ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Nаtаliа Маkееvа
Рассказы

СТЕНЫ
ТВАРЬ
295.7
История одного Робинзона.
УТРО.
ОХОТА
ЧЕЛОВЕЧИЩЕ
Перебирая картинки
ПЕРЕВЕРТЫШИ
Посмертные похождения ЛИБа.
Gооd night
ЗЕМЛЯ ЗАЗРЯ
Сказка про братьев наших меньших
Жара
Искусство обмана
О кризисе
Прекрасное далеко
О вреде наркотиков
Детский вопрос
Я сплю.

Nаtаliа Маkееvа 2:5020/1186.17 04 Осt 97 14:14:00

| ИДЕАЛЬНАЯ ЯМА |

I

Рядовой Х взглянул на бледного лицо техника и шагнул в темноту. Яма
приняла его, опустила в спасительное мягкое месиво на дне, не причинив ни
малейшего вреда, но она не была идеальной. Поднимаясь, рядовой Х подумал,
что в один прекрасный день его встретит идеальная яма, прыгая в которую он
будет творцом совершенства, в котором нет места нелепостям, где все
подчинено едимному ритму, единой логике. Тогда он сможет по-настоящему
гордиться собой, он будет знать, что его сына не унижают в школе, что жене
не приходится часами стоять в очереди, что ему самому не подсунут вместо
пива собачью мочу. Что не будет больше происходить ничего отвратительного,
потому что он, рядовой Х прыгнет в идеальную яму сегодня, завтра,
послезавтра. Он заполнит пустоту, восстановит порядок вещей и больше не
позволит ему нарушиться.
Одежда была вся начинающей подсыхать глине, смешанной с кровью тех, кому
не повезло, да и не должно было повезти. Прыгая в яму, они не чувствовали
ничего, кроме панического страха перед бездной, они ничего не понимали. Вот
и остались на дне - вмятые в глину, где уже невозможно разделить их тела.
Не веря, они сами того не желая, приближают рождение идеальной ямы, которая
любого человека примет как родного сына, как рядового Х.
Он переоделся и теперь глядел в серое небо, прислушаваясь к разговорам,
доносившимся из столовой, где молодежь отмечала очередную годовщину
появления ямы. `Нет, это все-таки была гениальная идея. Как они сейчас жили
бы, если бы не яма. `, - подумал Х и побрел домой.
Идеальной ямой он бредил давно, как все прыгуны - фанатики своего дела.
Однако в последнее время Х чувствовал во всем этом какую-то болезненность,
как если бы от него действительно зависило будущее всего человечества. Он
не мог не думать об идеальной яме - так думают о женщине, так грезят
деньгами, славой... Но ему это было не нужно. Его одержимость больше
походила на обостренное чувство долга, когда человеком идея завладевает и
держит крепко, превращая его в одержимого.
Ему снилось, как он прыгает в идеальную яму, оказывается на дне и дно
принимает его гладко, не оставляя ни малейшего зазора между его телом и
телами других прыгунов, почвой, сероватыми, слегка светящимися стенами. И
превратившись в единый пласт, став фундаментом мира прыгуны во главе с Х
запишут в самой главной в книге, что совершенство достижимо, что оно
достигнуто; достигнуто ими. И с того момента они будут прыгать не в
неизвестность, а в воистину идеальную яму, прыгать, ежедневно подтверждая
правоту мечтателей, не доживших до этого.
Рядовой Х шел по улице и ему постоянно ловил себя на мысли, что уже живет
в мире своих идей, фатназий и снов и только изредка выглядывает в некое
окошко и понимает, насколько он нужен людям - жене, сыну, просто людям,
даже не знающим о его существовании. До сих пор нужен..
Х входил в автобус и видел, как его тело, совершенное, сотворенное
природой, вливается в монолит толпы, набившейся на предыдущей остановке. От
духоты и запаха человеческих тел немного закружилась голова и ему
показалось, что он наконец приземлился на дно идеальной ямы...
Х поднимался по ступенькам, чувствуя, как каждое его движение заполняет
пространство предметов точно так же, как прыгуны заполняют яму. Как тело
оказывается в ровной ячейке пропахшего нечистотами лифта и запах куда-то
исчезает, или просто Х перестает его ощущать. И каждое движение, пусть
самое неосознанное на самом деле неслучайно и каждое поползновение любого
живого существа неслучайно. Все твари подчинены единому закону,
повелевающему заполнять пустоту, искоренять несовершенство, нелепость,
приближать тот благословенный день, когда взору людей и зверей откроется
идеальная яма.

