никогда не был идеальным, а свадьбы тем не
менее справляли в любое время. И плясать, и петь не
стеснялись.
- Это жизнь! - тонкоголосым эхом поддакнул Во-Ганг. -
Войны сменялись диктатурой, голод уступал место эпидемиям, а
те в свою очередь вытеснялись климатическими казусами.
- Что ты называешь казусом!? - взъярился Люмп. - Четыре
четверти земного покрова под водой, люди переселились на
мосты, какие-то вшивые недоучки рвут напропалую рельсы, и это
для тебя всего-навсего казус?
- Речь о другом, сержант. Мне кажется, стоит следить за
нервишками. Жизнь, какая она ни есть, продолжается. Иначе,
согласитесь, вы бы вряд ли вызвались в этот рейд.
- Что ты сказал? - рука Люмпа дернулась под плащ, лицо
исказила болезненная гримаса.
- Спокойно, парни, спокойно! Скоро у вас будет повод
побеситься. - Павел Матвеевич неодобрительно покосился на
Злотницкого.
- Господин полковник! - голос сержанта дрожал от ярости.
- Я, конечно, не стукач, но о подобных вещах, видимо, следует
докладывать.
- Что там еще? - полковник наперед ощутил усталость.
Знавал он эти доклады! Листочки, неразборчиво подписываемые
сверхбдительными ура-патриотами, однообразные, доводящие до
сведения фразочки. Уж, верно, не одну сотню сплавил в штабной
титан.
- Вот эти, значит, оба... То есть, я хочу сказать, что
перед операцией о подобном полезно знать. Так вот, по моим
сведениям Злотницкий и Во Ганг уже на протяжении полугода
являются активными участниками движения инсайтов. Я лично не
раз видел их заходящими в компьютерные вагоны!
- Ну и? - Павел Матвеевич продолжал смотреть себе под
ноги. Не хотелось, чтобы сержант разглядел на его лице
неподобающую ситуации скуку. - Что дальше?
- Считаю, что на них нельзя полагаться!
- Что ж... В бою проверим, - так и не подняв глаз,
полковник опустил ладонь на плечо сержанта. - Не спеши с
выводами, Люмп. Поверь мне, люди сложнее, чем кажутся на
первый взгляд.
- Я только хотел уведомить...
- После, - голос полковника построжал. - Отстреляемся,
тогда и уведомишь. А может, и повода уже не будет.
- Как же не будет, если они скрытые инсайты!
- Сегодня ты инсайт, а завтра, глядишь, в пуриты
подашься! - ернически пробормотал за спинами коротышка
Во-Ганг.
- Все! - отрезал полковник. - Почесали языками, и хватит!
Останетесь в живых, продолжим разговор, а нет, и тема будет
исчерпана.
Он чуть ускорил шаг, отрываясь от сержанта и парочки
строптивых зубоскалов. Всерьез напугался, что вспылит. А тогда
уж достанется всем и вдосталь. И сержанту, и Злотницкому, и
сопляку Во Гангу. Тем более, что принимать чью-либо сторону не
хотелось. Он давненько уже был ни за кого. Ни за белых, ни за
красных, ни за черных. За всех разом, какие они есть. За
пестробурополосатых. И не было желания вникать, кто прав, а
кто не очень. Все было гнило, и все при этом заслуживало
сочувствия. Даже свихнувшиеся пуриты с инсайтами. А убивать их
он шел вынужденно. Ради тех тысяч, что с надеждой ждали
результатов боевого рейда.
Сила. Вот, что правило миром. Сила этот мир и добила.
Перегрызла сук и загнала лошадь. Однако права выбора у них не
было, и совершенно отчетливо Павел Матвеевич понимал с кем он
и против кого. Разумеется, с сильными, и, без сомнения, против
сильных. Потому что слабые от участия в мирской толчее
отстранялись с самого начала. И правильно! Не крутись под
ногами, коли никто, не мешайся!..
Впереди послышался неясный шум, Павел Матвеевич замедлил
шаг, и вскоре из пелены косых струй вынырнула фигура Мациса.
Широкие, облепленные дождевыми каплями скулы, довольный
взгляд. Возбужденно дыша, разведчик шагнул к начальнику.
- Пост, господин полковник! Самый натуральный.
- Ты не ошибся?
- Обижаете! Что я, лох какой!
- Значит, дошли, - Павел Матвеевич удовлетворенно кивнул.
- И то хлеб. Кто там у них, не разглядел?
- Три козлика с пулеметом. Одна чахлая винтовочка.
- Сумеешь снять?
Мацис самоуверенно хмыкнул.
- Запросто!
- Я тебя спрашиваю серьезно!
- Снимем, господин полковник. У них там навесик хлипкий -
дыра на дыре, а смену, похоже, давненько не присылали. Это же
пуриты, не кадровики! Так что успели заскучать. Двое, как мне
померещилось, вообще дрыхнут.
- Померещилось... Померещиться может всякое.
- Да нет же, точно дрыхнут!
- Хмм... Видишь ли, Мацис, стрельбы нам надо бы избежать.
- Стрельбы не понадобится. Возьму Коляныча, Адама...
Короче, справимся!
- Может, еще кого дать?
- Обойдемся. Меньше шуму - больше толку. Коляныч -
гиревик, а Адам, если что, ножами поможет. Вы же знаете, как
он их мечет.
- Действуй, орел...
Полковник поднял руку, давая команду на остановку. Бойцы
с готовностью повалились на железнодорожное полотно. Кто-то
усаживался прямо на рельсы, кто-то подстилал брезентовые и
пластиковые коврики. Разумеется, зашуршали пакетами, доставая
энзэ. Полковник не стал фыркать. Кадровиков у пуритов,
конечно, не было, однако и у них в этом смысле похвастать
было нечем. Одно слово - волонтеры, народ вольный, к
дисциплине не слишком приученный. Только где их взять нынче -
приученных? Да еще, чтобы согласны были идти на смерть. А эти,
как ни крути, сами вызвались. Вот и придется потерпеть.
- Привал, - объявил он подошедшему Люмпу. - Впереди пост,
так что не ржать и не ругаться. Пройдись по людишкам,
предупреди.
- Понял, - сержант сухо козырнул, в два четких движения
развернулся.
Все коротко и ясно. Глядя на удаляющуюся спину, полковник
крякнул. Вот ведь штука какая! И неумный, и злой, а все ж таки
стопроцентный служака. Скверно, но в серьезных делах частенько
полезны именно такие. Зачастую даже более полезны, чем
головастые Во-Ганги и Злотницкие...

***

Лбом Егор уперся в деревянную раму. То есть, деревянной
она ему показалась сначала, а как уперся, сразу понял -
пластик. Кожу, пусть даже на черепушке, не обманешь. Неживое
она чувствует безошибочно, пусть оно и прячется под слоем
бодрого макияжа. Впрочем, и люди до поры до времени таятся под
аналогичным камуфляжем. Потому как что такое человек? А
человек, господа присяжные заседатели, это поступки. Нам
необходимы победы, величественные финалы, этакие знамена над
тем или иным рейхстагом. Премию получил - поступок, медальку -
еще один. То же - с постельным соитием. Вполне природный
поступок! Совершил, значит, ты здоровое и сильное животное.
Честь тебе и хвала! Да черт бы с ним, только вот беда, - после
подобного рейхстага люди удивительно раскрываются. Игра в

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ



Док. 114481
Опублик.: 22.12.01
Число обращений: 0


Разработчик Copyright © 2004-2019, Некоммерческое партнерство `Научно-Информационное Агентство `НАСЛЕДИЕ ОТЕЧЕСТВА``