|
ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ Владимир СОБОЛЬ
Амазонки, демоны и чувство меры
(`Звезда` и `Нева`, ##3 - 4, 1996)
В РОМАНЕ Камю мелкий служащий пишет книгу. Годами он отделывает
одну-единственную фразу: `Прекрасным утром мая элегантная амазонка
на великолепном гнедом коне скакала по цветущим аллеям Булонского
леса...` Меняет эпитеты и предлоги, варьирует падежи и склонения,
добиваясь идеального звучания и ритма. `Я хочу, - говорит он. - Я
хочу, чтобы в тот день, когда моя рукопись попадет в руки издателя,
издатель, прочитав ее, поднялся бы с места и сказал своим
сотрудникам: `Господа, шапки долой!` Это же желание погнало в
Швейцарию Регину Гаспарян - персонаж рассказа Сергея Довлатова
`Жизнь коротка` (`Звезда`, # 3). Дочь переводчицы и художника, жена
физика, она уезжает на Запад в смутные семидесятые годы. `Я думаю,
она хотела стать писательницей, - замечает Довлатов. - Суждениям
друзей не очень верила. Обращаться к советским знаменитостям не
хотела. Ей не давала покоя кем-то сказанная фраза: `Шапки долой,
господа! Перед вами - гений`. Так же, как и колониальному
чиновнику, ей требовалось мгновенное и безусловное признание. Но
если для Жозефа Грана литература сосредоточена в некоем анонимном
издателе, то ленинградская интеллектуалка, в доме которой бывали
молодые поэты `Липский и Брейн`, выбирает авторитет безусловный.
Иван Владимирович Левицкий, эмигрант первой волны,
русско-американский прозаик, автор романов `Далекий берег` и `Жар`,
коллекционер бабочек, боксер, мизантроп и сноб. Портрет хотя и
шаржирован, вполне узнаваем, набросан с почтительнейшей иронией. И
вот писательница, только что опубликовавшая первую книгу, с большим
трудом добивается аудиенции у мэтра и заявляется к нему в день
семидесятилетия. В сумочке у нее, естественно, рукописи собственных
рассказов и - сборник стихов Ивана Левицкого, продукт юношеского
творчества, с удовольствием забытый самим же автором. Встреча
заканчивается быстро - слишком уж различны весовые категории.
Главное, что великий писатель имеет сообщить визитерше, которая
моложе его раза в два, - то, что `жизнь коротка`. Быстро выпроводив
незваную гостью, Левицкий с наслаждением выбрасывае т в
мусоропровод и свою книгу, и рукопись. Возвращается в номер, по
пути придумывая обещанный отзыв. Для рецензии ему вполне достаточно
обратного адреса и случайно подсмотренного названия одного из
текстов. Затем `позвонил кухарке и сказал: `сыграем в акулину`.
Как обычно у Довлатова, проза блестящая и емкая. Детали значительны
и многозначны, что позволяет интерпретировать и комментировать
текст в любом угодном направлении. Но прежде всего замечательно
отношение персонажей к своей работе. Старческие чудачества
Левицкого вполне объяснимы. Поведение его молодого коллеги
(профессия не разбирает пола) раздражает. Но не потому, что не
укладывается в стереотип литературного существования, а напротив -
уж слишком ему соответствует.
На одном из вечеров известный петербургский литератор, любитель
острых парадоксов, сказал, что все пишущие озабочены одним -
осознанием и признанием собственной гениальности. Потому и основная
роль критика сводится к функции привратника. Эдакого демона,
выдуманного Максвелллом, но легко транспонируемого из физики в
изящную словесность. Он выделяет из званых избранных и отсекает
недостойных. О критериях отбора тогда, помнится, речь зайти не
успела. Хотя примерно в то же время, но в другом конце России
итальянский писатель, защищая фильмы великого, но, увы, покойного
режиссера, обронил знаменательную фразу: `гениальное всегда
скучно`. Увы, но и в самом деле, когда пишущий норовит попасть в
гении, он пишет, как правило, скучно. В сущности, прижизненное
признание гениальности означает всего лишь, что текст соответствует
неким устоявшимся канонам. Авторитетные критики-демоны отворяют
калитку не торопясь и одним достойным. Есть такой отвратительный
термин - достойная литература. Достойная журнальной публикации,
газетной рецензии, государственной премии. Нынешний синоним
разрешенной. В сущности, всегда литература делится на одобренную и
своевольную. Не важно, кто определяет форму и размер шаблона, коим
поверяются тексты, - чиновник, политик или лев литературного
салона. Прокрустова роль по плечу, если и не по нраву, каждому. К
сожалению, эти игры мало занимают читателя. Он требует прежде всего
интересного чтения. Остальные составляющие для беллетристики не то
что вторичны, но важны лишь тем краем, которым могут войти в это
интегральное качество. Каноны хороши в еще не установившемся, не
застывшем состоянии, пока они еще не стали императивами. Странно,
но литература требует прежде всего внутренней свободы, а не
внешней. Подчинение, следование чужим нормам необременительно лишь
в том случае, когда оно естественно.
