ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Марианна АЛФЕРОВА
                Рассказы

ЖЕНЩИНА С ДИВАНЧИКОМ
РЕШЕТКА
ДАР - ЗЕМЛЕ
ПЕЙЗАЖ С ОСТРОВОМ НЕВО
САЛОН ДЛЯ РОБОТА

ЖЕНЩИНА С ДИВАНЧИКОМ

Единственный ребенок родился утром.
Ася была как все, ничем не отличима. Разве что размеры. Акушерка,
взглянув на выпирающий из-под застиранной казенной рубахи живот,
презрительно скривила губы.
- Что ж это у вас, женщина, такие маленькие желания?
- Так ведь я... я по-нормальному, - смущенно пробормотала Ася,
хватаясь руками за спину и ожесточенно гримасничая, пытаясь подавить боль.
- Что, по-нормальному? - не поняла акушерка. - Все хотят
по-нормальному. Вы же знаете: в случае кесарева вещи конфискуются...
- Нет, нет, кесарева я совершенно не хочу, - замотала головой Ася и
просительно взглянула на акушерку.
В Асином лице, уже немолодом, с морщинками и дряблостью вокруг глаз
проступило что-то детское, беспомощное.
- Вы бы знали, как я его ждала...
- Здесь все ждали! Вот, слышите, - акушерка кивнула в сторону
полураскрытой двери, откуда неслись непрерывно короткие отчаянные вскрики.
- Диван, вишь захотела, - акушерка хмыкнула. - Ей, конечно, предложили
кесарево. А она - ни в какую. Ладненько, пусть попробует, родит...
Акушерка наконец встала, не теряя величия, ей присущего, вытолкнула
из-за стола свое дородное тело, подцепила небрежно из ящика три
стиранные-перестиранные серые тряпки и протянула их Асе, будто одаривала.
Потом опять-таки небрежно и снисходя кивнула на полураскрытую дверь - все
ту же, откуда кричали, и проговорила лениво, теряя уже всякий интерес:
- Крайняя кровать у двери.
В комнате, высокопотолочной, с кафелем по стенам и стеклянными
широкими дверьми враспашку, освещенной мертвым белым светом, стояло четыре
высоких металлических кровати. На одной, ближней к окну, и от всех
отдельной, взбрыкивая белыми полными ногами, лежала та женщина, чей крик
непрерывно несся в коридор. Рубаха ее вздымалась горой на животе. И Асе
стало боязно, потому что было просто невозможно вообразить такой живот.
Очередной крик перешел в невообразимый звериный рев. Содрогнулись
даже стены. Но в комнату никто не вошел.
- Женщина, ртом не рожают, - донесся из коридора наставительный голос
акушерки.
Ася видела в полураскрытую дверь ее ноги, перекинутую одна на другую,
слегка подрагивающий носок лакированной туфельки.
`Туфель ужасно равнодушный`, - подумалось Асе.
Две другие обитательницы палаты лежали пока тихо, прикрывшись такими
же серыми истерзанными тряпками, какие выдали Асе, и, дожидаясь схваток и
боли, переговаривались меж собой.
- Я выбрала телевизор, хороший, но маленький, - говорила одна, со
связанными на затылке в хвост волосами. - Все говорят - телевизор - это
совсем не сложно. Муж, конечно, хотел новую модель. Но я сказала: сам
такой рожай.
- Да, им, мужикам, все диваны подавай, - хитро прищурилась
здоровенная тетка на третьей койке. - А здесь не очень-то помогают. Все
больше жмут на кесарево. Надеются, что вещи им останутся...
- Нет, но какое имеют право! Почему отбирают! Вещи-то наши, кровные!
- возмутилась та, первая, с хвостиком, и внезапно вся закривилась от боли,
вцепляясь намертво пальцами в спинку кровати.
- Неправильное развитие, говорят, - хмыкнула толстуха. - Но я так
понимаю - это им все в прибыль. За одну зарплату никто ноне не карячится.
- Так что ж делать... - растерялась женщина с хвостиком.
- А с умом все надо. Чего ради девять месяцев носить, блевать по
утрам, ни тебе купанья, ни загоранья, и выйти порожняком?! Поищите других
дураков. Я тут в четвертый раз. Сейчас пришла за холодильником. И рожу, и
без единого разрыва. Надо с умом все делать, - повторила толстушка свою
любимую фразу, - начинать с маленького, ну хоть с портативного
магнитофончика. А потом и размеры увеличивать. Не зарываться - главное.
Сразу - не с дивана, - и она с ухмылкой кивнула в сторону койки у окна.
- Главное, что обидно: одна вещь не чаще раза в год получается, -
вздохнула женщина с хвостиком, отпуская наконец спинку кровати и переводя
дыхание.
Мысли ее однако текли правильно и не сбивались, не то что в Асиной
голове, где все мешалось, и лезло одно на другое. У женщины с хвостиком
был полный порядок во всем.
- Раньше мужики все руками делали, - продолжала она, и опять
закривилась, задергалась - схватки частили, ей уж срок был в родилку идти,
но из коридора никто не шел ее смотреть, а она терпела, не кричала и не
звала.
- Э, милая, скажи спасибо, что еще так могут, - отвечала толстушка. -
И тут свои прелести есть - если с умом, конечно. Предохраняться не надо,
живи в свое удовольствие. И вещи задаром. Не часто, но если с умом, можно
и видик забабахать.

