ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Урсула ЛЕ ГУИН
            Сборник рассказов
             СОДЕРЖАНИЕ:

`Автор `записок на семенах акации`
Аn diе musiс
Sur
Арфа Гвилан
БЕЛЫЙ ОСЕЛ
Братья и сестры
Вдогонку
Воображаемые страны
Вымышленное путешествие
ДЕВЯТЬ ЖИЗНЕЙ
Две задержки на Северной линии
Дневник Розы
Дом
ЗВЕЗДЫ ПОД НОГАМИ
Изменить взгляд
КУРГАН
Керастион
МАСТЕРА
Неделя за городом
Ожерелье
Округ Мэлхью
ПРАВИЛО ИМЕН
Поле зрения
Похититель сокровищ.
Проблемы внутренней связи
Рассказ жены
Слово Освобождения.
Сон Ньютона
Хозяйка замка Моге
ШКАТУЛКА С ТЕМНОТОЙ

Урсула ЛЕ ГУИН

БЕЛЫЙ ОСЕЛ

В том месте, где старые камни, водились змеи. Но трава там росла
такая густая и сочная, что она пригоняла туда коз каждый день.
- Козы стали такие упитанные, - сказала Нана. - Где ты их пасешь,
Сита?
- В лесу, в том месте, где старые камни, - ответила Сита, и Нана
сказала:
- Туда далеко добираться.
А дядя Хира сказал:
- Берегись, там водятся змеи.
Но они думали о козах, не о ней. Поэтому Сита так и не спросила у них
про белого осла.
В первый раз она увидела осла, когда клала цветы на красный камень,
что под деревом на краю леса. Ей нравился камень. Это была Богиня: очень
старая, круглая, удобно устроившаяся меж корней дерева. Каждый, кто
проходил мимо, оставлял Богине цветы или проливал на нее немного воды.
Каждую весну ее заново красили красной краской. Сита протягивала Богине
цветок рододендрона и оглянулась, думая, что одна из коз забрела в лес. Но
это была не коза. Это было белое животное - белее, чем бык брамина. Сита
пошла за ним следом, чтобы посмотреть, кто это. Она увидела симпатичный
круглый крестец и хвост, похожий на веревку с кисточкой на конце, и
поняла, что это осел. Но какой красивый осел! И чей? В деревне было три
осла, и два принадлежали Чандра Бозу: серые, тощие, печальные,
трудолюбивые животные. Этот осел был высоким, лоснящимся, изысканным.
Чудесный осел. Он не мог принадлежать ни Чандра Бозу, ни кому-нибудь
другому в деревне, ни кому бы то ни было в другой деревне. На нем не было
уздечки или упряжи. Должно быть, это дикий осел. Он живет в лесу один.
Сита позвала коз, просвистев умной Кале, и пошла в лес - туда, куда
удалился белый осел. Конечно, там оказалась тропинка, и они пришли по ней
в то место, где старые камни. Каменные глыбы размером с дом, наполовину
ушедшие в землю, заросшие травой и лозами керала. И белый осел стоял там и
смотрел на нее из сумрака под деревьями.
Тогда Сита подумала, что осел - бог, потому что у него был третий
глаз посреди лба, как у Шивы. Но осел повернулся, и она увидела, что это
не глаз, а рог. Не изогнутый рог, как у коровы или козы, а прямой и
острый, словно шип. Один - единственный рог, между глаз, в том месте, где
третий глаз Шивы. Так что белый осел все-таки мог быть ослиным богом. На
этот случай Сита сорвала желтый цветок с лозы керала и протянула его ослу
на раскрытой ладони.
Белый осел чуть помедлил, внимательно разглядывая ее, и коз, и
цветок. Потом он неторопливо приблизился к ней, пройдя между каменных
глыб. У него были раздвоенные копытца, как у коз, а ступал он еще
грациознее, чем они. Осел принял цветок. Нос у него был розовато-белый,
нежный-нежный. Сита ощутила его прикосновение к ладони. Она быстро сорвала
еще цветок, и осел принял его тоже. Но когда она захотела погладить его по
лбу рядом с коротким витым белым рогом, потрогать чуткие белые уши, осел
отодвинулся, кося темным продолговатым глазом.
Сита его немного боялась, и подумала, что он может тоже ее немного
бояться. Поэтому она села, прислонившись спиной к наполовину ушедшему в
землю камню, и сделала вид, что смотрит за козами. Козы были заняты
поеданием травы - лучшей травы, которую им случалось есть за много
месяцев. Спустя какое-то время осел снова подошел, остановился рядом с
Ситой и положил ей на колени подбородок с курчавой бородкой. Дыхание из
его ноздрей шевелило тонкие стеклянные браслеты на ее запястье. Медленно и
очень ласково Сита почесала его за чуткими белыми ушами, погладила жесткую
шерсть у основания рога, шелковистую морду. И белый осел стоял рядом с
ней, и она чувствовала тепло его дыхания.
С тех пор она каждый день пригоняла коз сюда. Она шла осторожно,
чтобы не наткнуться на змею. И козы стали упитанные. А ее друг белый осел
каждый день выходил из леса, и принимал ее дары, и оставался вместе с ней.
- Один вол и сто рупий деньгами, - сказал дядя Хира. - Ты с ума
сошла, если думаешь, что мы можем отдать ее в жены за меньшее!
- Моти Лал - ленивый мужчина, - сказала Нана. - Грязный и ленивый.
- Поэтому он и хочет жену, чтобы работала и убирала вместо него! И он
получит ее только в том случае, если даст одного вола и сто рупий
деньгами.
- Может быть, он остепенится, когда станет женатым, - сказала Нана.
И Ситу обручили с Моти Лалом из другой деревни, который всегда
смотрел, как она вечером гонит коз домой. Она видела, как он смотрит на
нее через дорогу, но никогда не смотрела на него. Она не хотела смотреть
на него.
- Сегодня последний день, - сказала Сита белому ослу.
Козы щипали траву вокруг огромных, покрытых узорами камней, которые
когда-то высились здесь, а теперь лежали. Лес окружал их поющей тишиной.
- Завтра я приду сюда с маленьким братом Умы, чтобы показать ему
дорогу. Теперь он будет деревенским пастухом. Послезавтра - моя свадьба.
Белый осел стоял неподвижно. Его шелковистая курчавая бородка
щекотала ей ладонь.
- Нана отдает мне свой золотой браслет, - сказала Сита белому ослу. -
Я надену красное сари, и мне выкрасят хной ладони и ступни.
Осел стоял неподвижно, слушал.
- На свадьбе всех будут угощать сладким рисом, - сказала Сита. И
заплакала.
- Прощай, белый осел, - сказала она.
Белый осел глянул на нее искоса. А потом медленно, не оборачиваясь,
ушел прочь и скрылся в сумраке под деревьями.
Урсула Ле Гуин. Белый осел.
перевод с англ. - А. Китаева.
Lе Guin, Ursulа К(rоеbеr). ?

