ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Сергей СТУЛЬНИК

АЗ ПОБЕДИШИ
или
МЕЖДУ ЗЕМЛЕЙ И НЕБОМ - ВОЙНА!

Посвящается Владимиру Васильеву,
самому романтическому женоненавистнику,
когда-либо виденному мною в жизни

`...мир - это то, что мы из него делаем.
Какие мы, таков и он...`
Слова, сказанные одной из
героинь вестерна `Сельверадо`

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. БАГДАД-НА-ПОДЗЕМКЕ

`Падая, нападай!..`
(принцип дзю-до)

1. ВИЛЛИ-НЕУДАЧНИК

...в окно, проломив защитный плостиковый экран, влетела газовая
граната, насаженная на сигнальную ракету. Отвратительно зашипев, премилая
парочка совершила посадку на столе; ракета, напоследок плюнув огнем,
издохла, а граната с оглушительным треском лопнула.
Вилли Квайл протер запотевшие было стеклышки противогаза и, злорадно
ухмыляясь, щелкнул клавишей. Включился мощный вентилятор, намедни
установленный парнями из дома напротив. За соответствующую мзду,
естественно. До сих пор, чтобы проветрить помещение, Вилли приходилось
открывать окно и снимать защитный экран. Обычно вторая граната себя долго
ждать не заставляла...
Нонки уразумели, что технику не проведешь, только после восьмой
гранаты; экран пробили лишь две из них, остальные срикошетили вниз, в
пропасть улицы. Вилли смел веничком осколки и отправил их туда, откуда они
появились, еще представляя собою единое целое - за окно; и подумал: `Вечно
мне не везет. Пива и то не дают попить спокойно...`
Нонки имели гнусную привычку палить из дальнобойных гранатометов по
окнам, снабжая заряды сигнальными ракетами впридачу - для пущего
устрашения. Почему-то окнам Вилли везло чаще всего... Наверное, там, у
нонок, к нему кто-нибудь определенно неравнодушен. Везет же мне на ноночью
любовь, подумал Вилли в который раз. `Вот бы изловить да потолковать по
душам, побеседовать за жизнь, м-да-а... На предмет страстной любви к моим
окнам...`
Вилли достал из холодильника последнюю банку пива и поставил на стол.
Стащил противогаз и с плотоядной ухмылочкой, потирая руками, вознамерился
приступить к священному ритуалу поглощения драгоценного напитка... Но тут
в окно вломилась воющая металлическая дрянь неизвестного назначения и
шлепнулась прямехонько на банку. Пиво брызнуло во все стороны. Настроение
Вилли мгновенно превратилось из радужного в яростное. Это уже слишком!
Длинно и смачно выразившись по адресу нонок, всех сразу, Вилли Квайл
ухватил мерзко смердящую дрянь и вышвырнул вон. Расплющенная банка,
олицетворив собою памятник благим намерениям, траурным блином
распласталась на столе, в лужице остатков божественного напитка. `Квайлу
вечно не везет!`, - резюмировал Вилли и судорожным движением смахнул
остатки банки со стола в угол комнаты. Не прекращая время от времени
выражаться по известному адресу, Вилли принялся экипироваться для выхода
наружу. В поисках пива...
Священная ярость переполняла Вилли до самой макушки, прикрытой
шлемом, когда он вышел в общий коридор двадцать седьмого этажа. Мимо
осторожными шажками крался Одноглазый Дэнни. Вилли критическим взором
окинул его экипировку и шепотом заметил: - Кольт смазал, не забыл?..
- Не забыл... - таким же свистящим шепотом ответил тот.
Они оба отлично помнили инцидент, произошедший с ныне покойным
Губошлепом Эдди с восьмого этажа, забывшим смазать свой кольт. Не уберегла
Эдди даже его общеизвестная среди своих, потрясающая по скорости реакция.
В дольку секунды выхваченный, кольт дал осечку, коей не замедлила
воспользоваться подло проникшая в улочки Квартала нонка.
- На Сорок Второй опять пытались прорваться толпой, - сообщил Вилли
Одноглазому Дэнни свежую информацию, поступившую только-только из Штабного
небоскреба по телефаксу.
- Зна... - начал было отвечать Дэнни, но тут Вилли засек движение
слева и прыгнул за угол, увлекая Одноглазого за собой. В том месте, где
они только что стояли, разговаривая, возник маленький кратер,
образовавшийся от взрыва тактической пластиковой бомбочки, но они этого
кратера, конечно, уже не видели, они уже далеко были...
- Весьма сожалею, - выразил Дэнни соболезнование на бегу. - Слышал, у
тебя в кадрах опять сокращение...
- Да-а-а... - вздохнул Вилли, махая руками - производя ритуальные
жесты гнева и отчаяния, а также отмщения. - Только вчера вот послал нового
лазутчика, и вот - на тебе... вот... Предыдущий продержался одиннадцать
суток... Теперь, наверное, и не найду парня-добровольца нигде... вот такие
дела...
