В Кремле объяснили стремительное вымирание россиян
АУКЦИОН Назад
АУКЦИОН

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Юлиан Семенов
Аукцион

Роман

Журнальный вариант.

`Дружба народов` ² 8,9 за 1985 год


Фамилии главных героев, звания и титулы несколько
изменены. Так, в частности, графа Ростопчина здесь все
называют князем.

Вместо пролога

Соответствующие службы страховой корпорации `ДТ`
зафиксировали определенное падение интереса ряда весьма
престижных клиентов к аукционам, на которых торговали
произведениями европейской культуры, чаще всего
восточноевропейской, в первую очередь русской.
Электронно-вычислительные машины просчитали вероятный
убыток; он исчислялся в два миллиона семьсот сорок семь
тысяч долларов, не бог весть какие деньги, но вопрос не в
них, а в тенденции.
Сектор анализа конъюнктуры заказал исследование этой
проблемы Бруклинскому центру; среди возможных причин,
объясняющих тревожный симптом, была названа и такая: в
Европе появилась группа лиц, которая травит тех. кто
приобретает, а равно и торгует произведениями культуры,
возможно, похищенными во время прошлой войны.
Понятно, ни одна серьезная страховая фирма, входящая в
группу `ДТ`, не может идти на то, чтобы платить полис за
краденое. Риск слишком велик, поскольку возможен удар по
престижу, а это невосполнимо.
Проблема была запущена в работу, как всегда, в разных
городах, в разных учреждениях, по разным людям...
Одним из тех, кого привлекли к исследованию этого
путаного и странного дела, оказался Джос Фол.
На сорок четвертом году жизни он стал вице-директором
компании `АСВ` (связи с `ДТ` весьма опосредствованы,
скрыты); оценка, закупка и страхование антикварных книг,
картин и скульптур, выгодный бизнес. До этого в течение
тринадцати лет Фол работал в `русском отделе` Центрального
разведывательного управления США, ведал вопросами
культурного обмена; окончил университет в Принстоне; во
время массового движения хиппи в конце шестидесятых ушел из
дома (отец был ведущим инженером консервного завода, мать
держала салон красоты), поселился в `хипарском` районе
Гринвич Виледж, снимал комнату вдвоем с Робертом О`Дэвисом
(тот уехал из Штатов, поселился в Риме, пьет, не смог найти
себя; снимался в массовках), бранил президента Джонсона,
рисовал лозунги: `Люби, а не воюй!`; потом увлекся
девушкой; пришлось вернуться домой, женившись, начал
подыскивать работу; человеком, который пригласил его в
систему, оказался Александер, сосед по общежитию в Гринвич
Виледж (в прошлом был самым горластым противником Белого
дома); проверили - после нескольких бесед в управлении
кадров - довольно быстро, за семь месяцев прошел курсы,
потом работал как дипломат в Варшаве, Москве и Софии.
Именно он и затребовал через частную детективную фирму
`ИТСА` - данные телефонного прослушивания, которые были
получены оперативным путем в вилле князя Евгения Ростопчина
в Цюрихе и в доме фрица Золле, Бремен, ФРГ.
И тот, и другой часто звонили в Москву писателю и
журналисту Дмитрию Степанову, обсуждали вопрос о картинах,
исчезнувших из музеев Ровно, Харькова, Киева, Риги, Курска и
Смоленска.
Техники из специального подразделения, ведавшего
расшифровкой кодов, со всей определенностью сообщили, что
никаких особых слов ни Москва (Степанов), ни Цюрих (князь
Евгений Ростопчин), ни Времен (г-н Золле` не употребляли;
интонация разговора, просчитанная на специальных
компьютерах, свидетельствовала всего лишь о
заинтересованности; какой-то особой нервозности,
свойственной агентам во время полулегальных встреч,
зафиксировано не было.
Именно эти обстоятельства более всего озадачили фола, и
он обратился к председателю Совета директоров фирмы с
просьбой санкционировать его работу по странному узлу: с
одной стороны - красный, с другой - русский аристократ, один
из немногих, кто смог вжиться в условия Запада, разбогатеть,
открыть свое дело, и с третьей - немец, консерватор,
обладатель уникальной документации об эсэсовцах.
Данные детективной фирмы `ИТСА` Фол подстраховал через
друзей из ЦРУ; связей с Лэнгли не порывал; оказывал услуги;
в свою очередь, получал от коллег консультации и наводки.

