В Кремле объяснили стремительное вымирание россиян
АЛЫЕ ПАРУСА - 2 Назад
АЛЫЕ ПАРУСА - 2

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Андрей ЩЕРБАК-ЖУКОВ
                Рассказы


АЛЫЕ ПАРУСА - 2
БРАТ МОЙ МЕНЬШИЙ...
ВОЛШЕБНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ
ЕЛКИ-МОТАЛКИ В ДАЛЕКОМ КОСМОСЕ
ИГРА В НАП┌РСТКИ
ИНОГДА...
ИСКУССТВО ПРЕДСТАВЛЯТЬ
ИСКУССТВО ПРЕДСТАВЛЯТЬ
КЕНТАВР: АНАТОМИЯ, ФИЗИОЛОГИЯ, ЭВОЛЮЦИЯ
КОГДА В МОЕМ ГОРОДЕ ВЕТЕР
НА МОСТУ
ОСКОЛКИ
ПИРУШКА
ПОСЛЕДНИЙ РЕПОРТАЖ
ПРИМЕТА
ПРОСТО СВИДАНИЯ С МУЗОЙ...
ПУТЕШЕСТВИЕ ХОББИТА
РЕЛИКТ
САМОУБИЙСТВО БОГА, ИЛИ ПОСЛЕДНИЙ РОМАНС
САМЫЙ ЧЕСТНЫЙ ЧЕЛОВЕК
СЕДЬМОЙ ПРИНЦ КОРОЛЕВСТВА ЮМ
СКАЗКА ПРО МУХУ И О
СКАЗКИ ДЛЯ ИДИОТОВ
СЛУЧАЙНЫЕ ОБРАЗЫ
СОЛДАТИКИ ЛЮБВИ
ЭТЮД О МНОГОМЕРНОСТИ ПРОСТРАНСТВА
Я И МОЙ ТЕЛЕВИЗОР
Я РИСУЮ...
мастерская Н.Н.Фигуровского

Андрей ЩЕРБАК-ЖУКОВ

ИНОГДА...