- Нет, ну каковы садюги! - посочувствовал Одноглазый... Им под ноги
выкатился черный шар. - Атас!!! - взвыл Дэнни и высоко подпрыгнул,
хватаясь за плафон освещения. Вилли едва поспел проделать то же самое,
прилепившись к соседнему плафону; шар был осколочной гранатой,
рассчитанной на поражение всего живого в радиусе пяти ярдов и не выше двух
ярдов от почвы - за счет чего достигалась наивысшая плотность осколочности
по горизонтали. Гранату эту изобрели на прошлой неделе наши люди, подумал
Вилли, болтаясь под плафоном, поджав ноги, но лазутчик нонок похитил
секрет, и гляди ж ты, уже применяют против нас, даже полевых испытаний не
провели, твари, если бы провели, я знал бы, а эти стервы уже вооружились
такими гранатами, значит...
Вилли страшно взвыл и ощерился. Дэнни спрыгнул с потолка, и довольно
замурлыкал что-то из репертуара популярного некогда музыкального квартета
`Здравствуй, Сволочь!`.
Да и мы тоже не лыком шиты, подумал Вилли, также спрыгивая вниз. Без
информаторов нам крышка, это да-а. Кабы не стало известно, что секрет
гранаты похищен, и что возможно применение нового образца против нас же,
то реакция на появление этого черного шарика могла вовремя не сработать.
Только вот телекинетика у нас ни одного нет - это беда. Эх, добраться бы
до той сучки или сучек, что швыряют к нам в Квартал подарочки
смертоносные, уж я бы с ней потолковал по душам... - Вилли отряхнул
ладони, мимоходом подумал, что присоску на левой надо бы починить, слабо
держит; снял с плеча Дэнни прилипший кусок штукатурки. - Хорошая штука эти
новые перчатки с присосками, - сказал Одноглазый. - Еще бы! - ответил
Вилли. - Ну пока! - и помчался к лифту. `Даже Квайлу иногда везет!`, -
согрела теплая мысль. - Удачи! - донесся вслед голос Дэнни. Только бы в
лифте какой-нибудь подарочек не материализовался ненароком, привычно
подумал Вилли. Из кабины-то - куда денешься... Как это папашка
говаривал?.. Ага! `Куда ты денешься с подводной лодки, сынок`, вот как.
...Вилли не помнил точно, сколько лет прошло с тех пор, как он пришел
в Квартал Спасения. Где-то около восьми-девяти. В то самое лето, когда
нонки изловили папашу и забрали с собой, когда мамка отправилась на его
поиски и не вернулась: видать примкнула к нонкам, а может, поплатилась
жизнью за то, что не примкнула; а старший братишка Фредди приполз раненый
после стычки в районе Старых Складов, и помер той же ночью.
Вилли похоронил брата, поплакал немножко, и засобирался в дорогу.
Папашка сказывал, что где-то на севере, а может быть, на западе, а может и
на юге (`Люди болтали, я сам-то не хаживал, не бывал, но Мослатый Дик
хаживал, да не дошел, однако здалека видал...`) есть квартал, который
нонки покамест не захватили, и живут в том квартале хорошие мужики, чешут
нонок, в хвост и в гриву чешут тварей, гвоздят этих нелюдей мерзких почем
зря, несмотря на то, что обложили их там стервы грудастые капитально -
почти что не пройти не проехать...
Вилли боязно было отправляться в дальнюю дорогу, но ничего не
попишешь, пришлось. Набил мешок провизией, которую приволок раненый
Фредди, проверил снаряжение, смазал хорошенько братов пулемет и свой
штуцер свежим маслом, обвешался подсумками и лентами, закинул за плечи
мешок и был таков. Прошли те времена, когда в Городе могли выжить даже
одиночки. Теперь подобные соло обречены - в течении нескольких суток
попадутся в лапы тварей.
Первые три дня Вилли фартило. Шел ночами, а на день отыскивал
укромные местечки, дремал, коротал время, и никто его не нашел. На исходе
четвертой ночи, подыскивая убежище в дряхлых переходах заброшенной
подземки, на какой-то станции, где не пахло крысами, иначе б Вилли ни в
жисть не сунулся под землю, наткнулся она на патруль гонок. Только и успел
подумать: `Нарвался, блин!!!`. Их было штук пять, а Вилли тогда от роду не
исполнилось еще и четырнадцати годов... Да и - на скудной синтетпище
особым силачом не заделаешься, как ни старайся и как бы ни хотелось.
Повязали, словом, они Вилли как сопляка последнего; а стыдно. Не
успел он совершить ничего героического, аж ничегошеньки не успел, для
того, чтобы вырваться и дать деру!.. Жирные попались, ка-ак навалились,
обволокли, не двинешься. Едва не задохся под ними, тварями вонючими.