Часть первая

1

- Понятно вам? - в который уже раз настаивающе повторила
Галина Ивановна, продолжая медленно и властно идти своим
тяжелым взглядом по спине Степанова; ее мягкие ладони лежали
у него на плечах; руки были сухие и очень горячие. - У вас
были почечные колики; давление меняется часто, особенно
когда плохо с погодой и предстоит резкий слом на холод или
жару... Понятно вам? Верно?
- Верно, - согласился Степанов, ощущая неловкость оттого,
что женщина занималась им уже десять минут, а он молчал,
никак не помогал ей, что входило в противоречие с его
жизненным принципом наибольшего благоприятствия работающему.
- У вас было сотрясение мозга, причем не один раз, -
продолжала женщина, - понятно вам?
Было три, подумал он; первый раз в сорок третьем, когда
Земляк, - маленькая двенадцатилетняя тварь с лицом старого
алкоголика, столкнул его в подвал, на камни; второй раз это
случилось в пятидесятом, когда он калымил на ринге, выгодное
было дело: выходишь против перворазрядника, а у тебя
третий, но весом ты на несколько килограммов, побольше; тебя
крепко бьют, только успевай уходить от ударов, зато тренер
перворазрядника платит тебе тридцатку, а в те студенческие
годы тридцатка была деньгами; десять боев - вот тебе и
туфли, чешские, из выворотной кожи, с дырочками на носках,
шик; категория риска учитывалась и вполне поддавалась
оценке: ты знал, на что шел, и, когда бугай из Филей
повалил тебя в начале второго раунда в нокаут, ты был готов
к этому; девятнадцать лет, до старости заживет обязательно!
Эк же Галина Ивановна умеет читать людские болезни, ай да
кудесница! А когда же случилось третье сотрясение? Погоди,
сказал себе Степанов, это было весной пятьдесят третьего, ты
впрыгнул в троллейбус, родная `букашка`; последний
троллейбус спешил по Москве, вершил по бульварам круженье, а
ты возвращался от Ляльки с Божедомки и обернулся к
кондукторше, тогда в каждом троллейбусе у входа сидела
кондукторша, увешанная разноцветными рулонами с билетами -
пять копеек, десять, пятнадцать, двадцать, в зависимости от
дальности маршрута.
Степанов протянул рубль и, ожидая сдачи, откинулся на
дверь, блаженно откинулся, представляя себя со стороны.
Молодой, крепкий, в пальто с поднятым - по моде тех времен -
воротником, очень стильно: либо Зигмунд Колосовский был
такой фильм Киевской студии, который их поколение еще в
сорок пятом смотрело раз по десять; герой антифашистской
борьбы, обманывал нацистов как хотел, дурни, что они
понимали вместе со своим бесноватым; либо Джеймс Кэгни из
картины `Судьба солдата в Америке`; безработица, гангстеры,
организованная преступность; одно слово, Нью-Йорк...
Откинуться-то он откинулся, но старенькая кондукторша не
успела еще дать команду водителю, чтобы тот закрыл дверь, и
Степанов ощутил какое-то странное чувство стремительной
неотвратимости, когда понял, что летит на асфальт и увидел
звезды в прекрасном весеннем московском небе, а потом все
исчезло, настала гулкая темнота. Уже после, очнувшись, он с
каким-то тяжелым недоумением увидел над собою милиционера,
который сокрушенно качал головой.
Десять дней Степанов тогда лежал в больнице - в коридоре,
возле окна; мама приносила гречневую кашу, кормила с ложки,
поила морсом; страшное ощущение радужности, несобранности
мира, какой-то его зыбкости прошло, предметы снова сделались
конкретными; и на этот раз пронесло...
- У вас одно сотрясение было особенно сильным, -
продолжала между тем Галина Ивановна, не снимая своих
горячих ладоней с плеч Степанова, - мне кажется, вы упали с
большой высоты, и трещинка в черепе не заросла толком, так
что бойтесь падений, гололеда, весенней грязи, крутых
спусков; четвертое сотрясение может оказаться роковым,
понятно вам?
- Понятно, - ответил Степанов. - А теперь объясните, как
вы все это прочитываете?
Женщина еще с минуту продолжала его осматривать молча,
тяжело, сосредоточенно, он чувствовал спиною взгляд ее
голубых прозрачных глаз, потом чуть шлепнула Степанова по
плечам, убрала руки и сказала:
- Одевайтесь... Раньше я ничего этого не умела, - улыбка
у нее была настороженная. - До того как меня стукнуло током
в кабине моего крана, я была нормальным человеком. Отвезли
в морг, это в пятницу было, а в понедельник пришли студенты,
стали заниматься, один мальчик и увидел, что я жива, в
шоке... Полгода пролежала в госпитале, что-то случилось со
зрением, стала видеть предмет насквозь, в цвете... Как и
полагается, мне не верили: колдунья, самозванка... Трудно
у нас приходят к тому, что не укладывается в привычные
рамки... Ну, а сейчас я в онкологическом отделении
консультирую, работаю с врачами, понятно вам?
- Мешают?
- Теперь нет. Когда поставила десять верных диагнозов,
начальство сказало, чтобы разобрались, с той поры не
дергают.
- А в каком цвете вы меня видите? - спросил Степанов.
- Смотря что... Незажившая трещинка на черепе видится
бледно-розовой... Те два ушиба, которые я ощутила,
наоборот, темно-красные, видимо, что-то осталось после
гематом. Сосуды вообще кажутся мне перламутрово-голубыми,
хотя я точно ощущаю цветовую разницу между артериями,
венами, капиллярами... У вас, например, сосуды ломкие,
изношенные... Не по возрасту...
- Курить, конечно, нельзя? - спросил Степанов.
- Если так уж невмоготу, выкурите. Организм сам себя
регулирует... Вот только стрессов избегайте... Сплющит
сосудик, и все...
- А как их избежишь, стрессов-то?
- Так я ведь не колдунья, я только умею чувствовать чужую
боль и цвета чувствовать, понятно вам?
До чего ж хитрая, подумал Степанов; впрочем, хитрость -
не предательство; как правило, хитрецы не предают,
чувствуют, что дело это рискованное.
...Апрельская Ялта была утренней; белая оторочка
последнего снега делала Крымский хребет задником гигантской
декорации; рыбачьи кораблики, втиснутые в свинцовую гладь
моря, казались нереальными, крошечными; там сейчас, подумал
Степанов, склянки, бьют, уху варят, музыку слушают и в
кубрике спорят про то, кто выиграет в предстоящем матче -
Каспаров или Карпов; какая разница, все равно свои, мы
только чужим отдавать не хотим, а так - добрые...