История в стиле Желязны

Иногда я могу себе это позволить. Когда все дела на станции сделаны,
и предстоящий день целиком свободен.
Я просыпаюсь рано утром, лишь только ярко-красный лик местного солнца
выглядывает из-за дымчатого горизонта, и его лучи нехотя проникают в мою
комнату сквозь небольшой иллюминатор. Они ползут по стене и в какой-то миг
освещают небольшую, потертую цветную фотографию, приклеенную к стене над
моей кроватью двумя кусками грязного скотча. На ней - красивый
ярко-розовый цветок, раскинувший свои рыхлые лепестки среди бурых
шероховатых скал. Эту картинку я вырезал давным-давно, еще на Земле, из
какого-то журнала и храню до сих пор...
Я быстро собираюсь, не беру ничего лишнего - только длинный широкий
нож с удобной ручкой и небольшой щит, кое-как сделанный мною самим из
листа толстой жести...
Я никак не могу себе в этом отказать. Собственно, из-за этого я и
оказался здесь. Ради этого я покинул тихую, кроткую Землю, бросил дом и
престижную работу и прилетел сюда, на эту страшную и вместе с тем
неуловимо прекрасную планету. Я зову ее женским именем, не знаю сам
почему, я люблю и боюсь ее одновременно, как будто женщину-зверя, всех
прелестей которой не знает никто кроме меня, зато могущество и опасность
заметны всем...
Я осторожно приоткрываю толстую стальную дверь переходника и
выглядываю наружу. В этот момент неясная крупная тень проносится по земле,
краем касаясь моих глаз. Я прячусь.
Выглядываю снова, озираюсь по сторонам - больше опасности вроде бы
нет, ну, с Богом - и набрав полную грудь воздуха, бросаюсь бежать...
Солнце едва поднялось над лесом, полускрытое марью.
Я бегу через рыжую пустошь к ближайшей зелени, маячащей где-то вдали.
Все время смотрю на небо - пока спокойно...
Примерно полпути я успеваю пробежать без помех, но тут меня замечают
сразу два дракончика. Мерзкие животные - хорошо еще, что я вовремя их
углядел. Они рисуют надо мной круги и петли и, резко встряхивая длинными
хвостами, метают вниз острые, вытянутые чешуи...
Эти твари покрыты чешуей с ног до головы, точнее от головы до хвоста
- даже крылья - причем на хвосте чешуи особенно крупные, и похожи на
лезвия небольших ножей; они легко отделяются и довольно метко летят вниз.
При определенном стечении обстоятельств одного такого попадания вполне
хватило бы, чтобы оставить станцию без ее хозяина. Вообще-то мне запрещено
выходить без особой необходимости...
Я закрываюсь своим щитом. Чешуи сыплются градом - стучат о жесть, и
отскакивая, входят в сухую землю, как стекло хрустят под ногами.
Пользоваться оружием мне тоже запрещено, поэтому я терпеливо бреду,
накрывшись щитом. В ушах звенит от постоянной дроби...
Солнце ползет все выше, начинает припекать.
Добравшись наконец до леса, я прячу под кустом щит и, зная, что
передышки не будет, тут же выхватываю из-за пояса нож. Без него здесь не
сделать ни шагу - одна за другой с легким шелестом тянуться ко мне все
зеленые ветви этого леса. Все деревья здесь плотоядны и, почувствовав
что-то живое, ветви, как змеи, ползут, прощупывая себе путь мягкими
кончиками. Если такой кончик отсечь - ветвь будто бы слепнет и становится
безопасной; однако ветвей сотни, и махать ножом приходится очень часто.
Они пытаются обвить мои руки и ноги, неприятно скользят по одежде, но я
все-таки не спеша продвигаюсь сквозь их зеленую кишащую массу. Пот такими
же змейками стекает с плеч, щекочет и слетает каплями при каждом ударе.
Остановиться нельзя ни на миг - хищные ветви тут же скрутят, парализуют,
могут задушить, могут растерзать - у основания они сильнее слоновьих
хоботов. Сразу же за моей спиной тоннель, прорубленный в сплетении зелени,
вновь затягивается, как только я делаю очередной шаг...
Прошло пожалуй часа два, прежде чем между копошащимися ветвями
замаячил голубоватый просвет.
Вздохнув с облегчением, я было бросаюсь вперед, но тут же, наказанный
за невоздержанность, - о, Боже - куда-то падаю, потеряв под ногами опору.
Живые лианы, словно щупальца гигантского спрута, мгновенно оплетают мое
тело с головы до ног, и я зависаю где-то в пространстве, заполненном
шевелящейся зеленью, так и не долетев до дна ямы. Лианы тянут меня в
разные стороны, стараясь разорвать на части. А-а-а-а...
Нож все еще в руке - это хорошо. Собрав все силы, я высвобождаю
правую руку, и, не давая захватить ее снова, не спеша начинаю подрубать те
побеги, что тянут вниз. Кажется получилось - я медленно, но верно начинаю
двигаться вверх, лианы сами тянут меня. Само собой, возни будет еще
достаточно, но жить буду, и то - слава Богу.
Вот уже виден край. Подтягиваюсь, ползу на четвереньках... Еще
чуть-чуть и можно будет встать в полный рост.
Солнце уже поднялось высоко, но до зенита еще не добралось.
Последний побег, теряя жизнь, сползает с моего плеча - я выхожу из
леса. Сразу за деревьями начинается каменистый склон - не очень крутой, но
сейчас он мне дается трудней любого эвереста. Пройдя шагов пятнадцать,
падаю без сил - лежу, хоть лежать тут не стоило бы. Дракончиков тут уже
нет, но других тварей хватает.
Едва различимый шорох заставляет вскочить на ноги, стряхивая с мышц
усталость, как капельки влаги - прямо надо мной взметнувшийся темный
силуэт горного зверя. Размером и повадками он похож на земного барса,
только морда более вытянута. Увернувшись от прыжка, тут же - еще в полете
- бью зверя кулаком между глаз. Тот, оглушенный, грузно валится на камни.
Необычайно красивое, грациозное животное - все, чем прекрасна кошка,
присуще ему троекратно. Загадочный блеск глаз, мягкие лапы, изгиб тела,
манящий взгляд совершенством линей, - однако любоваться им нет времени.
Пока он не пришел в себя, хорошо бы уйти подальше, да еще не помешало бы
запутать след, что бы не драться с ним еще раз.
Солнце почти в зените - надо спешить.
На вершине горы среди скал и камней я безошибочно нахожу почти
круглый провал метра три в диаметре - я смог бы его отыскать на ощупь
ночью, в кромешной тьме, будь даже мертвецки пьяным. Вертикальным колодцем
он уходит вниз, внутрь горы.
Закрепив на краю веревку, я погружаюсь в темноту провала. Что-то
внутри подсказывает мне за что взяться, обо что опереться, куда поставить
ногу - уже здесь я начинаю не принадлежать себе.
Коснувшись дна, я бросаю веревку и сажусь, скрестив под собой ноги.
Жду.
Солнце ползком достигает зенита, и по мере этого движения, так же
неспешно, вниз по стене колодца опускается круг солнечного света. Он
освещает все щели и выщерблены, по которым я только что полз.
Едва только луч достигает дна - с легким шорохом из трещины, похожий
на голову анаконды, выходит огромный бледно-зеленый бутон. Он томно
потягивается в лучах солнца - как кошка, как женщина - и вдруг
раскалывается на несколько крупных лепестков. Медленно и изящно, подобно
рукам балерин, лепестки расходятся в разные стороны, обнажая нутро -
ярко-розовое, нежнее и мягче лучшего бархата. Миллионы микроскопических
ворсинок колышутся, впитывая солнечный свет. Одна за другой, волнами, от
центра до самых кончиков лепестков прокатываются светло-фиолетовые полосы.
В центре, как на большой глубине водоросли, шевелятся крупные
сочно-оранжевые тычинки. У корней их выступают хрустальные капли вязкой
жидкости, сверкают на солнце и скатываются к краю...
Все это время я сижу в стороне, прижавшись спиной к холодному камню
стены, боясь ненароком задеть край цветка, заполонившего собой все дно
колодца. И нет в моей жизни секунд большего счастья, чем эти -
зачарованный, я не могу оторвать взгляд от этого зрелища. В такт с волнами
на цветке, по моему телу прокатываются сладкие судороги...
Когда же солнце прошло зенит, и круг света нехотя начал взбираться
вверх по противоположной стенке колодца, цветок так же грациозно сомкнул
свои створки и спрятался в щель.
Я встаю, и оцепенение, как шерстяной плед, сползает с меня на пол.
Все кончилось - я берусь за веревку и лезу наверх, догоняя солнечное
пятно.
С вершины горы я бросаю взгляд на путь, пройденный мною за первую
половину дня: каменистый склон, за ним живой лес, дальше пустошь с
парящими над нею дракончиками, и только где-то далеко-далеко, на самом
горизонте, - станция. Все это расстояние мне предстоит пройти снова.
Только теперь уже мне не понадобятся нож и щит - я знаю, что ни один
горный зверь не посмеет наброситься на меня из-за скалы, живые лианы
расступятся передо мной, уважительно пропуская, и лихие дракончики, глядя
с небесных высот, не посмеют тряхнуть хвостом, а только проводят взглядом.
Я это знаю. А еще я знаю, что вернувшись на станцию я упаду без
чувств и тут же усну, а завтра утром начнется простой рабочий день, каким
нет числа. Я буду что-то изучать, измерять, записывать - сейчас я даже не
знаю, что именно, сейчас мне на это плевать - и так продлиться несметное
количество дней... До тех пор, пока я вновь не смогу себе это позволить...