Явился врач. Голубая шапочка. Белый халат. Глаза внимательные. Но с
тоскою. Все почти настоящее. Легкий налет внимания. Присел на Асину
кровать. Положил руку на живот, взглянул на часы, засекая время.
- Как схватки? - спросил и, будто между прочим, добавил, - Что там у
вас?
- Ребенок, - призналась Ася очень тихо.
- Что? - он не понял, дернулся, сбился считать время, и, раскрыв
глаза, ослепленные вечно-белым жизненным светом, уставился на Асю. - Как
ребенок? Самый обыкновенный ре... бенок?
Ася молча кивнула и судорожно глотнула, силясь убрать комок из горла.
Ей вдруг сделалось очень стыдно своей глупости.
- И как вам это удалось?
- Не знаю... - отвечала она одними губами.
Он вскочил и бросился вон из комнаты, не обращая внимания на вопли,
что по-прежнему неслись с койки у окна. Но через минуту вернулся и
остановившись в дверях, сделал энергичный жест:
- Идите за мной! Скорее! Скорее!
Ася сползла с койки, и, собрав в ворох серые свои тряпки, в самом
деле побежала неким подобием трусцы, шаркая спадающими с ног тапками.
В другой комнатке, маленькой, угловой, но тоже с кафелем и с белым
светом, все было заставлено высокими стальными шкафами с серыми безликими
дверями. Здесь, уже на низкой, но так же обклеененной кушетке, валялись
какие-то драные резиновые ремни, клубком свивались провода и, проплутав по
полу меж ножек стульев, тянулись к высокому скособоченному шкафу. Ася
прилегла на кушетку бочком, а человек в голубой шапочке, чертыхаясь,
принялся затягивать обрывки ремней вокруг Асиного живота, скрепляя куски
медицинскими зажимами. Ремни срывались, уползали куда-то за спину, будто
были живыми. Наконец кое-как удалось с ними справиться. Врач потянулся к
панели, для Аси невидимой, что-то там принялся крутить. И тут,
оглушительное, прорвалось в комнату: бах-бах-бах...
- Однако!.. Катерина! - крикнул врач зычно.
Из-за дверей, будто только и дожидавшись этого оклика, и там до той
минуты стояла наизготовку, появилась худенькая девушка с черными до плеч
из-под белой шапочки волосами и черными чуть косо прорезанными глазами.
- Да, Георгий Алексеич, - вымолвила она с какой-то восточной
покорностью, и в то же время что-то веселое, лукавое мелькнуло в темных ее
глазах.
- Ты только посмотри! Послушай! Сердце!
- Где?
- Да тут!
И Алексеич почему-то ткнул пальцем в безликий серый шкаф, как будто
чудо относилось к этому шкафу, и там в самом деле объявилось настоящее
стучащее живое сердце.
- Так там ребенок, - с лукавою улыбкой и нимало не удивляясь,
сообщила Катерина.
Казалось, врач и сам наконец поверил.
- Зачем вам ребенок? - спросил он с какою-то тоскою, вглядываясь в
Асино лицо, будто силился что-то разглядеть, разгадать.
- Не знаю... - Ася недоуменно вздернула плечи и тут же вся скрючилась
от накатившейся боли.
- Катерина, ты что-нибудь понимаешь? - обратился Алексеич вновь к
черноглазой.
- Понимаю, Георгий Алексеич.
- Да? Занятно. А как же открытие века? Живые вещи? Что ж теперь,
возврат к старому, да? А мы?...
Он отстегнул ремни и махнул рукой, отпуская: идите, мол...
И уже одной Катерине, решив, что Ася вышла и не слышит, сообщил,
вздыхая:
- А моя очередь на видик так и не подошла.
- Так вам холодильник в том году достался...
- Так в том году!..