II

`Папа, ты сегодня прыгал в яму ? `, - спросил рядового Х его сын, очарова-
тельное десятилетнее создание.
`Да, как водится.`
`А зачем это надо?`
`Как зачем ?! Это очень нужно, уверяю тебя. И ты, когда станешь взрослым,
будешь прыгать. Если, конечно, ты не бестолковый сопляк.`
`Да ну эту твою яму...`
Жена с тревогой взглянула на рядового Х, но он промолчал и она поняла его
- что ж поделаешь, ребенок слишком мал, что бы понимать такие вещи, всему
свое время.
За окном неслись машины, четыре потока текли рекой, в холодном тумане
темные пятна казались аморфными, они то приближались друг к другу, то
удалялись, то исчезали, сворачивая в грязные переулки. Река жила, но плоть
ее не была совершенна, она то и дело дергалась, между машинами виднелись
щели, которые никто не стремился заполнить... Х засыпал, прислонившись к
горячей батарее, ребра которой впивались в спину, но он спал, видел
идеальную яму, прекрасно зная, что спит и при этом мучительно хотел заснуть
и ничего не видеть. Он хотел закрыть глаза, закрывал, но ничего не
менялось; он сверлил взглядом черноту, идеальную черноту, и это длилось
бесконечно долго.
Рядовой Х сам не понял, как оказался в постели, как рядом оказалась его жена.
И он снова пытался побороть несовершенство мира, заполнить пустоту. Это
было больше похоже на мистический ритуал, чем на занятие любовью. Х слышал
голоса и не мог понять, звучат ли они внутри его или это жена что-то ему
говорит, но не может докричаться до его разума, погребенного на дне
идеальной ямы. Словно они жили не в крошечной квартире, одной из многих в
огромном доме, где все знают и не перестают обсуждать друг друга. Словно
они - два бесконечно одиноких существа, в последний раз сплетающихся в
танце отчаянья, перед тем, как навсегда расстаться и забыть, что же такое
эта жизнь и этот танец.

III

Утром Х встал как всегда еще до того момента, когда сиротское светило
появляется где-то за густой толщей грязных облаков. Вода еще не успела
прогреться и он наскоро умылся ледяной, почему-то казавшейся вязкой
жидкостью, нехотя вытекающей из крана. Сделал несколько бутербродов - в
такое время Х никогда не ел, предпочитая завтракать во время утреннего
собрания.
На улице пахло тем отвратитетьльным временем года, которое можно было бы
смело назвать осенью, если бы оно сменялось чем-то другим, например -
зимой. Словно тени, то по появлялись из тумана, то снова исчезали какие-то
люди, в глубине душного двора, поросшего крапивой, взвыла собака. В одном
из тускло светящихся окон заплакал ребенок, затем послышалась ругань.
Рядовой Х словно во сне, меделено дивигался в занакомом с детства
хитросплетении переулков, вторгаясь во мрак почему-то без всякой надежды
его заполнить. Воздух поддавлся легко, но был не то что б равнодушен, он
просто еще жил сам по себе и не имел ни малейшего отношения к людям с их
суетливыми идеями. И Х был частью и этого воздуха, и этой грязи. Как будто
так было всегда - он всегда шел по потрескавшемуся асфальту, всегда стоял
слепой туман и пространство наполняли призрачные звуки. Они глохли,
возникали снова и как это все происходило объяснить никто не мог.
Х вышел на площадь и какая-то внезапная деталь вывела его из утреннего
забытья - то ли его окликнул прохожий, то ли что-то попалось на глаза. Его
окружал все тот же туман, те же дома, неестественно объемно проступающие
сквозь слой сероватых хлопьев. Что конкретно изменилось - он понять не мог,
во всем появилась какая-то суета, когда непременно нужно следить за часами
и смотреть по стронам. Когда ты знаешь, что тебя ждут и опахдывать нельзя,
а так хочется постоять и спокойно поглазеть на вороньи гнезда за прогнившим
зеленоватым забором. В этом желании вроде ничего и нет - так, случайная
блажь, о ней подчас и не думаешь, но она возникает - желание стать
ребенком, которому не надо никуда бежать, который ни за что не отвечает.
Вот и оно... Рядовой Х всем телом, всей душой, всей своей сутью
почувствовал яму - она звала и подавала сигнал опасности, словно говорила
`Будь осторожен, смертный!` Ее тьма, ее фосфорицирующие стены - все это
было для Х знакомым, почти родным. Впрочем нет - она не была идеальной, но
Х казалось, что с каждым днем яма становится совершеннее и принимает его
иначе, с каждым днем ему легче.

...Из утробы повеяло сыростью и страхом. Серые лица людей за спиной были
похожи на каменный монолит, где нет ни одной трещины. Рядовой Х поймал себя
на том, что он не думает об идеальной яме и ему стало нехорошо. Он подумал,
что устал, что неплохо было бы побыть пару дней дома, поспать, после
завтрака сходить к соседу, послушать небылицы про начальство, рассказать
сыну какую-нибудь историю. Х посмотрел вниз и вспомнил прошедшую ночь, лицо
жены. Выражение лица напоминало маску - не поймешь, плач это или смех.
Жизнь вдруг показалась Х чудовищным нагромождением вещей, которые не
починишь и не выкинешь и дел, которые никогда не доведешь до конца, но
отказаться от них нельзя. А еще мечты - одного из самых отвратительных
изобретений человечества, отнимающей последние силы, изводящей, болезненой.
Рядовой Х сделал шаг вперед и сила притяжения поволокла его во влажную
тьму. Что-то было не так. Х понял, что падает слишком быстро, почувствовал,
как яма стремится поглотить его, впитать, навсегда сделать частью себя. Х
понял, что больше не будет ничего, кроме холода, тьмы, а еще - ямы, частью
которой ему придется стать. Неужели так и должно все заканчиваться ? Он
ведь еще ничего не сделал, это чей-то злой умысел. Идеальная яма... Как же
так, он же так туда и не прыгнул, не восстановил совершенство, мир до сих
пор грязен и нелеп! А может, это и есть идеальная яма ? Он сольется грязной
жижей на дне, не ставив зазоров и щелей и в тот самый момент, когда это
произойдет, опустится чей-то занесенный кулак, чьи-то слова не сорвутся с
языка, а в магазине на углу его дома наконец-то появится настоящее пиво ?
Но кто же прыгнет завтра ? Кто ? Найдется кто-нибудь, ведь в совершенную
яму может прыгнуть любой...