Андрей ЩЕРБАК-ЖУКОВ

ИСКУССТВО ПРЕДСТАВЛЯТЬ

У попа была собака...

Мне раз попалась в журнале одна статейка.
Не то, чтобы интересная... Не знаю даже, чем она меня привлекла. В
ней - о том, какие в кино бывают пробы на роль. Вот, например, пришла
девушка, а режиссер ей и говорит:
- Ты представь, будто меня тут нет и ничего этого тоже нет, а будто
ты сидишь у себя дома, в комнате, и по телефону со своей подругой
разговариваешь...
Девушка начинает что-то говорить, а режиссер слушает, смотрит, и по
тому, насколько органично и естественно она себя ведет, решает, брать ее
на роль или нет.
Только я это прочел, как вдруг мне ясно представилось, что будто бы с
того дня прошел уже целый год, я приехал в Москву и вроде бы решил
попробовать сняться в кино. Прихожу я по объявлению на киностудию имени
Горького, а режиссер, чтобы испытать меня, говорит:
- Представь себе, что меня здесь нет и ничего вокруг тоже нет, а есть
телефон, и ты по нему разговариваешь со своим другом. Понятно?
Я мигом понял, представил все, как положено, и думаю, что бы такое
сказать.
- Алло. Привет, это я, - сказал и замолчал. А что дальше-то говорить?
- Ты чем занимаешься?
Подождал паузу.
- Ага. Понятно...
А режиссер смотрит внимательно, и, видно, мало ему того, что я
сказал. Он ждет и думает, что это, интересно, я дальше говорить буду. И от
этого вся судьба моя последующая зависит. Но я не растерялся и говорю:
- А я вот тут в кино решил сниматься. Да. Ну, да... Ну, попробоваться
хотя бы... Вот только что с кинопроб приехал.
Смотрю - режиссер улыбнулся. А я и рад стараться:
- Да нет, - говорю, - режиссер вроде бы ничего. Нет, это ты зря так
говоришь... Режиссер - мужик отличный.
А режиссер этот самый уже смеется, и какое-то любопытство в его
глазах блестит. Вроде, как бы спрашивает, что же он дальше скажет? А я
дальше мысль развиваю:
- Он, режиссер этот, что придумал! Он, чтобы испытать меня говорит:
`Ты представь, говорит, что меня здесь нет и ничего нет, а есть телефон, и
ты по этому телефону своему другу звонишь`. Ну, я и представил, будто с
тобой говорю. Я сначала сказал: `Алло. Привет, это я`. Выждал секунду и
дальше: `Ты чем занимаешься?` Еще пауза. `А я вот в кино сниматься решил,
только что с кинопроб...` Тут я представил, будто ты что-то плохое про
кино сказал, а я тебе возражаю: `Да нет, говорю, ты не прав, режиссер уж
больно хороший попался... Сообразительный мужик. Ты слышь, что он придумал
- он говорит: `Ты представь, будто никого здесь нет и меня тоже нет, а
есть телефон, и ты по нему с другом разговариваешь`... В общем, говорю я
все это, смотрю - а режиссера хохот разбирать начал. Тогда я, лишь бы не
молчать, начал представлять, будто я все это тебе пересказываю. Будто
прихожу я домой, звоню тебе и говорю: `Алло. Привет, это я.` Потом говорю:
`Ты чем занимаешься?` И после паузы: `А я вот тут в кино сниматься решил,
только что с кинопроб...` Дальше, чтоб не молчать, говорю: `Режиссер,
толковый мужик, попался - знает свое дело. Он мне такое испытание
придумал. Это вам не дули воробьям крутить! Он говорит: `Представь себе,
что меня тут нет, а есть только телефон, по которому ты со своим приятелем
разговариваешь`. А дальше, опять, чтобы не молчать, говорю, что сказал,
будто представил, что тебе позвонил и говорю: `Алло. Привет, это я`.
Потом: `Ты чем занимаешься? А я вот сдуру решил в кино сниматься.
Только-только с кинопроб приехал.` Ну, тут режиссер вообще на пол сполз,
но на меня все ехидно косится, что я, мол, дальше говорить буду. А мне-то
сказать нечего, и я, чтобы не молчать, говорю ему одно и то же и все по
кругу... Ну, все то же, что я тебе сейчас пересказываю. Что прихожу домой,
что звоню тебе и говорю, что, мол, режиссер, ничего себе мужик, говорит:
`Представь, что вместо меня телефон стоит, и ты по нему с другом
разговариваешь.` И что я представил, что с тобой говорю, и говорю: `Алло.
Привет, это я`. `Ты чем занимаешься?` - говорю. `А я вот, - говорю, - тут
в кино сниматься удумал, а режиссер и говорит: `Представь, мол, что я - не
я, а телефон, и ты по мне, то есть по нему, со своим другом
разговариваешь...`...
Режиссер и в самом деле смеялся сильно, не то чтобы на пол сполз, но
смеялся. А когда он понял, что я ему ничего нового не скажу, сквозь смех
выдавил из себя:
- Ладно. Хватит тебе...
Потом платком лоб вытер, глаза промокнул и говорит:
- Ладно. Парень ты, что надо. Беру я тебя на роль... Только ты честно
скажи, ты все это заранее сочинил или прямо сейчас экспромтом выдал?
А я отдышался, сморгнул, сухие губы языком облизал и говорю ему все,
как есть, честно:
- Нет, не сейчас, и не экспромтом. Я еще год назад рассказ такой
сочинил... `Искусство представлять` называется. Эпиграф там еще интересный
такой был: `У попа была собака`. Я тогда прочитал в журнале о том, как
проходят кинопробы, и вдруг четко представил себе, будто сам решил
сниматься, прихожу, а режиссер говорит: `Представь, будто меня нет, а есть
телефон, по которому ты со своим другом разговариваешь.` А я не растерялся
и говорю: `Привет, это я.` А потом: `Ты чем занимаешься?` Выждал паузу и
дальше: `А я вот, знаешь ли, в кино решил сниматься`. А режиссер мне и
говорит: `Представь...`
Не помню уж, что было дальше, и чем все дело кончилось. Не знаю даже,
происходило ли это на самом деле, или я все это себе представил...
Но как только пройдет год с того дня, я обязательно поеду в Москву и
тут же пойду на киностудию имени Горького...
Интересно, что из этого выйдет?
Постарайтесь представить...