Урсула Ле Гуин. Слово Освобождения.

Где он? Жесткий и склизкий пол, застоявшийся, без единого лучика
света, воздух - вот и все, что здесь было. И еще эта невероятная головная
боль. Распластавшись на холодном и влажном на ощупь полу, Фестин застонал,
а затем произнес: `Посох!` И когда ольховый посох чародея не возник у него
в руке, он понял, что попал в беду. Не имея возможности без помощи посоха
добыть достаточно яркий свет, он сел и, щелкнув пальцами высек искру,
пробормотав при этом некое Слово. От искры вспыхнул голубоватый шарик
блуждающего огонька, и, медленно потрескивая, поплыл по воздуху. `Вверх`, -
сказал Фестин и светящийся шарик, колыхаясь, начал подниматься все выше и
выше, пока где-то на невообразимой высоте не осветил в сводчатом потолке
крышку люка. Она была так далеко, что Фестин, на мгновение перенесшийся
мысленно в светящийся шарик, увидел свое собственное лицо как бледную точку
в сорока футах внизу. Свет не отражался от сырых стен, ибо они были сотканы
из ночи при помощи магии. Он вернулся в свое тело и сказал: `Прочь`. Шарик
угас. Фестин сидел во тьме, похрустывая костяшками пальцев.
Должно быть, его захватили врасплох, подкравшись сзади. Последнее,
что он помнил, это как он шел вечером по своему лесу, разговаривая на ходу
с деревьями. Все эти последние годы, находясь в самом расцвете сил, он был
угнетен тем, что все его обширные знания и навыки никому не нужны и, решив
научиться терпению, покинул деревни, уйдя общаться с деревьями. Главным
образом, с дубами, каштанами и серыми ольхами, чьи корни пили проточную
воду. Прошло шесть месяцев с тех пор, как Фестин последний раз разговаривал
с человеком. Он полностью растворился в природе, не нуждаясь ни в каких
заклинаниях Так кто же связал его чарами и запер в этом вонючем колодце?
`Кто?` - требовательно спросил он у стен, и Имя медленно проступило сквозь
поры камня тяжелой черной каплей пота: `Волл`.
На мгновение и сам Фестин покрылся холодным потом.
Впервые о Волле Беспощадном он услышал еще давным-давно. О Волле
говорили, что он больше чем просто колдун, да к тому же не похож на
обычного человека; что он переходит с одного острова Внешнего Предела на
другой, уничтожая творения Древних, порабощая людей, сводя леса и опустошая
поля, заключая в подземные склепы всех чародеев и магов, что пытаются
сразиться с ним. Беженцы с разоренных островов рассказывают всегда одно и
то же: появляется он вечером, вместе со зловещим ветром с моря. Слуги его
плывут за ним на кораблях и их-то видеть можно. Но никто никогда еще не
видел Волла... На Островах всегда было много злых людей и существ, поэтому
Фестин - погруженный в обучение юный чародей, - не обратил особого внимания
на россказни о Волле Беспощадном. `Я смогу защитить этот остров`, - подумал
он, чувствуя в себе нерастраченные силы, и вернулся к своим дубам и ольхам,
шелесту ветра в их листьях, биению жизни в их круглых стволах, ветвях и
веточках, привкусу солнечного света на их листьях, к темным грунтовым водам
вокруг корней... Что теперь стало с его старыми товарищами - деревьями?
Неужели Волл уничтожил лес?
Окончательно прийдя в себя, Фестин встал на ноги, дважды широко
взмахнул руками, а потом уверенно и громко выкрикнул Имя, которое сжигает
все замки и срывает с петель рукотворные двери. Но эти стены так были
пропитаны ночью, что Имя Творца не было замечено, не было услышано. Имя
эхом отразилось от стен и с такой силой ударило в уши Фестина, что он, упав
на колени, затыкал уши пальцами до тех пор, пока оно не умерло где-то в
сводах склепа высоко наверху. Потрясенный такой отдачей, он сел, решив
пораскинуть мозгами.
Они были правы, Волл силен. Здесь, на своей территории, в этой
заколдованной подземной темнице, его магия отразит любое прямое нападение,
а силы у Фестина с утратой посоха убыло вдвое. Но даже его тюремщик не мог
отнять у Фестина способности использовать силы Воплощения и Перевоплощения.
Помассировав голову, теперь болевшую вдвое сильнее, он перевоплотился. Его
тело растаяло, превратившись в легкое облачко тумана.
Оно лениво оторвалось от пола и поплыло вдоль склизких стен, пока не
нашло там, где стены переходили в свод, трещинку толщиной в волос и сквозь
нее, капелька за капелькой, начало просачиваться наружу. Оно почти все
вытекло в трещину, когда горячий, как из доменной печи, ветер ударил в
него, рассеивая и высушивая капельки влаги. Туман спешно просочился обратно
в темницу, скользнул, закружившись спиралью, к полу, и принял облик
Фестина, который лежал, жадно хватая ртом воздух. Перевоплощение вызывает
сильное эмоциональное потрясение у таких погруженных в себя чародеев, как
Фестин; а когда к этому еще добавляется шок возможной нечеловеческой смерти
в одном из принятых обликов, то подобное сочетание может надолго вывести из
строя. Фестин некоторое время лежал неподвижно, глубоко дыша. А еще он
злился на самого себя. В конце концов, удрать в виде тумана - это слишком
бесхитростный ход. Каждый дурак знает этот трюк. Волл мог просто оставить
горячий ветер на страже. Тогда Фестин принял облик маленькой черной летучей
мыши и взлетел к потолку, затем перевоплотился в дуновение свежего ветерка
и просочился сквозь щелку.
На этот раз все обошлось и он тихонько полетел через холл, в котором
оказался, к окну, и тут острое чувство опасности заставило его собраться
воедино и принять первый пришедший на ум связный облик - золотое кольцо. И
как раз вовремя! Ураганный порыв ледяного ветра, который разметал бы его в
прежнем облике в невосстановимый хаос, теперь лишь слегка охладил кольцо.
Когда шторм утих, Фестин лежал на полу, раздумывая, в какой форме он
быстрее всего доберется до окна.
Он покатился прочь, но было уже слишком поздно. Гигантский
чернолицый тролль как вихрь промчался по полу, поймал быстро катящееся
кольцо и крепко зажал его в огромном, твердом, как кремень, кулаке.
Широкими шагами тролль подошел к люку, произнес заклинание и, подняв крышку
за железное кольцо, бросил Фестина во тьму. Он пролетел все сорок футов и
звякнул о каменный пол...
Приняв свой истинный облик, он сел, удрученно потирая ушибленное
плечо. Довольно перевоплощений на пустой желудок. Фестин с горечью вспомнил
свой посох, имея который, он мог бы сотворить сколько угодно еды. Хотя
Фестин и мог изменять свой облик, а также не утратил определенных навыков
работы с заклинаниями, он не мог перенести сюда какой-то материальный
объект - например, молнию или ломоть козленка - ни превратить что-либо в
него.
`Терпение`, - сказал себе Фестин и, когда отдышался, стал ароматом
жареного козленка, разложив свое тело в изысканное сочетание эфирных масел.
А потом снова проплыл сквозь трещинку. Ожидающий подвоха тролль удивленно
принюхался, но Фестин уже принял облик сокола и полетел прямо к окну.
Тролль бросился за ним, отставая на несколько ярдов, и завопил звучным
скрежещущим голосом: `Сокол! Держите сокола!` Вырвавшись из заколдованного
замка, Фестин, оседлав ветер, стрелой понесся к своему лесу, который темнел
на западе; солнечный свет и блеск моря ласкали его взгляд. Но тут его
настигла более быстрая стрела. Вскрикнув, он упал. Солнце, море и башни
закружились вокруг него и исчезли.