В том же третьем номере `Звезды` напечатана повесть Юлии Латыниной
`Повесть о благонравном мятежнике`. Это стилизация под восточное
повествование, хотя порой в тексте выглядывает лукаво наш
современник, человек ХХ столетия, изучающий историю человеческой
культуры: `...вскоре после того как на одного земледельца придется
четыре торговца, на четырех торговцев приходится десять
повстанцев`. Такая элегантная соdа - а фразе этой предшествует
длинный пассаж, - кажется, средневековой беллетристике не
свойственна. Впрочем, я не ориенталист, просто люблю китайскую
литературу. И читал историю злоключений двух врагов по случаю -
чиновника Чжу Инсяна и разбойника Фань Чжуна - с чистосердечным
интересом. Изящная вещица, но чуть длинновата. В последней трети
текст начинает пробуксовывать. Возникает ощущение, что хорошо бы
уже и поставить точку, да вот только автор еще не решил, где и
зачем. Здесь Латынину, на мой взгляд, подводит неразработанность
фабулы. Если давнишние истории могли складываться простым
соединением сцен, то современная проза, возможно, требует более
жесткого скелета. На текстах сегодняшнего дня еще нет патины, им
приходится оправдывать свое существование. Собственно, в начале
`Повести...` такая попытка сделана. `Известно, - говорит
повествователь. - Известно, что рассказы бывают трех родов: одни
поучают выгоде, другие - любви, а третьи - долгу... Четвертого же
вида рассказов не бывает или не должно быть`. Понимаю так, что
именно как раз четвертого вида история и представлена. Сюжетом же
работы оказывается соображение о неразделенности Добра и Зла в
нашем столь несовершенном мире. Тот, кто поначалу кажется виной
случившемуся, оборачивается жертвой. Чжу Инсян, обиженный Фань
Чжуном, в свою очередь оскорбляет его, и все так дальше и катится
колесом, перетекая одно в другое, как Инь и Ян, вплоть до
сказочно-счастливого разрешения.
Другая повесть `Звезды` - Нина Катерли, `Красная шляпа` (#4) -
скомпонована жестче, но при этом написана удивительно неряшливо.
`Ирина слушала бы его, а не стискивала молча кулаки с такой силой,
что на ладонях наверняка отпечатки ногтей`. Что - отпечатки ногтей?
Появлялись, отпечатывались, розовели, раскалывали кожу трещинами?
Трудно подобрать сказуемое, но эллипсис здесь кажется пробелом. Да
вообще в этом тексте не хватает многих слов, а те, что есть,
частично оказываются не на своем месте. Жаль, потому что фабула
весьма интересна. Эдакий российский вариант английского детектива,
когда скелет выпадает из гардероба посреди добропорядочного дома.
Теща героя уничтожает его двадцатилетнюю любовницу, а потом
обставляет убийство как смерть от передозировки наркотиков. Новизна
в том, что нечасто в современной российской литературе убийцами
оказываются `приличные` люди. Обычно роль киллеров отводится
закоренелым уголовникам. Либо у законопослушного гражданина
обнаруживается сомнительное прошлое. Но чтобы вот такая - Женщина,
Мать, Врач - вдруг обернулась убежденным и хладнокровным убийцей!..
Такой сюжет свидетельствует о некоей либерализации нашего
менталитета.