Андрей ЩЕРБАК-ЖУКОВ

КОГДА В МОЕМ ГОРОДЕ ВЕТЕР

осенне-зимняя медитация

Все последние бодрствующие легли и
успокоились; ночь замерла рассветом - и
только одно маленькое животное кричало
где-то на светлеющем теплом горизонте,
тоскуя или радуясь.
А.Платонов.

...И недаром сказано, что произведения
должны бы носить два имени - мужское и
женское.
Н.К.Рерих


Вот почти и кончилось лето. Почти. Это чувствуется. Хотя внешне
ничего не изменилось - днем все так же жарко. Однако что-то неуловимое уже
перевернулось, и этот переворот уже отразился во всем - в солнце, в
природе, в людях... Вот-вот случится тот миг, когда нить, за которую
держится лето, истончившись лопнет, и все вдруг сразу станет осенним.
И еще ночи. Они стали такими холодными. Вот так - дни по-прежнему
жарки, а ночи предательски холодны. Так всегда.
А всего две недели назад Летаев купался в море, был, кажется,
счастлив и вовсе не думал, что так скоро ночи станут такими холодными.
Даже обидно. Как быстро меняются знаки времени. Это все ветер. Это он
срывает со стендов старые рекламы, с деревьев - листья, а с людей прошлое.
Это он бьет людей в спины, заставляя идти дальше. Это он диким,
замерзающим зверем воет за окнами теплых домов, разрывая уют, сея в одних
страх неизвестности нового, в других же - тоску по свободе. Да, кончается
покойное, томное лето, и наступает Пора Сильного Ветра.
И дождя. Но это не главное. Главное - ветра.
Может завтра, А может быть через час наступит эта пора, ну а пока -
день, жарко и ветра нет.
`Моя двадцатая осень сводит меня с ума` - звучит из магнитофона.
Летаев, закрыв глаза, лежит на диване. Его левая рука свесилась вниз,
на пол, и легла на раскрытую страницу, небрежно брошенного, журнала. Эта
осень у него тоже двадцатая. Он лежит и ни о чем не думает. Внутри у него
пусто и гулко. Странные - знакомые и незнакомые - голоса звучат для него
из этой пустоты. Мысли и образы - свои ли, чужие ли - медленно плавают в
этом густом, чуть звенящем пространстве и друг за другом картинами
всплывают у него перед закрытыми глазами. И он проживает их, как будто
куски жизни, один за другим - и то, что уже было с ним в течение этого
года, и то, чего не было совсем, а может быть и было, но где-то, когда-то
и с кем-то другим...


- Один тибетский монах сел в позу лотоса и голодал сто дней. Сначала
бил в бубен - потом затих. Он так иссох, что микробам негде было в нем
селиться... И вот так он уже четыреста лет сидит и улыбается.
- Но он хоть умер?
- А кто ж его знает...