Несли его долго. Потом в кар посадили, это уже на поверхности, и
повезли; одна из патрульных все щипала Вилли за щеку, больно так, сука,
щипала, и все в одно и то же место, и ржала во всю глотку, сверкая
отличными зубами, таких Вилли никогда ни у кого и не видывал до сих пор, у
всех существ, с которыми он сталкивался в жизни своей до того, как в
ноночьи лапы угодить, зубы были гнилые, а то и вовсе их не было,
зубов-то... Вилли сначала молчал, терпел, а потом укусил ее за руку, когда
она потянулась, чтобы в очередной раз ущипнуть его щеку, и выразил свое
мнение по поводу ее ноночьей нелюдской сущности. Нонка дискутировать не
пожелала, въехала Вилли прикладом по черепушке, и Вилли, понятное дело,
надолго отключился. Когда оклемался, уже приехали. Вилли кинули в кабину
лифта как мешок с тряпьем, и повезли наверх. Лифт, зар-раза, скрипел как
буйный сумасшедший зубами в припадке гнева, и у Вилли от этого скрипа, от
этой тряски, аж у самого зубы разнылись. Он сплюнул под ноги той самой
нонки, которая его щипала, и еще раз высказал ей все, что думает о ней. О
сущности, и конечно, о происхождении, ну и, само собой, о нечеловечности
ее природы. Нонка без лишних слов влепила ему затрещину в ответ, такую
зверскую затрещину, что Вилли приложился лбом об стенку кабины, но мерзкой
твари показалось, видно, мало, и она пребольно звезданула пленника в
копчик металлическим наколенником. Адский удар. Вилли его никогда не
забудет... Определенно, у него с этой нонкой с самого начала, с первых
минут знакомства, установились взаимные неравнодушные отношения.
Вилли полежал на загаженном, заплеванном полу кабины лифта, подумал,
рассматривая эту небезынтересную информацию с разных сторон, решил, что
ноночья страсть - не самая великая драгоценность в мире, и когда лифт
наконец остановился на верхотуре, а Вилли принялись выволакивать из
кабины, пленник, недолго думая, движимый и побуждаемый исключительно
страстным желанием выразить еще раз свои чувства к ней, боднул
наклонившуюся нонку в морду. Лбом врезал - прямо в рожу ей, в нос - как в
центр мишени!..
Кровища из расквашенного носа брызнула струей отменной, и заляпала
все, что только можно было заляпать. После этого Вилли только успел
почувствовать, что выражение горячей симпатии, испытываемой им к этой
нонке, удалось на славу; больше Вилли ничего не успел почувствовать... На
него обрушилась ответная реакция - нонка, падла, в долгу не осталась!..
Короче говоря, кабы не прочие нонки, его поклонница пришибла бы, затоптала
горячо любимого пленника не сходя с места, а так - он отделался малой
кровью: всего лишь пара сломанных ребер, которые потом долго, года три,
беспокоили тупой болью, да проломленная черепушка. К счастью, мозговой
травмы не было, а кость срослась, вроде без последствий, иначе б нонки
давно его пристукнули, уже здесь, в Квартале, за те годы, что минули...
Вилли не прикончили еще тогда же, у лифта, главным образом потому,
что он был нужен им. Покамест его не проверили, он, предположительно,
являлся ценным материалом.

2. ЗА ЖЕЛЕЗНЫМ ЗАБОРОМ

...когда Марина получила направление на работу в этот южный город,
она пребывала в трансе - состоянии полнейшего равнодушия к тому, как
сложится ее собственная дальнейшая судьба. Уже миновали дни и ночи
истерических преследований ненаглядного Стасика, с тупой убежденностью
обозленного самца пытавшегося восстановить былые интимные отношения, в чем
у него был свой интерес... Уже миновали многонедельные безоглядные загулы,
оргии и просто тупые пьянки-`посиделки`, с помощью которых она пыталась
забыться, но не сумела; позади остались государственные экзамены и выпуск,
горьким осадком отложившиеся в душе... Последний курс, безумный роман со
Стасиком, наплевательское отношение к диплому свели на нет все усилия,
закрыли дорогу в аспирантуру; закрыли дверь в храм Большой Науки, отрезали
путь в обиталище больших ученых, а ведь Марину прочили в светила чуть ли
не с первых дней первого курса... Она утратила все, к чему стремилась, что
имела уже, но самой, как выяснилось, страшной, невосполнимой,
несправедливой утратой, конечно, была для нее смерть ее ребеночка,
крошечного ее сыночка, прожившего всего три часа на этом свете и ушедшего
в небытие для всех, кроме самой Марины, успевшей побыть матерью всего три
часа. Стасик показал свое истинное гнусное мурло, когда узнал о ее
беременности; однако позднее и она показала ему, что прошлое не вернуть, и
казнить за это он может лишь себя, но ни в коем случае не ее. Это когда
`ненаглядный` пришел к Марине, проведав о смерти ребенка, и попытался
войти в реку второй раз, пытаясь обезопасить свое будущее... Марина
никогда не думала, что сумеет оказаться настолько жестокой и мстительной
по отношению к существу, которое любила и ради которого была готова на все
- кроме отказа от ребенка. Никогда не думала, не гадала, что будет с
садистским наслаждением мстить мужчине, которому подарила девичью честь
свою (О, как он смеялся, когда утром после их первой ночи она употребила
это старомодное выраженьице!..) и жизнь без которого не мыслила себе еще
так недавно, казалось бы... Но сумела. Смогла. Мать оказалась сильнее
любовницы в ней. Да, она, Марина, не будет работать там, где мечтала
работать едва ли не с детства, не будет заниматься тем, к чему душа лежит
более всего на свете; и у нее, Марины, не будет ребенка, больше вообще
никогда не будет детей после неудачного и несвоевременного кесарева... Но
этот лощеный столичный подонок Стасик тоже не скоро будет тем, кем хотел,
куда его с рождения готовили и прочили высокосидящие предки, и никакая
родня ему не поможет; по крайней мере на несколько лет, пока будет
забываться скандал, блестящая карьера его затормозится, и то результат. А
там, глядишь... Всякое может случиться... Время лечит. Но оно же и
калечит...