В коридоре на каталке, накрытая линялыми от частых стирок одеялом,
лежала женщина с хвостиком. Лицо было влажное и мятое, и волосы тоже
влажные, и косами свесились на одну сторону. В изголовье, под клеенку
затолкнутые, высовывались тапочки.
Ася остановилась.
- Ну как?
Женщина разлепила глаза, мутная мгновенная улыбка скользнула по белым
губам.
- Он там... - она повела глазами, показывая в сторону ближней
комнаты. - Показали сразу же. Как родился. Еще в этой, в смазке.
Противный, - женщина судорожно вздохнула. - А потом, как обмытый
принесли... Такая прелесть! Маленький, конечно, очень. Но подрастет.
Женщина прикрыла глаза. В белом больничном свете лицо ее казалось
прозрачным до синевы.
Ася оттолкнулась от каталки, как от пристани, и поплыла дальше по
коридору, разгребая руками воздух, будто в самом деле плыла. Остановилась
перевести дыхание. Против были двери. Как раз той комнатки, куда выносят
рожденное. И тоже, как всюду здесь приоткрытые. В комнате, кроме
ярко-белого, горел еще вовсе мертвый, синий свет. У стен - столы. Человек
в белом халате склонился над чем-то... кем-то... Ася потянулась было
разглядеть, но тут взгляд перебило - приметила она то, о чем говорила
женщина на каталке, блаженно и умиротворенно улыбаясь. Маленький,
темно-красный, прочти вишневый корпус. Темно-зеленый, слабо светящийся -
значит, живой - экран. Новорожденный телевизор со смотанным и
перевязанным, как пуповина, шнуром на боку. Тут же прилеплена - в трех
местах - бирка с номером и фамилией матери. Ася почему-то вздрогнула и
попятилась. Ей показалось, что телевизор сейчас закричит. Но в этой
комнатке было тихо. Кричали - только там, до рождения. А после - тишина.
Это-то так и поражало. Не было слабого, первого в жизни - ля, ля, ля...
Требовательного плача существа, утомленного первым серьезным усилием.
Придерживая руками живот, Ася вернулась назад, в первую комнату.
Здесь осталась только одна женщина - на койке у окна, у которой ожидался
диван. Теперь ее наконец удостоили вниманием. Возле койки стояли двое -
Георгий Алексеич и акушерка, но не Катерина, а та, что не вылезала из-за
стола, сидела, покачивая полной ногой в лакированной туфельке.
- Соглашайтесь на кесарево, - хмуро бубнил Георгий Алексеич, и с
тоскою оглядывал комнату, в которую пока больше никто не прибывал.
- Фиг вам! - взвыла женщина, вновь вскидываясь на кровати от
очередного приступа боли. - Хитренькие какие! Диванчика моего захотелось!
Нет! Нет! Нет!
Георгий Алексеич отошел от нее с кислою миной.
- За сегодня - ни одного отказа, - торопливым шепотом сообщила
акушерка. - Поумнели все. За большое не хватаются, рожают поменьше и
подороже. Ну разве что какие патологии. Так ведь с патологией - так и
работать будет хреново...
На секунду она запнулась, и, бесцеремонно глянув на Асю, почти не
сбавляя голоса, спросила:
- А эта? Точно родит? Без кесарева?
Георгий Алексеич мельком глянул на Асю и, отвернувшись пробормотал
негромко:
- Да хоть и с кесаревым, вам ее добычи не надо, - и, повернувшись к
женщине с диванчиком, проговорил хмуро:
- Ну, вставай, пошли...

Ася лежала и прислушивалась. Ей казалось, что сейчас из родилки
должны раздаться дикие вопли. Но было как будто тихо. Относительно,
конечно. Из-за дверей прорывались отдельные вскрики и фразы. Надо всем
доминировал низкий женский голос.
Потом возник какой-то переполох, движение.
Короткий взвизг, и - как будто тишина. Холодная. Без жизни... Это Ася
почувствовала отчетливо...
Больше Ася ничего не поняла. Когда ее повели в родилку, навстречу
попалась акушерка с тазиком, наполненным опилками, щепками, и лохмотьями,
пропитанными кровью. Это все, что осталось от диванчика. Пришлось
распилить. Медициной такое допускалось...
...Единственный ребенок родился утром.

Марианна АЛФЕРОВА

РЕШЕТКА

Говер начал собираться с вечера. Вынул из-под кровати кожаную сумку,
сложил в нее белье на смену, глиняную, запечатанную воском бутылочку с
бальзамом, пух дерева согди, очень целебный и пригодный для всяческих ран.
И потом, как драгоценность, завернутые в кусок промасленной кожи таблицы
мудрости, в которых Говер сейчас ничего не понимал, но должен был сразу
разобраться после...
Говер поднял голову. Руж стоял на пороге и смотрел на его сборы. Руж,
уже разделся для ночи и был в одной рубахе до колена и в деревянных
башмаках на босу ногу.
- Значит, решился, - проговорил Руж, не отрывая взгляда от сумки
Говера и в задумчивости почесывая переносицу.
- Да, завтра. А ты?
Руж энергично мотнул головой:
- Нет уж, я как-нибудь обойдусь.
Он хотел уйти, но Говер остановил, достал из шкафчика бутылку
темно-зеленого стекла и плетеную тарелку с острым перченым печеньем. Руж
оживился при виде угощенья, серые близко посаженные глаза его вспыхнули,
на худой шее дернулся кадык.
- На дорожку закуска, - хихикнул Руж.
Говер разлил содержимое бутылки по стаканам. Приятели уселись на
низкую жесткую кровать у раскрытого окна. Помолчали, разглядывая темную
густую жидкость в глиняных стаканах. Потом выпили залпом.
- Думаю, это не так страшно, - проговорил Говер, мотая головой и
запихивая в рот печенье. - В сущности - что надо? Потерпеть один день,
чтобы потом обладать всем.
- Как же, всем, - недоверчиво хмыкнул Руж. - И у Мыслящих пахать
будешь, как вол. Только там, говорят, не так тесно и грязно, как у нас.
Говер повернулся к окну. Несколько восковых огромных цветков согди
перевесились через узкий подоконник, с белых лепестков стекал клейкий сок
и образовал лужицы. Нестерпимо пряный запах наполнял комнату.
- Я так дальше не могу, - проговорил Говер, обрывая цветы и
выбрасывая их на улицу. - Не знаю, как там у Мыслящих, может, вправду
погано. Но здесь больше невмоготу.
- А чего тебе не хватает? - Руж ссыпал остатки печенья прямо в рот. -
Плохо, что ли? Кажется, как мы живем, другие и позавидовать могут. Жратва
есть, от устали не помираем.
- Не могу так, - повторил Говер. - Голова тяжелая, будто вся
переполнилась, кровь ночами в ушах стучит, - он вцепился руками в волосы.
- А мыслей нет. Будто ключ какой потерян... В конце концов всего один
день.
- У многих за один раз ничего не выходит, - Руж нагло ухмыльнулся и
почесал впалую грудь. - И во второй раз ходят, в третий, и в пятый, - он
поднялся и, громко стуча деревянными башмаками, двинулся к двери. Так что
подумай, братец.
Говер покачал головой. Нет, уж он решился. Перерешить было бы слишком
тяжело. Одетый, лег он на кровать. Сердце сильно билось, и все время
делалось жарко и душно при мысли о завтрашнем. Черт с ними, с мучениями.
Главное, он все поймет: таблицы мудрости, смысл Земли и Неба. Все, что
знают Мыслящие, будет знать он.