Прыгунам, когда они все-таки гибнут, не устраивают похорон. Их даже не
поднимают со дна - все равно их останки со временем смешиваюся со
специальной жидкостью, стекающей по бороздкам в стенам. На огромном
памятнике в виде хитросплетения человеческих тел, вылитых в бронзе,
появляется еще одно имя прыгуна идеальной ямы. Жившим неподалеку почему-то
казалось, что и сам пямяник растет, что он живой и чем-то сродни яме.
Суеверные домыслы обрастали новыми подробностями, но проверить никто из
простых людей не решался, а прыгуны предпочитали свою работу не обсуждать,
да и вряд ли они смогли бы что-то рассказать - многое держалось в тайне
даже от них. Они знали - нужно прыгнуть сегодня, завтра, послезавтра и
искрене верили, что счастье близко.

------------------------------

На пустыре стоял человек. Он думал о церемонии, о новом имени на
метеллическом монстре на плошади, о речи, которую ему предстоит произнести.
О поездке за город, которую придется отложить.
Человек смотрел вдаль, поверх покосившихся заборов, поверх будки, где
сидел небритый часовой и костерил погоду, поверх небольшого холмика.
`А ты ведь была`, - подумал человек. Теперь он думал об этом самом
холмике, на месте которого когда-то была яма. Туда тоже прыгали, потом яма
стала идеальной, но что-то несработало и о ней пришлось забыть. `Нет, в
этот раз ошибки не будет. Мы не допустим. Дожить бы только... Сколько в год
будет ? Да пятьдесят, не меньше... Ничего, доживем ! `
Человек направился к холмику, постоял минут пять, пнул комок земли. С едва
слышным шелестом рассыпался и сполз вниз. Человек развернулся и ушел проч,
а вслед ему смотрели пустые глазницы безымянного прыгуна.

Nаtаliа Маkееvа 2:5020/859.44 12 Dес 97 01:04:00

СТЕНЫ

Время длится, распластавшись по плоскости событий и слов. Оно скользит,
срывается, балансирует на краю пропасти, выживает. Его держим мы -
суетливые дети, вечно куда-то спешащие, живущие прошлым, думающие о
будущем. Попавшие в сети случайностей - чьих-то лиц, дороги на работу -
привычной, обросшей деталями, изменяющейся, но не перестающей от этого
вьедаться в память, сростаться с мозгом.
Я пытаюсь что-то вспомнить, но это не более чем очередной сон на яву,
странное воспоминание проносится где-то очень далеко, но я успеваю
почувствовать его запах, форму, _тот_ воздух, желтые цветы на шершавой коре
- прямо в обычной московской квартире. Смешно. Я невольно начинаю
улыбаться, глядя в слепое захватанное окно. Стоящие рядом люди начинают
несколько озабоченно оглядываться. Смешно. Где это было - да я понятия не
имею, где, когда и с кем. Кто были люди, окружавшие меня - качающиеся тени,
нервные пальцы, теребящие что-то в длинных, пропахших сладковатым дымом
волосах.
А вы пробовали танцевать со стеной ? А подумать о маленьком мячике (его
отобрали у щенка) как о мире - нашем мире. (Она хотела выбросить его в
форточку, утверждая, что он хочет свободы, что мы хотим этой свободы. Потом
она упала на спину и уставилась в потолок, покрытый разводами теней от
лампы. Она не переставала что-то говорить - тихо, речь ее была смазанной, а
слова кому-то постороннему показались бы бредом сумашедшего.)
Эти стены - они не только имеют уши, глаза, они еще и злятся - злые стены
осуждают меня, не понимая, что я давно не то лупоглазое существо со
сломаным фломастером в руке. Это не плохо или плохо - просто так всегда
случается, только стены об этом не знают, они ждут знакомого звука,
знакомого голоса - как жду и я, прекрасно зная, что здесь изменилось
слишком многое и прошлое сюда вернуться не сможет при всем его желании. Да
и надо ли - оно не найдет прежнюю меня, я вряд ли узнаю его. Всему свое
время. Иначе слова - прилипчивые слова поймают нас и будут мучать до тех
пор, пока вся наша память не превратится в слова, бессмысленные и, по
большому счету, никому не нужные слова. Погибнет все то, что живет
молчанием, питается тишиной, видит только закрыв глаза. Закрой этот мир -
ты была не права, ему не нужна свобода. Ему нужны пустые звуки, вылетающие
из гнилого рта очередного спасителя.
Того самого, что хочет стереть мои тихие танцы с собственной тенью,
запертить мне смеяться, случайно что-то вспомнив. Он безумен. Он нечего не
даст мне, скорее он сам умрет, залхебнувшись собтвенной мудростью...
Снова стены - чем-то вопрошающие. Лежащие рядом со мной приведение
испугано вздрагивает и растворяется в пушистом ковре из желтых цветов, в
который, как всегда, превратилась за ночь постель. Что надо ? Я сплю... Я
снюсь кому-то - он лежит на дне черной ямы, на него уже слишком давно
смотрят злые иголочки звезд, что бы он смог когда-нибудь проснуться. Он
слился с пылью, пропитался голосами, изредка долетающими из мира... А я -
его сон. Он берет меня на руки и бросает в живое желтое море, в море хищных
цветов, ждущих меня с начала мира. Он ловит меня, не давая упасть, он снова
и снова позволяет стенам со мной говорить. Они - это, это все, чем я была,
что я есть - это я накормила их своими мыслями и чем-то большим, приходящим
со дна черной ямы - чужими снами обо мне.
Это не может правдой, но оно есть. Я смотрю на деревья, людей, дома,
слушаю разговоры. Я вплетаюсь в паутину жизни, в быт, в суету все глубже и
глубже. Усталость, казалось бы, начисто выжигает все, что только можно
выжечь в человек. А нет. Ведь это даже не чувство - устает тело, обычное
тело, как у многих других. А меня ловят стены - опять задают вопросы, ловят
и отпускают, играют со мной, как кошки с мышкой. Из века в век.