Она знала, что неплохие отметки на `госах` ей поставили исключительно
из жалости - в качестве убогого памятника ее былой отличной успеваемости и
бурной общественной активности. Диплом же, по-сути, за нее сделали
девчонки и Мишка Захарченко, окончивший на год раньше и поступивший в
аспирантуру без проблем. Подобно тому, как теоретически должна была
поступить и она, если бы...
На следующий день после окончательного распределения он пришел к
Марине и предложил руку и сердце. Сказал, что если она захочет, то он
поедет с ней куда угодно, бросит Институт и Тему, а если она не захочет,
то можно будет сделать так, чтобы и она не ехала: `...отдохнешь
год-другой, Мариш, забудешься, работать пока не обязательно, я сам Тему
нашу потяну, а потом подключишься, а там, глядишь, в тебя поверят снова, и
в Институт вернут... Будешь мне давать инструктаж, я опыты проведу,
результаты принесу... а может, в лабу тайком будешь проходить...
покамест...` Ответом ему был истерический хохот, перемежаемый вскриками
`Тайком!!!`, и Миша ушел, более ни звука не произнеся. Марина знала, что
э_т_о_т_ серьезный, не бабник, не кобель, и все такое прочее. Будущее
светило и двигатель современной науки, и пр. и пр., но перспектива быть
`женой академика` ее не прельщала аж ничуть, она слишком долго верила в
то, что сама рано или поздно будет `академиком`.
А сердце ее превратилось в застывшую ледяную глыбку, внутри которой
не оставалось места ни единому мужчине на свете этом. В Любовь Марина
больше не верила и знала, что не осмелится поверить никогда. (Ее, некогда
избравшую основополагающим жизненным принципом: `Никто меня на понт не
возьмет!`, обманом взяли именно `на понт`...). А заниматься в постели (или
на ковре, на траве, в подъезде, в салоне автомобиля, один раз даже на
крыше тридцатиэтажки угораздило - особой разницы нет...) гимнастическими
упражнениями с одним либо не одним (какая разница...) мужским телом вместо
тренажера - Марина более не намеревалась. Сколько можно... Все равно - без
толку. А просто так - зачем?.. Просто так можно докатиться до такого...
Как тогда, когда пришла в себя в логове тех мрачных уродов-бомжей, и
обнаружила, что не мужской у нее внутри орган в эту минуту находится, а
очень даже собачий... Развлекались, чтоб их...
Умная ты, говорила ей Светка еще на первом курсе. Умная как академик
баба - это страшно, говорила Светка на втором. Для мужиков, уточняла на
третьем. На четвертом - молчала. Пыталась предотвратить, даже сама под
Стаса легла; но не вышло. Потом, когда Марина остервенело, напропалую,
шлялась, уничтожая остатки былой репутации `красотки-недотроги`, пытаясь
отыскать среди мужских тел _ч_е_л_о_в_е_к_а_, Светка только матом
ругалась. На последнем курсе сказала: `Ум для бабы - хужее СПИДа... Слава
Богу, я дура. Зато жить мне - просто. И в капкан я - не влечу`.
...Марина собралась и поехала. Не прощаясь ни с кем, просто исчезла
утром. Светки в комнате не было, где-то с кем-то трахалась, несомненно, в
одной из комнат общаги - сколько в здании комнат, никто толком не считал,
но то, что в доброй половине сексом (нормальным и не) занимались
постоянно, сомнению не подвергалось никем. А Вика крепко дрыхла после
ночной, последней в их еще студенческой жизни, всеобщей пьянки. Дипломы
обмыли и замыли, Большой Квас позади, а впереди - у каждого свой путь
отныне, и разбегутся дорожки в разные стороны... Кто куда, а я на юг,
подумала Марина, выходя из комнаты и закрывая дверь. Эту дверь больше пяти
лет приходилось открывать и закрывать каждый день неоднократно. Сейчас - в
последний раз...
В другие комнаты Марина тем более (если даже не разбудила Вику,
вместе с которой не один пенис, как говорится, разделила...) не заглянула.
Со Светкой перекинуться на прощание парой слов - неплохо, но не
принципиально. Хотя, конечно, если бы в этот момент в комнате дрыхла
Светка, Марина бы ее таки разбудила... Со Светкой не только пенисы в свое
время делились...
Отпуск Марине проводить было негде. В детдом съездить абсолютно не
влекло, а больше вроде и некуда. И она решилась отправляться прямиком в
город назначения и по-возможности скорее приступить к работе. В работе
видела единственное спасение - утонуть с головой, закопаться в бездонную
ямищу серых будней, постараться не вспоминать прошлое, разогнать поганой
метлой стаю черных птиц памяти; а о будущем не думать. Жить только
сегодняшним. `НО ФЬЮЧЕР!!!`. В будущем уже ничего светлого ожидать не
приходилось. Так что оставалось одно - всеми силами постараться застыть на
зыбкой грани прошедшего и грядущего, балансировать в сегодняшнем, не падая
с кромки нынешнего ни в одну, ни в другую сторону...