Летом на море - единственная возможность увидеть небо таким, какое
оно на самом деле. Без постоянной городской засветки...
Господи, звезд-то сколько! Куча! Откуда их столько взялось? Ведь не
было раньше! Будто и неба никакого нет совсем, а есть огромная груда
звезд, мигающих поочередно.
А ведь, наверное, так оно и есть. В каждой точке неба где-нибудь
обязательно есть звезда, может быть далеко-далеко, но - есть. Может быть
так далеко, что даже свет ее до меня не доходит. Но что-то все-таки
доходит. И на что-то действует. Чувствуется.
И ощутив присутствие далеких, невидимых звезд, отделенных от меня
гигантскими расстояниями, я начинаю чувствовать сразу всю Вселенную и себя
как одно из ее проявлений, ее часть. Вселенная бесконечна во времени и в
пространстве. Все едино и вечно, неделимо и незыблемо. Иногда меняются
только формы. А раз весь мир - это единый организм, - то все в нем течет о
определенным законам, правильным и не случайным. И значит все везде будет
удачно...
Хорошо вот так стоять, подняв лицо вверх. Душа медленно
успокаивается, размягчается, наполняется смыслом и, может быть, мудростью.
И кажется, что все идет к лучшему.
Да, удивительные на море звезды! Но и в городе они такие же. Только
их не видно. А они там и не нужны, на них все равно там никто не смотрит.
Все погружены в свои мелкие, бренные, сиюминутные дела и смотрят только
себе под ноги. Но если кто-то захочет увидеть звезды - он их увидит. Дело
не в городе и не в звездах...
Хотя в городе свои законы...


- Все очень просто - ты делаешь то, что тебе в кайф, я делаю то, что
мне в кайф, он делает то, что в кайф ему... И не надо кого-то упрекать в
том, что ему в кайф то, что не в кайф тебе...
- А как же тогда любовь?
- А так же...


В универ - к восьми. Встаю полседьмого и, наскоро позавтракав, без
десяти семь выхожу из дома. Ехать ровно час. На трамвае.
На улице все пусто, серо и зябко. Надо спешить.
Я вхожу в пустой, по-утреннему чистый трамвай, сажусь у окна и не
спеша начинаю ехать.
Колеса негромко стучат, дома и деревья равнодушным фоном плавно
движутся за окном. Я чуть покачиваюсь в легком оцепенении.
Постепенно трамвай заполняется людьми. Они теснятся, жмутся и так же,
как я, молчаливо едут по своим делам.
У кого-то часы играют `Марсельезу` - это значит уже полвосьмого, не
опоздать бы...

Окно трамвая густо запотело,
Кругом тепло и тихо - как в гробу.
И люди друг о друга греют тело,
Вручив трамваю глупому судьбу
Мы все спешим - коротенькие взгляды
Бросаем на изящный циферблат...
Спешить нельзя и, в сущности, не надо.
Трамвай везет. И все. И каждый рад.

Как-то странно спешить вперед, сидя на месте, доверив свое
продвижение к цели общественному транспорту. Ни бежать, ни мчаться, ни
гнать лошадей, а вот так...

И злой трамвай, уверенный в победе,
Нас убеждает тихим шепотком,
Что рано или поздно мы приедем,
И даже поздно - раньше, чем пешком.

А что делать? По-видимому, трамвай прав. Наверное, это какой-то
объективный закон, и он неизбежен. Во всяком случае философский смысл в
этом есть. У каждого свой трамвай со своим маршрутом - садись и езжай.

Но хочется рвануть стоп-кран и выйти,
Идти пешком - пусть даже опоздать!
И все же в ожидании событий
Стою в трамвае каждый день опять...

В конце концов я все-таки вышел, не задумавшись о последствиях... Вот
уже больше года я не хожу в университет. Вот только никак не могу понять,
обогнал я свой трамвай или безнадежно отстал от него...


- Я слышал по телевизору, что иногда попугаи летают вперед хвостом...
- Зачем?
- Чтобы избавиться от мухи попавшей им в глаз...

Я вам не отвечу, просто уйду.
Нет, я вам не отвечу, а просто уйду.
Есть множество мест, где всегда меня ждут,
Так что, я не отвечу, а просто уйду...

- Что бы это могло быть? Стихи?
- Кажется, это текст для блюза. Сюда бы еще тоскующий саксофон,
фантазию на рояле и немного ритма...


Мы вдвоем ходим по городу, а вокруг дует ветер, сильный-сильный.
Ветер поет у меня в ушах странные песни о том, чего нет, ветер треплет его
волосы и полы плаща, ветер срывает с деревьев листья, поднимает с земли
пожелтевшие газеты, обрывки старых реклам и уносит все это вдаль. Он
говорит, что скоро должен улететь; и мне представляется, что ветер дует
все сильнее, натягивает полы его плаща - он медленно отрывается от земли
и, как лист по ветру, уносится прочь. Мне страшно и хочется незаметно
держать его за большую, круглую пуговку на рукаве, но я понимаю, что это
не выход, ветер тут не при чем - он улетит на самолете. И я снова останусь
одна...


Голос звучал тихо, но четко и внятно. Летаев поднял голову. Он
почувствовал, что его кто-то ждет. Это она. Это ее голос он слышит.
Летаев не знал ее. Хотя, может быть, где-то видел. Не в этом дело. Он
уже давно понял для себя, или просто придумал, что кроме явных,
причинно-следственных, существуют еще необычные, тонкие, связи. Они
невидимо, но крепко связывают людей, предметы, события; и порвать их,
пожалуй, невозможно. Тонкие связи незаметно держат весь мир.