И вновь он очнулся на влажном полу подземной темницы. Руки, волосы и
губы были липкими от крови. Стрела пронзила крыло сокола, а значит - плечо
человека. Не в силах шевельнуть даже пальцем, он прошептал заклинание,
заживляющее раны. Наконец он смог сесть и припомнить более сильные и
глубокие исцеляющие заклинания. Но он потерял много крови, а вместе с ней -
и немало сил. Фестина била дрожь, пронзавшая тело до мозга костей, и даже
целебные чары не смогли его согреть. Глаза его застилала тьма, не пропавшая
даже когда он зажег блуждающий огонек и осветил затхлый воздух: такая же
черная мгла, как он заметил во время полета, нависла над лесом и городками
его земли.
Фестин был не в силах защитить эту землю.
Он слишком ослаб и устал, чтобы снова попытаться удрать. Переоценив
свое могущество, он утратил силу. Какой бы облик он сейчас не принял, тот
отразит его слабость, и Фестин будет пойман.
Дрожа от холода, он скорчился на полу, позволив огненному шарику
потухнуть, и тот угас, выпустив последнее облачко метана - болотного газа.
Этот запах напомнил ему о его любимых болотах, простершихся от стены леса
до моря, куда не ходят люди, где наддостровками чистой воды степенно парят
лебеди, где между старицами и зарослями тростника бесшумно бегут к морю
быстрые ручейки. О, стать бы рыбой в одном из таких ручейков; хотя все же
лучше оказаться где-нибудь выше по течению, у истоков, в тени лесных
великанов, укрыться в чистых грунтовых водах под ольховыми корнями, и
отдохнуть...
Это была великая магия. Фестин был не более искушен в ней, чем любой
человек, кто в изгнании или в минуту опасности мечтает оказаться среди
полей и рек своей родины, тоскуя по порогу отчего дома, по столу, за
которым когда-то ел, по веткам за окнами спальни. Однако люди, за
исключением великих магов, лишь во сне могут совершить это таинство
возвращения домой. Несмотря на то, что волна холода тут же пронзила его до
мозга костей, заструилась по жилам и нервам, Фестин собрал в кулак всю свою
волю, пока душа его не засияла, как свеча, во мраке бренной плоти. Потом он
занялся великой и безмолвной магией.

Стены исчезли. Он растворился в земле, прожилки гранита заменяли его
кости, грунтовые воды - кровь, корни растений - нервы. Как слепой червь
медленно полз он под землей на запад, со всех сторон окруженный
беспросветной тьмой. А потом вдруг как-то сразу прохлада жизнерадостной,
несдержанной, неисчерпаемой лаской омыла его спину и живот. Он ощущал
своими боками вкус воды, чувствовал ее течение. Безвекими своими глазами он
увидел перед собой глубокий илистый бочажок меж толстых корней ольхи. Он
метнулся, блеснув серебром чешуи, в его тень. Он был свободен. И он был
дома.
Вода бежала, неподвластная времени, из своего чистого истока. Фестин
лежал на песчаном дне бочажка, позволяя более целебной, чем любые чары,
проточной воде омывать свои раны. Ее прохлада уносила прочь пронизывающий
холод, переполнявший его. Но не успев отдохнуть, он почувствовал сотрясение
земли и топот. Кто это бродит сейчас по его лесу? Изменить облик у него уже
не было сил, поэтому он спрятал свое сверкающее тело форели под аркой
ольхового корня и затаился.
По воде, взмутив песок зашарили огромные серые пальцы. Над
взбаламученным бочажком возникали и вновь пропадали смутные очертания чьих-
то лиц с пустыми глазами. Руки и сети шарили, снова и снова промахиваясь,
пока, наконец, не поймали его и не подняли отчаянно бьющееся тельце в
воздух. Он изо всех сил старался принять свой истинный облик и не смог -
его же собственные чары возвращения домой препятствовали превращению. Он,
задыхаясь, бился в сети, жадно хватая ртом ужасно сухой, палящий воздух.
Вскоре наступила агония и больше он уже ничего не помнил.
Спустя немало времени он мало-помалу начал осознавать, что снова
обрел свой человеческий облик. Его рвало какой-то едкой кислой жидкостью.