2

- Мужчина, - окликнул Степанова на аэровокзале
молоденький милиционер, - вы что, не видите, здесь хода нет!
Степанов даже зажмурился от ярости, вспомнил Галину
Ивановну: `Только стрессов избегайте...` А это что ж такое,
когда вместо `товарищ` или, допустим, `гражданин` человек в
форме обращается к тебе `мужчина`?!
- Я вам не мужчина, - ответил Степанов, понимая, что
остановить себя уже не сможет.
- А кто ж вы? - удивился милиционер. - Не женщина
ведь...
- Чему вас на политзанятиях учат?
- Это мы знаем, чему на политзанятиях учат, а вы свои
документы покажите, мужчина...
- Ну, тупица, - сказал Степанов, - пойдем в отделение,
пойдем сейчас же! И, конечно же, сосудик прижало, сердце
заколотилось в горле; все верно, человек человеку - друг,
товарищ и волк, как же таких беспамятных неучей берут в
милицию, как им доверяют форму, они же - надев ее -
олицетворяют не что-нибудь, а власть нашу?!

- Накажем, Дима, - сказал (в Москве уже, в министерстве)
генерал Гаврилов; раньше он был Сережей (впрочем, им же и
остался, слава богу, нос не задрал), вместе учились, вместе
выходили на ринг.
Наказать, однако, не удалось - с места на Степанова
пришла `телега`, сработали мгновенно, мол, оскорблял
сержанта, тот был корректен, а что мужчиной назвал, так
разве ж это неверно? Мог бы - ненароком - и дедом, все,
кому за пятьдесят, вполне могут быть дедами, разве нет? А
вот столичному гостю неприлично себя так вести, попусту
кричать, а потом валидол сосать - такого коллектив не
простит, напишет письмо, сообщит по месту работы, потребует
наказания.
Гаврилов тем не менее спустил дело на тормозах, попросив
провести беседы с личным составом по поводу обращения к
трудящимся, никаких `мужчин` и `женщин`, и чтоб честь при
этом не забывали отдавать...
После разговора с Гавриловым, чувствуя разламывающую
тяжесть в затылке (погода меняется, Галина Ивановна верно
говорила, сосуды, как тряпки; только отчего они
перламутрового цвета, как-то не вяжется, перламутр
ассоциируется с эластичностью), Степанов позвонил на
киностудию.
- Дмитрий Юрьевич, очень ждем вас, - сказал заместитель
директора съемочной группы (их три, заместителя-то; плати
директору две зарплаты, и ни одного зама не надо). -
Просмотр материала назначен на восемь.
Режиссер перед началом нудно и бессвязно говорил о том,
каким будет фильм, какова его сверхзадача, объяснял героев
(будто не я их написал, думал Степанов), мотивировал
необходимость изменения сюжета; после просмотра пригласил к
себе. Степанов чувствовал, что говорит в пустоту - когда у
человека глаза похожи на те, что бывают у вареных судаков,
убеждать нет смысла; есть люди, которые верят только себе; в
искусстве они обречены на гибель; раз повезет, другой раз
обрушится; чувство исключительности целые страны приводило к
краху, не то что молодого режиссера.
Вернулся домой в половине одиннадцатого, поставил на газ
кастрюлю с водой (жидкий `геркулес` с оливковым маслом и
протертым сыром - самая любимая еда), просмотрел газеты, за
время поездки в Ялту их скопилось множество, телефонный
звонок испугал отчего-то - поздно уже; звонил Лопух.
- Здорово, старик, привет тебе.
- Добрый вечер, Юра... Как ты?
- Звоню, чтобы попрощаться.
- Куда уезжаешь?
- Да никуда я не уезжаю. Просто рак у меня.
Степанов прижал ухом трубку, прикурил сигарету, тяжело
затянулся.
- Да брось ты, какой, к черту, там рак?!
- Рак легких, старик, И вроде бы желудка.
- Значит, надо оперироваться.
- Что я и собираюсь делать в ближайшие дни.
- Все будет в порядке.
- Возможно. Я ведь не просто так в онкологию ложусь, за
своего Дениску иду драться, ему ведь только одиннадцать,
Катя выйдет замуж, ей тридцать один, у нас двадцать пять лет
разницы, а дети трудно привыкают к отчиму - или уж в самом
раннем детстве, или лет в семнадцать, там армия, друзья,
нормальный ход...
- Погоди, Юра, погоди, ты что-то слишком рационально
мыслишь для ракового больного... Потапова помнишь?
- Какого? Игоря?
- Да. У него ведь тоже рак нашли, а потом оказалась
вполне пристойная язва...
- Митя... Старик... Друг мой, - Лопухов вздохнул
наконец, потом закашлялся тяжело, сухо. - Так ведь у него
стрессов было поменее...
Это верно, подумал Степанов, стрессов у Потапова было
мало, растение, а не человек, главное, чтоб вовремя `бросить
в топку`, только чтоб зря не выделялся желудочный сок, ел по
минутам, а Лопуха, бедолагу, сняли с работы за то, что его
заместитель оказался проходимцем, жена после этого ушла,
ютился по койкам, пока Степанов не пристроил его на
`Мосфильм` администратором: там Лопушок вновь поднялся,
доказав свое умение работать, лихо вел картины, но внутри-то
кровоточило постоянно, нет ничего горше, чем несправедливое
наказание, вот его и шандарахнуло; одно слово, стресс, когда
только и кто его придумал?! Тысячи лет такое в мире
происходит, а на тебе, слово совсем недавно изобрели,
краткое слово, определяющее то, что грозит каждому: стресс.
- Кто тебя смотрел, Юр?
- Хорошие врачи... Я верю им абсолютно...
Он же ветеран, подумал Степанов, ему тогда, в войну, было