Роса на твоих губах - может быть, целый мир.
И знание этих слов мне не дает покоя.
Когда наступает ночь, становится четче пунктир,
И я выхожу в эфир, не зная, что это такое.
Но тонкие связи мои держат меня на ногах.
Тонкие связи покажут путь в мутном пространстве наощупь.
Тонкие связи для вас - может быть, просто прах,
Но для меня они - пламя огня, воздух, вода и почва.

Летаев встал, посмотрел в окно. За окном был ветер и немного дождя.
Летаев понял, что время пришло, он должен идти - его ждут.
Он надел плащ и вышел на улицу - нырнул не оглядываясь, как в воду.
На улице для него не было ничего, кроме ветра. Он шел уверенно, будто
бы знал, куда идти, и ветер потоками обдувал его с обеих сторон. Ветер был
чистый, прозрачный, немного белый. И все-таки он легкой пеленой заслонял
от Летаева окружающий пейзаж, и все эти унылые дома и чахлые, осенние
деревья как бы переставали существовать.
Сила ветра росла, окружающие картины расплывались, смазывались, таяли
и, как в театре движущиеся декорации, уплывали вглубь.
Он почувствовал, что летит.
Не было страха, не было радости полета. Была какая-то опустошенность
и ощущение неотвратимости и тайного смысла всего происходящего. Был покой.
Лечу - значит так надо. Однако покой это был ненастоящий - призрачный,
неустойчивое равновесие.
Он не смотрел вниз, не смотрел в даль. Кажется, он просто зажмурился.
Но я не уверен. Летаев тоже не уверен. Как вообще можно быть уверенным
хоть в чем-то, когда в городе такой ветер?..

Белый ветер принес мне весть о тебе.
Белый всадник принес мне дар от тебя.
Белый волк поможет найти твой след.
Белый дракон принесет тебя.

Уже знакомый голос звучал все ближе.


Деревья, дворы, арки... Город. Ночь. Лампочки вместо звезд. Все
ближе, ближе, ближе...
Я почувствовал, что снижаюсь. Ветер медленно и мягко отпускал меня. Я
начал всматриваться.
Внизу, в потоках воздуха, стояла девушка. Ее небольшая, легкая
фигурка чуть колыхалась от порывов ветра. Ее глаза блестели сквозь темную
пустоту. Не только глаза... Казалось, она вся излучает странное сияние.
Как маяк, как путеводная звезда. Она помогала мне правильно держать курс
вперед. Не путаться, не сбиваться в этом мутном пространстве.
- Здравствуй. Я ждала тебя, - сказала девушка. - Я, как язычница,
молилась ветру...
Я понял - это она. Тот же голос.
- Ты, наверное, ошиблась, - с горечью сказал я. - Я знаю - тот, кого
ты ждешь, был с тобой, но улетел - ведь так? А я здесь впервые. Ты не
можешь меня знать. Умчав раз, ветер никого не возвращает назад. Я не тот.
Это точно.
И мне стало обидно и даже больно, что я не тот. Но врать я никак не
мог.
- Нет. Ты тот - я ждала именно тебя. Ты Сын Белого Ветра! Я выдумала
тебя - выдумала, что ты был, но улетел... Так легче ждать и верить ветру.
Ты видишь - он ведь белый! Он приносит счастье. И это его время. Сегодня
он не мог ошибиться. Вот я и дождалась тебя...
И я понял - да, сегодня этот ветер не мог ошибиться, ведь он,
действительно, белый. Этот ветер - мой дом.
Зыбкость и неуверенность ветра сменилась четкой определенностью. Я
уже не летел - я шел.
Я шел к ней навстречу.


N проснулась, открыла глаза. Какой странный сон ей приснился... Как
будто кто-то прилетел к ней, как поток белого ветра. По-моему, она его
видела как-то раньше, в жизни. Но тогда он был чужим и непонятным, а
сейчас, во сне, - хоть и не менее таинственным, но каким-то близким,
своим. Тогда он совсем не был похож на того, о ком она мечтала, а сейчас
она поняла - да, это он. И еще - в жизни он не обратил на нее внимания. И
она на него тоже...
N представила, что вот сейчас она встанет, подойдет к окну и увидит
бьющийся за окном ветер и в клубах ветра - его. Представила, что он сидит
на лавочке у подъезда и ждет ее. Ветер треплет его волосы, ему холодно, он
ежится, но не уходит.
Она выбежит во двор, он встанет и сделает шаг ей навстречу.
Она спросит:
- Ты уже прилетел?
- Да, - ответит он. - На самолете.
- Ко мне? - еще не веря, снова спросит она, и он кивнет головой. И
прядь волос упадет ему на лицо. И он улыбнется. И больше не улетит...
Она встала. Подошла к окну. Но там не было ветра, там был только
снег. Он выпал этой ночью и ровным слоем покрыл все поверхности. Было тихо
и неподвижно, как в заколдованном лесу, - снег остановил все.
В груди что-то екнуло. И, забыв, что снег не помеха для самолетов, N
поняла - прошла пора ветра, пора перемен и полетов, пора неожиданных
встреч.
Поздно летать. Все...


Летаев спал. Он не почувствовал, как заснул. Он спал долго и крепко.
А когда проснулся, никак не мог вспомнить, что же ему приснилось. По-моему
что-то очень важное.
А в это время к его городу тоже подбиралась зима. Он видел через
окно, как небо кормит сырую, грязную землю снегом, и та жадно впитывает,
поглощает его, превращает в слякоть. А ветры слетаются со всех сторон,
чтобы поужинать вместе с ними, и насытившись замирают. Вскоре последний из
них стих, земля тоже сдалась и побелела - снег заколдовал время.