Тут он снова провалился в небытие, а очнувшись, понял, что лежит ничком на
сыром полу своей темницы. Он снова был во власти своего врага. И хотя он
снова мог дышать, смерть была где-то рядом.
Холодная дрожь теперь охватила все его тело, к тому же тролли, слуги
Волла, должно быть, помяли хрупкое тельце форели: когда он пошевелился,
грудную клетку и предплечье пронзила острая боль. Поверженный и
обессиленный, он лежал на самом дне колодца, сотканного из ночи. И не
осталось у него больше сил, чтобы изменить облик, и не было пути наружу,
кроме одного.
Лежа неподвижно, захлестываемый волнами боли, Фестин думал:
`Почему он не убивает меня? Зачем держит здесь живым?
Почему его никто никогда не видел? Каким образом можно его увидеть,
по какой земле он ступает?
Он все еще боится меня, хотя силы мои уже иссякли.
Говорят, что всех побежденных им чародеев и могучих воинов он
заточил в подобных гробницах, где и живут они год за годом, пытаясь
освободиться...
Но что, если кто-то из них решит не цепляться за жизнь?`
Так Фестин сделал свой выбор. Последней его мыслью, если я не
ошибаюсь, было: - `Люди подумают, что я струсил`. Но он не обратил на нее
внимания. Повернув немного голову, он закрыл глаза, в последний раз глубоко
вздохнул и прошептал Слово Освобождения, которое произносят лишь раз в
жизни.
Перевоплощения не было. Он не изменился. Тело его - длинные ноги и
искусные руки, глаза, которые так любили смотреть на деревья и ручьи - не
поменяло свой облик. Оно лежало совершенно неподвижно и было холодно, как
лед. Но стены исчезли. Исчезла темница, созданная при помощи магии, исчезли
башни и залы крепости, а вместе с ними - и лес, и море, и вечернее небо.
Исчезло все, а Фестин медленно спускался вниз по пологому склону горы
Бытия. Над его головой сияли звезды.
Даже здесь он не забыл, что при жизни обладал великой силой. Словно
пламя свечи пылала его душа в сумраке этой обширной земли. Помня об этом,
он выкрикнул имя своего врага: - `Волл!`
Не в силах сопротивляться его зову, Волл возник перед ним призрачно-
бледным пятном в свете звезд. Когда Фестин приблизился, тот съежился и
завизжал, будто его жгли. Волл бросился бежать, но Фестин неотступно
следовал за ним. Они долго-долго шли по застывшим лавовым полям подле
огромных вулканов, вздымающих свои конуса к безымянным звездам; через гряды
безмолвных холмов; сквозь долины, поросшие короткой черной травой; минуя
города или идя по их неосвещенным улицам между домами, в окнах которых не
было видно ни одного лица. Звезды были словно вколочены в небо: они никогда
не садились и не вставали. Все застыло навечно, и солнце здесь никогда не
взойдет. Но несмотря ни на что, Фестин все гнал и гнал своего врага перед
собой, пока они не добрались до места, где когда-то давным-давно текла
река, берущая свое начало в обитаемых землях. В ее высохшем русле, среди
валунов, лежало мертвое тело: пустые глаза обнаженного старика уставились
на не ведающие о смерти звезды.
- Войди, - приказал Фестин.
Тень захныкала, но когда Фестин подошел поближе, Волл съежился,
согнулся и вошел в открытый рот своего собственного тела.
И труп тут же исчез, не оставив никаких следов на безупречно чистых
сухих валунах, слабо мерцающих в свете звезд. Фестин немного постоял
неподвижно, а потом присел отдохнуть среди огромных скал. Отдохнуть, но не
спать: он должен был сторожить здесь, пока тело Волла, отосланное обратно в
свою могилу, не превратится в пыль, и все злое могущество не исчезнет,
развеянное ветром и смытое в море дождем. Он должен присматривать за этим
местом, где смерть некогда нашла лазейку в мир жизни. Терпение его было
безгранично, и Фестин ждал подле скал, среди которых уже никогда больше не
потечет река, в самом сердце страны, лишенной морей и океанов. Звезды
бесстрастно сияли над ним; он смотрел на них и медленно, очень медленно
начал забывать журчание ручейков и стук дождя по листьям в лесах жизни.