А на самом деле ничего и нет - правда ничего. Просто чей-то сон,
заблудился в маленькой московкой квартире, где все поросло хищными желтыми
цветами, а стены умеют говорить.

Nаtаliа Маkееvа 2:5020/859.44 13 Dес 97 23:51:00

ТВАРЬ

Ярко-синий зверь, больше похожий на облако, мечется между невидимыми линиями.
Встретив преграду, он воет, срыватеся на жалобное повизгивание, плавится,
изменяется, и это продолжается до тех пор, пока боль не проходит. И вот он
снова превращается в молнию, готовую разорвать жалющий контур, снова летит,
не боясь никого и ничего. Его глаза - два желтоватых уголька, два горящих
пламени, высекающих искры из мелких камней, взлетающих из-под лап. Изредка
он останавливается, едва успевает принюхаться к горячим струям воздуха, при-
слушаться к предательскому потрескиванию со всех сторон. Но что-то срывает
его с места, и, спустя мгновение он корчиться в судрогах, превращается в
липкое аморфное месиво, кричащее на все голоса.
Зверь чувствует страх - свой страх, въевшийся в песок, камни, любовно
обвивший ненавистный контур, повисший в воздухе, смешавшийся с потом,
приросший к коже. Причина - линии, начинающие медленно, но верно стягивать
загон, грозя зажать пленника и сжечь, пройти сквозь плоть, и, в конце концов,
слиться в точке.
Зверь кидается к призрачному краю, его отбрасывает, и, на минуту или чуть
больше, он перестает быть живым существом, став обрывком кошмарного сна,
агонией светомузыки - детища очередного безумца, возомнившего себя гением.
Зверь вскакивает. Глаза его уже не горят - они пылают, они наполнены белым
светом, за которым - пепел. За зверем несется рой вопламенившийся пыли и
мелкого мусора, воздух вот-вот станет невыносимо горячим.
Внезапно зверь замирает. Он понимает, насколько близок контур. Он уже не
может не то что бежать - даже развернуться, контур почти касается его шкуры.
Он успевает взвыть - так воет только обреченное существо. Контур смыкается.
Это уже не кошмар или бред - зверь перестает существовать навсегда, успевая
в последний момент это осознать.
В еще живое тело твари, в чьих жилах течет расплавленный металл, вгрызается
сама смерть, рвет его, крепко вцепившись невидимыми челюстями. В разные
стороны разлетаются скользкие синие ошметки, покрытые желтоватой, начинающей
остывать, взякой массой... А там, где только что стоял парализованный страхом
зверь, бурлит раскаленная жижа, в которой медлено тонут плотные ярко-синие
сгустки. Все закончилось. Эхо предсмертных криков стихло. Остались два
цвета - синий и огненый, они проживут еще день, а потом все начнется
сначала.
***
Было ранее утро. Мир просыпался, ворочался, готовился завертеться по старой
орбите. `Хороший будет день - небо-то какое чистое !` - воскликнул кто-то.
`Да, и солнце уже сейчас слепит,` - донеслось в ответ.

Nаtаliа Маkееvа 2:5020/859.44 06 Jаn 98 00:45:00

295.7

Скройся - ты слеп !
Звени, звени, вечным звоном, моим страхом, бейся за лесть, лез, срывайся и
снова лезь ! Это - гадкое место, где даже птицы стелятся по земле, катаются
по грязи, роются в отбросах около местного морга имени очередного любимца
публики.

Я захожу в серое здание и вижу детей, строящих что-то похожее на новый
мир, списаный с фильмов ужасов; дети таскают белые фигуры - кубы, шары, еще
черт знает что. На мгновенье я закрываю глаза и все вокруг начинает
смещаться, шевелиться, деформироваться. Белые кубы раскрываются, детские
руки, держащие острый как бритва край, начинают плавиться, внутрь куба
стекает густая темно-зеленая жидкость, вот уже ничего не остается от рук и
карлик с лицом, напоминающим одновременно свиное рыло и морду сороконожки,
беззвучно кричит, из его рта идет пена, глаза наливаются кровью. Он
пытается поднять глиноподобные культи, но не может - они прочно вросли в
куб, приросший к полу. Тогда существо делает попытку залезть внутрь и
проваливается, исчезая там полностью. Кто-то из его соплеменников подходит
и острожно заглядывает за край. Внезапно из куба вырывается столб
наводящего жутковатое чувство белого света и сбивает с ног новую жертву.
Она падает внутрь, успевая задеть одним из щупалец край куба.
Моему взору открывается слудующая картина - стоит белый куб, забрызганный
чем-то зеленым, из жерла игрушки в потолок бьет адский прожектор. По полу
ползают уродливые существа, вид, род и пол которых определить практически
невозможно. Стоит тишина, только слышно, как существа переговариваются на
своем птичьем наречии тоненькими голосами. Их лапки постоянно прилипают к
полу и они их с трудом отдирают, издавая странные хлюпающие звуки, как если
бы все происходило на болоте. Неестественно медлено начинают открываться
остальные фигуры. Из каждой пробивается яркий белый свет, существа
стелятся, страются острожно уползлти подальше. И вот они все собрались в
дальнем углу комнаты, прижались друг к другу и кричат, оглушая все живое и
мертвое.