семнадцать; а в восьмидесятых пошел седьмой десяток, рубеж,
словно Рубикон, как же коротка жизнь, сколь стремительна.
- Юрок, я могу чем-нибудь помочь тебе, брат?
- А ты мне помог. Поэтому я и звоню, чтобы на всякий
случай попрощаться, Мить, я мало кому звоню, я только к тем
звоню, кто...
...Каша подгорела, не говорить же Лопуху, подожди, я газ
выключу, сиди и смотри, как чадит кастрюля, и вспоминай то
время, когда вы были молоды, ты совсем молодым, а он
сорокалетним, только поседел в одночасье, резко сдал, боль в
себе носил, как занозу... Любимая присказка была у него
тогда: `Будем жить`. Поди сочини такую, не сочинишь, это
должно отлиться; неужели только боль и обида дают ощущение
истины в слове?
...В одиннадцать позвонили из редакции; Игорь стал членом
коллегии, вел иностранный отдел, попросил написать
комментарий в номер.
- Ладно... А ты поговори с ребятами из отдела очерка,
пусть подумают над тем страшноватым обращением, которое
родилось: `мужчина` и `женщина`.
- Солоухин предлагал восстановить `сударя` с `сударыней`,
- улыбнулся Игорь. - Как?
- Я за... Ты, кстати, Астафьева читал?
- Что именно?
- Статью `Мусор под лестницей`.
- Читал.
- По моему, здорово. В моем прагматическом черепе тоже
родилась статья - в продолжение Астафьева - по поводу
многочисленных `нельзя`, которые страшны тем, что крадут у
нас главное богатство общества - время. Почему оформлять
покупку машины должен я и тратить на это день принадлежащий
государству, вместо того чтобы поручить сие юристу или
нотариусу, оплатив услугу по установленному прейскуранту?
Почему не открыть еще тысячу бензоколонок, чтобы люди не
проводили в очереди часы, принадлежащие опять-таки
государству? Почему не передать первые этажи под кафе,
закусочные, бары, чайные, дабы люди не выстаивали в очередях
долгие часы, чтобы попасть в ресторан или кафе, а
неудачники, которым так и не досталось места, не
отправлялись в подворотню - гулять? Кто и почему
по-прежнему мешает - в нарушение государственного
постановления - давать трудящимся землю под садовые участки?
Зачем ограничение на то, сколько чего можно на участке
держать? Словно бы две козы и три свиньи - грех какой
нарушение, а нет такого запрещающего закона, есть дурь
чиновника, живущего по принципу `тащить и не пущать`.
Посодействуй инициативе, заинтересуй людей, - и у
государственного торга будут меньше требовать, да и в
субботу с воскресеньем люди будут при деле, а не на диване
или во дворе - при `козле` и с бутылкой! Почему нет
посреднических контор, которые помогали бы мне и в том,
чтобы купить нужную книгу, построить домик на садовом
участке, сдать на комиссию автомобиль? Это же экономия
миллионов часов, а каждый час имеет свою товарную стоимость.
- Покупаю тему, - вздохнул Игорь - На корню Готов
доложить завтра на редколлегии. Как будет называться
материал? `Очередной удар по родимому разгильдяйству`?
Подумай над заголовком, чтоб не очень ретроградов пугать.
В половине двенадцатого позвонила мама.
- Меня очень беспокоит Лыс, - сказала она сердитым
голосом; Лысом называла младшую дочь Степанова. - Экзамены
на носу, а у нее запущена физика.
- Мамочка, но в актерском училище физика не требуется.
- Ты не прав. Физика нарабатывает дисциплину... Надя ей
во всем потворствует из- за того, что вы Живете врозь...
- Ну и что ты предлагаешь?
- У меня стенокардия. В больницу надо...
Господи, подумал он, ну отчего мама так любит лечиться?
Она всегда придумывала себе болезни. И как же подобрела к
старости! Стала похожа на бабушку Дуню, такая же
пучеглазая, обожает подавать еду на маленьких блюдечках; это
неистребимо в нечерноземной России, от давней нищеты,
видимо; казаки кладут еду на большие тарелки. Хотя Василий
Савельевич прав, на маленькую тарелочку можно два рада
положить, гляди, как хитро, а?!

3

...Около трех ночи его разбудил звонок; сразу понял, что
из-за границы, трезвонят, будто пожар.
- Привет тебе, - голос Евгения Ростопчина был хриплым,
видно, гулял, только- только верну лей к себе и замок, один
как перст бродит среди шкафов с книгами, статуй, гобеленов.
- Я хочу обрадовать Тебя сенсацией...
- Валяй...
Ростопчин рассмеялся.
- Боже, как по-русски!
- У тебя сейчас сколько времени?
- А бог его знает... Ночь.
- Значит, у меня утро.
- Ты сердишься? Я пробивался к тебе целый час...
- Не томи душу, Женя...
- Мне сегодня позвонил фриц Золле. Он собирал документы
о том, что картина Врубеля, которую выставляют на торги в
`Сотби`; на Нью-Бонд стрит, была, по- видимому, похищена из
музея на Украине. Так что давай-ка бери самолет и прилетай
в Лондон. Торги состоятся девятого мая, я остановлюсь в
отеле `Кларидж`, его хозяин - мой давний друг, экономия
прежде всего, он меня держит бесплатно, как реликт - русский
князь в отеле английской аристократий. Восьмого мая в
десять часов жду тебя в лобби (1), там кафе, ты меня
увидишь.
...Он ждет меня восьмого мая в лобби, отель `Кларидж`,
Лондон, Англия, подумал Степанов, закуривая. Я должен найти
редакцию, Которая даст деньги на этот полет. Должен выбить
командировку. Должен, и все тут.