Однако Марина весьма сомневалась, что прошлое оставит ее в покое.
Черные птицы - они как тараканы, неистребимы. Как их ни травишь, они рано
или поздно выползают, гады. И еще черные птицы памяти - как мафия.
Бессмертны и крылья у них длиннее чем у птеродактилей...
Как добираться в южный город, где ей предстояло провести остаток
своей жизни - так она решила, - Марине говорили, но она не запомнила. Да
это и не было так уж важно. В ноющей душе не было места ничему, кроме
неугасшей тоски по сыну и равнодушия ко всем живущим на этом свете людям,
включая себя саму... Пожалуй, _н_а_ч_и_н_а_я_ с _с_е_б_я, - так будет
точнее, подумала Марина. Я бы хотела себя ненавидеть, но не умею. Не
удостоилась. Других - попробую. А к себе - буду равнодушна. Заслужила.
Тварь озабоченная.
Но голова, в которой еще сохранилась кроха былого здравого смысла,
осознавала, что скрыться подальше в провинции - хорошо. Хорошо это.
Единственный, можно сказать, приемлемый выход. Когда-то, давно, Марина
прочла у одного мыслителя: `Когда человек в своей жизни добирается до
точки, после которой ему некуда идти, и начинает понимать, что попал в
ловушку, самую большую ловушку, величиной с жизнь, - тогда у человека
остаются три выхода из одиночной камеры, причем третий, аварийный -
покончить с собой, но сей гуманный акт никогда не поздно совершить, посему
остается: либо уйти в монастырь (Бога нет. Даже если он есть, то мы ему не
нужны. Но все же вера в то, что Он где-то может иметь место, по крайней
мере, снимает ответственность лично с тебя.); либо сменить среду обитания.
И этот путь наилучший, пусть и наитруднейший. Ведь, взглянув с другой
стороны, начинаешь понимать: человек теоретически способен выбраться,
освободиться из любой тюрьмы, и лишь из одной глубочайшей темницы
выбраться невозможно - из собственного `Я` сбежать никак не получится...`
Некогда эти мысли крепко засели в памяти Марины, а теперь всплыли на
поверхность сознания, закрутились по орбите вокруг осевой иглы тоски и
горя, воткнутой в мозг, в ту его часть, которая ведает восприятием
окружающего мира. Вероятно, Марина даже заболела психически, но никто не
определил бы, кроме нее самой, так ли это в действительности, а ей
определять и ставить диагнозы было ни к чему. `Нервная депрессия в стадии
скрытого реактивного психоза!`, - такой диагноз давала Светка приятелям,
забегающим к девчонкам поутру, выпросить `чего-нибудь, зайки, что
горит!..`, и добавляла, что приходить к ним в комнату за `этим` может лишь
явно выраженный параноик. `Порядочные женщины на свои не пьют`, - изрекала
Светка философскую мысль, констатируя, что мироздание устроено
справедливо. И добавляла, подумав: `А ва-аще, какие мы женщины. Женщины в
метро не ездят и раньше полудня не встают. Вот у _н_и_х_ - женщины, да. А
мы...`. И заводила старую, заезженную, как вокзальная пришмандовка,
`пластинку`, брюзжа о том, что `вот у них - да!`, а `у нас` - сплошь
н_е_т_...
Марина вдруг спохватилась, подловив себя на несколько удивленной
мысли, удержала ее за кончик и вытащила на свет: `Почему я вспоминаю обо
всем этом?..`. Светка, общага, Институт, все это - принадлежит прошлому, а
воспоминания о прошлом - запретная тема в моем мыслительном процессе.
Л_ю_б_ы_е_. Даже воспоминания о хорошем. Иначе - не пойдет! Ох уж эти
черные птицы, эта тараканья неистребимая мафия...
Скрутить себя стальными канатами воли, зажать в капканы отказов,
опутать паутиной запретов, сдавить тисками ненависти, отгородиться
барьерами отвращения, спеленуться сетями отчуждения. Дисциплина мысли
прежде всего. Как раньше. Как два, три года назад. Пять, восемь, десять
лет назад. Ведь могла же! Умела направлять помыслы, волю, способности на
поставленную цель. Верно определять координаты и точно совмещать крестик
прицела... Воспитывала в себе _э_т_о_ с детства, со второго класса. Как в
детдом попала... И воспитала. Иначе осталась бы затурканной жвачной
животиной еще там. Безмозглой куклой, подставляющейся всякому, кто
сильнее, чтобы выжить и не голодать...
Правда... не послужило ли это целенаправленное самоограничение
п_р_о_л_о_г_о_м_ к тому, что сорвалась с катушек в конце концов, полетела
в пропасть, загубила свою мечту и себя самое?.. Эта мысль пришла к Марине
в гости впервые, и поздновато - у нее уже не было склонности месить глину
предпосылок и лепить из нее фигурки выводов.
...Марина поехала не на тот вокзал. Думала, с этого, оказалось -
вовсе нет. Когда добралась до нужного, день приближался к половине.
Курский кишел людьми. Марину моментально затошнило. Старательно глядя себе
под ноги и поменьше озираясь, отыскала кассу. Поезд, необходимый ей,
отправлялся вечером. И хорошо еще, что очередь небольшая - повезло.