***

Я открываю глаза. Ничего не изменилось - дети играют, строят свой мир, в
окно светит солнце. Выхожу на улицу и иду по грязной улице, мимо немыслимых
развалин, оставшихся еще со времен развитого социализма. Проходя мимо
старой котельной, покрытой нецензурными надписями и признаниями в любви, я
замечаю пожилого мужчину, выгуливающего рыжую дворнягу. Он смотрит на меня,
явно собираюсь о чем-то спросить. Но часов у меня нет, а сигареты лежат
дома... `Извините, пожалуйста...` У него тихий усталый голос. Я
останавливаюсь. Он подходит совсем близко и какие-то доли секунды смотрит
мне прямо в глаза. Затем он произносит (другим, жестким, отдающим металом
голосом) `Неужели ты до сих пор во все это веришь ?` и вынимает из кармана
крошечный белый кубик. `Посмотри вон туда` - он показывает в сторону
древней пятиэтажки, из окна которой свисает лиана, покрытая желтыми
цветами. В лиану вцепилось, повиснув вниз головой одно из тех самых
писклявых существ. Я хочу что-то спросить, оборачиваюсь, но никого не вижу.
В это время исчезает и лиана. Нет и дома. На его месте стоит башенный кран,
украшенный новогодними игрушками, а на крюке на праздничной красной ленте
висит обнаженный женский труп не первой свежести. `Жаль, что она умерла,` -
произносит знакомый голос за моей спиной. Я снова оборачиваюсь, и снова
никого не обнаруживаю. Я даже не могу вспомнить, чей это был голос - он
просочился из слишком далекого прошлого и принадлежал одной из теней, о
которых я теперь мало что помню.

Скок-поскок ! Открой, открой дверь, солнце мое ! Не бояся, это - Я ! Это
... Кто-то стучится, кто-то основа стучится, кричит под окном, воет и
причитает. Ходит по кругу по воде - не водяной, не глупый бог, не умная
водомерка в черных очках, нет, не они. КТО-ТО ходит. Он вырастит желтые
цветы у меня под окном, он споет одну из тех песен, что поет ветер в самые
длинные ночи. Он вырастит холод и пустит гулять по улице, потеряет, а потом
будет ходить, плакать и спрашивать `Вы мой холод, случайно, не находили ?
Он еще маленький, его заберут живодеры. Увидите - крикните мне. Где ? Здесь
! Что ? Не важно, вы крикните, а я уж приду, где бы вы не кричали, я приду,
я всегда вас услышу, я же люблю его, он мой сын, у меня больше никого нет !
Холод, холод, где ты был, где же ты...`
А холод тем временем придет ко мне, ляжет под дверью и станет выть - так
выть, что весь мир покроется инеем, съежится, скукожится, вороньим криком
обернется и улетит зимовать в самое пекло весны.
Потом придет человек, тот что кого-то искал и попросит воды. Как не дать !
Жалко ! Но он будет расстроен и зол (как ни понять ) и превратит мою воду в
песок - серый песок, лежащий мертвой горой под окном, захватанный лапками
двуногих сороконожек, раскопанный зубами влюбленных собак, затронутый
пастью взбесившегося эксковатора, хозяин которого ходит и ищет сына,
стучится в дверь, просит пить, но превращает воду в песок, гадкий песок.
Мне будет уже все равно. Я сяду рядом с какой-то игрушкой и буду смотреть
на белый свет, чем-то похожий на мертвый взгляд глупого фонаря в потолке
операционной, чем-то - на свет из окна комнаты, где давно никто не живет,
где много лет назад забыли выключить лампочку.

Nаtаliа Маkееvа 2:5020/859.44 26 Jаn 98 22:32:00

История одного Робинзона.

I

Жил был Робинзон на маленьком зеленом острове, где бегало много диких
обезьян и прочих тварей, с роду не видевших, как их собратьев размазывает
по асфальту камаз или давит пригородная электричка. Нет, ничего такого на
острове конечно не был. Зверье втихоря ело друг дружку, иногда кем-то из
них обедал Робби, но то было не более чем вполне человечный способ утоления
голода... Согласие и покой царили повсюду, на крошечном зеленом островке
последи Большой Воды... Тогда еще не прободились учения, во время которых
пьяный ракетчик мог запросто превратить кусочек девственного мира в
досадное недоразумение. Вот потому-то Робби и жил там припеваючи и никуда
не уплыл, хотя и мог, поскольку на своей туманной, ныне несуществующей
родине у него в тайной шкатулке хранился значок ГТО, самый лучший, самый
любимый. А еще там хранился пожженый петардой партбилет, но это все
осталось для нашего одинокого героя далеко в прошлом, он теперь и сам не
знал, что действительно в свое время с ним происходило, а что он напридумал
и предствил за долгие годы отшельничества и сам поверил в причудливую
фантазию. Вопреки расхожему мифу, никакого Пятницы на острове не было,
только Робби гордо расхаживал здесь на двух узловатых конечностях (если,
конечно, не считать страусов). Полностью слившись с матерью природой и не
видя в этой кровосмесительной связи ничего зазорного, он предавался
размышлениям о жизни, изучал окружающий мир и в тайне от любимого попугая
мечтал о том радостном дне, когда приплывет какой-нибудь корабль оттуда
выйдут люди - чужие, странные, возможно - не самые лучшие представитеи рода
человеческого, но это будут люди - такие же как Робби, люди, которые
удивятся ему, расскажут с десяток морских баек, нальют ему огненой воды и
вместе с ним от души посмеются над переменчивой судьбой.