Говер поднялся еще до света. Пожевал вчерашнего черствого хлеба и
запил холодной водой. Взял сумку и тихо спустился вниз. В кухне, возле
огромного очага уже хлопотала толстуха Хиг. Огонь капризничал и не хотел
гореть. Пахло дымом и остывшей пищей.
Говер не стал откликать хозяйку, потуже затянул завязки на куртке и
шагнул на улицу. Меж домами плавал густой синий туман. Ставни были еще
закрыты. Повозки заспанных, закутанных в кожаные плащи торговцев, катились
от городских ворот. Говер шел им навстречу, против потока. Он шел из
города на Гору Мыслящих. Он - решился.
У ворот его остановили.
- Туда? - спросил один из стражников и ткнул пальцем вверх.
Говер кивнул.
- Покаж, чего несешь.
Говер замешкался, и стражник сам вырвал из его рук сумку. Проворно
перетряхнул содержимое и извлек глиняную бутылочку.
- Это что? - губы его радостно расплылись.
- Бальзам.
- Ну конечно, бальзам!
Стражник ловко сколупнул воск и хлебнул прямо из горла. На секунду
лицо его застыло в предчувствии радостного тепла, потом губы скривились,
он затряс в воздухе руками, замотал головой и принялся плеваться.
- Я же говорил!.. Бальзам...
- Да катись ты вместе со своим бальзамом! - и стражник с размаху
швырнул бутылку на мостовую.
Глиняные осколки и густые маслянистые капли брызнули в разные
стороны. Несколько секунд Говер стоял неподвижно, от обиды у него дрожали
губы. Потом подхватил он растрепанную сумку свою и почти бегом кинулся в
ворота.
- Ничего, лишь бы стать Мыслящим, - приговаривал он, закипая от
досады. - А там я...
Что он сделает, когда станет Мыслящим, Говер представлял смутно. Но
желание было жгучим и томительным, как жажда.
Говер бежал по тропинке наверх, туда, где из седой хвои низких
деревьев поднимались красные стены огородов и желтые купола Храма
Мыслящих.