Промучившись всего час, купила голубой клочок бумаги - повезло еще раз,
невероятно: эСВэ!!! Всего один попутчик или попутчица - и то хлеб. Просила
продать ей второй билет в это же купе, чтобы ехать в блаженном
одиночестве, однако опоздала, второй билет был продан.
Скорый с забавным названием `Южный Буг` едва дождалась. Съела
полдюжины порций мороженого, выпила несколько бутылок лимонада, исходила
окрестности вокзала вдоль и впоперек, изжарившись на солнце. Когда уже
чуть ли не каждая встречная собака начала с нею здороваться, отыскала
внутри заведения, на нижнем уровне, под землей, свободное местечко и
позволила отдохнуть ногам.
За полчаса до отхода извлекла из камеры-автомата сумку, набрав код
`М888`. Такое сочетание цифр, говорят, не рекомендуется кодировать, но `В
гробу я вас всех вижу!`, сказала она, когда прятала в камеру сумку и
кодировала фашистскими цифрами автомат...
С попутчиком подфартило, дальше некуда. Кобель еще тот в одном купе с
нею волею судьбы оказался. Глаз положил, как только увидел, как только
вошла. Потом неоднократно и форсированно пытался уложить горизонтально ее
саму, покамест не приструнила жестоко. `Яйца оторву`, - сказала, и была
полна решимости выполнить обещанное. Детдомовская школа выживания
сослужила хорошую службу. Не впервые.
То ли самец испугался, то ли не до конечного пункта ехал, но
освободил купе задолго до прибытия. Марина было подумала, что полоса
везения продолжается, целый перегон кайфовала в одиночестве, но после
следующей минутной остановки в купе неожиданно скользнул новый `персонаж`.
Оказавшийся шикарно `прикинутой` дамочкой тридцати с немалым хвостом лет,
но явно тщательно следящей за фигурой и физией. Марина хотела уже со
скандалом вытурить незваную попутчицу, подобранную, по всей вероятности,
проводницей на полустанке за соответствующую мзду, но в этот момент
появилась проводница собственной персоной, и выяснилось, что у мадам
вполне законный билет - кобель и вправду изначально ехал не до конечного.
Потому и форсировал, подумала Марина в этой связи. И мысленно махнула
рукой на происходящее - полоса везения, видимо, завершилась. Эта хоть
приставать не будет, подумала Марина, и отрывать ей особо нечего...
Не тут-то было!..
Судьба продолжала преподносить сюрпризы. Марина даже сама не сразу
сообразила, как это получилось, но - получилось. Быть может, Марина
внутренне была к этому подготовлена. Быть может, попутчица попалась весьма
поднаторевшая в подобных `операциях`. То, что произошло между ними, в
заумных наукообразных брошюрках зовется `спонтанным гомосексуальным
контактом`, а в народе: `Языки встали`. Скользнувшая в купе женщина, имени
которой Марина так и не узнала, кстати, впрочем, как и она ее, `запала`
мгновенно, и обольстила только что отшившую кобеля девушку классически,
видимо, была тонким психологом, интуитивно почуяла - добыча верная, жертва
отдастся без сопротивления.
Марина долго потом вспоминала удовольствие, доставленное ей этой
случайной попутчицей. Быть может, этот эпизод послужил некоей отправной
точкой для событий, случившихся позднее... Ей и раньше случалось
испытывать `однополые` ласки, но ни одна из ее прошлых подружек не была,
вероятно, настоящей лесбиянкой - _к_а_к_и_е _о_щ_у_щ_е_н_и_я_ может
испытать женщина, удовлетворяемая знающей, `что бабе надобно`, партнершей,
никакими словами не передашь... Куда там волосатым самцам с их неуклюжими
телодвижениями и извечным, `к стенке отвернутым`, эгоизмом: кончил и хоть
трава не расти!..
Но все хорошее так мимолетно... Партнерша исчезла так же внезапно,
как и появилась. Марина проснулась - ее уже не было. Вообще, нечто
мистическое было в появлении этой женщины, думала потом она...
...села в троллейбус, выйдя из вагона и не задерживаясь проскочив
железнодорожный вокзал южного города, в котором, как решила, вознамерилась
провести остаток жизни. Троллейбус, набитый спешащими по своим делишкам
пассажирами, натужно завывал, трясся как эпилептик: и Марину пронзило
тошнотворное ощущение, напрочь изгнавшее остатки блаженной истомы,
оставленной на прощание случайной попутчицей, - вот так и она, Марина,
вскоре, каждый будний день, оскалясь и пробиваясь локтями, будет
втискиваться в переполненный троллейбус (трамвай, автобус, электричку,
метро... ах да! Метро в здешних степях роскошь немыслимая, чуть не
позабыла!), трястись до места работы, выбираться на `своей` остановке,
наступая на ноги, получая удары локтями, плечами, в ответ раздавая их...
Марина выскочила на следующей остановке и бросилась прочь от
троллейбуса. Вбежала в какой-то двор, пустынный на удивление и неубранный,
затравленный сгрудившимися со всех сторон девятиэтажками, и скорчилась за
мусорными бачками... Почему ее вытошнило в буквальном смысле, она не
понимала еще. Но, скорее всего, заболела я, изможденно откинувшись на
стенку бачка, подумала Марина. Заболела дичайшей, невероятной, но все
более распространяющейся в мире этом болезнью, насколько я понимаю, и
болезнь эта порождена животным вида Хомо Сапиенс. Название болезни этой
примерно такое: `Аллергия на людей`... Не путать с вульгарным
человеконенавистничеством. Допрыгался венец природы. Сам себя на дух
переносить не способен. Всех братьев меньших переплюнул. На то и старшой,
видимо, чтоб всех - перещеголять...