II

`Привет, привет !` - радостно прокричал попугай, когда Робби наконец
выбрался из-под горы ветхого тряпья, служившего ему одеялом.
Что-то в то утро беспокоило Робби - внутри поселилось странное чувство,
как будто должна вот-вот произойти некая важная вещь, но он еще сам знал,
что это могло быть... Вроде все шло как обычно, как оно шло год за годом
уже целую вечность. `Может, я просто устал ?` - подумал Робби и направился
к берегу, в то самое заветое место, откуда был виден большой кусок суши, а
за которым начинался океан, сливавшийся с небом.
Робби заметил, что никак не может найти место поудобнее и решил закурить.
В этот момент он заметил неизвестно откуда взявшие клубы серого дыма в
нескольких киломметрах от берега. Это был просто туман, висевший над водой
- прозрачным, сероватый туман. Робби, хотя и удивился, не придал
происходящему этому особого значения, решив, что это не более чем очередная
причуда духов острова, обычно не проявляющих себя. `Всяко бывает`, -
подумал Робби и закурил.

Он смотрел то на грязный песок, то на воду, то на чахлую самокрутку. Все
было хорошо, все вдруг почему-то встало на свои места, только он все равно
не мог от делаться от мысли, что что-то здесь не так, не как всегда,
неправильно. Невидимое `что-то` нарушило порядок вещей и подбиралось все
ближе к Робби.
В очередной раз взглянув на берег, он увидел следы.
Это были следы двух босых ног - картина, о которой Робби мечтал столько
лет...
Первой его мыслю было сорваться с места, кричать, петь, что бы гость
заметил его... Но на смену эйфории пришли подозрения - а не враг ли это ?
Не может ли он быть опасен ? И... Где же он, в конце концов ?! Самое
интересное в том, что следы шли от мягкой кромки воды, доходили примерно до
середины пляжа и там обрывались... Как это, что же это... Оборвавшаяся
цепочка следов посредине пустого пляжа - это же абсурд (особенно, если
учесть, что тогда не летали вертолеты, умеющие вытаскивать некоторых людей
из самых загадочных историй. Но от этого наша история не становится
проще...). Робби, как завореженный, сидел, уставившись на эти крошечные
вмятины, начинавшие казаться ему плодом собственного больного воображения
Сколько раз Робби его проклинал ! Ведь если бы не оно, если бы игра
фантазии, он никогда не вышел бы в море, а значит и не оказался бы здесь,
неизвестно где). Вспомнив, что вчера он вроде бы здесь с вечера гулял,
Робби, засмеялся и снова закурил. Но взглянув на следы, он чуть было не
подавился едким дымом - цепочка как будто продолжилась - теперь она
тянулась, слегка изогнувшись, чуть дальше, словно кто-то медленно шел, так
же медленно оставляя следы... `Но я же не считал - может, мне показалось,
может, так и было, если только мне все это не мерещится... Проклятая
жара...`
Он докурил и задумался о жизни, входившей, как ему казалось, в свое
обычное русло. В ту колею, где иногда происходят странные вещи, ничего,
впрочем, не меняющие. Вот на днях нашел дохлого страуса... Ну и что из
этого ?
Робби уже не помнил, сколько раз он прикуривал и зачем - ведь только
вчера похвалил себя за то, что удалось не курить неделю. Следы его уже мало
волновали. А зря - теперь они не только продолжились, но и разветвились...
Робби прекрасно знал, что что-то, а трава забытья у него никогда не
кончится, а это главное...
Остальное - сон, все это сон, господа.

Р.S. Из разговора команды стелс-корабля под кодовым названием `Летучий
Голандец`:

- Что это было ?
- Не знаю, сейчас спецы разбираются. Его принес кто-то из наших, не
знаю кто конкретно. Тот малый видать совсем с ума сошел - его даже усыпить
не удавалось - пришлось оглушить прикладом !
- Да слушай, хватит пургу гнать ! Он обкурлися и ничего не соображал, а
сейчас его допрашивают. И откуда он взялся в этой зоне...
- Да вы оба гоните ! Это гринписовец какой-то, волосатик недобитый !
Проник сюда, речь хотел толкать, видно, а потом испугался и прикинулся
идиотом, что б его сразу не грохнул кто-нибудь !
- А мне главный сказал, что кто-то из секретных агентов напился вчера
и арестовал обезьяну !