КУРГАН

Ночь спустилась по заснеженной дороге, идущей с гор. Тьма поглотила
деревню, каменную башню Замка Вермеа, курган у дороги. Тьма стояла по
углам комнат Замка, сидела под огромным столом и на каждой балке, ждала за
плечами каждого человека у очага.
Гость сидел на лучшем месте, на угловом сиденье, выступающем с одной
стороны двенадцатифутового очага. Хозяин, Фрейга, Лорд Замка, Граф
Монтейн, сидел со всем обществом на камнях очага, хотя и ближе к огню чем
остальные. Скрестив ноги, положив свои большие руки на колени, он упорно
смотрел на огонь. Он думал о самом худшем часе, который он узнал за свои
двадцать три года, о поездке на охоту, три осени назад, к горному озеру
Малафрена. Он думал о том, как тонкая стрела варваров воткнулась в горло
его отца; он помнил как холодная грязь текла у него по коленям, когда он
преклонил колени у тела его отца в камышах, в окружении темных гор. Волосы
его отца слегка шевелились в воде озера. И был странный вкус у него во
рту, вкус смерти, как будто облизываешь бронзу. Он и теперь ощущал вкус
бронзы. Он слушал женские голоса в комнате наверху.
Гость, путешествующий священник, рассказывал о своих путешествиях. Он
пришел из Солари, внизу на южных равнинах. Даже купцы имели там каменные
дома, сказал он. У баронов были дворцы и серебряные блюда, и они ели
ростбиф. Вассалы Графа Фрейга и его слуги слушали раскрыв рты. Фрейга,
слушая, чтобы занять время, хмурился. Гость уже пожаловался на конюшни, на
холод, на баранину на завтрак, обед и ужин, на ветхое состояние Капеллы
Вермеа и на службу Обедни, говоря так: `Арианизм!` - что он бормотал,
втягивая воздух и крестясь. Он говорил старому Отцу Егусу, что все души в
Вермеа были прокляты: они получили еретический баптизм. `Арианизм,
Арианизм!` - прокричал он. Отец Егус, съежившись, думал что Арианизм есть
дьявол, и пытался объяснить, что никто в его приходе никогда не был
одержим, кроме одного из баранов графа, который имел один желтый глаз, а
другой голубой, и боднул беременную девушку, так что она выкинула своего
ребенка, но они побрызгали святой водой на барана и с ним более не было
проблем, он действительно стал хорошим бараном, и девушка, которая была
беременна, не состоя в браке, вышла замуж за хорошего крестьянина из Бара
и родила ему пятерых маленьких Христиан в один год. - Ересь,
прелюбодеяние, невежество! - ругался чужеземный священник. Теперь он
молился двадцать минут прежде чем есть его баранину, забитую,
приготовленную и поданную руками еретиков. `Что он хотел?` - подумал
Фрейга. - `Ожидал ли он удобств зимой? Думал ли он, что они язычники, с
этим его `Арианизм`? Нет сомнений, что он никогда не видел язычников,
маленьких, черных, ужасных людей Малафрена и отчих курганов. Нет сомнений,
что в него никогда не выпускали поганую стрелу. Это бы научило его
различать язычников и Христиан`, - думал Фрейга.
Когда гость казалось кончил хвастаться, до поры до времени, Фрейга
сказал мальчишке, который лежал рядом с ним, подперев подбородок рукой:
- Спой нам песню, Гилберт.
Мальчишка улыбнулся и сел, и начал высоким, приятным голосом:

Король Александр ехал впереди,
В золотых доспехах был Александр,
Золотые наголенники и огромный шлем,
Его кольчуга вся была выкована из золота.
В золотом убранстве шел король,
Христа призывал он, крестом себя осеняя,
В холмах вечером.
Авангард армии Короля Александра
Ехал на своих лошадях, великое множество,
Вниз к равнинам Персии,
Чтобы убивать и порабощать, они следовали за Королем,
В холмах вечером.