Но впустили его не в храм, а в крошечную сторожку, где уже дожидались
двое. Один, седой уже мужчина с остренькой бородкой молился, крепко
прижимая руки к груди. Второй, еще совсем мальчишка, обритый наголо, в
меховой куртке на голое тело, сильно трусил, и постоянно отирал о куртку
вспотевшие ладони. Служитель ушел, и внутрь не пропускали.
- Я тут уже в пятый раз, - сообщил человек с бородкой. - Решил для
себя, что в последний.
Говеру сделалось не по себе - во рту пересохло, и в висках пребольно
застучало.
- А я надеялся, что сразу.
- Кому как повезет, - умудренно сообщил сосед. - Молодым, конечно,
проще. У них мозг еще свежий, его легче включить. А у нас, стариков, все
сложнее. Тут еще вопрос, кто у решетки попадется. Если припечет враз, то
никакого эффекта. Только пережжешься весь. Решетку-то ведь надо
разогревать постепенно, чтобы боль входила капелька за капелькой.
Парнишка косился на соседа уже с неподдельным ужасом и под конец
вскочил, готовый бежать. Но тут явился служитель, вручил каждому по
жестяному жетончику с номером и записал всех троих в толстую обтрепанную
книгу. После чего, смазав лоб всем троим какой-то темной, остро пахнущей
краской, выпустил во двор, ничего не объясняя.
- У тебя какой номер? - спросил человек с бородкой. - Седьмой? Это
крайний домик справа. Ну, а мне налево, - он хлопнул Говера по плечу и
бодро зашагал по тропинке.
А Говер стоял и не двигался. Может, не ходить? И вообще, почему он
приперся сюда? Ну, не может слышать мысли, не понимает древних вед, и
таблицы мудрости для него ничто - так, пластинки серого металла,
испещренные значками. Ну, тоскует его душа по ночам и рвется куда-то. И
сердце стесняется, будто хочет выпрыгнуть. Ну и что? Хочется полета. До
слез хочется полета.
Говер очнулся перед низеньким, в один этаж домиком с односкатной
крышей - ноги сами принесли его сюда. Он отворил дверь и очутился в
крошечном предбаннике. Здесь пахло водой, мылом и палой листвою. Узкая
дощатая дверь, ведущая внутрь, приотворилась, выглянула лохматая голова.
- Раздевайся, - последовал краткий, никак не объясненный приказ, и
голова скрылась.
Говер подчинился. В предбаннике было холодно, а пол под босыми ногами
казался склизким. Говер огладил руками худые плечи, пытаясь унять дрожь.
Он вдруг понял, что тело его очень слабое и может не выдержать. С
сомнением потрогал пальцами бока, худые колени. Да, тело слабое. А дух?
Внутри противно заныло. Дух тоже наверное не на высоте.
- Ну, готовы?
Открыватель вышел. Невысокий, коренастый, весь кривоватый, будто с
одной стороны его стянули веревкой. Огромный грязный передник доходил ему
до щикотолок. В руках открыватель держал темный бурдюк с наконечником.
- А это еще зачем? - спросил Говер внезапно обсохшими губами.
- Клистир, вот что это, - зло объяснил открыватель. - А то
обделаешься там у меня на решетке. И помочиться не забудь.
Говер весь залился краской, как девчонка - покраснели даже шея и
худые плечи. Он готовился к мучениям и возвышенному. Готовился к иной
жизни в Храме Мыслящих. А здесь что-то мелкое, дрянное, унизительное.
- Не буду я, - пробормотал Говер, упираясь взглядом в липкий пол под
ногами.
- А не будешь, так катись, - легко согласился открыватель. - Я с
тобой возиться не намерен, - и двинулся обратно, к внутренней двери.
Говер растерялся. Что же делать? Уйти? А как же мозг? Так и останется
бесформенной кашей? Всю жизнь простоять перед глухой стеной, когда можно
было войти в Удивительные Ворота. Ведь можно было...
- Ладно! - выкрикнул он и махнул рукой, сдаваясь.
- То-то же. Недотрога. Думает, что мне в радость ему в задницу трубку
пихать, - бормотал открыватель.
После `процедуры` Говер наконец вошел в главную комнату. Помещеньице
в два окна, до тесноты заставленное. В центре располагалась огромная
частая решетка. На ней вполне могли улечься не один человек, а сразу трое.
Главный инструмент включения мозга. Примитивный и гениальный одновременно.
От решетки тянулись длинные толстые провода и терялись где-то в недрах
высокого железного шкапа с кривоватыми дверцами, одна из которых сильно
прокоптилась. Был еще стол и стул у окна, еще один шкапчик, маленький,
деревянный, с одною дверцею, по верху которого стояли в ряд бутылки с
желтой жидкостью, и возле которого в углу буднично прикорнули два или три
колпака, утыканные шипами. Колпаки слегка даже припылились, видно за
ненадобностью ими пользовались редко.
Открыватель слегка подтолкнул Говера к решетке. Тот поспешно
вскарабкался и лег, послушно раскинув руки. Открыватель, пыхтя, накинул на
кисти рук и щиколотки ременные петли. Затем отошел к шкапу и принялся
крутить какие-то ручки. Говер закрыл глаза.
`Надо сосредоточиться, - приказал он сам себе. - Чтобы все капли
страдания, все толчки боли не пропали даром, чтобы все ушло в мозг, и мозг
ожил. Чтобы...`
Боль была пронзительной и острой. Тело подбросило вверх и выгнуло
дугой. Говер услышал дикий и как будто далекий крик - и не сразу понял,
что кричит он.
- Медленнее, ты что!
Новый удар боли. Комната медленно повернулась вокруг оси, окно
повисло под углом, и стало расплываться.
- Мучитель, - прохрипел Говер.
- Заткнись, - отозвался открыватель. - Будешь верещать, еще хуже
сделаю.
Он сел у окна, достал стакан и тарелку, прикрытую тряпицей. Принялся
есть.
- Мозг, включайся, мозг, включайся, - шептал Говер.
Боль не утихала, она волнами пронизывала тело, не давая роздыха. Боль
проникала в мозг, и мозг уже ни о чем не мог думать, только о боли.
Казалось, это длилось вечность.

Говер сидел в приемной Мыслящих, огромной зале с окнами до пола. Сам
пол, блестящий, как зеркало, отражал плафон потолка с причудливым
орнаментом. Говер был по-прежнему голым, только на плечи ему накинули
какую-то задубевшую от крови и грязи тряпку, да разрешили надеть башмаки
на босу ногу. Говер сидел на скамье, поджав под себя ноги, и старался
поправить тряпку так, чтобы она не касалась обожженной спины.
Наконец, Мыслящий явился. Сел за стол напротив. Разобрал бумаги,
почитал, улыбнулся, затем в задумчивости поглядел на Говера и протянул ему
темную пластинку, испещренную узором. `Таблица мудрости`, - догадался
Говер.
Он смотрел на пластинку и ничего не видел, кроме точек, кружочков,
каких-то протравленных в металле полосочек. Как и прежде. Как и до
включения.
`Ну что же ты! - обратился он с упреком к мозгу. - Я столько ради
тебя перенес! Эх!`
Но мозг не воспринимал упрека. В мозгу сейчас была только одна мысль
- как сесть так, чтобы холщовая накидка не касалась израненной спины.
- Это... напоминает мне... звезды, - запинаясь, пробормотал Говер и
извиняюще, просительно улыбнулся.
Мыслящий снисходительно кивнул в ответ и протянул вторую пластинку.
Говер уставился на нее, и опять ничего не увидел. Только точки, дырочки,
колечки.
- Тоже звезды? - участливо подсказал Мыслящий.
Говер молча кивнул и вновь поправил накидку. Страшно хотелось пить,
глаза сами собой закрывались от слабости. Но главное - спина...
- Придется прийти еще раз, - донесся откуда-то издалека голос
Мыслящего.
- Еще раз опять... это?
- Конечно. А чего бы ты хотел?
- Я? Ничего. Абсолютно.