Голос за кадром: `Я не напивался ! Ну поймал Робинзона какого-то,
только он больной на всю голову... Что с него толку, придем, в дурку сдадим
и вся любовь ! Мужики, налейте хоть герою дня, что ли, а ?`

Вся комапания: `Эй, друган, ты кто ?`
`Парень, где ты ?`

Голос: `Ну и кретины же вы ! Я - человек-невидимка ! Что ж мне и выпить
из-за этого нельзя ? Во славу секретности... Мда, будем, о чем
это я, так вот, иду я по берегу, он сидить, покуривает, все на
меня смотрит... Ну я малость офигел - откуда здесь людям взяться,
ну и он офигел, ясное дело... А обезьяну я не арестовывал, неее !
Хотя идея неплохая...`

Nаtаliа Маkееvа 2:5020/859.44 11 Jаn 93 02:11:00
Утро

УТРО.

То, чего нет. Пробуждение, за которым не следует ничего, кроме еще
большей усталости. Непередаеваемое ощущение мерзости, инородности внешнего
мира, в котором все `надо`, но это `надо` по сути ничего не дает, кроме
желания закрыться, уснуть, перестать мучаться вопросом - сплю я или нет...
Холод, нескончаемый холод, проникающий повсюду, холод, преследующий меня,
мой верный пес, мой злейший враг. Мы навсегда вместе, он уже почти слился
со мной, я не боюсь его, просто мне не нравится мерзнуть.
Смотрю в зеракало. На шее болтается латунный диск с круглым отверстием в
центре. `Ты воистину слаб`. Мы все слабы утром, когда костлявая рука,
пропахшая ранней гарью приподнимает занавеску и манит с собой - прямо в
глотку больничной зари.
Остановка. Серый воздух, идет мокрый снег. Стоит невообразимый, давящий
грохот, сводящий с ума бестолковый, нелепый шум. Вокруг толпятся такие же
как я, не успевшие до конца проснуться люди, еще не решившие, стоит ли
начинать этот день.
Слипаются глаза, по лицу медленно стекают леденые капли. Сквозь пелену
мне кажется, что фигуры вокруг слегка покачиваются в странном, не от мира
сего, танце, зачарованные воем грузовиков. На всем лежит печать чего-то
серого, тревожного, затаившегося. Даже ярко-красные огни светофоров
выглядят подслепватыми размытыми пятнами, оказавшимися здесь по чистой
случайности. Игает музыка. Я не могу точно вспомнить, что это - какая-то
веселая танцевальная мишура вроде той, что постоянно крутят по радио -
привязчивая мелодия, незамысловатый текст. Звучит довольно громко.
Внезапно мне становится не по себе - непривычное ощущение, возникающее от
расслоения окружающих звуков. Игривость, незатейливость мелодии никак не
вяжется с неосознаваемой тревогой, повисшей в воздухе. Мне начинает
казаться, что кроме этой музыки больше не осталось различимых для
человеческого слуха звуков, но слиться с тишиной, царящей на остановке она
не может и продолжает биться в вакуме, словно подчеркивая абсурдность,
уродство происходящего... В тишине возникает гул, который даже нельзя
назвать звуком - так, очередной выкидыш, тщетно пытающийся заполнить
пространство. Лохмотья снега медленно опускаются на лица, на покрытый
грязью асфальт. Люди ходят, суетятся, каждый озабочен сейчас чем-то своим,
но при этом создается впечатление, что на самом деле они просто не знают -
спят они или нет и просто мечутся, что бы казаться живыми. Я поднимаю глаза
и в клубах желто-серого дыма вижу очертания уродливой,

ни на что не похожей фигуры, медленно понимающейся над городом. Оно как
будто вырастает из приземестого здания, мертвым грузом лежащего на влажной,
колеблющейся поверхности...
Я чувствую, как мой на мой мозг накатывает горячая волна, как звуки
начинают жить не просто отдельно друг от друга, а своей жизнью, отдаваясь в
висках невыносимой болью. `Ты в это до сих пор веришь?` - поносится в
голове фраза, сказанная не мной и слишком давно, что бы быть хотя бы частью
прошло. Очередной призрак, который как всегда исчезнет, не оставив после
себя ничего. Забытье обрывается. Я сажусь в автобус и быстро погружаюсь в
некое подобие сна. Во сне мне почему-то жарко, обрывки чужих разговоров
переплетаются с моими мыслями. Только звуки и головная боль. Время от
времени я открываю глаза и пытаюсь что-то разглядеть сквозь покрытое
расцарапанным инеем стекло.
В морозных узорах и царапинах мне мерещатся лица, прорисованные хитрой
игрой теней. Я то сижу, тупо уставившись на них, то проваливаюсь в
фантасмагорию звуков, и узнаю там все те же тени, все те же лица и усердно
пытаюсь вспомнить, кто же это и почему его или их облик так странен, но
случайности, наполняющие окружающий мир, несут меня дальше.
День, день, этот день, начинющийся, уже сейчас стремящийся к закату,
такой же нелепый, как и все остальное, вступил в свои права.