Долгое монотонное пение продолжалось; Гилберт начал с середины и
заканчивал на середине, задолго до смерти Александра `в холмах вечером`.
Это не имело значения, они все знали ее с начала и до конца.
- Почему вы заставляете петь мальчишку о поганых королях? - сказал
гость.
Фрейга поднял голову.
- Александр был величайшим королем из Христианского мира.
- Он был греком, языческим идолопоклонником.
- Без сомнения вы знаете, что песня отличается от того, что мы
делаем, - вежливо объяснил Фрейга. - Как мы поем: `Христа призывал он,
осеняя себя крестом.`
Некоторые из мужчин улыбнулись.
- Может ваш слуга споет нам лучшую песню, - добавил Фрейга, чтобы его
вежливость была искренней. И слуга священника, не заставив себя долго
упрашивать, начал гнусаво петь духовную песню о святом, который жил
двадцать лет в отчем доме, не узнанным, питаясь объедками.
Фрейга и его домочадцы слушали зачарованно. Новые песни редко
доходили до них. Но певец скоро остановился, прерванный странным
пронзительным воем откуда-то снаружи комнаты. Фрейга вскочил на ноги,
вглядываясь в темноту холла. Затем он увидел, что его люди не двинулись,
что они в молчании смотрят на него. Снова негромкий вой послышался из
комнаты наверху. Юный граф сел.
- Закончи свою песнь. - сказал он.
Слуга священника быстро пробормотал остальную часть песни. Тишина
сгустилась, когда он ее кончил.
- Ветер поднимается, - тихо сказал мужчина.
- Злая это зима.
- Снега по бедра, идя через проход от Малафрены вчера.
- Это их рук дело.
- Кого? Горного народа?
- Помнишь распотрошенную овцу, которую мы нашли прошлой осенью? Касс
сказал тогда, что это дьявольский знак. Они были убиты для Одна, он имел в
виду.
- Что еще это должно означать?
- О чем вы говорите? - потребовал чужеземный священник.
- Горный народ, сэр Священник. Язычники.
- Что за Одн?
Пауза.
- Ну, сэр, может лучше не говорить об этом.
- Почему?
- Ну, сэр, как вы говорите в песне, святые разговоры лучше, к ночи. -
Касс, кузнец, говорил с достоинством, только поглядывая наверх, чтобы
указать на комнату над головой, но другой, парнишка с болячками вокруг
глаз, пробормотал:
- Курган имеет уши, Курган слышит...
- Курган? Тот холмик у дороги, вы имеете в виду?
Молчание.
Фрейга повернулся лицом к священнику.
- Они убивают для Одна, - сказал он мягким голосом, - на камнях,
рядом с курганами в горах. Что внутри курганов, никто из людей не знает.
- Бедные язычники, нечестивцы, - печально пробормотал отец Егус.
- Камень для алтаря в нашей капелле пришел от Кургана, - сказал
Гилберт.
- Что?
- Закрой свой рот, - сказал кузнец. - Он имеет в виду, сэр, что мы
взяли камень на вершине горки из камней, рядом с Курганом, большой камень
из мрамора, Отец Егус освятил его, и нет в нем зла.
- Прекрасный камень для алтаря, - согласился Отец Егус, кивая и
улыбаясь, но в конце фразы еще один вой зазвенел наверху. Он пригнул
голову и зашептал молитвы.
- Вы молитесь тоже, - сказал Фрейга, смотря на путника. Он нагнул
голову и начал бормотать, поглядывая на Фрейгу уголком глаза.
В Замке было немного тепла, и кроме того, что давал очаг, и рассвет
застал большинство из них на том же месте: Отец Егус свернулся как древний
соня в камышах, странник свалился в своем закопченном углу, руки сложены
на животе, Фрейга растянулся, лежа на спине, как человек, срубленный в
сражении. Его люди похрапывали кругом него, во сне начиная было, но не
заканчивая жестов. Фрейга проснулся первым. Он перешагнул через тела
спящих и поднялся по каменным ступенькам на верхний этаж. Ренни, акушерка,
встретила его в аванзале, где несколько девушек и собак спали на груде
овечьих шкур.
- Нет еще, граф.
- Но уже прошло две ночи.
- Ах, она только начала, - сказала акушерка оскорбленно. - Должна же
она отдохнуть, разве нет?
Фрейга повернулся и тяжело спустился вниз по витой лестнице. Женская
оскорбленность тяготила его. Все женщины, все вчера; их лица были суровы,
они были поглощены в свои мысли; они не обращали внимания на него. Он
находился снаружи, за бортом, незначительный. Он не мог ничего сделать. Он
сел за дубовый стол и закрыл лицо руками, стараясь думать о Галла, его
жене. Ей было семнадцать; они были женаты десять месяцев. Он думал о ее
круглом белом животе. Он пытался думать о ее лице, но не было ничего кроме
вкуса бронзы на его языке.
- Дайте что-нибудь поесть! - крикнул он, стукнув кулаком по столу, и
Замок Вермеа рывком пробудился от серой спячки утра. Мальчишки забегали,
собаки затявкали, меха заревели на кухне, люди потягивались и сплевывали у
огня. Фрейга сидел, зарыв голову в руках.