I

`Милостивый государь Николай Сергеевич!
Безмерно рад был получить Ваше любезное письмо. Очень
обрадовали Ваши слова о том, что мой обзор передвинут на
номер раньше. Как всегда, на мели, а хозяин меблирашек
господин сурового норову, скупердяй и аккуратист.
Был бы премного Вам Признателен, посодействуй Вы срочной
пересылке мне гонорара.
Теперь о новостях. Их множество!
Как всегда, Врубель играет в оригинальность. Он посмел
прикоснуться своей рукою к стенам Владимирского собора,
написал тьму эскизов, чушь несусветная! К счастью, заседала
синодальная комиссия, да и мы, ревнители православия,
старины и традиции, загодя написали свое мнение по поводу
бесстыдных выходок этого дэкадэнтского маляра, и ему ныне
роспись запрещена. Слава богу! На решение комиссии
повлияло и то, что сам по себе Врубель - человек, не
воздержанный до спиртного, Кривляка, раскрашивающий свое
лицо то в синий, то в лиловый цвет, лишен всякой
серьезности.
Судите сами: Васнецов, навестивши Врубеля у него в
мастерской (стульев нет, одни табуретки да колченогий стол,
все пропивает и прокучивает), увидал у него картину, которая
весьма ему приглянулась. Не знаю уж, что там ему
показалось, сам он бо-оль-шой оригинал и полнейший
бесхребетник, воистину доброта хуже воровства, однако ж
немедля отправился к меценату Терещенке. Тот посмотрел
`создание` и приобрел его.
Что же сделал Врубель? Как бы поступил истинный художник
на его месте? Купил бы краски, холсты, мебель, снял бы
приличную мастерскую, оделся по-людски, а не в балахон, коим
он поражает взоры киевлян... Так нет же! Непризнанный
гений отправился в цирк, увидал там мадмуазель Гаппе, был
покорен тем, как она дрыгает ножками, пригласил ее в
ресторацию, поил дорогим шампанским вином, затем привел в
номер и там умолил позировать. А холста у голубчика не
было. Так он всю Терещенкину картину, за которую деньги
получил, и записал этой самой циркачкою!
Ничего не окажешь, нравы! Даже его отец, полковник
Врубель, из полячишек, а может, и того похлеще, говорил
своим знакомцам, что новая работа, над которой мудрит его
сыночек в те короткие часы, когда не предается Бахусу, сера
и безвкусна, хотя называется весьма претенциозно - `Демон`.
Тянет их всех на великое, норовят разрушить лермонтовский
образ, дорогой сердцу каждого русского! `Баба какая-то, а
не Демон`, - сказал Врубель-пала. Верно сказал, хоть сам я
не видел пока еще этого `шедевра`.
Кстати, говорят, что сей `выученик` Чистякова вообще не
пишет с натуры. Попросит кого руку вытянуть, пять минут
поводит углем по холсту - и все, спасибо, больше не нужно!
А мы-то ревнители прекрасного, все мечтаем про то, что на
вернисажах будем видеть труд, правду, натуру, а не плоды
воображения эстета. Эдак они бог знает что навоображают, а
нам смотри! Я совершенно не возьму в толк, как Академия
терпит все это! Не мог же Его Высочество Великий Князь
Владимир позволить такого! Не мог! Пользуясь тем, что Е.
В. занят делами государевыми, времени для просмотра всего,
что малюют ныне, нету у него, пользуясь добротою его, ложь
возводится в абсолют нашей культурной жизни. Когда я
написал протестующее письмо в Академию, ответ пришел для
меня весьма горестный, мол, учтем, благодарны, а выводов
никаких!
Я готовлю небольшую заметку (но, признаюсь, вполне едкую)
про то чуждое, что несет в наше искусство Врубель и иже с
ним. Коли вовремя не поставить на их пути плотину, не
запретить прикасаться гнили к святому храму творчества, бог
знает какие горести будут ждать нас, милостивый государь
Николай Сергеевич...
Впрочем, благообразный Верещагин, чуждый застолий и
Бахуса, вполне, казалось бы, русский (если нет только в нем
татарвы), умудрился такую возвести клевету на Русь и
доблестное ее воинство своими `шипкинскими` гнусностями, что
не приходится удивляться глумлению Врубеля над православными
святыми Киева.
Прямо какой-то бомбардирский залп против традиций
искусства и устоев нашей православной морали,
Дай бог долгой жизни спасителю и заступнику
Победоносцеву, без него тьма опустится над Россией,
распутство и грех.
Он соизволил любезно ответить на мое письмо. Идею
коротких заметок супротив дэкадэнтов вроде Врубеля поддержал
всячески.
Думаю, Врубель поежится после моих коротких заметок.
Спесив весьма, гонор-то ляха, они бесенеют, ежели супротив
шерсти погладить... Безденежье он легко переносит, о доме
не думает, порхает по жизни, весел, общителен, любимец
`общества`, но мой удар, полагаю, запомнит надолго. И
поделом! Такого рода удары ломали людей покрепче, чем он.
Подкосится... Я незлобивый человек Вы это знаете, мне,
признаюсь, даже жаль его, по-людски жаль, но ведь истина-то
дороже!
Остаюсь, милостивый государь Николай Сергеевич, Вашим
покорнейшим слугою
Гавриил Иванов-Дагрель.