Nаtаliа Маkееvа 2:5020/859.44 19 Jаn 93 02:56:00

ОХОТА

Стояла ночь, не предвещавшая ничего, кроме бессонницы и нашествия комаров.
Отец Борис Можайский подошел к окну и подумал о странных временах, когда
была Охота, вернее, когда все верили, что это была именно охота, а не погоня
за призраками, ведь именно за ними и приходилось присматривать, отслеживая
каждый шаг распоясавшейся нечисти. Они еще остались, они еще здесь... Но он
не тот, да и происходят странные события, о которых так много пишет желтая
пресса, теперь далеко и они не касаются старого священника, измученного
ревматизмом и болезненной тревогой, причина которой кроется глубоко в его
прошлом. Ему не хотелось думать обо всем этом. Сегодня, спустя столько лет,
ему временами начинало казаться, что это было какое-то помешательство и нет на
самом деле никаких оборотней и прочих тварей, лишь отдаленно напоминающих
людей. Нечисть, нежить, порождения Тьмы - никто не знает наверняка, откуда они
появляются и ради чего живут, если только это можно назвать жизнью. Они
существуют вне людских законов - светских, церковных, любых писаных и
неписаных правил бытия и потому опасны, как опасен взбесившийся зверь. Но
какой в этом смысл - загадка, надежно укрытая от смертных.
Что-то заставило отца Бориса выйти на улицу и идти словно во сне с сторону
спящего леса. Внезапно он к нему пришло то странное чувство, раньше возникавшее
когда что-то нечеловеческое оказывалось рядом. `Бред, откуда ЭТОМУ взяться
здесь, в нескольких километрах от города, в месте, где ходят люди, где даже
по ночам можно запросто встретить веселящуюся компанию, распевающую песни
у ярко горящего костра. Эти костры, как ярко они когда-то горели, испепеляя
неведомое миру злом. `Я был законом, я был над законом...` - подумал отец Борис
и снова вслушался в звуки, наполняющие лес. К шорохам примешивалось что-то
НЕ ТАКОЕ, слабая, но начинавшая усиливаться пульсация и это беспокоило старика.
Нет, это не было похоже ни на отдаленный гул электрички, ни на работу машины
или механизма... Это было ОНО, как будто явившееся из прошлого, невозможное,
нелепое, бесконечное чужеродное для людского муравейника. Тьма, сам Мрак
притаился где-то совсем близко...
Шорох. Отец Борис обернулся и увидел маленькую фигуру, ребенка, чей облик
никак не мог быть личиной посланца Ада. Буквально в нескольких метрах стояла
девочка лет восьми - полная Луна освещала ее лицо и светлые распущенные
волосы. Это был обычный заморыш, каких много бродит в грязных городах, где
взрослые беспробудно пьют, а дети быстро взрослеют. `Стоп ! Внешность
обманчива! Это может быть ЧТО УГОДНО !` - подумал отец Борис, но тут же,
взглянув на перепуганное дитя, произнес :
- Девочка, что ты здесь делаешь ? Уже ночь...
- Я тут гуляю.
Ее голос - голос обычного ребенка. Но именно она и была источником опасности
и отец Борис это прекрасно понимал...
- А где твои родители ? Сейчас поздно, они наверно волнуются. Хочешь, я
провожу тебя ?
- Они... Они улетели. И проводить ты меня не сможешь.
Они засмеялась - в ее смехе не было ничего странного...
- А... Как тебя зовут и куда же улетели твои родители ? Кто-то за тобой смотрит?
- Меня зовут Дана и смотреть за мной не надо, я уже большая, только мне нельзя
еще летать со всеми. Они на празднике, я туда тоже полечу. А сейчас мне можно
гулять. А ты что, лесник ?
- Нет, я не лесник...
Отец Борис почувствовал, что его спина покрывается холодным потом... Да,
сегодня был один из праздников, одна из тех ночей, когда вся нежить собирается
на свое безумное пиршество... Но это же дитя, оно даже не понимает, что такие
вещи не следует говорить первому встречному. Дитя Тьмы... Это невозможно. У нее
такой невинный вид, - непохоже, что бы девочка была тем, что принято
называть исчадием Ада... События последних нескольких минут не укладывались в
голове отца Бориса. Он просто отказывался во все это верить. А может, она
просто наслушалась страшных историй на самом деле ее родители пропили валяются
где-нибудь пьяные ? Так вот откуда эта бледность, заметная даже при таком
освещении... Но откуда тогда страх ? Разыгрались нервы ? Да, наверно, да...
- Дана, девочка, а кто твои папа с мамой ? Где они работают ?
- Глупый ты какой ! Они не работают ! Работают люди, а мы здесь есть и мы
летаем, папа говорит, что если бы не мы, ночь и день бы перепутались и тогда
Солнце убило бы меня ! Я же не как ты. А ты - старый и глупый !
Нет... Только не это... Нежели Тьма породило это существо...
- Лесник, а лесник ?
Дана дернула отца Бориса за рукав. Он вздрогнул.
- Лесник, ты меня боишься ? Я тебя не съем ! Вот когда вырасту, тогда может
и съем, но не тебя, ты тогда давно умрешь.
Отец Борис сгреб ребенка и поднял так, что бы смотреть ей в глаза.
- А теперь, Дана, ты слушай меня ! Ты знаешь кто я ?! Я священник ! Вот крест.
Ты знаешь что это ?! Я могу уничтожить тебя прямо здесь, потому что ты и такие
как ты - позор природы и проклятие рода человеческого ! Что скажешь на это ?!
Но Дана уже ничего не могла сказать, она беззвучно плакала, сжавшись в комок,
даже не пытаясь вырваться из рук отца Бориса.
- Говори, тварь ! Говори, что теперь я должен с тобой сделать !
- Не надо, что я сделала, лесник, я больше не буду грубить...
Она даже не поняла, за что ее могут убить... Дитя Тьма, так похожее на обычное
человеческое дитя... Это невозможно.
- Ладно, перестань. Я просто пугал тебя. Успокойся ты наконец и ступай домой !

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Док. 113405
Опублик.: 20.12.01
Число обращений: 1