Женщины спустились вниз, по одной или по двое, к остальным у
огромного очага и поклевали пищу. Их лица были суровы. Они говорили друг с
другом, не обращаясь к мужчинам.
Снегопад прекратился, и ветер дул с гор, наваливая сугробы у стен и
коровников, ветер настолько холодный, что как ножом перехватывал дыхание в
горле.
- Почему слово Божье не было донесено до тех горных людей, приносящих
в жертву овец? - это был пузатый священник, говорящий с Отцом Егусом и
человеком с болячками вокруг глаз, Стефаном.
Они помедлили, не уверенные что под `приносящими в жертву` имеется в
виду.
- Они не только овец убивают, - сказал Отец Егус.
Стефан улыбнулся:
- Нет, нет, нет, - сказал он, покачивая головой.
- Что вы имеете в виду? - голос странника был резок, и Отец Егус,
слегка съежившись, произнес:
- Они... они также убивают коз.
- Овцы или козы, какая разница? Откуда они пришли, эти язычники?
Почему им разрешают жить в стране Христа?
- Они всегда жили здесь, - сказал старый священник недоумевая.
- И вы никогда не пытались распространить учение Святой Церкви среди
них?
- Я?
Это была хорошая шутка; мысль о том как маленький старый священник
взбирается в горы - это было подходящее время рассмеяться. Отец Егус, хотя
и не был тщеславен, но возможно почувствовал себя немного уязвленным, так
как в конце концов он сказал более жестким голосом:
- У них есть свои боги, сэр.
- Их идолы, их дьяволы, их, как они это называют... Одн?
- Потише, священник, - внезапно вмешался Фрейга. - Обязательно вам
называть это имя? Вы не знаете молитв?
После этого путник был менее надменен. С того времени как граф хрипло
к нему обратился, очарование гостеприимства было разрушено, лица, которые
смотрели на него, были суровы. В эту ночь его снова усадили на угловое
сидение у огня, но он сидел там съежившись, не подвигая колени к теплу.
Не было песен у очага в ту ночь. Люди говорили приглушенно, умолкая
от молчания Фрейга. Тьма ждала за их плечами. Не было ни звука кроме
завываний ветра снаружи и завываний женщин наверху. Она была тиха весь
день, но теперь хриплый, глухой крик шел снова и снова. Фрейга казалось
невозможным, что она еще могла кричать. Она была худой и маленькой,
девочкой, она не могла выносить столько боли в себе.
- Что за польза от них, там наверху! - разорвал он тишину. Его люди
посмотрели на него, ничего не сказав. - Отец Егус! Есть какое-то зло в
этом доме.
- Я могу только молиться, сын мой, - испуганно сказал старик.
- Тогда молись! У алтаря!
Он поторапливал Отца Егуса, шедшего перед ним, в черный холод, через
двор, где сухой снег кружился невидимый на ветру, к капелле. Через
некоторое время он вернулся один. Старый священник обещал провести ночь
стоя на коленях у огня в небольшой келье за капеллой. У огромного очага
только чужеземный священник еще бодрствовал. Фрейга сел на камни очага и
долго ничего не говорил.
Странник посмотрел вверх и вздрогнул, увидев, что голубые глаза графа
направлены прямо на него.
- Почему вы не спите?
- Мне не спится, граф.
- Лучше было бы, если бы вы спали.
Путешественник нервно моргнул, затем закрыл глаза и попытался сделать
вид, что спит. Он подглядывал через полузакрытые веки за Фрейгой и пытался
повторять, не шевеля губами, молитву, обращенную к своему
покровителю-святому.
На взгляд Фрейги он выглядел как толстый черный паук. Лучи тьмы
исходили от его тела, паутиной затягивая комнату.
Ветер стихал, оставляя тишину, в которой Фрейга слышал стоны своей
жены, сухой, слабый звук.
Огонь угасал. Канаты и сети тьмы все плотнее и плотнее запутывались
вокруг человека-паука в углу у очага. Крошечные блестки показались у него
под бровями. Нижняя часть лица тихонько двигалась. Он углубился в свои
заклинания. Ветер затих. Не было ни звука.
Фрейга встал. Священник посмотрел вверх на широкую золотую фигуру,
вырисовывающуюся в темноте.
- Пошли со мной, - сказал Фрейга, но священник был слишком напуган,
чтобы двигаться. Фрейга взял его за руку и рывком поставил на ноги.
- Граф, граф, что вы хотите? - прошептал святой отец, пытаясь
освободиться.
- Пошли со мной, - сказал Фрейга и повел его по каменному полу, через
темноту, к двери.
Фрейга был одет в тунику из шерсти овец; священник только в шерстяную
мантию.
- Граф, - выдохнул он, труся рядом с Фрейгой через двор, - холодно,
человек может замерзнуть до смерти, могут встретиться волки...
Фрейга сбросил тяжелые засовы внешних ворот Замка и открыл одну
створку.
- Иди, - сказал он, указывая своим вложенным в ножны мечом.
Священник остановился.
- Нет, - произнес он.