Зато в рассказе Андрея Лещинского `Мелкий лавочник` (`Нева`, # 3)
бандиты хозяйничают нагло и беспардонно. Вовсю `наезжают` на
коммерсантов и посланцы местного мафиозного князя, и представители
городских властей. Причем трудно так сразу определить, кто же из
них страшней и противней. Интересный литературный дебют
сорокалетнего питерского бизнесмена, математика в прошлом. Конечно,
текст далеко не безгрешен. Это если говорить мягко. Взять хотя бы
первую фразу: `изумительно красивый `mеrсеdеs-800FR` с двумя
`джипами` сопровождения...` От этого `изумительно красивый` так и
пахнуло `прекрасной амазонкой`. Но подобные `ляпы` в принципе легко
убираются при редактуре. Профессии учат. Однако сделать прозу
привлекательной для читателя сторонний человек не поможет. Рассказ
же Лещинского прочитывается на одном дыхании. Он непритязателен и
легок, к месту ироничен и негруб, даром что изрядно приправлен
уголовно-коммерческой экзотикой. Еще характерная деталь: хотя по
тексту рассыпаны приметы жанра НФ (год действия - 2015-й), он идет
под рубрикой `Новые петербуржцы`, то есть, по мнению редакции,
вполне вписывается в основной поток современной прозы. Что
несколько подрывает позиции Вячеслава Рыбакова, бросившегося в
следующем номере на защиту фантастики различных оттенков.
Статья `Научная фантастика как зеркало русской революции` -
Вячеслав Рыбаков, `Нева`, # 4 - эмоциональна и содержательна.
Второе относится особенно к первой половине. Идея литературы как
средства адаптации к тяжелому и быстро меняющемуся существованию не
только любопытна, но и плодотворна. `...Великая русская литература
ХIХ века... была результатом... долгой, мучительной попытки
общества... нащупать эмоциональный и поведенческий компромисс между
устойчивыми структурами психики`. В частности, одной из
существеннейших проблем нашей повседневной жизни Рыбакову
справедливо представляется поворот от православия к протестантизму,
от соборности - к индивидуализму. Но дальше в логических
построениях автора обнаруживаются сбои. Защищая фантастику как
реально существующий жанр, как прозу, имеющую право и должную быть,
Рыбаков чохом записывает в фантасты Гоголя, Кортасара и Данте. Но,
с другой стороны, на уровне здравого смысла никто не поместит в
один ряд `Нос` и, скажем, не помню уже писателя, рассказ `Железная
рука Геца фон Берлихингена` (был напечатан в знаменитой библиотеке
НФ) - история самостоятельного существования в миру кисти-протеза.
Думаю, что основных причин - две. Во-первых разница в уровне
текста, во-вторых - в сюжете. Когда в центре внимания автора
оказывается человек - это литература. Если проблема - этическая,
технологическая, политическая, - перед нами всего лишь жанровая
беллетристика: фантастика, детектив, сказка. Начав с французской
словесности, ею хочу и закончить. В четвертом номере `Звезды`
напечатан отрывок из `Французского завещания` Андрея Макина в
переводе Леонида Цывьяна. Роман русского эмигранта четвертой, что
ли, волны, получивший осенью прошлого года сразу две литературные
награды Франции - премию Медичи и Гонкуровскую премию. Внук
француженки, вынужденно оставшейся в России, Макин с детства
пристрастен к французской культуре и в конце концов бежит в страну
своей мечты. Долгое время ведет жизнь клошара, а потом вдруг
становится знаменит... Это тягучая, монотонная проза, хотя чуть ли
не кажда я отдельная фраза - реверанс и переводчику - действительно
хороша. Но главным достоинством ее все-таки оказывается
экзотичность. И язык не родной для автора, и текст наполнен
комплиментами, приятными для страны обитания. Увы, но в самом деле
большая часть отечественной литературы на всех языках сочиняется
либо по заказу, либо по случаю. `Нам очень лестно, что о нас так
написано... - пишет Жиль Мартен-Шофье (опубликовано там же и в том
же переводе). - Но в следующий раз написать будет все-таки на
французский манер - покороче. Чтобы было меньше `души` и больше
`разума`. В этом романе все еще очень `по-русски`: длинно,
монотонно, чудовищно сентиментально и к тому же невероятное
отсутствие иронии`.
------------------------------------------------------------------------
Сорyright `Литературная Газета`, 1996. Аll rights rеsеrvеd.
WWW: dеsignеd & рrоvidеd by Меdiасоm infоrmаtiоn соmраny
Sеrvеr: Rеlis оf `Rеlсоm` соrр.
19 июня 1995 ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ
Док. 114057
Опублик.: 18.01.02
Число обращений: 2
|