Вот выпал снег и на ветвях повис,
Собаки видят эротические сны,
А я тепло теряя, еду вниз
И снова замираю до весны...

- Охота, говорят, пуще неволи, а неохота еще пуще! Вот так-то.


Зимой время движется медленно и монотонно. Но я к этому уже давно
привыкла.
За окном идет снег, белый-белый. Он неторопливо - в такт с движением
времени - падает вниз, мимо моего окна.
Он легко, но упорно ложится на землю. И земля становится такой же
белой.
Он устилает крыши. И крыши постепенно белеют.
Он осыпает деревья. И деревья стоят, как белые изваяния.
Даже собаки ходят белесые - слегка припорошенные снегом.
Все кажется чистым и светлым. Но это не так. Это не та белизна - я
знаю. Снег только укрыл, скрыл, спрятал всю грязь и серую пыль моего
города. А между тем, все осталось таким же, как было, ничуть не светлее.
Ближе к весне снег потемнеет и тоже станет грязным, а потом станет водой и
потечет бурыми потоками.
А пока обманутые люди могут радоваться его притворной белизне.
Пусть... Но я не рада. Я знаю, что снег - самый большой обманщик. Он дает
нам иллюзию новизны при том, что все остается по-прежнему, и ничего не
меняется. И это очень грустно.
Новый год - самый грустный праздник. Каждый раз от него что-то ждешь,
а ничего не бывает. Ты знаешь, что ничего не будет, а все равно ждешь. И
всем остается только обмануть себя, как их уже обманул снег, и такими
обманутыми жить до весны.

Снег во сне до весны
Снегу снова снятся сны...

Можно, как ленивый зверь, впасть в зимнюю спячку, а можно, как я,
ждать. Результат будет один - весна. Знать бы, от кого зависит то, какой
она будет.


Следующей ночью Летаев долго не мог заснуть. Его томило странное,
новое чувство, будто что-то очень важное, то, без чего он никак не сможет,
уходит, ускользает из-под самого носа. Ему было пустынно и одиноко, как на
железнодорожной платформе, с которой только что ушел последний поезд, и
последний вагон все еще мечется вдалеке, между светло-серым пространством
неба и темно-серыми пространством земли, и слышится еще стук колес,
размеренно, но уже тихо-тихо, так, будто тикают часы. Летаеву хотелось
вскочить и бежать, но куда, зачем?
Понимая свое бессилие и мучаясь им, Летаев сидел, скорчившись, на
кровати, и его прикрытые веки мелко дрожали. Он видел перед глазами
плотный, монолитный, равномерно движущийся поток - нечто густое и пестрое,
без конца и начала, не спеша двигалось перед ним, мимо него - ни
откуда-то, ни куда-то, а просто так, двигалось и все.
Летаев прерывал видение, выходил на кухню, пил воду из-под крана -
она холодила тело, возвращала к реальности и материальному, вещественному
миру, но как только гас свет, движение продолжалось.
Только наутро Летаев понял, что видел движение времени.


Йе-о-мое! - я выругался протяжно и как-то сладко, и, вроде бы, стало
немного легче.
Вот и вторая нога промокла... Ну и погода! Сверху - дождь, внизу -
снег. Дождь падает на снег и замерзает толстой коркой льда, а снег в это
время почему-то подтаивает и вытекает из-под этой корки бурой жижей.
Бр-р-р!
Деревья оледенели. Все ветки - даже самые маленькие - покрылись
тоненьким слоем льда и тускло блестят в лучах низкого солнца. Ветра почти
нет, но им хватает. Они колышутся от каждого дуновения и шелестят,
шелестят, шелестят...
Трамваи не ходят - гололед оборвал провода. Так им, рогатым, и надо!
Я иду пешком. Я не могу ждать весны, лета, осени... Я не могу ждать
попутного ветра. Это как тогда, в трамвае... Я должен идти. Я снова слышал
этот голос.
Для движения главное - ориентир. Главное - знать, куда.
К ней...

Мы шли по берегу моря, по самой кромке воды,
И волны касались наших ног, смывая наши следы...

А потом стемнело, и мы смотрели на звезды. Их было много-много.
Казалось, и неба нет - одни только звезды.
И, кажется, звезды видели нас...