Р.S. Нижайший привет Вам от моей Татьяны, она в
восторге от Ваших последних статей в московской повременной
печати, а также рецензий у Суворина в `Новом времени`.
Кланяются Арсюша, Миша. Федя и Лариоша.
Р.Р.S. Я намерен отправить письма старцам в
Академию, тем, кому ненавистно все то, что ненавистно и Вам,
и мне. Пусть выйдут из своих ателье, посмотрят воочию, что
и кто поднимает в живописи голос и голову. Думаю, это
подвигнет их к действию. К их мнению Е. В. прислушается,
совершенно в этом убежден`.

4

Прочитав копию очередного перехвата телефонного разговора
Степанова с князем, Джос Фол отправился в служебную
библиотеку, подошел к любимой своей полке, где стояли
справочники `Whо is Whо` (2), достал советский
энциклопедический словарь, открыл двести пятьдесят пятую
страницу и внимательно прочитал заметку о Врубеле, Михаиле
Александровиче, 1856 года рождения, русском живописце,
произведения которого `отмечены декоративностью и
драматической напряженностью колорита, `кристаллической`
четкостью, конструктивностью рисунка, тяготел к символико-
философской обобщенности образов, нередко принимающих
трагическую окраску...`. Иллюстрировал `Демона`, сделал
росписи Кирилловской церкви в Киеве; произведения
прикладного искусства близки к стилю `модерн`...
Фол не поленился открыть восемьсот двадцать восьмую
страницу того же энциклопедического словаря и посмотрел
разъяснение по поводу `модерна`, из коего явствовало, что
это стилевое направление в европейском и американском
искусстве конца прошлого, начала нынешнего века... Стремясь
преодолеть эклектизм буржуазной художественной культуры ХIХ
века, `модерн` использовал новые технически конструктивные
средства и свободную планировку для создания необычных,
подчеркнуто индивидуализированных зданий, все элементы
которых подчинялись единому орнаментальному ритму и
образно-символическому замыслу. (Х. ван де Велде в
Бельгии, И. Ольбрих в Австрии, А. Гауди в Испании, Ч. Р.
Макинтош в Шотландии, Ф. О. Шехтель в России.)
`Изобразительное и декоративное искусство `модернистов`
отличают поэтика символизма, декоративный ритм гибких
текучих линий, стилизованный растительный узор...`
На этой же странице, только чуть ниже, `модернизм`
определялся как общее направление искусства и литературы
(кубизм, дадаизм, сюрреализм, футуризм, экспрессионизм,
абстрактное искусство и тому подобное), выражающее кризис
буржуазной культуры и характеризующееся разрывом с
традициями реализма...
Вернувшись к себе, Фол полистал старые записные книжки,
потом достал из нижнего ящика стола специальные альбомы для
визитных карточек (на каждой стояла дата, краткая
характеристика человека, вручившего ее), отобрал тот,
который был укомплектован фамилиями критиков, экспертов по
живописи, репортеров, освещавших наиболее интересные
аукционы произведений искусства, проводимые лондонской
фирмой `Сотби`, медленно пересмотрел каждую страницу,
заставляя себя вспоминать лица людей, заложенных в это его
личное досье, и наконец отложил три визитки: Мишель До,
обозреватель `Ивнинг пост` по вопросам театра, кино,
телевидения и живописи, работал в Праге, Лондоне, Берне,
Москве; жгучий брюнет лет сорока, нет, сейчас уже больше;
хороший возраст, никаких шараханий, устоявшаяся позиция;
Юджин О`Нар, владелец картинной галереи `Старз`, и Александр
Двинн, посреднические услуги при страховании библиотек,
картинных галерей и вернисажей, устраиваемых крупнейшими
музеями мира.
Мишеля До, однако, ни в Вашингтоне, ни в Нью-Йорке не
было, телефонный автомат- ответчик пророкотал голосом
журналиста, что тот прилетит в конце недели, сейчас отдыхает
на Багамах, просит оставить свои координаты, позвонит
немедленно по возвращении в конце этой недели.
Юджин О`Нар был на месте, предложение поланчевать (3)
принял сразу же; уговорились встретиться в рыбачьем
ресторане на берегу Потомака; Александр Двинн попросил
назначить встречу на девять; у меня люди из Прадо, объяснил
он, возможен вернисаж Эль Греко, предстоит разговор о том,
как транспортировать его картины, самолет или корабль; все
доводы про то, что корабли тонут чаще, чем самолеты бьются,
на людей из Мадрида не действуют, что вы хотите,
мореплаватели...
Потом Фол поднялся в сектор информации, запросил все
данные на русского художника Врубеля и его семью; живут ли в
России, на Западе ли, если да, то где; особенно выделил
вопрос о том, не был ли Врубель связан с большевиками
подобно футуристу Маяковскому (он понимал, что этот вопрос
наверняка вызовет ироническую улыбку у заместителя шефа
подразделения информации, ничего, пусть улыбается, улыбка -
не укус, можно пережить, русские - люди непредсказуемые, их
суть определяют таинственные пересечения, непонятные
прагматической логике западного человека; только там
бизнесмен Морозов мог давать деньги на нужды революции,
смешно представить себе, чтобы наш Рокфеллер давал деньги
бунтарям) и, наконец, сформулировал последний вопрос таким
образом, чтобы получить исчерпывающий однозначный ответ:
действительно ли Врубель представляет для русских
историческую, художественную ценность, и если да, то почему.
По прошествия десяти минут зеленоватый экран
телевизора-ответчика засветился своим пугающим светом,
забили молоточки ЭВМ` отстучав два слова: `Нет информации`.
И все. Никаких иллюзий, будь проклята объективность
техники; нет ничего слаще и надежнее людских слухов и
мнений, их бы запускать в компьютеры, и не только на
дипломатов и разведчиков, но и на модернистов; пусть надо
мною смеются, перетерпим, все великое начинается с мелочи,
как, впрочем, и все великое кончается малостью, диалектика.