Вытираясь платком, Марина выбралась из-за бачка, как сумела
почистилась, постояла в нерешительности, и побрела к одиноко разлегшейся
посреди двора длинной скамье: посидеть. Ноги стали вялыми и непослушными,
руки дрожали, а губы непроизвольно кривились в гадливую ухмылочку.
Дотащившись до скамейки, Марина рухнула на нее, испытав неописуемое
никакими членораздельными словами ощущение облегчения; уронила сумку на
бурый асфальт и рассеянным взглядом окинула не внушающие оптимизма
замкнутые `просторы` двора.
Думала уж, что ее слабость за мусорными бачками не сподобилась зреть
ни единая живая душа, как вдруг взгляд ее споткнулся. Сфокусировала его,
заставила глаза выполнять свои природные обязанности, а не `растекаться
мыстью`. Несколько в стороне от бачков, у стены дома, полускрытый кустами
чахлого палисадничка, стоял мужчинка. Молодой. И - внезапно голый. Не
атлет. Довольно-таки тощ. Но высок. Белесый такой, физиономия худющая, аж
щеки впали. Стоит - смотрит. Таращится - можно сказать. Телескоп хренов...
Неожиданно для себя самой Марина не на шутку обозлилась: - Чего
выставился, долговязый?! Убери гляделища, тошнит от вас!!! - и даже фигу
ему скрутила для вящей убедительности. Ярость затопила изнуренный тоскою
мозг и выплеснулась фонтанирующей ненавистью, вспухла гнойным чирьем
отвращения к этому тощему блондинчику, выпершемуся во двор в одних трусах
неведомо за каким бесом, зарядку делать вечернюю, что ли...
`А может, он маньяк местный?` - подумала. Надо познакомиться.
Глядишь, на пару будем ужас на окрестности наводить.
`Я должна отгородиться от _н_и_х_ непробиваемым, глухим забором,
частоколом стальных двутавровых балок равнодушия, я не должна думать и
решать, люди они или человек я`, - подумала она четко, выползая на
полусогнутых со двора, в просвет между девятиэтажками, несказанно
благодарная тощему уроду за то, что своим появлением катализировал процесс
свирепого отчуждения, шедший в ее душе. Реакция произошла. Субстанция
разделена на составляющие, и граница между ними видна даже невооруженным
глазом, как между осадком и легкими фракциями...
`Иначе я начну их убивать. Сколько успею, хотя бы одного...`

3. НОВИЧОК

- Вилли, погоди-ка!..
Это еще кто, подумал Вилли Квайл, ощупывая настороженным взглядом
приближающегося парня. Лицо незнакомое, одет странно; самое поразительное
- _б_е_з_ оружия!.. Откуда он свалился, этот толстяк безумный, таскается
по улицам без `пушки` и в ус не дует. - Стой, где стоишь! - велел Вилли,
поглаживая ладонью рукоять кольта. - Ты кто такой? Чего надо?
- Поговорить с тобой хочу, - ответствовал `толстяк`. - Не нервничай.
Я безоружен, как видишь.
Говорил он с непривычным акцентом, коверкая некоторые звуки, но в
целом вполне вразумительно. Вилли прищурился, прикинул на глазок рост
незнакомца: получилось больше шести футов; здоровенный тип, массивный, в
рукопашной с таким сцепляться - удовольствие ниже среднего.
- Это твое личное горе, - сказал Вилли. - Чего тебе?
- Я уже сказал, чего. Пойдем-ка, выпьем по баночке. Я угощаю.
Нахальный тип, все-таки. Вилли немного подумал и кивнул, давая
согласие.
Пропустив незнакомца вперед, чтобы не подставлять спину - береженого
бог бережет! - Вилли через несколько секунд снял руку с кольта: по пути
встретился Шон-Громобой, спросил незнакомца: - Эй, новенький, ты уже встал
на учет?
- Встал, - ответил тот. - Сказали, через час получать снаряжение.
- Ага, - кивнул Шон. - И как тебя угораздило в Квартал безоружным
допереться?
- Да так, вот, - пожал плечами незнакомец. - Хорошо хоть, добрался. А
что, не надо было?
- А ну-ка покажь регистрационную карточку, - вдруг сказал Шон.
Новичок показал. - Ты не обижайся, - сказал Шон примирительно, - порядок,
знаешь. Вилли, присмотри за ним, - обратился Шон к Неудачнику. - Не дай
бог нонки наскочат, пропадет новичок ни за грош, а жаль, парень мощный. Я
видел, как он приехал, сам его в офис отвел...
- Присмотрю, - проворчал Вилли. - Вали, Громобой. Пошли, длинный, за
углом выпьем.
За углом новенький спросил: - Ты Вилли-Неудачник, я не обознался?
- Он самый, - буркнул Вилли. - А ты что за овощ, на кой я тебе
сдался?