Андрей ЩЕРБАК-ЖУКОВ

НА МОСТУ


Светает. Большое, ярко-красное солнце медленно поднимается над темным
городом.
Город спит. Этот город не проснется с рассветом - он спит всегда.
Промышленный сектор пострадал особенно сильно Все реже сюда заходят люди.
Им здесь просто нечего делать. Это не их мир.
Здесь царит полный развал. Косые лучи освещают руины цехов и обрубки
рассыпающихся труб, отражаются в грудах битого стекла и тонут в жирной,
густой пыли, покрывшей все вокруг. Это мир хаоса и мертвых вещей.
Ни звука, ни единой живой души. Только камень, стекло и металл,
какие-то аппараты и сооружения - прежнее назначение всего этого уже давно
невозможно понять.
И надо всем этим поднимается чистое, утреннее солнце...
Странное, зловещее зрелище. Мне с высоты очень хорошо видна каждая
мелочь, каждый фрагмент этой жуткой картины: и пыль, и развалины, и серые
тени, и утреннее солнце.
Я живу прямо на мосту. Может быть кому-то это покажется смешным и
странным, - в Жилом секторе, говорят, не трудно отыскать себе свободную
комнатушку - но мне нравится здесь. У меня есть большая, круглая бочка, и,
когда идет дождь, я забираюсь вовнутрь и кутаюсь в плед. Мне тепло и сухо.
Рядом с моей бочкой в бетонной плите есть щель. Там живет небольшой
зверь, похожий на крысу. Шерсть у него серая, густая и пушистая, уши
маленькие, круглые, хвост короткий. Каждый день он выходит из своей норы и
подходит ко мне. Он садится рядом и смотрит на меня своими широкими
выпуклыми глазами; я разговариваю с ним, и, кажется, он понимает.
Внизу, в двух шагах от моего моста, есть кафе-автомат. То, что он
синтезирует, вполне съедобно и питательно. Как и все автоматы города, он
до отказа забит обесценившимися монетами и работает бесплатно.
Так что несмотря на кажущиеся неудобства я устроился не хуже других.
Да, я один. Совершенно один. Но зато, в отличие от всех других, у меня
есть дело. В таком мире, где никого не волнует даже его собственная жизнь,
это редкость. Я очень горжусь и очень дорожу своим делом. Хотя не все,
далеко не все меня понимают. Большинство думает, что я сошел с ума. Про
меня говорят много глупостей, но я не обижаюсь, потому что верю в свое
дело.
Два раза в день под мостом проносится поезд: утром с востока на
запад, вечером - наоборот. Конечно, он никого не возит, он давно никому не
нужен. Но он все продолжает мотаться туда-сюда на автоматике. Говорят, в
нем урана еще лет на сорок - так и будет, наверное, ездить. А что - машины
живут дольше людей...
Это единственный целый мост и единственный движущийся поезд во всем
городе.
Иногда на мосту появляются люди. Они смотрят вдаль тупым, застывшим
взглядом и ждут поезда.
Они приходят из далекого Жилого сектора. Там сохранилось много
полуразрушенных домов, подвалов... В них, как звери в норах, живут люди.
Почти все время они спят, зарывшись в груды старого тряпья. Только
несколько раз в сутки они выходят наружу, чтобы дойти до ближайшего
кафе-автомата, насытится и вернуться назад, в свои гнезда.
Мне не понятно, как могут люди так долго спать.
Но даже когда не спят, они все равно погружены вглубь себя, и их
глаза не видят ничего вокруг. Мне кажется, что каждый покрыт
полупроницаемым панцирем. Наверное, это реакция организма на то, что
происходит вокруг.
Во всем мире царит хаос, и человек тщетно пытается найти в нем себе
место.
За долгие годы люди привыкли жить так. Они перестали обращать на
что-либо внимание, перестали задумываться о жизни, перестали мечтать...
Они уже не представляют иного бытия.
Это жизнь по инерции. Это существование полуавтоматов. Но зато так
проще и спокойней.
Те, кто приходят на мост, понимают никчемность такой жизни. Им
надоело жить бесцельно и незаметно. Они разуверились в том, что эта жизнь
когда-нибудь изменится. Они пришли на мост, чтобы навсегда уйти из этой
жизни. Чтобы, дождавшись поезда, броситься под него. С моста. Вниз.
И тогда появляюсь я.
Я подхожу к ним и убеждаю их остаться. Они всегда внимательно слушают
меня, молча кивают, а потом уходят и больше не появляются. Я возвращаю их
к жизни. Спасаю от самих себя.
В этом я вижу смысл своей жизни. Свое главное дело.
Ведь семнадцать лет назад я был таким же, как они. Я был молод и не
глуп. Я видел мир таким, какой он есть, без всяких искажений,
стереотипов... Я понял, что теперь люди не нужны друг другу. Люди не нужны
себе. Люди не нужны вообще никому. Если где-то и сохранилась природа, то
только далеко отсюда, за городом, и люди отрезаны, отделены от нее... Так
жить больше нельзя. Просто не имеет смысла.
И я собрал людей. Тех кого знал, с кем жил рядом. И я сказал им все
это. Сначала я думал, что они меня побьют! Но нет. Они стояли и молча
смотрели на меня. Смотрели в упор, но не видели. Не слышали. Не понимали и
не пытались понять. Я кричал, рвал на себе одежду... Но они также молча
повернулись и разошлись. И только один подошел ко мне и сказал: `Помолчи.
И так тошно`. Сказал и тоже ушел.
И тогда я покинул дом, в котором жили люди, и пошел на мост. Я шел
через рассыпающийся город, по грязным улицам, мимо покосившихся домов. Я
ненавидел этот город. Я видел серые, сморщенные лица людей, высунувшихся
из подвалов. Я ненавидел этих людей. Я шел не оборачиваясь и стараясь ни о
чем не думать. Я ненавидел себя.
Я поднялся на мост. Вдалеке показался поезд. Я уже перекинул ногу
через ограду, но вдруг за моей спиной раздался спокойный, уверенный голос:
- Извините, Вы не скажете, сколько времени?

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ



Док. 114016
Опублик.: 21.12.01
Число обращений: 2


Разработчик Copyright © 2004-2019, Некоммерческое партнерство `Научно-Информационное Агентство `НАСЛЕДИЕ ОТЕЧЕСТВА``