Юджин О`Нар носил в петличке темного пиджака (шил в
Париже) розетку какого-то странного ордена (скорее всего,
ливанского); причесывался каждое утро у парикмахера, хотя
давно уже начал лысеть, как-никак семьдесят два; суждения
его были безапелляционны:
- Хитрить со мною вам не по плечу, Джос, проиграете, я
научился хитрости в сорок третьем, когда меня сбросили с
парашютом во Францию. Да и потом я ирландец. Я не `Мак`,
то есть `сын`, я `О`, то есть `внук`, это еще престижнее, За
мною предки - четыре столетия борьбы против британских
оккупантов. Мы, из Ольстера, умеем не только гранаты
кидать, но и вступать в необходимые для родины коалиции,
будь то король Испании или двор Людовика, читайте историю...
Эрго (4): говорите правду. Что вас интересует? У вас
хорошие связи, а это в наше время ценнее денег, я помогу
вам, но при условии: карты на стол, игра в открытую...
- Я люблю темную только в покере, Юджин. Я действительно
интересуюсь русским художником Врубелем, ценою на его
картины, его письмами, покровителями, коллекционерами,
отношением к нему в мире живописцев...
- Странный интерес... К странному художнику... У него
врожденная маниакальность; родовая травма или дурная
наследственность... На аукционах идет довольно неплохо...
Хотя, на мой взгляд, краски его несколько странны, словно у
человека, который хочет кричать, но от страха лишился
голоса... Размеры его живописи впечатляют, но в полотнах
сокрыта избыточная нервность, истерия какая-то... Очень
нравилось семейству Клайфердов, он-то наш, а жена то ли из
Киева, то ли из Москвы Они покупали его полотна в Париже и
Женеве. Кажется, году в семьдесят третьем или пятом, могу
ошибиться, цена была пристойной, но не сумасшедшей, как на
Пикассо. Что-то восемь тысяч долларов к продаже. Торги
дошли до пятнадцати, не более того. Да, пятнадцать,
Клайферды уплатили пятнадцать, я подучил эту информацию от
Саймонза, он тогда ставил на русскую живопись, хотел собрать
коллекцию для Штатов.
- Коллекцию одной лишь русской живописи?
- Да.
- Резон?
- Какой-то фонд, из тех, что работают на Центральное
разведывательное управление, обещал поддержку. Видимо,
политическая акция, ставка на обиженных и гонимых в
России...
- Отчего же он не купил Врубеля?
- Саймонз не смог купить не только Врубеля, но и Рериха,
Пастернака-отца, Малявина... Все-таки фонд-это фонд, а банк
Клайферда располагает большими возможностями, когда речь
идет о приобретении тех картин, в которых заинтересована
мадам...
- А как ценится Врубель в России?
- Джос, я ничего не знаю про эту страну, кроме того, что
там правят коммунисты... Пытался начать бизнес с их
художниками, которые уехали на Запад, но из этого ничего не
получилось.
- Отчего?
- Странные люди... Вы вообще-то знаете, как мы создаем
художника?
- Нет.
- Объясняю Вы дипломат, занимавшийся вопросами культуры,
должны это знать. Итак, мне сообщают, что в некоем городе
появился талантливый, молодой - Обязательно молодой - или,
на худой конец совершенно не приспособленный к жизни
художник. Естественно, никто у него ничего не покупает, нет
денег на квартиру, краски, холст и на аборт спутнице жизни.
- Если талантлив, отчего не покупают?
- Причин много. О том же, насколько он талантлив, мне
скажут эксперты, занимающиеся ситуацией на рынке. Если меня
убедят, что конъюнктура в нашу пользу, я поговорю с людьми
из прессы. Затем начну зондаж моих клиентов из мира
большого бизнеса, которые строят дома и хотят иметь
живопись. Липа после этого вызову художника и предложу ему
договор: я снимаю тебе, молодой Рубенс, ателье, плачу за
страховку, краски, холсты, электричество, воду, телефон, за
еду, а ты отдаешь мне свою живопись... Всю, целиком. Если
он согласится - а он согласится, ибо безвыходность жизненной
ситуации толкает на все, - мы оформим наши отношения у
юриста, срок три года, не меньше) мне это влетит в тысячу
двести долларов за месяц, талант стоит того, сорок три
тысячи двести долларов за три года да плюс еще тысяч десять
прессе и не менее двадцати пяти - телевидению...
- Для рекламы?
- Конечно... И пару тысяч на организацию слухов о новом
гении. Кстати, самое эффективное в рекламе именно это, хотя
обходится дешевле остального.
- А как вы организуете слухи?
- Очень просто... Устраиваю коктейль по поводу приезда в
Вашингтон великого испанского ученого, сводного брата
Сальвадора Дали...
- Но у Дали нет сводного брата...
- Спасибо, я это лучше вас знаю... Нанимается испанец,
кто-то из старых актеров, показывается приглашенным
меценатам, произносит заученные фразы о моем гении, потом
его быстренько накачивают виски и уводят почивать в отель, а
мои сотрудники начинают `выдавать` тайну о `новом Пикассо`,
который вот-вот завоюет Европу; качественно иной стиль; надо
покупать, пока не взвинтили цены до уровня шагаловских;
старый черт - это я, как понимаете - никому его не
показывает, бережет, хочет сделать выгодный бизнес... Шар
пущен. Мне начинают звонить. Я открещиваюсь, говорю, что
речь идет о человеке, которого еще надо опробовать на
вернисаже, нет смысла продавать товар, не прошедший оценки
прессы и экспертов, словом, темню... Но интерес уже стал
реальностью, фактом... Наступает время устроить вернисаж я
организовать три статьи. Одну разгромную: `Хулиганство от
искусства`. Другую восторженную: `Старый ирландец вновь
открыл гения, цены невероятны, до самым приблизительным
подсчетам, картина размером семьдесят сантиметров на сорок
пять идет за десять тысяч`. И третью, главную, в которой
будет сказано, что шарахание из одной крайности в другую
чуждо свободному обществу, это удел тоталитарных режимов, мы
не должны ни захваливать, ни хулить чрезмерно, однако
объективности ради стоит заметить, что новый художник,
конечно же` через два-три года станет украшением лучших
музеев мира, поэтому, видимо, следует ожидать торгов на его
полотна для наиболее престижных коллекций, потом будет
поздно, все разойдется по частным собраниям. Этот мой
пассаж, как понимаете, бьет без проигрыша. Десять банкиров,
которые купят работы нового гения, вернут мне все, что я
затратил на него за три годе... Несколько лет он будет
моим, потом выпорхнет из рук - и бог в помощь... Гений
создан, да здравствует гений! Меня он больше не интересует,
мой бизнес кончен, на вложенную единицу капитала я хочу
получить семь процентов, больше и не надо, мне хватит...
- Поразительно, - улыбнулся Фол, - истинная индустрия. А
отчего у вас не вышло с русскими?
- Один просто-напросто убежал со своими картинами...
Сейчас его ищет полиция... А три других спились... Я
поселил их в одном доме, думал, как лучше, так они вздумали
писать доносы консьержке, кто к кому водит баб с Пигаль.
Они в Париже обосновались, я туда к ним летал. Склоки, друг
на друга грязь льют, не хватило нервов, пришлось списать
десяток тысяч - цена риска, ничего не попишешь, такова
жизнь.