Фрейга вытащил меч из ножен, короткий толстый клинок. Тыкая его
концом в зад под шерстяной мантией, он вывел священника за ворота, повел
вниз по деревенской улице к дороге, что вела в горы. Они шли медленно, так
как снег был глубок, и их ноги проваливались в сугробы при каждом шаге.
Воздух теперь был необычно неподвижен, как будто замерз. Фрейга
посматривал вверх на небо. Над головой между высокими прозрачными облаками
сияли, образовывая фигуру, похожую на рукоять меча, три ярких звезды.
Некоторые называли фигуру Воин, другие Молчаливый, Одн молчаливый.
Священник бормотал одну молитву за другой, упорно продолжая
скороговорку, переводя дух со свистом. Один раз он споткнулся и упал лицом
в снег. Фрейга рывком поставил его на ноги. Он посмотрел вверх на лицо
юноши в свете звезд, но ничего не сказал. Он продолжал волочить ноги,
молясь негромко и упорно.
Башня и деревня Вермеа темнели позади них; вокруг них располагались
голые холмы и равнины снега, бледные в свете звезд. Рядом с дорогой
находился бугор, меньше чем в рост человека, напоминающий формой могилу.
Рядом с ним, не покрытый снегом из-за ветра, стоял невысокий толстый столб
или алтарь, сооруженный из неотесанных камней. Фрейга взял священника за
плечо, таща его с дороги к алтарю рядом с Курганом.
- Граф, граф... - выдохнул священник, когда Фрейга схватил его за
голову и отогнул ее назад. Его глаза казались белыми в свете звезд, его
рот был открыт в пронзительном крике, но крик вышел только клокочущим
свистом, когда Фрейга перерезал его горло.
Фрейга заставил тело согнуться над алтарем и резал и рвал толстую
мантию, пока не смог вспороть живот. Кровь и внутренности брызнули на
сухие камни и окутались паром на сухом снегу. Выпотрошенное тело упало
вперед на камни как пустое пальто, руки болтались.
Живой человек опустился на тонкий, очищенный ветром снег, рядом с
Курганом, все еще держа в руках меч. Земля сотрясалась и вздыхала, и крики
раздавались в темноте.
Когда он поднял голову и огляделся кругом, все переменилось. Небо,
беззвездное, поднималось высоким бледным сводом. Холмы и далекие горы были
ясно различимы, не отбрасывали теней. Бесформенное тело, валявшееся на
алтаре, было черно, снег у подножия Кургана был черен, руки Фрейги и
клинок меча черен. Он пытался отмыть руки с помощью снега, и жгучая боль
от этого привела его в сознание. Он встал, перед глазами у него поплыло, и
пошатываясь на негнущихся ногах пошел назад в Вермеа. Пока шел, он
чувствовал, что западный ветер, мягкий и влажный, поднимаясь вместе со
днем, нес оттепель.
Ренни стояла у огромного очага, пока мальчишка Гильберт разводил
огонь. Ее лицо было серым и надутым. Она с усмешкой проговорила Фрейге:
- Ну, граф, вы как раз вовремя вернулись!
Он стоял тяжело дыша с вялым лицом и не говорил.
- Пойдемте, тогда, - сказала акушерка. Он последовал за ней вверх по
витой лестнице. Солома, которая устилала пол, была сметена к камину. Галла
снова лежала в широкой, похожей на коробку постели, в брачной постели. Ее
закрытые глаза глубоко запали. Она тихо посапывала. - Шш-ш! - произнесла
акушерка, когда он хотел было приблизиться к ней. - Тише! Посмотрите сюда.
Она подняла туго завернутый сверток.
Через некоторое время, когда он все еще ничего не произнес, она резко
выдохнула:
- Мальчик. Прекрасный, большой.
Фрейга протянул одну руку к свертку. Его ногти были покрыты
коричневой коркой.
Акушерка прижала сверток к себе.
- Вы холодный, - сказала она резким оскорбленным шепотом. - Вот. -
Она отогнула край материи, чтобы показать на мгновение крохотное розовое
человеческое личико в свертке, затем снова его опустила.
Фрейга подошел к подножию кровати и встал на колени на полу и
сгибался до тех пор, пока не коснулся лбом каменного пола. Он бормотал:
`Господь Иисус Христос, благодарю тебя, воздаю хвалу тебе...

Епископ из Солари никогда не узнал, что сталось с его посланником на
севере. Вероятно, являясь усердным человеком, он забрел слишком далеко в
горы, где еще обитали язычники, и принял мученический венец.
Имя графа Фрейга долго жило в истории его провинции. За его жизнь был
основан Бенедектинский монастырь в горах над озером Малафрена. Паства
графа Фрейга и меч графа Фрейга кормили и защищали монахов в их первую
тяжелую зиму там. На плохой латыни в их хрониках, черными чернилами на
прочном пергаменте, он и его сын, после него, упоминались с
признательностью, как верные стражи Церкви Господней.

ШКАТУЛКА С ТЕМНОТОЙ

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ И ZIР НАХОДИТСЯ В ПРИЛОЖЕНИИ

Док. 113268
Опублик.: 20.12.01
Число обращений: 1