Говер лежал на животе, а толстуха Хиг мазала ему спину мазью. Говер
подвывал по-собачьи, кусал губы, хватался руками за тюфяк и спинку низкой
деревянной кровати.
- Потерпи, миленький, ты только потерпи, - уговаривала его Хиг. -
Ишь, как тебя приложили. От души. Такую спину я видела лишь в год двойного
солнца у Таса Ли. Нет, у Таса, конечно же, спина была гораздо хуже. Его
прожгли буквально до костей, и раны загноились. Он долго умирал. Очень
мучился. А в бреду все говорил, что летает среди звезд, на кораблях, как
по морю. И все кричал: `Капитан, я знаю, где ошибка!` Жена Таса Ли ходила
к Мыслящим просить какое-нибудь лекарство, но ей ничего не дали. А у тебя,
миленький, все будет хорошо. У тебя совсем не такие уж глубокие раны.
Совсем даже неглубокие. А на Мыслящих ты плюнь. Ничего там у них хорошего,
одни склоки и дележ всякого добра, которое-то и не добро вовсе, а так,
старый хлам.
Хиг закончила мазанье и ушла. Говер лежал не двигаясь, уткнувшись
мокрым лицом в подушку. Несколько веток согди проросло сквозь стену, и
огромные восковые цветы распустились над кроватью. В комнате, забивая
запах болезни и сальной мази, стоял головокружительный аромат цветов.
`Если бы все было не напрасно`, - в отчаянии прошептал Говер, и
расплакался, как ребенок.
- Я же говорил, не надо туда ходить, - проговорил Руж, появляясь на
пороге. - Я-то знаю.
Говер не ответил, отвернулся к стене. Конечно, Руж прав. Тысячу раз
прав. Но это не утешает.
- Я, кстати, новую работу нашел, сейчас в учениках. А через две луны
стану мастером, - Руж замолчал, ожидая расспросов.
Но Говер молчал, втискивая лицо в подушку и кусая губы, чтобы не
закричать. Руж еще немного потоптался на пороге и, видя, что разговора не
выходит, ушел.

Говер сидел на скамейке, привалившись боком к нагретой солнцем
кирпичной стене. Казалось, он дремал. Веки были прикрыты, тело
расслаблено. На плечах толстая шерстяная накидка. В руках металлическая
пластина, испещренная дырочками, кружочками, штрихами.
Но Говер не спал. Солнце било ему прямо в глаза, и под веками
мелькали красные и зеленые круги в непрерывном движении. Лицу было очень
тепло. Спина уже почти не болела. Только заживающие раны чесались
невыносимо.
`Все можно терпеть`, - пришла откуда-то мысль, будто сказанная
другим.
`Не все`, - возразил Говер, и даже мотнул головой из стороны в
сторону.
`Ты все думаешь о таблицах мудрости? Хочешь знать, что это такое?` -
опять ниоткуда прозвучал вопрос.
`Да, хочу.`
`Это остатки печатных плат с корабля, который разбился здесь много
лет назад. И теперь Мыслящие не могут вернуться...`
`И они ищут тех, кто поможет им`, - продолжил Говер и открыл глаза.

- Мне надо видеть Мыслящих, - нетерпеливо заявил Говер человеку в
пропускной сторожке.
Тот глянул непонимающе выпученными воловьими глазами, и вложил в руку
Говера серый жетон.
- Я прошел включение в прошлый раз!
Служитель не ответил, молча толкнул дверь во двор.
Говер направился сразу по тропинке наверх, туда, где среди темной
зелени блестел стеклами витражей Храм Мыслящих. Но не прошел и десяти
шагов, как двое стражников возникли на пути. В толстых кожаных куртках с
металлическими бляхами, с короткими пиками в руках, они казались
неповоротливыми.
- Назад! - один из стражников слегка кольнул Говера пикою в грудь. -
Здесь дороги нет. Иди туда, куда тебе назначено!
- Мне надо видеть Мыслящих!
- Иди, - повторил стражник и вновь кольнул Говера в грудь. Тот сделал
вид, что подчиняется. Затем резко повернулся, схватился за древко пики и
резко рванул ее на себя. Стражник потерял равновесие и упал,
перекувырнувшись через голову. Второй попытался ударить, но Говер отбил
его удар, и всадил острие противнику в ногу. Стражник скрючился и, заревев
по-звериному, повалился на песок.
Говер бросился бежать наверх. Больше никто ему не препятствовал.
Задыхаясь, влетел он в зал Храма и остановился. Мыслящий сидел за столом и
смотрел на Говера усталыми всепонимающими глазами.
- Я понял, что это за таблицы! Я знаю! - торопливо выкрикнул Говер,
боясь, что его прервут.
Мыслящий успокаивающе поднял руку.
- Очень хорошо. Просто прекрасно. Но включение тебе придется пройти
вновь.
- Мой мозг работает! - Говер даже топнул ногой в ярости - неужели
Мыслящий не верит ему.
- Плохо работает, - покачал головой Мыслящий. - Слишком большое
запоздание. Так что придется еще раз тебя прогреть, - и он вздохнул, то ли
сочувственно, то ли тоскливо.

Говер разделся и сел на скамейку в предбаннике, дожидаясь. Нестерпимо
пахло горелым мясом - как видно, сегодня в этом домике он не первый.
Наконец дверь отворилась и вошел открыватель. Говер поднял голову.
- Руж!
- Он самый! - осклабился тот. - Я уже мастер. Или ты не слыхал?