5

В отличие от старого ирландца Александр Двинн, видимо,
догадывался, что Фол - никакой не дипломат; это его
радовало, потому что большинство своих деловых операций он
вел в Европе, а люди типа Фола располагают прекрасной
информацией; что ж, услуга за услугу, как это принято в
бизнесе; вполне достойная сделка.
Выслушав вопросы Фола, он моментально просчитал самую
выгодную для себя линию поведения - на это ушло те
шестнадцать секунд, пока он доставал из кармана зажигалку
(`Пьер Кардэн`), сигареты (`Честерфилд` без фильтра),
прикуривал и делал первую затяжку.
- Врубель, конечно, интересен, но об этом на Западе знаю
я да еще кое-кто из специалистов. С какой точки зрения он
интересен`` Во-первых, то, что его сейчас чтят в России,
весьма симптоматично. Раньше замалчивали. Он ведь церкви
расписывал; на определенном этапе это не поощрялось. Теперь
они поумнели, научились отделять злаки от плевел, мистику от
искусства, а может, даже соединять оба эти понятия.
Во-вторых, Врубель и поныне некое орудие в схватке
традиционалистов и новаторов. Как вы заметили, обе эти
позиции носят политический оттенок. Вас ведь интересует
именно такой аспект?
- Отнюдь, - Фол сразу же понял, что собеседник уловил
фальшь в его ответе; глупо; тут надо в лоб, чувственен, как
баба, ничего не скроешь. - Меня интересует все, связанное с
этим художником.
- Тогда спрашивайте.
- Если б я знал, что спрашивать, - улыбнулся Фол. -
Друзья, занятые проблемами математики, объяснили мне суть
революции, произошедшей в их науке: если раньше высшим
достижением являлось получение однозначного ответа, то
теперь смысл математики заключен в том, чтобы расчленить
ответ на тысячу вопросов, а уж потом засадить их в
компьютеры. Проблема выбора, множественность, очень
актуально...
- Врубель ныне очень популярен в России, на Западе он
почти неизвестен, - кивнув, продолжил Двинн. - Вообще мы
сейчас переживаем определенный спад цен на рынке живописи.
Абстракционисты, по сути, кончились, их берут только для
дизайна в тех виллах, которые строят на берегу океана с
широкими окнами без рам; кто-то, конечно, готовит новых
гениев, но на это уйдет года три-четыре, надо уловить
тенденции среди тех, кто согласен платить деньги... Точнее
говоря, надо поначалу сформулировать и донести эти тенденции

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ



Док. 114349
Опублик.: 18.12.01
Число обращений: 1


Разработчик Copyright © 2004-2019, Некоммерческое партнерство `Научно-Информационное Агентство `НАСЛЕДИЕ ОТЕЧЕСТВА``