- Нужен, - коротко информировал новичок. - Глотку промокнем, скажу.
Меня... Грэем кличут, кстати.
- Грэй-Торопыга, - сказал Вилли.
- Почему?
- Так драпал от нонок, что оружие растерял.
- Да? - новичок нахмурился. - Ну ладно. Торопыга так Торопыга.
- Не дуйся, - ухмыльнулся Вилли. - Я уж сколько годов везунчик, а
мужики все едино Неудачником кличут.
- Я не дуюсь... Сюда?
- Сюда, - Вилли толкнул дверь и первым ввалился в зал. - Четыре
банки! - крикнул еще от двери Очкарику Барри. - И пару селедок на закусон!
- Нету селедок, - ответил Барри мрачно. - Нонки транспорт
раскурочили.
- Ну и ствол им в задницу! - проговорил Вилли, машинально производя
ритуальный жест гнева: рубанув по сгибу локтя левой руки ребром ладони
правой, Вилли согнул левую руку и сжал пальцы этой руки в кулак. - Пятый
транспорт кряду разбомбили, стервы патлатые! Можно подумать, они только за
счет наших поставок живут, а без нас, несчастные, с голоду передохнут...
может, исчезнуть нам, и они тоже исчезнут? - пошутил он. - Ух, доберусь я
до главной нонки...

4. ЧИАНУК-БЫСТРОНОГИЙ

...подранок уходил в сторону озера, оставляя за собой след: цепочку
кровавых пятен, - и Чианук не спешил. Зверь уже никуда не денется, а
Чианук устал, Чианук целый день выслеживал его, лазая по скалам и
продираясь сквозь нехоженые заросли; Чианук ослабел, давно не ел, но
теперь, когда олень уходил со стрелой в шее, спешить больше не надо. Скоро
подранок упадет, и тогда Чианук его преспокойно добьет, без лишних затрат
сил, которых и без того осталось очень мало. Чианук не упрекал себя за то,
что не убил оленя сразу; главное сделал - достал, подранил, а то, что рука
дрогнула и глаза подвели - не беда. `Я выпью кровь оленя и съем его мясо,
- подумал Чианук, - я заберу его силу и снова буду сильный`.
Он ощущал, что, невзирая на истощение, в ногах его даже сейчас
оставалось достаточно силы, чтобы настичь подранка быстро, но Чианук не
делал этого. Что-то неуловимое, смутное, очень тревожащее было в лесу.
Чувствовалось присутствие еще кого-то, таинственного, опасного. Ноздри
опытного охотника уловили незнакомый запах. Раньше Чианук такого никогда
не чуял. Поэтому приходилось решать: спешить добивать дичь или погодить, в
ожидании развития событий - неведомая опасность гораздо хуже известной,
понятной опасности. Как бы ни была та страшна сама по себе.
Скользя беззвучно в зарослях, охотник приближался к озеру, следуя за
добычей, по кровавой цепочке, и вдруг замер. Оцепенел, прислушиваясь.
Где-то совсем близко треснула сухая ветка: и незнакомый запах ударил в
ноздри, сильно ударил - опасность приблизилась настолько, что вот-вот, и
Чианук будет вынужден с нею столкнуться лицом к лицу, если у нее есть
лицо...
Чианук сжал в левой руке нож, выхваченный из мешочка на поясе, и
настороженно вгляделся в чащу. Приближающаяся опасность больше не
заботилась о том, чтобы передвигаться скрытно: треск веток раздавался
почти непрерывно, шелестели кусты, запах все усиливался... Охотник уже
забыл о подранке, мелькнула мысль, а не попытаться ли, нырнув в подлесок,
уползти невидимой змеей подальше, прочь от неведомого, смердящего
опасностью запаха... Но Чианук остался на месте, не сдвинулся ни на шаг.
Воину племени ошинн не пристало трусливым зайцем убегать в кусты, страшась
опасности, пусть даже и неведомой. Воины племени ошинн никогда не убегали
от врага, чтобы спасти свои шкуры.
А я воин-ошинн, подумал Чианук, и пускай я _п_о_с_л_е_д_н_и_й
в_о_и_н_ племени, но я ошинн, и останусь верным сыном племени до конца.
До смерти. Духам предков за меня стыдно не будет.
И самое важное: быть может, этот запах - предвестник врага,
уничтожившего мое племя, подумал последний воин-ошинн.
Когда Чианук вернулся с охоты столько дней назад, сколько два раза
пальцев на руках и ногах, он застал смерть и ужас: стоянка была
разгромлена, все припасы, заготовленные на долгую зиму, исчезли, множество
мертвых тел, брошенных без погребения, валялось повсюду; в основном детей
и стариков, осознал Чианук, бродя по тому месту, которое еще совсем
недавно было стоянкой ошинн, бурлило жизнью. Лишь несколько трупов мужчин
и женщин заметил Чианук, и среди них труп Саука, своего брата. Ни жены
своей, ни жены брата, ни сестер Чианук среди мертвых не отыскал.
Рядом с братом лежали три маленьких трупика. Дети Саука... Он защищал
их до последнего.
Чианук долго ждал. Хоронил мертвых, как мог, совершал ритуалы, и все

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Док. 113880
Опублик.: 20.12.01
Число обращений: 0