- Может, тебе помочь дойти до Храма? - услужливо предложил Руж,
помогая Говеру сползти с решетки.
Тот отрицательно покачал головой. Постоял. Сделал шаг. Ноги, кажется,
его держали. В мозгу была пронзительная ясность. Мысли накатывали одна за
другой, как волны большого моря.
- А ты мастер своего дела, Руж.
- Стараюсь, - скромно потупился тот и протянул холщовую накидку.
Но Говер отстранил его руку.
- Не надо. Лучше подай мои вещи.
Говер кое-как натянул рубаху, а куртку не стал надевать, сунул в
мешок.
- Ну ладно, Руж, до вечера.
- А ты разве...
- Нет, я назад.
Говер вышел во двор и направился к пропускной сторожке. Его
пошатывало. В голове было хорошо и ясно.
`Зачем мне тащиться к Мыслящим? - усмехнулся он про себя. - Вот еще!
Я со своим мозгом теперь и в городе могу натворить такого...`
Додумать не успел. Кто-то больно ударил его по ногам, и Говер рухнул,
как подкошенный. В следующее мгновение двое стражников подхватили его за
локти и поволокли наверх, к Храму Мыслящих.
- Это уже третий за сегодня, - сказал один, пыхтя от натуги и
опираясь на пику, как на посох.
- Умники чертовы, - отозвался второй, - с ними тут возятся, мозги им
прочищают, а они, только сами чуть-чуть кумекать начнут, сразу тикать!
Лучше б посчитали, сколько на них на каждого энергии расходуют!
- Вот-вот, нет, чтобы отработать. Так их в город, назад, в болото
тянет. Небось из-за денег.
- Из-за денег, конечно...

Марианна АЛФЕРОВА

ДАР - ЗЕМЛЕ

1

Олгерд безнадежно опаздывал. Срок земной карточки истекал через
несколько часов. С похмелья он пропустил два утренних рейса на МЕЖГАЛЛАКС,
а следующий ожидался только завтра. Оставалось одно - плюнуть на все,
завалиться в кабак и там веселиться до той минуты, когда заберет служба
контроля. И сгорят синим пламенем все нашивки лимгардиста, и слабая
надежда когда-нибудь поселиться здесь, на старушке-Земле. Олгерд
повернулся и двинулся к выходу из космопорта. В похмельной и тяжелой, как
заряженный лучемет, голове мысли передвигались с трудом, рывками. `Черт
возьми, три года на Даре и месяц здесь - это просто свинство`, - бормотал
Олгерд, со злобой оглядываясь по сторонам, презирая всех этих избранных
обитателей земного рая. Припоминалось смутно и кусками, как вчера в
кабаке, протиснувшись на середину крошечного зальца, он стоял,
покачиваясь, сжимая в руке пустой стакан и громко выкрикивал все, что знал
и помнило Даре - о ликвидации, о секторах, о запахе горелого мяса. Земляне
брезгливо морщились и отходили в сторону или отворачивались, а он орал,
покрываясь испариной, будто хотел вылить на них, таких чистеньких и
холеных, всю накопившуюся мерзость и грязь. Разве не ради того, чтоб Земля
была свеженькой и отмытой, он подался в лимгардисты?! Он ради них!.. -
Олгерд только сейчас сообразил, что стоит посреди холла и выкрикивает
что-то нечленораздельное и яростное, а люди обходят его, сторонясь.
Олгерд конфузливо рассмеялся, потом дерзко откинул голову, выпятив
губы, и огладил руками черную форму лимгардиста, с которой сросся, как со
второй кожей.
`Нет, конечно, не ради высоких идей`, - подумал он с тоской,
признаваясь, будто кто-то его уличил и деваться было некуда - `Мне всегда
деваться некуда... Сначала из колонии - только в лимгардисты, а теперь
опять на этот чертов Дар...`
`Внеочередной рейс на МЕЖГАЛЛАКС`, - сообщило объемное изображение
женщины в розовом, возникнув перед ним на секунду и уже издалека
промурлыкав: `тамбур 72, вход в 9:20`.
Олгерд взглянул на часы. У него оставалось несколько минут. Только
добежать до этого самого тамбура 72. Сначала что-то в нем взбрыкнулось и
он хотел крикнуть, что плевал на всех и остается здесь, и будет делать
все, что захочет, и... Но тут же поймал себя на том, что идет к этому
самому тамбуру, и даже спешит, и поглядывает на часы.
`Я стал совершенной скотиной`, - взыграла в нем неожиданно гордость,
но это уже был последний всплеск. Он вошел в тамбур, покорно развел руки в
стороны и слегка расставил ноги, давая невидимым автоматическим
соглядатаям его изучить, удостовериться, что он, лимгардист Олгерд, 28
лет, не везет с собой ничего запретного. Когда-то в юности он находил эту
процедуру унизительной и даже пытался увильнуть от нее, потом привык и
возмущался лишь для виду, а внутри него уже ничто не возмущалось, все
давно сгорело. До конца.
Он прошел светлым, чистым до блеска коридором, вступил в лифт, потом
в легкую капсулу доставки и наконец воздушные автоматы мягко выплюнули его
в салон, переполненный бледно-голубым светом, легкой музыкой и странным
терпким, незнакомым запахом. Он был внутри корабля спецрейса на
МЕЖГАЛЛАКС. Олгерд почти с растерянностью оглядывал салон обитый
бледно-голубым пластиком с золотыми эмблемами, похожими на древние
геральдические лилии. Но тут же опомнившись, приклеил наглую улыбочку к
губам, сунул руки в карманы комбинезона и двинулся по салону, насвистывая
мотивчик популярной лимгардистской песенки:

Не волнуйся, дружище, ничто не пропадет,
Все, что ты добудешь, - Земля сожрет...

- Спецрейс на МЕЖГАЛЛАКС, - пробормотал он, останавливаясь. -
Интересно, а звездолет тоже будет `спец` или...
- Нет, звездолет будет обычным, - ответили ему.
Олгерд обернулся. Человек в синей форме - ультрамарин, разбавленный
молоком до мути, - сидел в кресле, слегка откинувшись, в той позе, какая
удается лишь людям, привыкшим к независимости с детства.
- Вы наш пассажир, - незнакомец махнул рукой, приглашая Олгерда сесть
в соседнее кресло.
- Да вроде этого, - Олгерд невольно оробел и сам удивился своей
робости, потому что в незнакомце не было ничего грозного, напротив, он был
невысок и субтилен, а руки, сцепленные на коленях, были тонкими и белыми -
руки аристократа и белоручки. - Это что, ваша собственность? - Олгерд
повел глазами, давая понять, что говорит о планетолете.
- Собственность фирмы `Маинд`, - уточнил незнакомец.
- А вы?
- Техинспектор....
Олгерд кивнул, невольно хмуря брови и раздражаясь, потому что и сам
должен был догадаться по нашивкам форменной рубашки, что за птица перед
ним.
- Роберт Валерг, - представился тот и протянул лимгардисту узкую
ладонь, как верительную грамоту.
Олгерд криво усмехнулся и пожал руку, которая ответила неожиданно
сильным для таких тонких пальцев пожатием.
Олгерд опустился в кресло и вдруг почувствовал, как раздражение и
злость разламываются на куски и тают, и даже боль в голове уходит,
оставляя приятную пустоту и сонливую мягкость.
- Вот так кресло, - пробормотал Олгерд и, обернувшись к Валергу, -
спросил:
- А с МЕЖГАЛЛАКСА куда ты?
- На Дар, - ответил техинспектор с неохотой, будто признавался в
чем-то постыдном.
- Так и я на Дар! - радостно вскрикнул Олгерд. - Значит, до конца по
пути...
- До конца, - повторил в задумчивости Валерг, и слова его приобрели
какой-то нехороший, второй смысл...
Но Олгерд этого не заметил. Мысль, что до Дара будет ему попутчик
обрадовала и оттеснила все прочие соображения. Олгерд подался вперед и
заговорил спешно, будто боялся опоздать:
- Ты на Дар впервые? - `ты` теперь уже вполне естественно, необидно
всплыло в разговоре. - Впервые? Тогда много чего увидишь. Прежде всего -
ликвидацию... А ты часом не специально ради этого? А то к нам многие
шляются, якобы за делом каким, а на самом деле - поразвлечься. Мне, честно
говоря, все это обрыдло, - Олгерд резанул рукой по горлу. - Но с другой
стороны - привык, поначалу только жареного мяса не мог есть - рвало. А
теперь, приезжаю с рейда, и хоть бы что...
- И что же там в рейде? - с робостью, как мальчишки спрашивают о
первом свидании, поинтересовался техинспектор и тут же в порыве какой-то
чрезмерной скромности прикрыл глаза.
`Чистоплюй, - подумал Олгерд. - Такие первые жаждут остренького и
тянутся к лучемету...`
Но техинспектор неожиданно вновь глянул на Олгерда, ничего мягкого
или сентиментального не было в этом взгляде.
- Я видел ликвидацию в стереозаписи, - сказал Валерг и замолчал,
ожидая Олгердовых слов.
- Они нам мешают! Начинаешь освоение, а они возьмут - вырубят все
машины или... - Олгерд запнулся, потому что показалось, что Валерг, вновь
бросил на него мимолетный режущий взгляд.
Осадил его...
Олгерд не понял упрека, хотя на секунду замолчал и потерял нить
разговора.
- Дар - это колония! - заявил он, не чувствуя за собой вины, но
сознавая необходимость оправдании. - Впрочем, сам увидишь и все поймешь...
Валерг не ответил. На табло загорелось красным: `Взлет...` `10:00` и
поползли неостановимые цифры вспять...

2

Из космоса Дар казался похожим на Землю. Те же голубые пространства
морей, та же зелень материков. Только Дар выглядел более упорядоченным.
Здесь не было высоких гор - только возвышенности, не было пустынь - только
цветущая степь, ураганы никогда не морщили в гневе лицо планеты, а за
четыре года Освоения никто не наблюдал признаков сейсмической активности.
С той высоты, с которой планета виделась голубоватым шаром, оба дарских
материка были необычайно схожи и различались только сеткой неровных линий,
что делили Дар на куски, будто кто-то в спешке кромсал огромный зеленый
пирог. Валерг, щурясь, всматривался в экран, пытаясь определить, где
сегодня, завтра или послезавтра будет произведен новый надрез - операция
Освоения во имя Земли. Один из материков фактически был уже разделен, но
второй держался: в центре, будто живое, сияло яркое зеленое пятно и к нему

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Док. 114312
Опублик.: 20.12.01
Число обращений: 5